Текст книги "История Энн Ширли. Книга 3"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Я вполне вас понимаю, мисс Бейкер.

– Ну, а теперь, мисс Дью, – сказала Сьюзен, деловито поднимаясь со стула и направляясь к плите, – может, чайку выпьем на ночь? А куриную ножку скушаете?

– Я никогда не отрицала, – сказала Ребекка Дью, вынимая из духовки поджарившиеся окорочка, – что, хотя нам не следует забывать о Высоком, земными радостями тоже пренебрегать не стоит.

Глава двенадцатая

Джильберт таки улучил две недели, чтобы поохотиться в Новой Шотландии… но отдохнуть целый месяц его не смогла уговорить даже Энн. На дворе стоял ноябрь. Кругом – темные холмы, на них чернеют ели, рано ложатся сумерки, но, несмотря на эту унылую картину, дополняемую заунывными песнями ветров с Атлантики, Инглсайд сверкал огнями и звенел смехом.

– А почему ветер так горько плачет? – как-то вечером спросил Уолтер.

– Потому что он вспоминает все горе, которое было в мире, – ответила Энн.

Тетя Мария пренебрежительно фыркнула:

– Просто в воздухе много сырости, и у меня невыносимо болит спина.

Но порой даже ветер радовал обитателей дома, звеня между серебристо-серыми стволами кленов. А иногда был штиль, неярко светило солнце, и в воздухе стояла морозная тишина.

– Посмотрите на эту белую звезду над пирамидальным тополем, – сказала Энн. – Когда я вижу такое, я счастлива просто потому, что живу.

– Какие же чудные вещи ты говоришь, Анни. Подумаешь, эка невидаль – звезда! – ответила тетя Мария, думая про себя: «Будто мы звезд не видели! Лучше подумала бы о том, что творится на кухне. Не знает она, что ли, как Сьюзен транжирит продукты? Яйца тратит без счету, свиной жир кладет туда, где сошел бы и говяжий. Или ей все равно? Бедный Джильберт! Немудрено, что ему приходится работать не покладая рук».

Однажды утром в конце ноября темную землю припорошило снежком, и дети вбежали в столовую, восторженно крича:

– Мама, скоро Рождество и приедет Санта-Клаус!

– Неужели ты до сих пор веришь в Санта-Клауса? – спросила тетя Мария Джима.

Энн бросила на Джильберта взгляд, взывающий о помощи.

– Мы не собираемся раньше времени лишать наших детей мира сказок, тетя, – сказал Джильберт.

К счастью, Джим не обратил внимания на слова тети Марии. Им с Уолтером слишком не терпелось поскорей выбежать в преображенный зимой двор. Энн всегда было жалко, когда пелену нетронутого снега пятнали следы, но избежать этого было нельзя. Однако вечером, сидя в гостиной перед пылающим камином, она подумала, что красоты на ее век хватит: стоит лишь поглядеть на закатное небо, пламенеющее над белыми лощинами и сиреневыми холмами. И как приятно смотреть на огонь в камине, который, точно играя, то вспыхивает, высвечивая часть комнаты, то никнет, снова погружая ее во тьму. И вся эта игра света бросала причудливые тени на газон, и тетя Мария, казалось, сидела под сосной прямо как палка.

Джильберт полулежал на кушетке, стараясь забыть, что утром у него от воспаления легких умер пациент. Маленькая Рилла сосала кулачок у себя в кроватке; даже Шримп осмелился улечься на коврике перед камином и, поджав под себя белые лапки, громко мурлыкал, к вящему неудовольствию тети Марии.

– Кстати, о кошках, – несчастным голосом заговорила она. – У нас под окнами по ночам, видимо, собираются все коты Глена. Я просто не понимаю, как вы могли сегодня спать под их вопли. Хотя я, наверное, слышала этот концерт лучше других, потому что моя комната выходит окнами во двор.

Прежде чем ей кто-нибудь ответил, в комнату вошла Сьюзен и объявила, что только что видела в магазине Флэгга миссис Эллиотт и что та обещала зайти, как только покончит с покупками. Но мисс Бейкер не сказала, что Корнелия с беспокойством спросила ее:

– Что происходит с Энн, Сьюзен? В воскресенье в церкви у нее был такой измученный и усталый вид. Не помню, чтобы она когда-нибудь так плохо выглядела.

– Я могу вам объяснить, что происходит с миссис Блайт, – мрачно ответила ей Сьюзен. – Ее вконец замучила тетя Мария. А доктор, хоть и обожает свою жену, не обращает на это внимания.

– Одно слово – мужчина, – подытожила миссис Эллиотт.

– Вот и прекрасно, – Энн подскочила от радости и принялась зажигать лампу. – Я так давно не видела миссис Корнелию. Теперь узнаем все последние новости.

– Это уж обязательно, – сухо подтвердил Джильберт.

– Эта женщина – злобная сплетница, – сурово проговорила тетя Мария.

Впервые в жизни Сьюзен бросилась на защиту миссис Корнелии.

– Это неправда, мисс Блайт, и я не позволю так о ней говорить. Злобная – надо же такое сказать! Чем кумушек считать трудиться, мисс Блайт…

– Сьюзен, – умоляющим голосом воззвала к ней Энн.

– Простите, миссис доктор, голубушка. Признаю, забылась. Но иногда просто терпения не хватает!

И мисс Бейкер вышла, оглушительно хлопнув дверью.

– Вот видишь, Анни, – со значением изрекла тетя Мария. – Ну, раз ты позволяешь прислуге такое, мне, видно, остается только терпеть.

Джильберт встал и ушел в библиотеку: может, хоть там усталый человек найдет немного покоя? А тетя Мария, которая не испытывала симпатий к миссис Корнелии, тоже встала и ушла к себе в комнату. Так что миссис Эллиотт нашла Энн в гостиной одну. Против своего обыкновения, достойная матрона не принялась сразу же выкладывать последние сплетни. Вместо этого, раздевшись, она села рядом с поникшей подругой и взяла ее за руку.

– Энн, дорогая, в чем дело? Я же вижу, что-то не так. Неужели вас так замучила эта старая зануда Мария?

Энн попыталась улыбнуться.

– О, миссис Корнелия… я понимаю, что глупо так расстраиваться из-за всяких пустяков… но сегодня у меня просто иссякло терпение. Она… она отравляет нам жизнь…

– Но почему вы не скажете ей, чтобы она убиралась восвояси?

– Не можем, миссис Корнелия. Во всяком случае, я не могу, а Джильберт не хочет. Он говорит, что если выгонит из дома родственницу, ему будет стыдно перед самим собой.

– Чушь собачья! – воскликнула миссис Корнелия. – У нее полно денег и прекрасный дом. Разве это значит выгнать – сказать, чтобы она ехала к себе домой?

– Нет, конечно… но Джильберт… по-моему, он не понимает, как мы все от нее страдаем. Он так редко бывает дома… и на самом-то деле все это такие мелочи… мне даже стыдно…

– Знаю, милочка, знаю я, как такие мелочи могут отравить жизнь. Но мужчине этого не понять. У меня есть знакомая в Шарлоттауне, и она говорит, что у Марии Блайт в жизни не было ни одной подруги. Она на всех наводит тоску. Вам нужно набраться мужества, милая, и сказать мужу, что больше вы ее терпеть не намерены.

– У меня такое ощущение, как бывает во сне – словно я хочу от кого-то убежать, но у меня вязнут ноги, – пожаловалась Энн. – Если бы это случалось изредка… но это повторяется изо дня в день. Хоть за стол не садись. Джильберт говорит, что разучился резать ростбиф.

– Вот это-то он заметил, – ядовито вставила миссис Корнелия.

– За столом совсем нельзя разговаривать, потому что, кто бы что ни сказал, тетя Мария обязательно его оборвет. Она без конца придирается к детям – дескать, не так держат вилку или ложку – и особенно любит делать это при гостях. Раньше у нас всегда было так весело за столом… а теперь… Она терпеть не может, когда люди смеются, а вы ведь знаете, как мы любим шутить и смеяться… точнее, любили. Она следит за каждым нашим словом или выражением лица. Сегодня, например, спросила: «Чего это ты куксишься, Джильберт? Вы что, поссорились с Анни?» И это просто потому, что мы молчали за столом. Муж всегда расстраивается, когда у него умирает пациент, которого, как он считает, можно было вылечить. И затем она прочитала нам целую лекцию о том, как глупо ссориться, и напомнила, что сказал апостол Павел: «Солнце да не зайдет во гневе вашем». После-то мы над этим посмеялись… но в тот момент… Со Сьюзен они не в ладах. А как мы запретим Сью бурчать себе под нос в ответ на выпады тети Марии? А когда та сказала, что Уолтер страшный лгунишка – потому что она подслушала, как он рассказывал Ди длинную историю о человеке, который живет на луне и которого он якобы встретил в окрестностях, Сьюзен сказала ей, чтобы она прополоскала рот мыльной водой. Они тогда со Сью схватились не на жизнь, а на смерть. И какие жуткие вещи тетя Мария говорит детям! Нэнни она заявила, что один непослушный ребенок умер во сне, и девочка теперь боится засыпать. А Ди она сказала, что если та будет хорошо себя вести, ее родители будут любить ее так же, как любят Нэнни, хотя у нее и рыжие волосы. В тот раз Джильберт страшно рассердился и весьма резко с ней поговорил. Я надеялась, что, может, она обидится и уедет… хотя мне было бы неприятно, если бы она уехала от нас оскорбленной. Но тетя Мария просто пустила слезу и сказала, что не подразумевала ничего плохого. Ей говорили, что одного из близнецов всегда любят больше, и ей казалось, что мы больше любим Нэнни и что Ди это понимает. Тетя Мария проплакала всю ночь, и бедный Джильберт почувствовал себя извергом, так что еще и извинился перед ней!

– Одно слово – мужчина, – прокомментировала миссис Корнелия.

– Ох, не надо было мне вам жаловаться, миссис Корнелия. Когда я вспоминаю, сколько у меня в жизни хорошего, мне становится стыдно, что я обращаю внимание на такие пустяки, хотя они не делают жизнь счастливее. И потом… она не всегда такая уж противная… иногда бывает даже ничего…

– Так я и поверила, – саркастически заметила миссис Эллиотт.

– Да-да. Она даже старается быть доброй. Я как-то сказала, что мне хочется купить новый чайный сервиз, и она послала заказ в Торонто и подарила мне сервиз. Только, миссис Корнелия, он такой безобразный!

Энн засмеялась, но ее смех перешел во всхлипывания.

– Знаете, хватит о ней говорить. Мне уже легче, после того как я все вам вывалила. Посмотрите на малышку, миссис Корнелия. Правда, у нее замечательные ресницы? Их особенно хорошо видно, когда Рилла спит. Расскажите мне лучше последние новости.

К тому времени, когда миссис Эллиотт ушла, Энн совсем стряхнула с себя меланхолию. Но все-таки она долго задумчиво сидела перед камином. Она ведь не все рассказала миссис Корнелии. А Джильберту ничего из этого вообще не следует рассказывать. А все же сколько мелких неприятностей приносит ей тетя Мария!

«До того мелких, что на них вроде и жаловаться неловко, – думала Энн. – Но ведь такие пустяки и проедают дыры в жизни, как моль, и безнадежно ее портят.»

Энн вспоминала, как ведет себя тетя Мария при гостях – словно хозяйка в доме не Энн, а она. А иной раз сама приглашает гостей, ни слова не сказав Энн. «Можно подумать, что это вовсе не мой дом». Как тетя Мария переставила мебель, когда Энн не было дома: «Надеюсь, ты не возражаешь, Анни? Мне кажется, что стол должен стоять здесь, а не в библиотеке». Как тетя Мария во все сует нос… задает вопросы на интимные темы… всегда входит к ней в комнату без стука… всегда ей мерещится, что пахнет дымом… вечно намекает, что Энн слишком фамильярно болтает с Сьюзен… непрерывно придирается к детям… так трудно убедить их не огрызаться – да и не всегда получается…

Как-то раз Джефри четко выговорил: «пвотивная ставуха». Джильберт хотел его отшлепать, но Сьюзен не дала.

«Она нас совсем запугала, – думала Энн. – Только и думаем: а что скажет тетя Мария? Мы готовы на любые уступки, лишь бы она не принялась опять лить слезы. Нет, дальше так жить нельзя!»

И тут Энн вспомнила слова миссис Корнелии о том, что у Марии Блайт никогда не было подруг. Как это ужасно! Энн, у которой была так много друзей, вдруг пожалела женщину, у которой нет ни одной подруги, которую не ждет ничего, кроме одинокой старости, к которой никто не обратится в поисках утешения, тепла и любви. Нет, решила она, надо набраться терпения. Все эти раздражающие вещи – на поверхности. Не могут они отравить глубинный источник жизни и любви.

– Что-то я слишком уж стала себя жалеть, – сказала Энн, вынимая из кроватки Риллу и с восторгом прижимаясь лицом к ее шелковистой щечке. – Пожалела и хватит. Стыдно так распускаться!

Глава тринадцатая

– Почему-то у нас больше не бывает настоящей зимы, правда, мама? – мрачно заметил Уолтер.

Действительно, снег, выпавший в ноябре, давно растаял, и весь декабрь окрестности Глен Сент-Мэри лежали темные и унылые, а рядом плескалось серое море с пятнами холодной белой пены. Солнце показывалось очень редко. Напрасно дети молили Бога, чтобы Он ниспослал на Рождество снегопад. Однако приготовления к Рождеству шли в Инглсайде полным ходом, и в последнюю перед Рождеством неделю дом был полон секретов, перешептываний и вкусных запахов. И вот наступил канун Рождества. Все было готово к празднику. В углу гостиной стояла елка, которую Джим и Уолтер притащили из Лощины, на дверях и окнах висели зеленые гирлянды с красными бантами. Лестничные перила украсили ветками ползучей ели, а в кладовке Сьюзен негде было повернуться от заранее заготовленных яств. И вдруг во второй половине дня, когда все уже смирились с перспективой грязно-зеленого Рождества, за окном начали падать большие хлопья снега.

– Снег! Снег! Снег! – закричал Джим. – У нас таки будет белое Рождество, мама!

Дети легли спать счастливыми. Как приятно свернуться клубочком под теплым одеялом и слушать, как за окном подвывает вьюга. Энн и Сьюзен принялись украшать елку. «Резвятся, как маленькие дети», – презрительно думала про них тетя Мария. Она возражала против свечей на елках («Что, если от них загорится дом?») и против цветных шариков («Что, если до них доберутся дети?»). Но на нее никто не обращал внимания. Энн и Сьюзен уже поняли, что жизнь может быть прекрасна, только если полностью игнорировать тетю Марию.

– Все! – воскликнула Энн, укрепив на макушке маленькой гордой елочки серебряную звезду. – Какая же она красивая, правда, Сью? Как приятно раз в году, на Рождество, ничуть этого не стыдясь, вернуться в детство! Я так рада, что выпал снег… только жаль, если метель не окончится к утру.

– Нет уж, завтра метель не кончится, – уверенно заявила тетя Мария. – Я это чувствую по своей больной спине.

Энн прошла в прихожую, приоткрыла дверь и выглянула наружу. Метель разгулялась вовсю. Окна залепило снегом, сосна превратилась в огромного снеговика.

– Да, – грустно признала Энн, – вряд ли погода улучшится.

– Ну, пока что погодой заведует Господь Бог, а не мисс Мария Блайт, – сказала стоявшая у нее за спиной Сьюзен.

– Хоть бы сегодня Джильберта не вызвали ночью к больному, – вздохнула Энн, отходя от двери. Мисс Бейкер бросила прощальный взгляд в снежную мглу и пригрозила кому-то за окном:

– И не вздумай мне сегодня рожать!

Слова эти предназначались миссис Друк, которая ждала четвертого ребенка.

Несмотря на больную спину тети Марии, вьюга к утру утихла, и белые впадины между холмов наполнились красным вином утренней зари. Все дети встали очень рано и прямо-таки дрожали от нетерпения.

– Мама, а Санта-Клаус смог приехать в такую метель?

– Нет, он простудился и решил остаться дома, – тетя Мария пребывала в хорошем настроении и решила пошутить.

– Приехал-приехал, – поспешила успокоить детей Сьюзен, заметив, как вытянулись их личики. – После завтрака увидите, что он положил вам под елку.

После завтрака вдруг таинственным образом исчез Джильберт, но никто этого не заметил – все увлеченно разглядывали украшенную игрушками елку с зажженными свечами (шторы в гостиной не раздвигали) и лежащую под ней кучу завернутых в цветную бумагу и перевязанных шелковыми ленточками подарков. Тут появился Санта-Клаус в роскошном красном камзоле, отороченном белым мехом, с длинной белой бородой и огромным животом (Сьюзен подсунула целых три подушки под красный вельветовый камзол, который Энн сшила Джильберту). При виде него Джефри сначала закричал от страха, но все равно не дал Сьюзен увести себя из гостиной. Санта-Клаус роздал детям подарки и каждому сказал что-нибудь смешное очень знакомым, хотя и приглушенным маской голосом. Но под конец у него от свечки загорелась борода, что доставило немалое удовлетворение тете Марии, хотя не настолько ее развлекло, чтобы помешать ей влить свою ложку дегтю в бочку меду:

– Когда я была ребенком, Рождество справляли куда веселее, – она с неудовольствием глядела на подарок, который Элизабет прислала Энн из Парижа – прелестную бронзовую статуэтку, изображавшую Артемиду с серебряным луком в руках.

– Кто эта бесстыдница? – негодующе спросила тетя Мария.

– Это богиня Диана, – ответила Энн, обменявшись улыбкой с Джильбертом.

– А, язычница. Ну, тогда ладно. Но на твоем месте, Анни, я бы спрятала ее подальше от детей. Негоже им такое видеть. Иногда мне кажется, что в мире совсем забыли про скромность. Моя бабушка, – закончила тетя Мария с тем прелестным отсутствием логической связи, которое отличало большинство ее высказываний, – всегда надевала не меньше трех нижних юбок – и зимой и летом.

Тетя Мария связала всем детям по паре варежек ядовито-оранжевого цвета и такой же свитер для Энн. Джильберту она подарила бутылочного цвета галстук, а мисс Бейкер – красную фланелевую нижнюю юбку. Даже Сьюзен знала, что эти юбки давно вышли из моды, но все же принудила себя поблагодарить тетю Марию.

«Эта юбка больше пригодилась бы жене бедного миссионера, – подумала при этом Сьюзен. – Сказанула тоже – три нижних юбки! Я считаю себя скромной женщиной, но мне нравится эта статуэтка. Может, на ней и не так уж много одежды, но у нее такая фигурка, что просто грех закрывать ее одеждой. Надо пойти посмотреть начинку для индейки… впрочем, разве может быть хорошей начинка без луку!»

В тот день Инглсайд был переполнен счастьем, простым старомодным счастьем – несмотря на старания тети Марии, которой не нравилось, когда люди веселятся.

– Мне только белое мясо, пожалуйста. (Джеймс, неужели ты не можешь есть суп, не хлюпая?) Нет, Джильберт, так, как твой отец, тебе индейку никогда не нарезать. Он ухитрялся каждому дать такой кусочек, который ему больше всех нравился. (Девочки, дайте же и взрослым сказать хоть слово! Детей должно быть видно, но не слышно.) Спасибо, Джильберт, салату не надо. Я не ем сырые овощи. Да, Анни, кусочек пудинга я, пожалуй, попробую. А пироги с мясной начинкой вредны для пищеварения.

– У Сьюзен пирог с мясом – просто сказка, а яблочный пирог – поэма, – восхитился доктор. – Дай мне и того, и другого, девочка.

– Неужели тебе нравится, чтобы тебя в таком возрасте называли «девочкой», Анни? (Уолтер, ты не съел хлеб с маслом. У многих бедных детей на праздник и этого нет. Джеймс, высморкайся, пожалуйста, – хватит шмыгать носом!)

Но все равно Рождество получилось веселым. После обеда даже тетя Мария немного оттаяла и снисходительно признала, что вполне довольна подарками. И даже с мученическим видом терпела присутствие Шримпа, чем заставила всех остальных устыдиться, что они так любят это несносное животное.

– По-моему, дети вволю повеселились, – радостно сказала Энн вечером, глядя в окно на силуэты деревьев, вычерченные на фоне алого неба, и на детей, которые разбрасывали по газону крошки для птиц.

– Да уж, – согласилась тетя Мария. – По крайней мере, они вволю накричались. А сколько они съели! Ну, ничего, молод бываешь только раз, и, полагаю, у тебя в доме найдется достаточно касторки.

Глава четырнадцатая

Зима, как выражалась мисс Бейкер, шла полосами – то мороз, то оттепель, и крышу Инглсайда украсила изумительная бахрома сосулек. Дети подкармливали семерых соек, которые каждый день прилетали в сад за своей порцией хлебных крошек и даже садились Джиму на руку. Затем над бухтой, дюнами и холмами задули мартовские ветры.

– Мама, правда, март ужасно волноватый месяц! – воскликнул Джим, для которого все ветры были братья.

Правда, Энн легко обошлась бы без «волнования» по поводу распухшей руки Джима, которую он оцарапал о ржавый гвоздь. Тетя Мария пересказала им все случаи заражения крови, которые сумела вспомнить. Но когда рука зажила, Энн философски подумала, что, имея столь непоседливого сына, такого следует ожидать каждую минуту.

А тут пришел апрель! Со смехом дождей… с их шепотом, брызгами, потоками и танцами…

– Мама, как чисто умылась земля! – воскликнула однажды утром Ди, когда вновь выглянуло солнце.

Над окутанными дымкой полями засияли бледные весенние звезды, на болоте распушилась верба. Даже веточки на деревьях утратили свои четкие холодные очертания, в них появилось что-то живое и мягкое. Прилетела первая малиновка – это было целое событие. Лощина опять превратилась в любимое место игр, таящее бесчисленные сюрпризы и восторги. Джим принес Энн первый букетик подснежников – к большому неудовольствию тети Марии, которая считала, что он должен был подарить эти цветы ей. Сьюзен принялась разбирать полки на чердаке, а Энн, у которой зимой не было ни одной свободной минуты, расцвела весенней радостью и буквально поселилась в саду. Шримп выражал свой восторг по поводу прихода весны, катаясь с боку на бок на дорожках сада.

– Ты свой сад любишь больше, чем мужа, – заметила тетя Мария.

– Мой сад так добр ко мне, – мечтательно проговорила Энн и, спохватившись, что ее слова могут быть не так истолкованы, рассмеялась.

– Какие странные вещи ты говоришь, Анни. Я, конечно, понимаю, что ты вовсе не хотела сказать, будто Джильберт не добр к тебе, но если бы твои слова услышал посторонний…

– Дорогая тетя Мария, – весело сказала Энн, – весной я не отвечаю за свои слова. Это всем известно. Весной я в какой-то степени теряю рассудок. Но это так приятно! Видите клочки тумана над дюнами? Правда, они похожи на пляшущих ведьм? А такого изобилия нарциссов, как в этом году, у нас никогда не было.

– Я не люблю нарциссы. Они чересчур броские, – заявила тетя Мария и ушла в дом, чтобы уберечь свою спину от простуды.

– А вы знаете, миссис доктор, голубушка, – негодующе проговорила Сьюзен, – что сталось с ирисами, которые вы хотели высадить в том тенистом углу? Она взяла клубни и высадила их сегодня, когда вы уехали из дома, на самом солнцепеке.

– О, Сьюзен! Но если мы их пересадим, она очень обидится.

– Вы только скажите, миссис доктор, голубушка…

– Нет-нет, Сьюзен, пусть пока остаются где есть. Помнишь, как она плакала, когда я ей намекнула, что спирею не надо подстригать до цветения?

– Нарциссы наши ей, видишь ли, не нравятся – да ведь слава о них идет по всей округе.

– Пусть ее. Посмотри, как они смеются над тобой за то, что ты обращаешь на нее внимание. А настурции все-таки взошли в том углу, Сьюзен. Как это приятно, когда считаешь, что цветы пропали, и вдруг показываются ростки! А в юго-западном углу я хочу разбить небольшой розовый садик. Само слово «розовый садик» вызывает у меня радостную дрожь. Ты когда-нибудь видела такое голубое-преголубое небо, Сью? А ночью, если хорошенько прислушаться, слышно, как все ручейки в округе тихонько сплетничают между собой. Не провести ли мне сегодняшнюю ночь в Лощине, на перине из фиалок?

– Сыро вам там будет, – терпеливо сказала Сьюзен. Весной на миссис доктор всегда находило такое, но мисс Бейкер по опыту знала, что это пройдет.

– Сью, – вкрадчиво сказала Энн, – я хочу на следующей неделе справить день рождения.

– Ну, и давайте справим, – отозвалась Сьюзен. Правда, в мае ни у кого из их семьи дня рождения нет, но если миссис доктор хочет устроить праздник, так почему бы и нет?

– День рождения тети Марии, – продолжала Энн с решительным видом человека, вознамерившегося побыстрей сообщить о самом неприятном. – На следующей неделе ей исполняется пятьдесят пять лет, и я подумала…

– Миссис доктор, неужели вы в самом деле будете справлять день рождения этой…

– Сью, пожалуйста, сосчитай до ста… сосчитай до ста и успокоишься. Она будет так довольна. Ну, какие у нее в жизни радости?

– Сама же и виновата…

– Может быть, Сью. Но мне хочется устроить для нее праздник.

– Миссис доктор, голубушка, – зловеще сказала мисс Бейкер, – вы всегда отпускали меня на неделю, когда я вас просила. Может быть, мне взять отпуск на следующей неделе? Я попрошу племянницу Глэдис прийти вам помочь. И пусть мисс Блайт справляет хоть десять дней рождения.

– Ну, если ты так ставишь вопрос, Сьюзен, тогда мы не будем ничего праздновать, – медленно проговорила Энн.

– Миссис доктор, голубушка, эта женщина села вам на шею и собирается остаться здесь навсегда. Она действует вам на нервы… придирается к доктору… отравляет жизнь детям. Я уж не говорю о себе – кто я такая? Она только и делает, что бранится, делает пакостные намеки, ноет и ест всех поедом… И за это вы хотите отпраздновать ее день рождения? Что ж, если вы так решили, мне остается только сказать… ладно, давайте отпразднуем.

– Сью, душка ты моя!

После этого они принялись обсуждать, как все устроить втайне от тети Марии. Мисс Бейкер, сдавшись и согласившись с Энн, решила, что если уж устраивать праздник, то он должен быть столь безупречен, чтобы сама тетя Мария не нашла к чему придраться.

– Я думаю, Сью, что гостей надо позвать днем к обеду. Тогда они уйдут довольно рано, и мы с доктором еще успеем на концерт в Лоубридже. А ей ничего не скажем до последней минуты – пусть это будет сюрприз. Я приглашу всех, кто ей нравится.

– Интересно, кого это?

– Ну, по крайней мере тех, кого она терпит. Ее кузину Аделу Кэрри из Лоубриджа, кое-кого из Шарлоттауна. Испечем большой торт и воткнем в него пятьдесят пять свечей…

– А торт, конечно, должна печь я…

– Сьюзен, но так, как ты, не умеет печь торты никто на всем острове!

– Ох, миссис доктор, голубушка, вы из меня просто веревки вьете.

В течение следующей недели в доме происходили какие-то таинственные приготовления. Со всех, даже с детей, взяли клятву ни слова не говорить тете Марии. Но Энн и Сьюзен не учли, как быстро распространяются новости в Глене. За день до дня рождения тетя Мария, придя домой из Глена, вошла в гостиную, где сумерничали утомленные Энн и Сьюзен.

– Что это вы сидите в темноте, Анни? Понять не могу, какое в этом удовольствие. Мне в темной комнате делается тошно.

– Да еще не темно… сумерки… свет соединился с тенью, и от этого брака родились прекрасные дети, – почти про себя произнесла Энн.

– Ты хоть сама-то понимаешь, что говоришь? Я слышала, что завтра вы зовете гостей?

Энн подскочила в кресле.

– Откуда… как вы про это…

– Мне всегда приходится все узнавать от посторонних, – скорбно проговорила тетя Мария.

– Но мы… мы хотели сделать вам сюрприз, тетя Мария…

– Не знаю, с чего это ты вздумала звать гостей в мае, когда нельзя полагаться на погоду, Анни.

Энн вздохнула с облегчением. Видимо, тетя Мария только услышала, что они зовут гостей, но не подозревала, что это имеет какое-то отношение к ней.

– Я… я хотела позвать гостей, пока в саду еще не завяли первые цветы.

– Я надену свое платье из тафты. Если бы мне не сказали в Глене, Анни, то гости, наверное, застали бы меня в домашнем платье.

– Ну, что вы, тетя, конечно, мы бы вас предупредили заранее, чтобы вы успели переодеться.

– Вот что я скажу тебе, Анни, если только мои слова имеют для тебя хоть какой-нибудь вес – а мне начинает казаться, что никакого веса они не имеют. Хотелось бы, чтобы в будущем ты поменьше от меня скрывала. Между прочим, в Глене считают, что камень в окно методистской молельни бросил ваш Джим. Тебе это известно?

– Он не бросал, – тихо возразила Энн. – Он мне сказал, что не бросал.

– Так он тебе и признается! Ты уверена, что он не врет, Анни?

«Анни» по-прежнему тихо ответила:

– Совершенно уверена, тетя Мария. Джим не соврал ни разу в жизни.

– Ну, во всяком случае, я тебе передала, что говорят в Глене.

И тетя Мария со своей обычной любезностью развернулась и вышла из комнаты, демонстративно обойдя Шримпа, который развалился на полу, ожидая, чтобы кто-нибудь пощекотал ему животик.

Сьюзен и Энн вздохнули.

– Пожалуй, я пойду лягу, Сью. Действительно, хорошо бы завтра было солнце. Не нравится мне эта туча над гаванью.

– Вот увидите, погода будет отличная, – заверила ее мисс Бейкер. – Так сказано в календаре.

У Сьюзен был календарь, который предсказывал погоду вперед на целый год и довольно часто угадывал, так что Сьюзен в него свято верила.

– Не запирай боковую дверь, Сьюзен. Джильберт может поздно вернуться из города. Он поехал за розами… решил купить пятьдесят пять кремовых роз. Тетя Мария говорила, что признает только кремовые розы.