Текст книги "История Энн Ширли. Книга 3"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Глава пятнадцатая

Энн и Сьюзен встали очень рано, чтобы успеть кое-что доделать, до того как проснется тетя Мария.

– Ну, что я говорила, миссис доктор, голубушка, – самодовольно сказала мисс Бейкер. – Денек выдался, как на заказ! Попробую после завтрака испечь это новое изобретение – масляные шарики, да еще буду каждые полчаса звонить Флэггу, чтобы он не забыл про мороженое. Осталось даже время вымыть крыльцо на веранде.

– Ну, это-то зачем, Сью?

– Миссис доктор, голубушка, вы, как я понимаю, пригласили миссис Эллиотт. А она должна увидеть наше крыльцо чистым как стеклышко. А уж цветы вы сами поставьте – у меня нет вашего таланта на букеты.

– Четыре кекса? Вот это да! – воскликнул Джим.

– Уж если устраивать праздник, так чтоб это был праздник, – величественно проговорила Сьюзен.

В назначенное время начали прибывать гости, и их принимали тетя Мария в платье из бордовой тафты и Энн в платье из бежевого муслина. Она подумывала, не надеть ли белое – день выдался теплый, – но решила остановиться на бежевом.

– И правильно, – одобрила ее выбор тетя Мария. – Я всегда говорила, что белое пристало носить только молодым.

Все шло как по нотам. На застеленном белоснежной скатертью столе красовался парадный сервиз. В вазе стоял очаровательный букет из экзотических бело-лиловых ирисов. Приготовленные Сьюзен масляные шарики произвели сенсацию – ничего подобного в Глене до тех пор не видели и не пробовали. Суп-пюре был необычайно вкусен, салат с курицей был сделан из птицы, выращенной «не где-нибудь там», как сказала мисс Бейкер, а в Инглсайде. Затравленный Сьюзен Флэгг вовремя прислал мороженое. И напоследок Сьюзен внесла в столовую огромный торт с пятьюдесятью пятью свечами, походивший на голову Иоанна Крестителя, и поставила его перед тетей Марией.

Но у Энн, хотя она улыбалась и радушно потчевала гостей, уже с полчаса как кошки скребли на сердце. Все, казалось бы, шло хорошо, но в ней росло убеждение, что что-то не так. Поначалу она была слишком занята, чтобы заметить перемену, произошедшую с тетей Марией, когда миссис Корнелия от души поздравила ее с днем рождения. Но вот все сели за стол, и Энн вдруг увидела, что тетя Мария стала мрачнее тучи. За весь обед она не произнесла ни слова, а на адресованные ей реплики отвечала отрывисто и односложно. Она съела не больше двух ложечек супа и ложки салата, а на мороженое вообще не обратила внимания – будто его и не было на столе.

Когда же Сьюзен поставила перед ней торт со свечами, тетя Мария судорожно глотнула, но не смогла подавить странного звука, похожего на сдавленное рыдание.

– Тетя, что с вами? Вы нездоровы? – воскликнула Энн.

Тетя Мария глядела на нее ледяным взглядом.

– Я совершенно здорова. Что, конечно, очень странно, учитывая мой преклонный возраст!

В эту самую минуту Нэнни и Ди внесли в столовую корзину с пятьюдесятью пятью кремовыми розами и вручили ее тете Марии, пожелав ей при этом здоровья и долгих лет жизни. Весь стол ахнул от восхищения, но тетя Мария смотрела на розы взглядом василиска.

– Хотите, девочки задуют за вас свечи, – запинаясь, проговорила Энн, – а вы, может быть, разрежете торт?

– Я сама могу задуть свечи, Анни, не настолько я пока еще дряхла.

И тетя Мария принялась старательно задувать свечи. Потом так же старательно разрезала торт и положила нож на стол.

– А теперь прошу меня извинить. Такой старой женщине, как я, не по силам принимать столько гостей. Мне нужно отдохнуть.

И, зашуршав юбками, она вышла из столовой, задев по дороге корзину с розами так, что та опрокинулась на пол. На лестнице раздался стук каблучков, затем хлопнула дверь.

Ошеломленные гости в гробовой тишине кое-как съели по кусочку праздничного торта. Пытаясь рассеять напряжение, миссис Мартин принялась рассказывать о докторе из Новой Шотландии, который заразил дифтеритом нескольких человек, введя им не ту вакцину. Остальные гости, считая, что она выбрала не очень удачную тему, не поддержали ее весьма похвальную попытку оживить общую беседу и вскоре разошлись.

Энн бросилась в комнату тети Марии.

– Тетя Мария, чем мы вас обидели?

– Зачем вам понадобилось разглашать мой возраст? Да еще пригласили Аделу Кэрри, чтобы она наконец точно узнала сколько мне лет! Она уже давно умирает от любопытства…

– Тетя Мария, но мы же хотели…

– Не знаю, чего вы хотели, Анни. Но за этим несомненно что-то кроется. Я даже весьма хорошо представляю себе – что, но не стану вытягивать у тебя признание. Пусть это остается на твоей совести.

– Тетя Мария, но я же просто хотела устроить вам праздник… простите меня, пожалуйста.

Тетя Мария поднесла к глазам носовой платок и героически улыбнулась.

– Я тебя, конечно, прощаю, Анни. Но ты должна понять, что после такого нарочитого оскорбления я не могу оставаться в этом доме.

– Тетя, но почему вы мне не верите?

Тетя Мария подняла худую руку с длинными шишковатыми пальцами.

– Не будем это обсуждать, Анни. Я хочу только покоя… больше ничего. Мне надо залечить душевную рану.

Вечером Энн поехала с мужем на концерт, но не получила от него полного удовольствия. А вечером Джильберт вдруг припомнил («Одно слово – мужчина! – как сказала бы миссис Корнелия), что тетя Мария всегда очень болезненно воспринимала всякие упоминания о своем возрасте.

– Еще папа, бывало, дразнил ее из-за этого. Надо было тебя предупредить… но у меня совсем из головы выскочило. Но если она и в самом деле решит уехать, не препятствуй ей, – сказал Джильберт, только из чувства родственного долга удержавшись от того, чтобы не добавить: – Скатертью дорожка!

– Да не уедет она! Дождешься такого счастья, как же! – вставила присутствовавшая при разговоре Сьюзен.

Но на этот раз мисс Бейкер ошиблась. Тетя Мария уехала на следующий же день, напоследок простив всех и каждого.

– Не вини Анни, Джильберт, – великодушно заявила она. – Я готова поверить, что она не хотела меня оскорбить. И я не сержусь на нее за то, что она всегда все от меня скрывала, хотя для человека с такой тонкой душевной организацией, как у меня… Несмотря ни на что, бедная Анни мне всегда нравилась, – продолжала она, словно признаваясь в постыдной слабости, – но вот Сьюзен Бейкер – это другого поля ягода. Могу только одно тебе посоветовать напоследок, Джильберт: приструни прислугу и не разрешай ей вольничать.

Сначала обитатели Инглсайда не могли поверить своему счастью. И только постепенно осознали, что тетя Мария в самом деле уехала… что опять можно смеяться, и никто не будет жаловаться на головную боль… что можно открыть все окна, и никто не разворчится из-за сквозняков… что можно спокойно есть поданную на стол еду, и никто не скажет, что твое любимое блюдо вызывает рак желудка…

«Никогда я так не радовалась отъезду гостя, – несколько виновато подумала Энн. – По крайней мере, опять можно жить так, как хочется».

Шримп умывался на подоконнике, в саду расцвели первые пионы.

– Какой красивый наш мир, правда, мама? – сказал Уолтер.

– Календарь предсказывает, что июнь будет погожим, – заметила Сьюзен. – Состоится несколько свадеб и по крайней мере двое похорон. Наконец-то мы опять увидим свет! И подумать только, что я наотрез отказывалась устраивать этот день рождения, миссис доктор, голубушка. Нет, все-таки Провидение печется о нас. И как вам кажется, миссис доктор, голубушка, не подать ли доктору к бифштексу жареного лука?

Глава шестнадцатая

– Не пора ли нам подумать… о собаке? – спросил как-то Джильберт.

В Инглсайде, с тех пор как отравили старого Рекса, не было собаки, но мальчикам нужен был четвероногий друг, и доктор решил купить щенка. Однако он все время был так занят, что до щенка у него никак не доходили руки. И вот наконец Джим принес домой небольшого палевого щенка с вызывающе торчащими черными ушками.

– Мама, мне подарил его Джо Риз. Его зовут Джип. Можно мне его держать?

– А какой он породы? – с сомнением спросила Энн.

– По-моему, в нем много всяких пород, – ответил Джим. – Но это же даже лучше. Так он гораздо интереснее, чем если бы он был какой-нибудь одной породы. Мама, ну пожалуйста!

– Ну, если папа согласится…

Папа не возражал, и Джип поселился в Инглсайде. Все его обитатели приветствовали появление щенка, кроме Шримпа, который весьма недвусмысленно выразил свое отношение к пришельцу. Джип нравился даже мисс Бейкер, и днем, когда Джим был в школе, щенок, пока Сьюзен сидела за прялкой на чердаке, охотился там по темным углам на воображаемых крыс. Сьюзен признавала, что ей веселей работать на чердаке, когда там щенок, и считала, что ни одна другая собака не может додуматься до того, чтобы валиться на спину и болтать в воздухе лапами для того, чтобы ей дали косточку. Когда Берти Друк пренебрежительно сказал про Джипа: «И это ты называешь собакой?», Сьюзен рассердилась не меньше Джима.

– Да, – отрезала она, – это – собака. А по-твоему, кто – гиппопотам?

И Берти пришлось отправиться домой, не получив ни кусочка замечательного изделия, которое мисс Бейкер называла «хрустящий пирог» и пекла специально для мальчиков и их приятелей. Правда, ее не было поблизости, когда Мак Риз спросил: «Где ты это нашел – морем выбросило?» – но Джим и сам сумел постоять за Джипа. Когда же Нат Флэгг сказал, что у Джипа слишком длинные ноги, Джим ответил, что у собаки ноги должны, во всяком случае, доставать до земли. Нат не отличался находчивостью и не придумал, что на это возразить.

В тот год ноябрь был пасмурным, дули холодные ветры, и Лощина почти все время была заполнена какой-то мглой – не благородным и таинственным белым туманом, а тем, что Джильберт называл «дрянной унылой сыростью». Детям приходилось играть в основном на чердаке, но зато они подружились с двумя куропатками, которые каждый вечер прилетали на ночевку на большую яблоню, и с пятью ярко раскрашенными сойками, которые являлись на задний двор и с озорным посвистом склевывали хлеб, который им крошили дети. Только сойки были очень жадные и не подпускали к еде других птиц.

В декабре три недели шел снег, и пришла зима. Поля покрылись белой пеленой, на столбы нападали высокие шапки снега, мороз разрисовал стекла прихотливыми узорами, и окна Инглсайда светились в снежных сумерках, обещая приют и отдых всем путникам. В ту зиму в Глене родилось, по мнению Сьюзен, неслыханное количество детей, и, оставляя доктору «кое-что перекусить» в кладовке, она мрачно предсказывала, что он не дотянет до весны.

– Подумать только – у Друков уже девятый! Будто они и так мало наплодили!

– Наверное, миссис Друк так же восхищается своим новорожденным, как мы Риллой, Сью.

– Скажете тоже, миссис доктор, голубушка!

Прошло Рождество, на этот раз не омраченное присутствием тети Марии. Дети находили достаточно развлечений и на улице – выслеживали по свежему снегу кроликов, бегали наперегонки со своими тенями по насту на полях, катались на санках с искрящихся на солнце холмов и опробовали новые коньки на льду пруда. И палевый щенок с черными ушками повсюду носился за Джимом или встречал его радостным визгом, когда он приходил из школы, и спал в ногах у мальчика, и лежал у ног, когда он делал уроки, и сидел рядом, когда Джим обедал, время от времени тычась носом в ногу, чтобы напомнить о себе.

– Мамочка, я просто не знаю, как я жил раньше, когда у меня не было Джипа. Он даже разговаривать умеет, честное слово – глазами.

И вдруг – трагедия! Джип ни с того ни с сего погрустнел, стал вялым и перестал есть, даже отказывался от своих любимых бараньих ребрышек, которые ему предлагала Сьюзен. Послали в Лоубридж за ветеринаром, тот покачал головой и сказал, что пес, по-видимому, подобрал какую-нибудь отраву в лесу. Может, поправится, а может, и нет. Джип неподвижно лежал на своей подстилке, не обращая внимания ни на кого, кроме Джима. Мальчик гладил собаку, а она до самого смертного час виляла хвостиком.

– Мамочка, а это грех – молиться за Джипа?

– Конечно, нет, детка. Молиться за тех, кого мы любим, никогда не грех. Только боюсь, что Джип… очень тяжело болен.

– Мама, неужели он умрет?

Джип умер на следующее утро. Это была первая смерть, с которой столкнулся Джим. Никто не забывает, каково это – смотреть, как умирает любимое существо, даже если это «всего-навсего собачонка». Но так Джипа в омраченном горем Инглсайде не называл никто, даже мисс Бейкер, которая бормотала, вытирая покрасневшие глаза:

– Вот уж не думала, что могу так привязаться к собаке!.. Никогда больше себе этого не позволю. Душа разрывается на части.

Бедный Джим провел ужасную ночь. Как назло, мама с папой уехали с вечера. Уолтер плакал, пока не уснул, и Джим был один… Ему не с кем было поговорить. Милые карие глаза, которые смотрели на него с таким доверием и любовью, остекленели.

– Господи, – молился Джим, – позаботься о моей собачке, которая сегодня умерла. Ты его узнаешь по черным ушкам. Не давай ему скучать по мне…

Джим зарылся головой в подушку, чтобы подавить рыдания. Когда он потушит свет, в окно будет заглядывать черная ночь, а Джипа не будет. Придет холодное зимнее утро, а Джипа не будет. День будет следовать за днем, год за годом, а Джипа не будет никогда. Нет, об этом даже думать невыносимо!

И тут его обняли нежные теплые руки. Все-таки любовь еще осталась на свете, хотя Джипа уже не было.

– Мамочка, мне всегда будет так больно?

– Нет, милый, не всегда. – Энн не сказала сыну, что он скоро забудет Джипа, вернее, что тот останется просто дорогой памятью. – Не всегда, сынуля. Постепенно тебе станет легче… рана заживет… Помнишь, как у тебя зажила обожженная рука, которая поначалу так очень болела?

– Папа сказал, что купит мне другую собаку. Мама, я не хочу другую собаку… я никогда не захочу другую собаку!

– Я понимаю, родной.

Мама все понимает. Ни у кого нет такой мамы, как у него. Джиму хотелось сделать для нее что-нибудь очень приятное, и тут его осенило. Он купит ей жемчужное ожерелье – из тех, что продаются в магазине мистера Флэгга. Он однажды слышал, как мама сказала, что ей ужасно хочется иметь жемчужное ожерелье, а папа ответил:

– Потерпи, девочка. Вот придет в порт наш корабль с сокровищами, и будет у тебя жемчужное ожерелье.

Только вот где взять деньги? Конечно, родители каждый месяц дают ему определенную сумму на карманные расходы, но все эти деньги уходят на нужные вещи, в число которых не входит жемчужное ожерелье. Кроме того, Джиму хотелось самому заработать деньги на ожерелье. Тогда это будет действительно его подарок. У мамы в марте день рождения – осталось всего шесть недель. А ожерелье стоит целых пятьдесят центов!

Глава семнадцатая

Заработать деньги в Глене было нелегко, но Джим был настойчив. Он делал волчки из старых катушек и продавал их товарищам в школе по два цента. Он продал три драгоценных молочных зуба по центу за штуку. Каждую субботу он продавал Берти Друку свою порцию хрустящего пирога. Заработанные деньги он клал в бронзовую копилку, которую Нэнни подарила ему на Рождество. Такая красивая блестящая свинка с щелью на спине, куда бросают монеты. Когда наберется пятьдесят центов, он откроет свинку, повернув ей хвостик, и достанет свое богатство. Наконец, чтобы заработать последние недостающие восемь центов, Джим продал Маку Ризу свою коллекцию птичьих яиц. Ему было очень жаль с ней расставаться – такой коллекции не было ни у кого в Глене, – но день рождения приближался, и деньги требовались срочно. Как только Мак с ним расплатился, Джим бросил восемь центов в щель на спине свинки и долго сидел, глядя на нее с глубоким удовлетворением.

– Покрути ей хвост – посмотрим, откроется ли она, – сказал Мак, который не верил, что свинка откроется. Но Джим отказался – он вынет деньги только когда соберется идти покупать ожерелье.

На следующий день в доме Энн собрались члены Общества помощи миссионерам. Это было памятное собрание. Посреди молитвы, которую читала миссис Тейлор, – а миссис Тейлор считалась замечательной чтицей, – в комнату с отчаянным криком ворвался Джим:

– Мама, моя свинка пропала!

Энн быстро увела его, но миссис Тейлор считала, что ее молитва была безнадежно испорчена, а поскольку она хотела произвести впечатление на приехавшую к ним в гости жену пастора, она много лет не могла простить Джима и отказывалась пользоваться услугами его отца.

Когда собравшиеся разошлись, Энн с детьми обыскали Инглсайд сверху донизу, но копилки нигде не было. Джим, которого сильно отругали за то, что он ворвался на собрание, не помнил себя от горя и никак не мог вспомнить, где и когда он видел свинку в последний раз. Когда позвонили Маку Ризу, он сказал, что он в последний раз видел свинку на комоде в комнате Джима.

– Сью, ты не думаешь, что это Мак?..

– Нет, миссис доктор, голубушка. Я уверена, что он ее не брал. У Ризов есть свои недостатки… они очень уж любят деньги… но только деньги, полученные честным путем. И куда подевалась эта окаянная свинья?

– Может, ее крысы съели? – предположила Ди. Джим пренебрежительно отмел это предположение, но в глубине души забеспокоился. Конечно, крысы не могут съесть бронзовую свинку с пятьюдесятью центами внутри! Или могут?

– Нет, милый, не могут, – заверила его Энн.

На следующий день, когда Джим пошел в школу, копилка все еще не нашлась. Известие о пропаже достигло школы раньше, чем туда пришел Джим. Ему много чего наговорили одноклассники, и во всем этом было мало утешительного. Но на перемене к нему со льстивым видом подошла Сисси Флэгг. Ей нравился Джим, а она не нравилась Джиму, несмотря на свои белокурые волосы и огромные карие глаза – а может быть, именно по этой причине.

Даже в восемь лет возникают проблемы в отношениях с противоположным полом.

– А я знаю, кто взял твою свинку, – шепнула Сисси.

– Кто?

– Вот если выберешь меня в игре в хлопалки, тогда скажу.

Это была горькая пилюля, но Джим мужественно ее проглотил, готовый на все, лишь бы найти свинку. Мучительно краснея, он сидел рядом с Сисси во время игры, а когда прозвенел звонок на урок, потребовал свою награду.

– Алиса Палмер сказала, что Вилли Друк сказал ей, что Боб Рассел сказал ему, что Фред Эллиотт знает, где твоя свинка. Иди и спроси Фреда.

– Это жульничество! – вскричал Джим, с негодованием глядя на Сисси. – Надувала!

Сисси надменно засмеялась. Ругайся-ругайся! А рядом со мной все-таки сидел.

Джим пошел к Фреду Эллиотту, который поначалу сказал, что знать не знает, где его свинка, и его это не касается. Джима охватило отчаяние. Фред Эллиотт был на три года старше его и обожал дразнить младших. И вдруг Джима осенило. Он ткнул пальцем в огромного краснорожего Фреда и четко проговорил:

– Ты – транссубстанционалист.

– Нечего обзываться, Блайт!

– Это не ругательство, – ответил Джим. – Это колдовство. Если я еще раз так тебя назову, тебе не поздоровится. Может, у тебя отвалятся пальцы на ногах. Считаю до десяти, и если не скажешь, я тебя заколдую.

Фред не верил этой угрозе. Но вечером он должен был участвовать в состязании на коньках и не хотел рисковать. Кроме того, пальцы на ногах тоже вещь нужная. И он сдался.

– Ну, ладно, ладно. Не повторяй свое колдовство – язык сломаешь. Мак знает, где твоя свинья. Так он, по крайней мере, говорил.

Мака в школе не было, но, выслушав рассказ Джима, Энн позвонила его матери. Через полчаса та прибежала в Инглсайд. Ее лицо пылало, и она бросилась оправдываться.

– Мак не брал свинку, миссис Блайт. Он просто хотел посмотреть, откроется ли она, если ей покрутить хвостик, и когда Джим вышел из комнаты, он повернул ее хвост. Копилка развалилась на две половинки, и он никак не мог их соединить. Тогда он положил обе половинки и деньги в один из ботинков Джима, что стоят в стенном шкафу. Конечно, ему не следовало ее трогать… и отец его как следует вздул… но он ее не украл, миссис Блайт.

– А каким это словом ты припугнул Фреда Эллиотта, Джим? – спросила его Сьюзен, после того как нашли свинку и пересчитали деньги.

– Транссубстанционалист, – гордо сказал Джим. – Уолтер нашел это слово в словаре на прошлой неделе – ты же знаешь, что он любит длинные слова, Сьюзен, – и мы оба выучили, как оно произносится. Чтобы не забыть, мы повторили его друг другу двадцать один раз перед сном.

Джим купил ожерелье и спрятал его в среднем ящике комода в комнате мисс Бейкер, которую он посвятил в свой секрет. Теперь ему казалось, что мамин день рождения никогда не наступит. Мама и не подозревает, что спрятано в комоде Сьюзен… какой подарок она получит на день рождения.

В начале марта Джильберт заболел гриппом, который чуть не перешел в воспаление легких. Несколько дней все в Инглсайде жили в большом страхе.

Энн, как всегда, решала споры, утешала обиженных, наклонялась над залитыми лунным светом кроватками, чтобы поправить одеяла, но она совсем перестала смеяться, и дети это остро переживали.

– А что, если папа умрет? – спросил Уолтер белыми от страха губами.

– Нет, милый, не умрет. Он уже вне опасности.

Энн и сама не раз задумывалась, что станется с маленьким мирком бухты Четырех Ветров, если… если что-нибудь случится с Джильбертом. Все так привыкли полагаться на него. Многие верили, что он чуть ли не мертвых может воскрешать и не делает этого лишь потому, что не хочет препятствовать Божьей воле. А однажды он это все-таки сделал… Дядя Арчибальд Макгрегор со всей серьезностью заверил Сьюзен, что Сэмюэль Хьюлетт был мертвехонек, когда явился доктор Блайт и оживил его. Как бы ни обстояло дело с мертвыми, живые очень обрадовались, увидев похудевшее лицо Джильберта, который опять смотрел на них дружелюбным взглядом и весело говорил: «Да ничего у вас не болит!» И они верили его словам – и у них и в самом деле не переставало болеть. И скольких же мальчиков в ту зиму окрестили Джильбертом – бухта Четырех Ветров буквально кишела юными Джильбертами. Была даже одна крошечная Джильбертина.

Ну вот, папа выздоровел, мама опять смеется и… и наступила ночь перед днем ее рождения.

– Если пораньше ляжешь, Джим, то завтра наступит скорее, – посоветовала Джиму Сьюзен.

Джим попробовал последовать ее совету, но ничего не получилось. Уолтер быстро заснул, а Джим все ворочался в постели. Он боялся проспать: а вдруг все отдадут маме свои подарки раньше него? А он хотел быть первым. Надо было попросить Сьюзен разбудить его пораньше. А теперь она куда-то ушла. Ладно, решил Джим, попрошу, когда вернется. А услышу я, когда она придет? Нет, надо пойти в гостиную и там лечь на диван – тогда я ее не пропущу.

Джим прокрался вниз и улегся на диван. Он слышал ночные звуки дома: вот скрипнула половица… кто-то повернулся в кровати… угли с шумом осыпались в камине… мышь пробежала в шкафу. А это что? Лавина? А, это снег соскользнул с крыши. Что ж это Сьюзен не идет? Если бы рядом был Джип… милый Джиппи. Уж не забыл ли я Джипа? Нет, не забыл. Но уже так не щемит на сердце, когда думаешь о нем. Теперь уже часто думаешь и о других вещах. Спи спокойно, моя дорогая собачка. Может быть, когда-нибудь я все-таки заведу новую собаку. Хорошо бы, если бы она была уже сейчас… или хотя бы Шримп пришел. Но Шримп где-то шляется. Вот эгоист! Только и думает что о своих кошачьих делах!

А Сьюзен все нет. Придется о чем-нибудь помечтать, чтобы время шло быстрее. Когда-нибудь поеду на Баффинову землю и буду там жить с эскимосами. Или уйду в плаванье и на Рождество буду жарить акулье мясо, как капитан Джим. Или поеду с экспедицией в Конго изучать горилл. Или буду нырять на дно моря и гулять там по коралловым замкам. А когда мы в следующий раз поедем в Эвонли, попрошу дядю Дэви научить меня доить корову прямо в рот коту. У него это так здорово получается! А может, стану пиратом. Сьюзен хочет, чтобы я стал пастором. Пастор, конечно, делает много добра людям, но пиратом быть интереснее. А что, если этот деревянный солдатик спрыгнет с полки и его ружье выстрелит? А что, если стулья начнут разгуливать по комнате? А что, если тигровая шкура на полу оживет? Джиму вдруг стало страшно. При свете дня он легко отличал выдумку от действительности, но ночью все кажется иным.

А что, если Бог забудет приказать солнцу встать утром? Эта мысль так напугала Джима, что он натянул плед на голову. Вернувшись домой на заре, Сьюзен нашла Джима спящим под пледом.

– Джим!

Джим потянулся и сел на диване, зевая. Ура, наступил мамин день рождения!

– Я тебя ждал-ждал, Сьюзен, сказать, чтоб ты меня разбудила… а ты все не шла.

– Я ходила к Уорренам. У них умерла тетя, и они попросили меня остаться на ночь и посидеть с покойной, – спокойно объяснила Сьюзен. – Стоит мне отвернуться, и ты выкидываешь Бог знает что. Ну-ка беги в постель! Я позову тебя, когда мама встанет.

– Сьюзен, а как убивают ножом акул?

– Откуда мне знать? Я сроду не убивала акул.

Когда Джим вошел в комнату Энн, мама расчесывала перед зеркалом свои длинные блестящие волосы. Какие у нее сделались глаза, когда она увидела ожерелье!

– Джим, это мне? Миленький мой!

– Теперь тебе не нужно будет ждать, пока в порт придет папин корабль с сокровищами, – с нарочитой небрежностью сказал Джим. А что это зеленое сверкает на столике? Кольцо… Папин подарок. Ну, что ж, но кольца есть у всех, даже у Сисси Флэгг, а вот жемчужное ожерелье…

– Какой замечательный деньрожденьский подарок! – воскликнула мама.