Текст книги "Варварские нашествия на Европу: германский натиск"
Автор книги: Люсьен Мюссе
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Средиземное море обеспечивало римскому Западу сплоченность и единство. И отнюдь не по стратегическим или морским причинам: постоянные эскадры, базировавшиеся в Мисене и Равенне, исчезли еще при Северах. Дело было в основном в экономических мотивах. В государственной экономике Поздней Римской империи фундаментальную роль играли роды navicularii (привилегированных судовладельцев). Они тяготели к Италии, особенно к Риму, который не мог обойтись без ежегодных караванов судов, груженных пшеницей из Африки, Сицилии или Сардинии[359]359
Египетское зерно, долгое время незаменимое, начиная с Константина, направлялось в Византию.
[Закрыть]. Таким образом, любые события, происходившие в средиземноморском мире, и особенно в его центральной части, больно били по Империи. С другой стороны, патримонии аристократии были разбросаны по всей средиземноморской области, точно так же, как чиновники администрации делали карьеру во всех уголках этого региона[360]360
По поводу последних примеров таких карьер, ср. Courcelle, Les lettres grecques [N 85]. P. 299, n. I.
[Закрыть].
Зато варварскому Западу накануне исламских завоеваний чрезвычайно недоставало единства. Прекратили курсировать флоты, перевозившие годовые запасы продовольствия, а Рим перестал быть центром всеобщего притяжения. Товарообмен с Востоком, в том объеме, в каком он сохранился, велся напрямую (несмотря на государственный контроль над отбытием и прибытием) и носил частный характер.
За исключением профессиональных торговцев и дипломатов, больше никто не путешествовал из одной страны в другую, и под страхом обвинения в измене владеть землями теперь можно было только в каком-то одном секторе средиземноморского региона. Италия, Испания, Африка (и Галлия в ее средиземноморской части) действовали порознь. Нашествия ли повинны в этом разрыве? Вот в чем состоит главная проблема[361]361
Отношение варваров к Средиземноморью еще мало изучено. Современное исследование, озабоченное в основном подтверждением тезисов Пиренна, направляет все свои усилия на экономические проблемы и главным образом на период VII–IX вв. Некоторые сведения можно найти в: Ensslin. Theoderich [N 208]; Courtois. Vandales [N 233] и Courtois. Les rapports entre l'Afrique et la Gaule au debut du Moyen Age // Cahiers de Tunisie, II, 1954. P. 127–145.
[Закрыть].
Первый серьезный контакт варваров со Средиземноморьем произошел в результате набега Алариха и разграбления Рима. Его следствием стало укрепление средиземноморского единства благодаря перемещению беженцев. Депопуляция Рима[362]362
Между 367 и 419 гг. количество «продовольственных карточек» (frumentationes) в нем упало от 244 000 до 120 000: Sirago. Galla Placidia [N 76]. P. 477.
[Закрыть] должна была повлечь за собой количественное сокращение морских караванов с продовольствием {convois annonaire), но в момент, когда вандалы заняли Карфаген, они еще не утратили свое политическое и экономическое значение.
Заслугой Гензериха было то, что он ясно осознавал это положение. Главным рычагом его политики, по-видимому, стал хлебный шантаж. Чтобы он был эффективен, следовало удержать за собой три основных источника зерна: Гензерих владел Африкой с 439 г., на следующий год он напал на Сицилию, а к 455 г. захватил Сардинию. Нужен ли был еще и военный флот? Куртуа, который видит в этом короле основателя «хлебной империи», полагает, что реквизированных кораблей, перевозивших хлеб, было достаточно для любых нужд. Ф. Гиунта, для которого Гензерих не более чем пират, считает, что это ремесло требовало более солидного военно-морского оснащения[363]363
Courtois. Vandales [N 233] и Giunta. Genserico e la Sicilia [N237].
[Закрыть]. Рассудить их не позволяет отсутствие текстов. Во всяком случае, при жизни Гензериха вандалам удавалось использовать свои корабли таким образом, чтобы причинять римлянам максимум беспокойства. С 437 по 477 г. о пиратах-вандалах идет молва почти по всему Средиземноморью[364]364
Примерно до 455 г. итальянские берега почти каждый год подвергались их атакам. Около 474 г. состоялось два набега на Эпир и Грецию, а чуть позже два других в Испанию (один – на атлантическое побережье, в Галисию. Неужели вандалы сохранили память о своем прежнем обиталище?).
[Закрыть]. Вершиной их деятельности стало взятие Рима в 455 г., принесшее колоссальную добычу в виде движимого имущества и рабов. При наследниках Гензериха вандальское мореходство ограничилось оборонительными задачами и поддержанием связей между Африкой и островами через центральную часть Средиземного моря[365]365
Несмотря на свои андалузские истоки, Империя Гензериха не установила никакой стабильной связи между Африкой и Испанией или Корсикой и Сардинией, которые служили главным образом местами изгнания. Эту морскую империю нельзя даже сравнивать с ее предшественницами.
[Закрыть].
Какая часть древних структур уцелела в этом ужасном кризисе? Одоакр сумел восстановить продовольственные перевозки с Сицилии, договорившись с Карфагеном, а Теодорих сохранил этот modus vivendi (способ сосуществования). Корпорации, отвечавшие за снабжение Рима, catabolenses и navicularii, не прекращали функционировать и в готскую эпоху; они поставляли зерно из Апулии. Но представляется, что караванов из Африки и с Сардинии больше не было – и это главное. Африканское сельское хозяйство было вынуждено функционировать в замкнутом круге, а Италия сумела обойтись без его услуг. Личные отношения, видимо, оказались практически разорванными. Разрушение Рима в ходе готских войн сделало тщетными всякие надежды на возврат к прошлому. Юстиниан не восстановил рухнувшего экономического и социального единства.
Таким образом, решительный поворот произошел несколько раньше падения Империи как института. Начиная с 440–460 гг. каждую страну средиземноморского Запада следует рассматривать как автономную единицу. Даже их отношение к византийской реконкисте, которая в большей или меньшей степени коснулась их всех, было различным.
Кое-кто доходит до того, что возлагает на Гензериха ответственность за конечное разрушение Империи[366]366
J. J. Saunders. The debate on the fall of Rome // History, XLVIII, 1953. P. 1–17.
[Закрыть]. Это слишком сильно сказано. Однако он положил начало той относительной изоляции, в которой отныне оказались Испания и Африка по отношению к Италии и, в меньшей степени, Галлии. Из одной страны в другую теперь перемещались лишь единицы.
Следствием этой раздробленности стало то, что большинство средиземноморских островов полностью кануло в безвестность. Никто не заинтересовался ими между падением королевства вандалов и началом эры сарацинских пиратов около 800 г. Корсика и Сардиния, вопреки византийскому или франкскому протекторату, лишенному практического значения, приспособились жить «под колпаком», повернувшись спиной к морю. Уже Юстиниан контролировал на них только прибрежные равнины и горнорудные районы. Завоевание Италии лангобардами, а после – Карфагена арабами прервало последние связи. Сардинские племена, без сомнения, усиленные за счет Barbaricini, изгнанников из Африки, получили фактическую независимость, такую же, как мавры «забытой Африки». Сардиния и Корсика стали «забытой Италией».
Следующей жертвой пала Далмация. Оставшаяся в составе pars Occidentis (Западно-Римской империи) в результате разделов IV в., она следовала судьбе Италии вплоть до падения остготов. Безопасность обеспечивалась связями, доходившими до самого Дуная, которые остготы сохраняли у себя в тылу. Византийская реконкиста привела к тому, что Далмации пришлось разделить горькую участь Балкан. С 600 г. славяне осаждали Фессалоники, которые были разрушены аварами около 614 г.; жители заперлись в развалинах укрепленного дворца Диоклетиана, а мощи святых были перенесены в Рим папой Иоанном IV (640–642). Родина стольких императоров Восточно-Римской империи надолго перестала играть какую-либо роль в жизни Запада.
Каждому из новых средиземноморских государств, вынужденных довольствоваться лишь собственными ресурсами, пришлось отказаться от части своей территории, позволив ей стать местом выхода на поверхность «туземного варварства». Италия потеряла острова, кроме Сицилии; Испания – Страну Басков, а Африка – всю свою западную часть: здесь мы сталкиваемся с той же знакомой проблемой.
На любой странице истории чувствуется, что государства, основанные готами, вандалами и, в меньшей степени, бургундами, принадлежат к совершенно иному типу, нежели меровингская Галлия, англосаксонская Англия и лангобардская Италия[367]367
Самые энергичные усилия с целью постичь их своеобразие предприняты Строхекером, Die geschichtliche Stellung [N 133]. Мы будем следовать в русле его рассуждений.
[Закрыть].
Их оригинальность заключается прежде всего в нерушимой верности античности, не только интеллектуальным и политическим структурам, но, кроме того и в основном, в сфере экономики: монетарная экономика и товарообмен с удаленными районами, крупная земельная собственность и применение рабского труда в сельском хозяйстве сохраняли свои формы, присущие Поздней Римской империи. Римляне там по-прежнему были представлены своей традиционной элитой, сенаторским классом. Кроме того, для проблемы сосуществования варваров и римлян повсюду было найдено одно и то же, дуалистическое, решение (чему благоприятствовало арианство): общие для обоих народов институты были созданы только на вершине – в лице монарха и его непосредственного окружения. Римляне по-прежнему жили в своих городах, часто еще в своих провинциях, а варвары – в своих военных округах; существовало два правящих класса, и они не смешивались. Там, где наличествовал этот дуализм, освобождение силами византийской армии было осуществимо: можно было снять весь варварский пласт – вандалы и остготы исчезли, не оставив следов, – кроме того, еще не умерла римская организация, теоретически готовая функционировать, тогда как невозможно представить себе, что осталось бы от Галлии при устранении франков. Подлинная черта между античностью и средневековьем пролегла только тогда, когда античные механизмы окончательно утратили способность работать: государства Эвриха, Гензериха, Теодориха, Гундобада определенно стоят по одну сторону этой границы, а королевства Хлодвига, Реккареда и Ротари – по другую.
Сравнительное исследование можно распространить и на другие сферы, например, политических отношений. Сначала варварский Запад прошел стадию отчуждения, презрения или открытой вражды по отношению к Империи, и стадия эта достигла своего апогея вместе с Гензерихом; между народами шла яростная борьба. Потом все меняется, но не в момент свержения безликого Ромула Августула, а с воцарением Теодориха в Равенне в 493 г. варварский мир организуется, и радикально консервативное государство остготов становится его краеугольным камнем, возрождаются связи с Империей, а варварство – в уничижительном смысле этого слова – повсеместно отступает. Это плодотворная тема для исследования.
Мы уже проследили миграцию основных ветвей готской группы[368]368
Ср. стр. 47–68.
[Закрыть]. Этим, конечно, тема не исчерпывается, и немало чернил пролито по поводу малоизвестных второстепенных и даже воображаемых ответвлений. Имеет смысл вкратце напомнить здесь об этих чисто теоретических проблемах.
Первым делом, отбросим историю так называемых готов Индии, родившуюся в 1912 г. в результате ошибочной интерпретации трех надписей буддийских святилищ в районе Пуны[369]369
См. в последней связи Wust. Goten in Indien? [N 174].
[Закрыть].
Еще интереснее маленькая готская группа в Крыму[370]370
Vasiliev. The Goths in Crimea [N 173]; Schwarz, Die Krimgoten [N 168].
[Закрыть]. Во время гуннского нашествия в конце III в. эти готы, вместо того чтобы бежать на юго-запад, предпочли укрыться в горах Крыма (Яйла Даг). Будучи христианами изначально, они с V по XV в. жили в полном взаимопонимании с византийцами Херсона. Чудесным образом их небольшое княжество пережило вторжения степных племен и было уничтожено только в 1475 г. оттоманскими турками. Удивляет сообщение о том, что на готском языке там еще говорили даже в XVI в.: около 1560 г. посол Карла V услышал 68 готских слов от двух уроженцев Перекопа – через тысячу лет после смерти восточных языков в других регионах.
Укажем также, что часть готов, вступивших в Империю при Феодосии, была направлена в Египет. Папирус из Антинои подтверждает присутствие там готов-ариан, пользовавшихся двуязычным (латынь, готский в версии Вульфилы) библейским текстом. Это единственное свидетельство подобного рода, оставленное бесчисленными варварскими гарнизонами Империи.
Государство свевов – безусловно, один из самых туманных и незначительных следов, оставленных завоеваниями. Источники, которые его касаются, исключительно лаконичны и совершенно чужды окружению королей Браги, чьи исторические традиции, таким образом, оказываются для нас неведомыми. Современный историк Р. Л. Рейнолдс использовал это как аргумент, чтобы предложить для истории свевов реконструкцию, радикально отличающуюся от той, которая уже излагалась выше (стр. 76–78). Она не кажется нам убедительной. Однако она поучительна как подтверждение того, что элементы головоломки, которую образуют документы, относящиеся к раннему средневековью, настолько неполны, что любой вариант их соединения почти всегда можно поставить под вопрос.
Рейнолдс пытался представить дело так, будто свевы прибыли в Испанию в результате морской экспедиции, сравнимой с миграцией англосаксов (а также герулов и бриттов, которые тоже добрались до Галисии). Он отрицает их присутствие среди народов, которые переправились через Рейн в 406 г. (Иероним упоминает только квадов)[371]371
R. L. Reynolds. Reconsideration of the history of the Suevi [N392].
[Закрыть].
Глубокое своеобразие Толедского королевства и крайняя редкость его контактов с внешним миром общеизвестны, о чем еще раз свидетельствует один знаменитый пример: папа узнал об обращении Реккареда только с трехлетним опозданием от маленького посольства из трех монахов, которое даже не добралось до Рима. Однако не будем близоруки: готская Испания не была замкнутым миром. Прежде всего уже назавтра после битвы при Вуйе испанцы с симпатией воспринимали остготское влияние; а несмотря на недоверие по отношению к политике Меровингов и Византии, Испания все же не уклонилась от франкского и византийского вклада.
Остготы дали Испании двух королей, Тевдиса (531–548 гг.) и Тевдегизила (548–549 гг.), и государственных деятелей, которые после 507 г. привели в действие то, что осталось от государственных институтов. Однако отчетливые следы их деятельности редки: несколько типов фибул и пряжек в начале VI в. и, быть может, наименование saio (сайон), уполномоченного по исполнению королевских приказов.
Отношения с Византией, хоть и не встречавшие одобрения толедских королей, отрицать невозможно. Именно в Византии стремились найти приют ортодоксальные изгнанники, вроде святого Леандра или Иоанна Бикларского; именно там находился источник экономических идей (вроде организации cataplus, биржи, контролировавшей внешнюю торговлю), а главное, самого активного течения, вдохновлявшего испано-готское искусство в VII в[372]372
См. примеры в: Zeiss. Die Grabfunde [N 202]. S. 126, и Pedro de Palol Salellas. Hallazgos hispanovisigodos en la provincia de Jaen // Ampurias, XVII–XVIII, 1956. P. 286–292.
[Закрыть]. Это объясняется либо продолжительным существованием византийского анклава в Бетике, либо коммерческими контактами.
Роль франков отличается еще более спорностью. Цивилизации готской Испании и меровингскои Галлии очень различаются. Интеллектуальный импульс эпохи Исидора не преодолел Пиренеев, и книги, которые он оставил, попали в Галлию не раньше конца VII в., или даже после 711 г.[373]373
Изучение распространения по Европе продуктов вестготской культуры только начинается; см. некоторые интересные наблюдения в: Jacques Fontaine. Isidore de Seville. Traite de la nature. Bordeaux, 1960. P. 69–83.
[Закрыть] Идеология священной королевской власти, разработанная в Испании позднее, при короле Вамбе (672 г.), нашла отклик в Галлии только при Пипине Коротком. Напротив, готская Испания, почти единственная из варварских государств, осталась невосприимчивой к такому всеобщему течению, как Tierornamentik (звериный орнамент). Но по ту сторону определенной антипатии отмечаются признаки контактов, направленных в разные стороны. М. Броенс выявил в Галисии топонимы меровингского типа (составные на – curtis и – villa) и связал их с франкским походом 542 г.[374]374
Broens, Los Francos у elpoblamiento [N 183].
[Закрыть] Это очень рискованная гипотеза. Цейс указал на присутствие франкской утвари на кладбище в Памплоне. Самое главное, целая школа, участвующая в продолжающемся споре по поводу происхождения неримских элементов кастильского обычного права, верит в воздействие из-за Пиренеев[375]375
См. стр. 262.
[Закрыть]. Даже лангобарды, возможно, не были полностью лишены каких-то сношений с Испанией[376]376
Палол Сателлас указывает на типично лангобардские украшения в Испании.
[Закрыть]. Короче говоря, этот крайний пример учит тому, что ни одну из частей варварского Запада нельзя рассматривать как нечто замкнутое. Даже между самыми самостоятельными из них обмен никогда не прекращался полностью.
Благодаря раскопкам проблема римских оборонительных укреплений в зоне первых поселений франков находится на пути к обновлению[377]377
Хороший обзор положения дел на 1947 г. приводится в кн.: Heurgon. L'hypothuse du limes belgicus [N 278]; ср. так же Faider-Feytmans. Lafrontiere du Nord [N 275]. Похоже, что нетерпение Верлиндена. Les origines [N 285]. P. 36–43, и сарказм Станжера. La formation [N 283] уже отодвинуты в прошлое.
[Закрыть]. Родившаяся около 1880 г. под пером Г. Курта из соображений топонимического характера гипотеза о том, что фортификации Поздней Империи пересекали Бельгию недалеко от современной лингвистической границы (limes belgicus), с 1930 г. подкрепляется археологическими выводами. Некоторые из рассуждений по этому вопросу построены на сравнении: как случилось, что императоры, в других местах так заботившиеся о ликвидации прорывов в limes, оставили зиять брешь на нижнем Рейне? Другие носят чисто локальный характер: имеются указания на несколько, в настоящее время всего 5, фортов в стратегически важных пунктах. Приверженцы limes belgicus, на какое-то время подавленные саркастическими замечаниями, вновь поднимают голову. Кое-где обнаруживаются другие укрепленные линии, в первую очередь ответвление саксонского берега на побережье[378]378
J. Mertens. Oudenburg et le litus saxonicum en Belgique // Helinium, II, 1962. P. 51–62.
[Закрыть]. В результате обстоятельства франкской оккупации заметно прояснились. Однако археологи поступают мудро, не спеша предполагать наличие связи между их находками и феноменами языковой географии.
Относительно этой древнейшей истории франков наша наука так бедна, что слишком часто пополняется идеями, передаваемыми из поколения в поколение, и без уместной осторожности. Порой какая-то из них с треском лопается. Это именно то, что ожидает устаревший стереотип, противопоставляющий «франков-салиев» и «франков-рипуариев», еще незабытый Ш. Верлинденом в 1955 г. На самом деле критика Ф. Стейнбаха, Э. Эвига и Ж. Станжера окончательно его разрушила[379]379
Ewig. Die civitas Ubiorum [N 258]; Stengers. La formation de lafrontiere [N 283].
[Закрыть].
Решительная атака была подготовлена работами Ф. Бейерля по праву рипуариев[380]380
ZRG, Germ. Abt, 1935. S. 2; а главное, предисловие к изданию Бейерелем и Бухнером законодательства рипуариев (MGH. Leges, Т. III, 2,1954).
[Закрыть]: он установил, что Lex Ribuaria (Рипуарская правда), отнюдь не будучи симметричной гомологией Lex Salica (Салическая правда), представляет собой лишь вторичную вариацию, применявшуюся к австра-зийцам и гораздо более позднюю (она не старше 633 г., а под своим названием известна только начиная с 803 г.). Что же касается самого слова «рипуарии», то у Иордана (который говорит о ripariolU союзническом корпусе, охранявшем берег некой реки, безусловно, Роны) оно не встречается, как считалось ранее; оно также отсутствует в источниках VI и даже VII в. Riboarii совершают свое запоздалое вхождение в историю в 726–727 гг. вместе с Liber Historiae Francorum (Книгой истории франков): как раз тогда и вплоть до X в. так называются жители района Кельна, Юлиха и Бонна к западу от Рейна, а также Рургау к востоку от реки, или приблизительного местоположения древнего civitas Agrippi-nensium. Вероятно, это название происходит от какого-то военного округа на берегу Рейна, в большей или меньшей степени повторявшего соответствующую римскую административную единицу. Рипуарии никогда не составляли племени или ответвления народа франков. Сама мысль о каком-либо единстве восточных франков спорна. О Francia Rinensis (Рейнской Франкии) можно говорить в географическом смысле, как Равеннский космограф; но единственное политическое образование, о котором нам что-либо известно, – это Кельнское королевство.
Что касается салиев, то, хотя их существование и неоспоримо, почти невозможно сказать, какой именно реальности они соответствуют. Лишь немногие несомненные факты пережили сокрушительную атаку Станжера. Похоже, что данный термин обозначал политическую общность только после появления меровингской династии; впоследствии это было лишь слово из юридического лексикона или литературный синоним Francus. Автономная группа салиев, скорее всего, существовала только короткое время. Где они жили? У нас есть только два указания, одно проистекает из топонимического сопоставления салиев и Салланда на правом берегу голландского Рейна, другое обеспечивается ее локализацией в Toxiandria (Токсиандрии) – это название с трудом поддается интерпретации (ср. стр. 90) и восходит к Аммиану Марцеллину. Таким образом, давайте будем говорить о салиях лишь в связи с самыми первыми этапами переселения франков от Рейна примерно до Шельды. Впоследствии разумнее прибегнуть к более нейтральному выражению «западные франки».
Огромный археологический материал позволяет нарисовать портрет франкского воина VI–VII вв. Рядовой франк был пехотинцем; его привычное наступательное оружие очень оригинально для германского мира: метательный топор и короткий меч с единственным лезвием, реже копье; оборонительное вооружение, шлем и щит, он использовал достаточно редко; только вожди сражались верхом с помощью длинного обоюдоострого меча, как многие другие варвары. Во всей Северной и Северо-Восточной Галлии картина одинакова. Этот воин является главной опорой франкского государства; а его могила, в каком-то смысле, – характерным «ископаемым». Можно со всей настойчивостью говорить, и оправданно, о том, что франкское завоевание знаменовало собой победу Kriegerkultur (воинской культуры) над все еще глубоко гражданской цивилизацией Поздней Римской империи. Эта воинская культура, прекрасным выражением которой служат «упорядоченные кладбища»; начиная с VI в. они становятся все более многочисленными[381]381
Эта идея высказывается очень определенно, но в несколько спорном контексте, в кн.: Bergengruen. Adelund Grundherrschaft [N 393]. S. 167 и сл. Проблема вновь поднимается, но более детально, у Бодмера, Der Krieger der Merowingerzeit [N 394].
[Закрыть].
В подобном описании франкского воина принято использовать классические названия – франциска для топора, фрамея для копья и скрамасакс для меча. На самом деле эти крайне сомнительные наименования следует отвергнуть, хотя археологи нередко остаются верными им[382]382
См. примечание Жана Юбера (Jean Hubert, ВЕС, CVI, 1945–1946. P. 140–142); по поводу «франциски»: G. Kurth. Etudes merovingiennes [N 261]. Т. I. P. 42–43; «фрамеи»: G. Must. The origin of framea // Language, XXXIV, 1958. P. 364–366.
[Закрыть]. Франкский метательный топор с одним лезвием назывался francisca, то есть франкским, только в Испании; его название перешло в галльскую историографию только с VIII в. благодаря некоему подражателю Исидора Севильского. Framea встречается в античных источниках в противоречивых значениях: Тацит считает, что это копье, Исидор – меч; Евхерию были известны оба смысла; этимология определенно германская, кажется, благоприятствует версии «обоюдоострого меча». Scramasax обязан своей популярностью Григорию Турскому, использовавшему это слово один раз, пояснив, что речь идет о большом ноже; однако неизвестно, одно у него было лезвие или два. Единственное франкское оружие, название которого мы знаем точно, – это ангон, «разновидность копья или гарпуна с треугольным наконечником», но оно встречалось редко.
Этот традиционный портрет изображает не франкского завоевателя; это воин меровингской армии. Франк эпохи нашествий почти неразличим за отсутствием археологических материалов периода до Хлодвига, которые можно было бы неопровержимым образом связывать с франками.
Политический и военный успех вынудил другие народы Галлии равняться на образец, предложенный франкским воином. Мы ничего не знаем о первых этапах этой мимикрии, которые восходят к временам Хильдерика и Хлодвига. Начиная с сыновей Хлодвига, распространение франкских обычаев на всю Галлию уже становится доступным для изучения; это плодотворное, но трудоемкое исследование, в котором еще не сказано последнее слово.
Подтвердим сложность данной проблемы на примере Бургундии. В 533–534 гг. она изменила свой политический статус, войдя в состав меровингского государства. Как реагирует на это археологический материал? Уточнить это помогает основательное исследование Ханса Цейса[383]383
Studien zu den grabfunden [N 232].
[Закрыть]. До 534 г. свидетельств мало, так как погребальная утварь отличается бедностью (но по той ли причине, что бургундские традиции, как и языки, были близки к готским? Или из-за того, что римско-христиан-ское влияние оказалось ранним и глубоким?). После 534 г. можно отметить растущее количество «упорядоченных кладбищ» с развитой утварью, то есть выравнивание в рамках общего «меровингского» пласта; распространяется типичное вооружение, вроде меча с одним лезвием, и это еще одно франкское влияние; однако все чаще и чаще встречаются пластинчатые пряжки чрезвычайно своеобразного типа с животным, светским (главным образом лошади) или библейским (в основном пророк Даниил) орнаментом – речь идет о региональном новшестве, ничем не обязанном остальному франкскому миру. У нас нет ни одного веского доказательства франкской эмиграции, а главное кладбище, находящееся в Шарне (Сан-э-Луар), не прекращало функционировать.
В Аквитании данная проблема вызывает не меньшие сложности. Изгнание изрядной доли готов-ариан после битвы при Вуйе засвидетельствовано историографией; зато ни один текст не упоминает о масштабной франкской иммиграции. В результате археологи XIX в., например Барьер-Флави[384]384
Les arts industriels [N 289].
[Закрыть], приписывали готам все «варварские» могилы, какие встречали. Морис Броенс энергично протестовал[385]385
Le peuplement germanique [N 184].
[Закрыть] и, разумеется, совершенно оправданно: большинство из них относилось ко времени после 507 г., и здесь не наблюдалось никаких аналогий с некрополями испанской месеты. Большинство кладбищ позволяет обнаружить характерный «меровингский» слой с топорами и мечами с одним лезвием, тем более типичный, что готские захоронения никогда не содержат оружия. Однако утварь демонстрирует также исключительно локальные формы (особенно в Лорагэ, где источником вдохновения служило восточное Средиземноморье). Как это истолковать? Броенс полагал, что аквитанский юг был наводнен 150 000 франков, из которых 50 000 здесь и поселились… Если оставить в стороне преувеличенные цифры, то надежно ли само объяснение? Так ли отличаются эти факты от того, что мы наблюдаем в Бургундии?
Археологи слишком часто переводят в плоскость завоевания и расселения проблему, которая должна решаться в свете ассимиляции и цивилизации, почти моды. Истинная победа Рима пробуждала у его подданных желание жить как римляне; триумф франкского воина должен был заставить все то, что причислялось к Галлии, перенять его образ существования, видимым выражением которого для нас является вооружение и погребальная утварь.
