Текст книги "Бабье лето"

Автор книги: Людвик Ашкенази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Comics

Bыяснилось, что маленький Павел, старший сын Брайана, опустошил копилку, в которую откладывались деньги на атлас. Он покупал два раза в неделю в драгстори на углу комиксы по десяти центов за выпуск и, прочитав их, перепродавал соседским мальчишкам за половинную цену.

Произошла семейная сцена.

– Почему ты не сказал нам об этом? – спросила Божка. – Ведь ты нам обо всем говоришь...

Молчание.

– Зачем ты их читал? – вновь спросила она.

– Их читают все в классе, – хмуро ответил провинившийся.

– Почему же ты скрываешь это от родителей?

– Потому что у вас нет денег, – ответил он, – и вы против убийств.

– А ты – нет? – ужаснулась Божка.

– Когда человек прав, – изрек мальчик, – он должен убивать.

Потом у него отобрали очередной выпуск, и Павел горько плакал. Брайан прочел нам вступление; оно звучало примерно так:

«Был поздний вечер, и в предместье большого города луна освещала одинокую девичью фигурку. Девушка шла вдоль спящих домов.

В такое позднее время может случиться все что угодно...»

Картинок было тридцать семь, они повествовали о том, как на одинокую девушку напал мужчина в черном, повалил ее на землю и стал срывать с нее одежду. Потом шли два рисунка убитой девушки с явными следами насилия. Черный мужчина убегал по улице в неизвестном направлении. Что будет дальше, узнаете в следующем выпуске.

– Зачем он убил ее? – спросил Брайан.

– Разве ты не видишь? – удивился его восьмилетний сын. – Он хотел ее изнасиловать, папочка.

И задумчиво прибавил:

– Может быть, он так поступил, чтобы замести следы.

– Пожалуй, это мог быть и шпионаж, – заметил Брайан.

– Эх, – произнес его сын, – не мучь меня, папа. Только заставляешь придумывать, а потом все равно не позволишь дочитать.

В конце концов, все в этой семье утряслось, как всегда. Ничего ему не запретили, просто читали все вместе и дружно хохотали над разными ужасами так долго, что постепенно стал смеяться и Павел. Ко дню рождения ему подарили абонемент в городскую библиотеку. Он гордился своим абонементом и начал читать настоящие книги. Этому американскому пареньку повезло – он родился в хорошей семье.

Но комиксы продолжают выходить. Их продают по десяти центов за выпуск в любой драгстори, в каждом газетном киоске. Эти брошюрки предназначены для детей. Не смешивайте их с рассказами в картинках, которые газеты печатают «с продолжением». Газетные рассказы в картинках предназначены для взрослых читателей и отличаются от комиксов тем, что все же проходят некую импровизированную цензуру. Они аморальны лишь настолько, насколько это допускают епископы. В отношении же детей предполагается, что неискушенный грешить не может.

Это огромный, общеамериканский бизнес с годовым доходом в сто миллионов долларов, выгодное торговое дело! Вкладываемый в него капитал соблазнительно мал: несколько графоманов, которых никто не ограничивает, вагоны дешевой бумаги и знание того, что называют тайниками детской души. Капитал минимальный, а прибыль сказочная. Поэтому выступать против комиксов не следует. Почтенные поставщики яда еще более неуязвимы, чем кто-либо иной, когда дело идет об осуществлении конституционной свободы слова. Это самые рьяные защитники основных американских свобод! Не отнимайте у человека его нивы, говорят они, пусть каждый воспользуется принадлежащими ему плодами.

Они создали даже теорию; ее защитники много писали о непопулярности сказок.

«Сказка чужда детской душе, – утверждает один из таких знатоков. – Дайте ребенку привыкнуть к жестокой правде жизни. У детей жестокая душа. Место драконов и волшебниц теперь в ней заняли убийцы. Но детям это безразлично».

Кое-что от сказок здесь все же осталось. Комикс сохранил основные черты сказки. Здесь тоже есть праведники и злодеи, порок наказывается, добродетель торжествует. Здесь есть герои без страха и упрека, которые могут совершить все что угодно, а главное, никому и ни в чем не уступают.

Герой современных американских сказок для детей, как правило, блондин высокого роста, он прекрасно боксирует и владеет всеми видами оружия, включая и те, которые еще не существуют. Образы принцесс модернизированы; их место заняла цивилизованная красотка типа Мэрлин Монро с пышной грудью и бесконечным вырезом на платье.

Аль Кэб и Боб Лабберс, люди, создавшие одну из популярнейших героинь комиксов, написали небольшую исповедь о творческом процессе, в результате которого возникла Лонг Сэм, звезда комиксов.

«Нам хотелось, – пишут они, – чтобы Лонг Сэм была красивой девушкой из захолустной лесной местности, прекраснейшей женщиной в мире, при этом влекущей, но и невинной. На первых рисунках она была блондинкой. Она выглядела очень мило, но не удовлетворяла еще нашим эстетическим требованиям. Мы попробовали завернуть прядь волос у нее на лбу, отчего получился сердцевидный завиток. Мы решили также сделать Лонг Сэм прическу, называемую «Жеребячий хвост» – то есть прицепили ей, собственно говоря, два конских хвоста. Это помогло, но Лонг Сэм еще не стала Лонг Сэм. Чего-то не хватало. Она была страстной, но слишком кроткой. Тогда мы решили сделать ее брюнеткой и перебросить один из конских хвостов немного вперед, слегка укоротив его при этом. Оказалось, нужны были волосы черные, как воронье крыло, в этом и заключалось все дело. Но героиня еще не была достаточно дикой. Мы немного растрепали ей волосы, и так как ей следовало выглядеть чуть-чуть демонической женщиной, то мы взбили ей локоны над лбом наподобие рожек. Это было совсем неплохо. Только лицо ее вдруг оказалось, несмотря на всю его красоту, слишком утонченным для нашей Лонг Сэм, как мы ее себе представляли. Мы придали ее чертам немного больше шаловливости. Так, наконец, родилась Лонг Сэм – детски невинная душа в теле современной Венеры, Именно то, к чему мы стремились».

Такова внешность Лонг Сэм, принцессы века телевидения.

Герои сказок всегда изъяснялись лаконично. В сказках никогда много не говорили, чудеса совершались без объяснений, но всегда поэтично. Правило свершения чудес без объяснений было перенято производством комиксов. Поэтичность перенята не была.

Герои почти не говорят, диалог максимально сжат. Это объясняют враждебным отношением детей к длинным фразам. Атлет и сопровождающая его женщина-вампир говорят языком, сыгравшим уже свою роль во времена, когда наши предки жили стадами и только начинали проявлять еще смутные, но бурные чувства.

Список основных выражений героев комиксов примерно таков:

аргх (если кто-нибудь задушен или душит сам),

глуг-уг (когда кто-нибудь тонет и пускает пузыри),

бумс (удар),

ёу (для чувства боли, радости, удивления и восхищения).

И так далее, и в том же духе.

Действующие лица согласно законам драмы – положительные и отрицательные. Личности задушенные, утопленные, затоптанные до смерти и избитые плетью, снабжаются обычно темным цветом кожи, несоразмерной физиономией и различными биологическими дефектами. Это главным образом негры, итальянцы, евреи, китайцы и корейцы. Они могут быть также косыми, горбатыми, одноглазыми и ходить на костылях.

Коммунисты внешне ничем особенно не выделяются, разве что блеском глаз, соответствующим их страстной преданности идее.

Естественно, что личности, преследуемые атлетом или красоткой, не возбуждают сочувствия, и нормальный ребенок с удовлетворением воспринимает их уничтожение. Дети не боятся смерти. Смерть перестает быть событием в жизни ребенка. Это еще не столь обыденная вещь, чтобы не возбуждать в нем любопытство, но это простое любопытство, без страха. Ценность человеческой жизни сведена в глазах маленьких читателей комиксов к самому минимуму.

Так раздвигаются границы дозволенного, и в душе маленького человека происходит процесс, последствий которого мы, пожалуй, не можем даже полностью осознать. Ясно одно – человек есть человек; дети в конце концов одолеют это. Раньше или позже в них победит человечность.

Но буквально через день в здешних газетах появляются сообщения: четырнадцатилетний (пятнадцатилетний или шестнадцатилетний), преступник совершил убийство. Соседи в ужасе, учителя заявляют:

«Он был, как все дети. В нем не было ничего особенного».

Родители вне себя от стыда.

«Он был хороший, – рыдают они, – он никого не обижал».

Преступника спрашивают:

– Зачем ты убил?

– Не знаю, – отвечает он, – я хотел посмотреть, как это выглядит...

Границы дозволенного в его душе раздвинулись, перестали работать тормоза.

А началось это совсем просто – ребячьи мечты о геройстве и человеческое стремление выделиться. Да еще восемь часов телевизора каждый день, школа, комиксы, улица. И неожиданно из синеокого любимца, из хорошего ребенка порядочных родителей вылупился убийца; враг с точки зрения общества, сенсация с точки зрения газет, а в сущности – оболтус.

Ничего больше, только оболтус.

Я прочел в «Нью-Йорк геральд трибюн» любопытные статистические данные. Название статьи – «Все меньше книг читают в Соединенных Штатах».

«Американцы – это нация, – пишет «Нью-Йорк геральд трибюн», – которая читает не слишком много книг. Двадцать пять процентов всех взрослых американцев читают одну книгу в месяц. Недавнее исследование Гэллопа показало, что едва тридцать девять процентов людей с высшим образованием читает «немного книг»; только девятнадцать процентов людей, окончивших среднюю школу, и только семь процентов с незаконченным средним образованием заглядывают иногда в книгу».

Это поколение, воспитанное на комиксах за десять центов. Человек привыкает к картинкам, и понемногу у него пропадает желание читать...

Загадочное происшествие в отеле, или ФБР

Сегодня днем у меня пропали брюки от темного костюма. А так как я хожу по вечерам на приемы, это было для меня маленькой драмой. Дело было не в потере элегантности, а в полной невозможности продолжать журналистскую деятельность. Я позвонил горничной Бетти, и она появилась весьма удивленная: наши взаимоотношения не были строго официальными, и звонок использовался крайне редко.

– У меня пропали брюки, – сокрушенно сказал я.

– Как это? – изумилась она. – Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать, что у меня пропали брюки.

– Извините, – заявила она, – я вас очень уважаю, но кому здесь нужны ваши брюки? Вы, видно, недооцениваете Америку!

Мы заглянули в шкаф, брюк не было.

– Um Gottes Willen![12]12
  Um Gottes Willen! – Боже правый! (нем.).


[Закрыть] – воскликнула она, – ведь у вас здесь никто не бывает. Das kommt mir ganz misterios vor[13]13
  Das kommt mir ganz misterios vor – Это кажется мне совершенно загадочным (нем.).


[Закрыть].

Потом мы побеседовали: о жизни вообще, и в частности, о брюках.

– Кстати, – сказала Бетти после краткого колебания, – к вам еще ходит этот радиотехник?

Оказалось, что у меня каждый день портится приемник и ко мне приходит радиотехник. Это было очень странно, ибо приемник работал вполне исправно и я никого не вызывал.

Я отправился к управляющему отелем: так, мол, и так, пропали брюки, а радиотехник приходит совершенно напрасно.

– Он действительно приходит к вам? – спросил меня управляющий.

– Говорят, что приходит, – ответил я.

– Тогда это, может быть, и правда, – заметил он. – Об этом говорят в отеле?

– Об этом говорят в Нью-Йорке, – ответил я, и мы отлично поняли друг друга.

Затем мы перешли к вопросу о брюках, и он заявил мне, что здесь не какой-нибудь захудалый отель, что здесь самые дорогие номера во всем городе, что здесь жил сам вице-президент Никсон, что здесь может пропасть бриллиантовое ожерелье или чековая книжка с чеками bianco[14]14
  Bianco – Подписанные, но незаполненные чеки (итал.).


[Закрыть], но уж никак не брюки, да еще из Европы. Мне не следует забывать, что я нахожусь в Соединенных Штатах, возле самой Пятой авеню, и что самый захудалый вор в этом квартале обладает гардеробом лучшим, чем тот (здесь управляющий извинился), который я привез с собой.

– Надеюсь, вы не обиделись? – спросил он.

– Не обиделся, – ответил я, – но хотел бы получить свои брюки.

– Ладно, – сказал он раздумчиво, – вы допускаете, что могли не заметить их второпях?

Я допустил это. Больше ничего не оставалось.

– Брюки обязательно найдутся, – заверил меня управляющий, повеселев, – будьте спокойны и немного пройдитесь. Возвращайтесь через часок – и наденете свои брюки.

– Вы полагаете? – спросил я.

– Полагаю, – ответил он доверительно.

Он тоже не любил загадочных происшествий в солидном отеле.

Я погулял и вернулся; брюки висели в шкафу.

– Видите, – неуверенно сказала Бетти, – вот ваши брюки. Das ist doch ganz mistеriоs[15]15
  Das ist doch ganz mistеriоs – Совершенно загадочный случай (нем.).


[Закрыть].

– Bop? – спросил я ее.

– Нет, дипломатия, – ответила она.

– Нашли карманную Hydrogen bomb[16]16
  Hydrogen bomb – Водородная бомба (англ.).


[Закрыть]? – сказал я сердито.

– Не шутите, – запротестовала Бетти, – международное положение так серьезно...

Но в конце концов она улыбнулась и сказала, что лично она, Бетти И., горничная, мне доверяет. Она убедилась, что я тоже человек.

Марсиане в Америке, или Science fiction[17]17
  Science fiction – Научная фантастика (англ.).


[Закрыть]

Днем мы смотрели фантастический фильм в захудалом кинотеатре на 58-й стрит. Человек с Марса, летающая тарелка, сеющий смерть робот, полицейские сирены и меткая стрельба из револьвера – довольно наивная, но тем не менее действующая на зрителя стряпня, а рядом– сосед, который непрерывно сплевывал на пол остатки жевательной резинки.

В фильме, кроме всего прочего, решалась такая проблема: в Вашингтон прибыл с другой планеты посланец со специальной тайной миссией. На Марсе давно уже покончили с человеческими драмами, ходили в туниках из дакрона[18]18
  Дакрон – одна из разновидностей искусственного волокна.


[Закрыть] марки «Дюпон де Немур» и слушали что-то вроде музыки сфер. Выяснив, что на Земле взрывают водородные бомбы и что человечество, как сообщил посланец, зашло в тупик, с Марса послали на помощь находящейся в опасности Земле летающую тарелку и одного рядового представителя марсианской интеллигенции, которому был придан робот с магическим глазом. Марсианский интеллигент должен был предостеречь человечество от последствий атомной войны, которую сами марсиане уже пережили с большим уроном на низшей ступени своего развития; он приземлился на своей летающей тарелке на главной площади Вашингтона. Посол был молод, обладал атлетическим телосложением и стандартной улыбкой джентльменов, поднимающих кружки с пивом «Балантин» на страницах журнала «Лук». Он выразил желание созвать всемирный конгресс ученых по вопросу о запрещении атомного оружия. Этим он немедленно внушил подозрение вашингтонским официальным органам.

В драме принимали также участие влюбленная в марсианина обитательница Земли и взъерошенный ученый, который был, видимо, призван напоминать зрителям Альберта Эйнштейна; далее следовал невероятно корректный секретарь президента Соединенных Штатов и ребенок со склонностями детектива. Конфликт развивался так: робот убивал магическим глазом нескольких солдат, стоявших на страже у летающей тарелки, в армии пробуждалось недовольство, и после свалки на улицах Вашингтона интеллигентный марсианин падал, сраженный пулей.

Но так как марсианин бессмертен, то раны его, полученные в уличных боях, затягиваются. Окончательно разочаровавшись в нашей планете, он, под занавес, произносит речь на конгрессе, собравшемся вокруг летающей тарелки. В конгрессе этом приняли участие также и советские ученые с монгольскими лицами, в мохнатых папахах и маршальских мундирах. Как видно, речь марсианского интеллигента не произвела на них никакого впечатления; их непроницаемые лица сохраняли грозное выражение. Марсианин тем временем кончает говорить и исчезает в межзвездном пространстве.

Обитательница Земли утешала себя в таких выражениях:

– С Джо было ужасно скучно. Им целиком владела идея созвать конгресс. Но его сексуальная жизнь осталась для меня загадкой.

Так окончилась миссия интеллигентного марсианина на Земле.

Обо всем этом говорилось совершенно серьезно; то была отнюдь не сатира на нравы. Какая-то девушка, выходившая из кинотеатра впереди нас, сказала своей приятельнице:

– Думаешь, он вернется?

– Обязательно вернется, – ответила приятельница без тени улыбки.

В тс дни местные газеты отметили годовщину известного нашествия марсиан. Это было в 1938 году. Радиокомпания «Колумбия» передавала постановку Орсона Уэллса «Война миров». Во время репетиции Уэллс спросил у радиотехника его мнение.

– Самый заурядный рассказик об индейцах[19]19
  Имеется в виду стандартный приключенческий рассказ.


[Закрыть], – заявил тот.

– Вы думаете, передача вызовет отклики? – спросил Орсон Уэллс.

– Возможно, – сказал радиотехник, – ведь вы их знаете, они как дети.

Однажды вечером, в канун дня Всех святых, пьесу передали. То была пьеса о нападении марсиан на Америку.

Сначала по радио сообщили сводку погоды, потом последовала обычная танцевальная музыка, которая была неожиданно прервана бюллетенем из Вашингтона. Старый опытный актер Говард Смит мастерски прочел этот бюллетень, с блестящим мастерством комментатора компании «Колумбия»; затем он сыграл роль американского пилота, самолет которого преследуют марсиане, и, наконец, прекрасно изобразил моторизованного полицейского, передающего донесение из Принстона в Нью-Джерси. Трижды во время передачи было объявлено, что речь идет о вымышленном случае, что постановщик Орсон Уэллс и что главные роли играет Говард Смит. Но Америку охватила паника. Тысячи людей осаждали звонками центральную телефонную станцию радиостудии. С западного побережья Америки позвонил Джон Барримор, желая узнать, правда ли, что разведчики марсиан появились также и в Калифорнии, а из Вашингтона отозвалось переполошившееся официальное учреждение, запросившее, куда будут эвакуировать министерства.

– Будете эвакуироваться на Марс! – крикнула издерганная телефонистка. В официальном учреждении на основании этого решили, что и радиостудия компании «Колумбия Бродкастинг корпорейшн» захвачена марсианами; этим известием они породили смятение в самых высших сферах. Телефонистка была тут же уволена.

Тем временем радиорепортер продолжал описывать агрессора с Марса в таких выражениях: «Я вижу это существо! Оно величиной с медведя, тело его блестит, будто мокрое. Но лицо описать невозможно! Из похожего на букву V лишенного губ рта стекает слюна, черные глаза сверкают, как у змеи!»

– Помогите! – воскликнул затем радиорепортер и умолк.

Орсон Уэллс впоследствии рассказывал: «Особенно напугал слушателей официальный тон. Скажите что-нибудь официальным тоном, и каждый американец этому поверит. Второразрядный оркестр наигрывал в нашей студии популярную мелодию, как вдруг музыка была прервана официальным сообщением. А потом актер заговорил голосом президента Рузвельта. И когда этот голос стал уговаривать граждан сохранять спокойствие, граждане смертельно перепугались».

– Записался ли кто-нибудь добровольцем в армию, чтобы защищать Америку? – спросили Орсона Уэллса.

– Куда там, – ответил Уэллс, – каждый спешил как можно скорее и как можно дальше убраться из города.

Одинокий, тронутый тлением лист

В эти дни над Нью-Йорком пронеслась влажная удушливая волна. Потом откуда-то с побережья налетел ураган, который здесь называют Газел; он коснулся города лишь краем своих тяжелых крыльев, и все окончилось высоко взлетавшими вихрями пыли, которые утихомирил и прибил к земле внезапный теплый ливень.

Ураган умчался на запад, оставив в память о себе потоки воды, руины и печаль. Испуганный Нью-Йорк отдыхал; в Сентрал-парк медленно входило красноватое, спокойное, слегка сентиментальное бабье лето. Посыпались багровые листья, в прозрачной мгле ранних вечерних зорь заблистали освещенные окна небоскребов.

Богатые красавицы с Пятой авеню начали кутать своих собачек в теплые попонки. У этих собачек худощавые выбритые тела и тонкие лапы; они удивительно напоминают своих хозяек; те и другие кажутся поразительно неуместными в этой стране предельной целесообразности. Красавицы в самом деле молоды и одеты более чем изысканно, они бледны и трагичны в своей аристократической скуке. Люди напрасно ищут в их жизни что-то загадочное: они читают абстрактную поэзию, покупают оригиналы картин, холят тело электрическим массажем и придерживаются строгой диеты, ежедневно измеряя объем талии и бюста. Они поддерживают свое существование фруктовыми соками, постными бифштексами и не менее постной грустью. И, конечно, деньгами богатых родителей.

Я ежедневно встречал одну из них – черноволосую, стройную и загадочную. Она прогуливалась по каменистым дорожкам, вдоль ровных рядов подстриженного кустарника; маршрут ее прогулки был неизменен, как путь часовых стрелок. Она то и дело нелюбезно обращалась к собачке и, без видимой причины, за что-то пеняла ей. За что – было ведомо лишь ей и собачке. Она останавливалась дважды: у бюста Вильяма Шекспира и у своей скамеечки под нью-йоркским деревом с красивой поредевшей листвой; она неизменно читала «Идиота» Достоевского. Все та же книга и все та же печальная улыбка, которую обращала к доброму князю Мышкину эта красавица, возлюбленная знаменитого баскетболиста, с которым она проводила каждый вечер в баре отеля, здесь же неподалеку.

Было время, когда опадают листья.

Я не решался заговорить с ней, потому что не совсем удобно заговаривать с незнакомыми женщинами на улице. Но я садился на ту же скамью, и эта роскошная, лишняя девушка из соседнего дома отмечала про себя мое присутствие. Однажды перед ней остановилась рыжая девица с огромными клипсами в розовых ушах; разговор их был интимным.

– Кажется, Сэмми свободен? – сказала та, в клипсах.

Красавица взглянула на своего песика и ответила с драматической интонацией:

– Он знает, что я занята, Сидни!

– Я могу вести себя с ним как мне будет угодно? – спросили клипсы.

– May be[20]20
  May be – Может быть (англ.).


[Закрыть], – недружелюбно ответила черноволосая и с подчеркнутой нежностью прижала к себе собачку.

– Все еще «Идиот»? – недвусмысленно молвила Сидни с клипсами. – Это, очевидно, связано с Сэмми?

– Нет, только со мной! – ответила вторая. – Увидишь, меня тоже зарежут огромным ножом, как Настасью Филипповну.

– Для этого Сэмми слишком ничтожен, – ревниво заявила рыжая и вежливо распрощалась.

Они чем-то очень напоминали друг друга, несмотря на то, что выглядели совершенно по-разному.

От отеля Плацца курсируют старые фиакры – память о викторианском Нью-Йорке. Здесь, в Сентрал-парке, – озеро, зелень и темный солнечный свет меж деревьев.

На скамье лежит одинокий, тронутый тлением лист.

В полдень она ушла домой, оставив после себя аромат миндаля и джина.

Ей 19 лет, а быть может, еще меньше; она слишком умна, чтобы читать комиксы, слишком цинична, чтобы ее мог возвратить к жизни проповедник Билли Грэхем, у нее слишком хороший вкус, чтобы ей хотелось выйти замуж за европейского маркиза.

Вот она и томится в Сентрал-парке, неподалеку от дома своих родителей.

Здесь – тихо.