Текст книги "Благосостояние для всех"

Автор книги: Людвиг Эрхард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Глава ХI. Психологические вопросы вокруг марки и пфеннига

«Если при помощи психологических способов воздействия удастся добиться изменения отношения населения к экономике, то это психологическое воздействие станет экономической реальностью и начнет выполнять ту же задачу, которая выполняется с помощью других мероприятий обычной конъюнктурной политики». В этих словах, высказанных мною от имени правительства ГФР в речи на заседании Бундестага 19 октября 1955 года в Берлине, отмечена та основная мысль, которая заставила меня применять целый ряд способов психологического воздействия, чтобы поставить его, в качестве равноправного средства, рядом со знакомыми методами традиционной конъюнктурной политики.

С точки зрения чистой теории этот род воздействия на участников рынка, а в условиях высокой конъюнктуры также и попытка влияния на цены, пожалуй, не очень согласовываются с системой рыночного хозяйства обычного типа. Тем не менее, я не считаю возможным отказаться от него из-за соображений догматического характера. Нередко меня поносили за то, что я якобы слишком верен системе. Поэтому не стоит меня слишком бранить за то, что я, как хозяйственно-политический деятель, хочу раз отклониться от идеального типа чисто экономического метода действий. В моих глазах здесь нет еще никакого прегрешения против правильно понятой идеи рыночного хозяйства. Дело сводится просто к использованию хозяйственной психологии: хозяйственные явления не подчиняются законам механики. Экономика не живет какой-то своей собственной жизнью в смысле бездушного автоматизма, а создается и оформляется людьми. Если это так, – а иначе быть не может, – то структура и облик народного хозяйства не могут не изменяться под влиянием наших действий. Вот почему не следует считать маловажным метод психологического воздействия[62].

При наличии таких далеко идущих взаимозависимостей, доводы «классических» либералов, которые прибегают исключительно к старым и избитым методам, теряют свое значение. Критикам крайне либерального толка не следовало бы огорчаться по поводу моей недостаточной верности убеждениям. Я придерживаюсь даже взгляда, что применяемым мною методам до сих пор слишком мало уделено было места как в теории, так и в экономической политике; на них очень мало обращали внимания и их слишком редко применяли.

Современная психология требует прямо того, чтобы экономические процессы воспринимались не только как механические, технические; человека нельзя игнорировать, он является движущей силой в народном хозяйстве. Для народного хозяйства имеет решительное значение, как мы поступаем, как мы действуем. Настроены ли мы оптимистически или пессимистически, спекулируем ли на повышении или понижении цен, хотим ли мы копить или тратить – все это находит свое выражение в показателях экономики. В свою очередь эти показатели, например, цены – падающие, устойчивые или растущие – влияют на наш образ действия.

Было бы неверно утверждать, что мысль о психологическом воздействии в области экономики зародилась впервые лишь в условиях недавней высокой конъюнктуры, с достижением полной занятости. За последние годы многие скептики и критики хулили меня за то, что я слишком часто покидаю свой служебный кабинет, чтобы произносить речи на севере и юге, на востоке и на западе; но я поступал так по соображениям, весьма сходным с изложенными. Правда, мои соображения относительно психологического воздействия получили свой специфический оттенок и стали применяться более систематическим образом лишь в самое последнее время. Я убежден, что проводимый мною психологический поход, который в Германии получил название «душевного массажа», в будущем немыслимо будет устранить как метод экономической политики.

Правда, еще не наступило, пожалуй, время для составления учебника систематического психологического руководства экономикой, – этим пусть займется наука на протяжении ближайших десятилетий, когда мы будем располагать большим опытом. Но, во всяком случае, мне кажется важным указать уже сейчас, что, например, работать, слишком подчеркнуто опираясь на моральные призывы, не отвечало бы реальностям жизни.

Само собой разумеется опять же, что этим я отнюдь не утверждаю, будто я считаю хозяйство и хозяйственную деятельность людей аморальными. Однако мало смысла обращаться к людям с призывами, если они склонны думать, что от них требуются жертвы лишь в угоду данному министру или правительству. Наоборот, надо обращаться к участникам рынка с разъяснениями, в какой степени следование голосу здравого человеческого рассудка и экономической разумности отвечает их же интересам.

Постоянная высокая конъюнктура

Нужно апеллировать к представлению о выгоде и к личному интересу хозяйственного человека, который – в данной конкретной ситуации высокой конъюнктуры – ничего не может выиграть от того, что он свои товары и услуги будет продавать дорого, но затем принужден будет отдавать за чужие услуги и блага всю приобретенную им так называемую прибыль. При этом теряют все, потому что это взаимное воздействие цен на заработную плату, как и заработной платы на цены, должно привести к подрыву здоровых основ всякого хозяйственного строя и роли свободной конкуренции[72].

Эти взгляды заставили меня уже раньше как-то объявить, что я не намерен воздвигать почетные доски тем, кто следует моим благим рекомендациям. Если я в прошедшие месяцы вновь и вновь напоминал рабочим и профсоюзам, что они должны соблюдать чувство меры и дисциплину, то я делал это во имя их же собственной судьбы[66]. Так же взывал я и к предпринимателям – не соглашаться на чрезмерное повышение заработной платы, т. е. на такое повышение, которое превышает возможности данного момента и угрожает нарушить устойчивость цен. Я обращаюсь к предусмотрительности и честности людей, ибо мы ведь хотим вкушать плоды высокой конъюнктуры, но не ввергать ее в автоматизм конъюнктурного цикла, со всеми отрицательными последствиями этого. Стремление избежать их – высший закон, и потому я всегда напоминал людям, что, если они, предаваясь какой-то иллюзии, захотят исчерпать все представляющиеся личные шансы, то они несомненно потеряют больше, чем они когда-либо могут при этом выиграть. Если, наоборот, люди окажутся на высоте требований дня, то, по моему убеждению, высокая конъюнктура может продержаться и без инфляционных мероприятий[68].

Из сказанного достаточно ясно, что достигается проводимым мною «душевным массажем» в фазе высокой конъюнктуры и так называемой полной занятости, которая характерна для немецкого народного хозяйства, начиная с середины 1955 года. Наибольшая опасность поддержанию высокой конъюнктуры, а равно и неизменному экономическому прогрессу, угрожает не со стороны чрезмерно распространяющегося материализма, как это иногда утверждается. Я полагаю, что опасность со стороны демагогически поддерживаемого иллюзионизма представляется гораздо более серьезной.

Быстро растущие желания, безудержное осуществление которых нас привело бы к гибельным инфляционистским тенденциям развития, проистекают из непонимания сущности и функций народного хозяйства. Поэтому приходится вновь и вновь констатировать, что внутренняя зависимость между потреблением, накоплением сбережений и инвестированием капиталов, редко воспринимается правильно и полностью.

Оставляя в стороне политическое ослепление, которое находит свое выражение в так называемой «активной политике в области заработной платы», – нельзя серьезно отрицать зависимость между зарплатой и ценами. Уже в течение некоторого времени замечаемое поочередное повышение, – то заработной платы, то цен, – говорит, однако, о том, что осознание этой зависимости не имеет глубоких корней или в сильной степени затемнено политическими влияниями[75].

Мы будем действовать соответственно тому, насколько нам удастся утвердить в сознании людей понятие о соотношении между занятостью – в данном случае между рабочим временем – и производительностью, между заработной платой и жизненным стандартом; это определит также, можем ли мы смотреть на будущее развитие с уверенностью или оно должно вызывать у нас беспокойство. В этой фазе экономического развития мы не имеем никакого основания считать наше хозяйство чем-то нездоровым. Отдельные неполадки являются, по моему убеждению, следствием образа действий людей, не соответствующего хозяйственным возможностям.

Для полноты картины необходимо отметить, что, наряду со столь опасной переоценкой реальных возможностей, следует усмотреть еще опасность в том, что обстановка высокой конъюнктуры считается многими очень подходящей для злоупотребления экономическим могуществом. В таких случаях попытка воздействовать на людей психологическими средствами, конечно, не будет иметь никакого успеха. Здесь уже потребуются широко задуманные контрмеры.

Государство – «ночной сторож» – ушло в прошлое

Я уже привел возражения тем критикам, которые полагают, что признание современной психологии подходящим инструментом воздействия в руках современного хозяйственно-политического деятеля не сочетаемо с представлениями о рыночном хозяйстве классического типа.

Такого рода мышление проистекает, по моему мнению, из допотопного манчестерского либерализма. Я не склонен принять безоговорочно и для любой фазы экономического развития ортодоксальные правила игры рыночного хозяйства, по которым только предложение и спрос определяют цену и руководитель народного хозяйства должен поэтому воздерживаться от всякого вмешательства в область цен в любой фазе экономического развития.

Здесь я придерживаюсь даже принципиально иного мнения: современное и сознающее свою ответственность государство просто не может себе позволить еще раз вернуться к роли «ночного сторожа». Эта неверно понимаемая свобода как раз была тем, что привело в могилу свободу и свободный строй[69]. Такое пассивное отношение тем более не может быть сегодня оправдано, что – за отсутствием действительно свободного мирового рынка и свободно размениваемых валют – функция международного уровня цен полностью не осуществима и оздоровляющий регулятор всемирной конкуренции не проявляет своего действия.

Если мы хотим уяснить себе взаимоотношения между классическими средствами и новым экономическим орудием психологического воздействия, то сделать это очень легко. Я хочу объяснить это на примере создавшегося в ГФР положения.

Как государственный банк, так и федеральное правительство несут ответственность за то, чтобы была обеспечена устойчивость валюты. Таким образом, я желаю добиться того же самого, что государственный банк старается провести при помощи денежной, кредитной и валютной политики. По поводу слишком «перегретой» конъюнктуры я высказывал свое мнение на открытии германской промышленной выставки в Берлине 24 сентября 1955 года, а именно: «Если угодно так понимать, то в настоящее время имеет место состязание между мною и Банком немецких земель». Методы хозяйственной, финансовой и валютной политики классического типа имеют целью направить определенным образом ход хозяйственной жизни. Если мне удастся при помощи психологического воздействия соответствующим образом изменить тот или иной образ действия людей, то тогда у меня будет возможность провести подобную же перегруппировку экономических факторов, и притом в направлении, сознательно выбранном мною, более целесообразном с народнохозяйственной точки зрения. В конце концов не имеет значения, начнут ли люди вести себя иначе под принуждением политики эмиссионного банка или в результате осознания ими своих личных интересов. Речь идет поэтому не о полярности или враждебности между различными методами, а о некоем сочетании: «как это – так и то». Тот, кто подобно мне считает разум человека наиболее могучей силой, может ожидать с уверенностью, что психологическому воздействию, как весьма либеральному методу действия, будет и в будущем отведено место в конъюнктурной политике.

При такой осторожной попытке взвесить и оценить этот метод следует не упускать также из виду, что в наши дни происходящее в экономике определяется не только индивидуумами, но во все большей степени и группами. Тем более кажется мне необходимым способствовать внедрению разумных взглядов, будить добрую волю, обращаться к здравому смыслу людей, чтобы добиться торжества экономического благоразумия[61].

Особенно благоприятным является то, что этот психологический метод воздействия может быть применен уже в ранней фазе угрожающих конъюнктурных опасностей. Например, в полном согласии с государственным банком я мог установить уже при начальной высокой конъюнктуре, что ухудшение касалось не столько фактического уровня цен, сколько атмосферы, в которой определялись цены. В тот момент было бы еще преждевременным прибегать к воздействию традиционными средствами, разве только, что при этом высказывалась готовность затормозить на сравнительно ранней стадии благоприятное развитие экономики, позволяющее нам говорить о высокой конъюнктуре. Совершенно очевидно, что в то время мы имели дело с преимущественно психологическим феноменом. Не в самой конъюнктуре как таковой скрывалась опасность: опасность заключалась в неверной оценке вытекающих из этой конъюнктуры возможностей и шансов для материального обогащения. Беспокойство сеяли не обстоятельства, а сам человек[60]. В этом отношении с тех пор ничего по существу не изменилось.

«Психология разумных цен» в борьбе с опасностью инфляционных тенденций

В моем психологическом походе я старался не ограничиваться выступлениями на больших собраниях; я пытался также мобилизовать мощные силы для борьбы с вздуванием цен и во время моих частных бесед с представителями отдельных отраслей народного хозяйства. За время с осени 1955 года были проведены десятки таких бесед, причем общественность была осведомлена лишь о ничтожной части этих усилий; они были направлены, в частности, на недопущение чрезмерного повышения цен на уголь, на отсрочку – на многие месяцы – повышения цен на изделия черной металлургии и т. д.

Цель моих бесед всегда была одна и та же: я хотел, чтобы в германском народном хозяйстве укрепилось такое умонастроение под влиянием которого каждый покупатель обдумывал бы самым обстоятельным образом, действительно ли не слишком высока цена товара, который он желает приобрести. С другой стороны, всякий, кто что-либо производит или предлагает, еще раз должен был бы подумать, оправдана ли его цена с точки зрения требования о сохранении устойчивости цен и обеспечения прочности нашего народного хозяйства в целом?[62]

Можно сомневаться насчет того, удалось ли мне добиться этой цели в полном объеме. Но все же можно считать установленным, что, не будь этих бесконечных усилий в Германии и в других европейских странах – уровень цен сегодня был бы выше фактически существующих цен.

В связи с этим достаточно бросить взгляд на действительную эволюцию стоимости жизни. Для большей ясности здесь приводятся также данные за время корейского кризиса. Эта эволюция в стоимости жизни была в то время более оживленной, хотя, оглядываясь назад, можно сказать, что несмотря на все бурные перипетии корейского кризиса, движение вверх было не столь значительным, как это в свое время воспринималось.

Индекс цен стоимости жизни, средняя группа потребителей 1950 = 100

Июнь 1950 г.	99	Июнь 1954 г.	108
Дек. 1950 г.	101	Дек. 1954 г.	110
Июнь 1951 г.	108	Июнь 1955 г.	109
Дек. 1951 г.	112	Дек. 1955 г.	112
Июнь 1952 г.	109	Июнь 1956 г.	113
Дек. 1952 г.	110	Дек. 1956 г.	114

(Источник: Федеральное статистическое бюро ГФР)

Здесь я позволю себе в заключение повторить то, что нередко высказывалось мной и в прошлые годы: я готов уговаривать каждого отдельного германского гражданина до тех пор, пока он не устыдится, что он не поддерживает усилия, направленные на поддержание устойчивости валюты. Подобно врачу, который болеющему заразной болезнью человеку, вводит в организм бациллы-антитоксины, – подобно такому врачу я намерен на постоянных совещаниях, посвященных вопросу о ценах, и в повторных открытых призывах добиться того, чтобы можно было локализовать кризис и воспрепятствовать заболеванию народного хозяйства. При столь неустойчивом положении необходимо было ежедневно обращать внимание каждого на развитие цен, чтобы добиться иммунитета перед лицом эпидемии бурного роста цен и не подвергнуться заразе инфляционного движения. Здесь идет речь не о молебствии об оздоровлении германской экономики! Это мне чуждо, но я должен еще раз повторить: образ действий людей является решающим и останется решающим[63].

Глава ХII. Идея снабженческого государства – современная химера

Каждый раз, когда я выступаю на тему «социальное обеспечение», я подвергаюсь риску быть обвиненным в превышении моих полномочий. Хотя я касаюсь этой проблемы скорее в роли хозяйственно-политического деятеля, нежели в качестве министра народного хозяйства, все же любому специалисту в этой области понятно, что и у министра хозяйства также имеются все основания проявлять заботу о развитии нашей социальной политики, что обусловлено самой структурой социального рыночного хозяйства. Социальное рыночное хозяйство не может существовать, если лежащая в его основе идейная установка, т. е. готовность нести ответственность за собственную судьбу и участвовать в частном свободном соревновании из стремления к повышению производительности, – если все это осуждено на вымирание в результате принятия сомнительных мер якобы «социальной» политики в смежных с хозяйством областях.

Тот, кто готов продумать эту проблематику до конца, поймет сомнительность слишком узкого и резкого размежевания компетенции. Точное и исчерпывающее размежевание ведомственных сфер, только тогда было бы вообще терпимо, когда действия и поведение всех тех, кто так или иначе воздействует на экономическую обстановку, определялись бы, исходя из единого понимания вещей, иначе говоря, когда люди безоговорочно одобряли бы строй и порядок, к осуществлению которого стремится социальное рыночное хозяйство.

Я неоднократно указывал, что стою за неделимость личной свободы. Из этого я исходил еще в 1948 году, стремясь упразднить все препятствия на пути экономической свободы. Поэтому, поскольку я внес свою долю в дело освобождения немецких людей, я должен требовать, чтобы соответствующие усилия были сделаны и в других областях. Свободный хозяйственный строй может удержаться в течение продолжительного времени лишь в том случае, если и пока также и в социальной жизни нации обеспечен максимум свободы и максимальным образом проявляется частная инициатива и забота каждого о самом себе[73].

Наоборот, когда все усилия социальной политики направлены на то, чтобы каждого человека уже с момента его рождения предохранить от всех превратностей жизни, т. е. когда стараются крепко-накрепко оградить человека от всех перемен судьбы, тогда – и это вполне ясно – нельзя требовать от людей, воспитанных в таких условиях, чтобы они выявили в необходимой мере такие качества, как жизненная сила, инициатива, стремление к достижениям в производительности и другие лучшие качества, столь судьбоносные в жизни и будущности нации, и которые, сверх того, являются предпосылкой для создания основанного на личной инициативе социального рыночного хозяйства. Далее следует указать также и на неразрывную связь между хозяйственной и социальной политикой: в самом деле, вмешательства социальной политики и мероприятий по оказанию помощи требуется тем меньше, чем успешнее будет развиваться экономическая политика.

Этим мы не отрицаем того, что даже самая лучшая экономическая политика в современных индустриализованных государствах должна быть еще дополнена мерами социальной политики. С другой стороны, правилен и тот принцип, что всякая эффективная социальная помощь возможна только при наличии достаточного и все растущего общего объема всей национальной продукции. Другими словами такая социальная политика может строиться только на основе отличающегося производительного народного хозяйства. Поэтому любая органическая социальная политика должна быть заинтересована в том, чтобы экономика носила экспансивный характер и была бы устойчива; она заинтересована и в том, чтобы принципы, на которых покоится эта экономика, оставались в силе и подверглись дальнейшей разработке.

Размеры сумм, распределяемых в порядке проведения социальной политики, нельзя больше признать не имеющей значения величиной. Эти суммы, наоборот, являются веским фактором в процессе распределения в народном хозяйстве, в результате чего в настоящее время существует тесная взаимосвязь между экономической и социальной политикой. Социальная политика автономная и нейтральная в отношении народного хозяйства, – дело прошлого. Она все больше и больше должна уступать место такой социальной политике, которая теснейшим образом связана с экономической политикой. Социальная политика не смеет косвенными путями подрывать продуктивность народного хозяйства. Она не должна противиться основам, на которых покоится рыночное хозяйство.

Если мы вообще хотим сохранить на долгое время свободный и общественный строй, тогда действительно становится основоположным требование, чтобы хозяйственная политика, стремящаяся способствовать человеку достигнуть личной свободы, была бы дополнена такой же, устремленной на установление свободы, социальной политикой.

Поэтому, оказалось бы в коренном противоречии со строем рыночного хозяйства такое положение вещей, при котором частной инициативе, заботе о самом себе и личной ответственности не было бы хода, и притом даже тогда, когда у отдельного индивидуума имеются все необходимые материальные предпосылки для проявления этих добродетелей. И действительно, экономическая свобода и тотальное принуждение к страховке от всех превратностей судьбы относятся друг к другу, как огонь и вода.

В дальнейшем изложении мы еще вернемся к другим специальным взаимосвязям между экономической и социальной политикой. Здесь ограничимся указанием, что социальная политика, для которой старания сохранить стабильность валюты не представляют собой требования первостепенного значения, таит в себе крупнейшие опасности для обеспеченного функционирования социального рыночного хозяйства.

Рука в кармане соседа

Следует оказать самое энергичное противодействие этой опасности. В этом споре расхождений больше, чем в любом другом вопросе. Одни воображают, будто благо и счастье людей основаны на какой-то форме общей коллективной ответственности, и что по этому пути, который ведет, конечно, к всемогуществу государства, следует и дальше продвигаться вперед. Спокойная и удобная жизнь, мол, будет тогда не слишком роскошной, но зато все же лучше обеспеченной. Этот образ мышления и жизни получает свое олицетворение в идейной конструкции так называемого «государства благоденствия». С другой стороны, нельзя устранить естественное стремление отдельного человека нести ответственность за обеспечение своего будущего, будущего своей семьи и своей старости, сколько бы ни старались косвенными путями убить в человеке его совесть.

В последнее время я повсеместно прихожу в ужас от того, насколько в социальной области могуче упование на коллективную застрахованную обеспеченность. Однако, куда мы придем и сможем ли мы вообще идти путем прогресса, если мы все больше будем устремляться к такой форме совместной жизни, когда никто не будет больше готов принять на себя ответственность и когда каждый только и будет думать о том, чтобы обеспечить свою судьбу лишь при помощи коллектива? Я достаточно резко отозвался об этом бегстве от ответственности, когда я сказал, что если эта болезнь будет распространяться и дальше, то мы скатимся к общественному порядку, при котором каждый будет запускать руку в карман соседа. Тогда все будет основано на принципе: я забочусь о других и другие заботятся обо мне.

Ослепление и принцип «спустя рукава», с которыми мы стремимся к снабженческому государству и к «государству благоденствия», может для нас обернуться только бедой. Эта склонность способна привести к отмиранию настоящих добродетелей, заложенных в человеке: готовности нести ответственность, любви к ближнему и человеку вообще, стремления испытать свои силы, готовности заботиться о себе и многих других. В конце подобного процесса мы пришли бы к обществу, которое, возможно, было бы не бесклассовым, но во всяком случае бездушно механизированным.

Особенно непонятным представляется этот процесс потому, что по мере того, как наше благосостояние растет, экономическая обеспеченность увеличивается и основы нашего народного хозяйства укрепляются, потребность и стремление обеспечить таким образом достигнутое от всех превратностей судьбы, начинает затмевать все остальные соображения. Здесь кроется поистине трагическая ошибка, так как люди очевидно не хотят признать, что хозяйственный прогресс и основанное на достижениях производительности благосостояние несовместимы с системой коллективной гарантированной обеспеченности.

Однако это стремление к гарантированной обеспеченности, которое естественно должно привести к усилению вмешательства государства, в то же время как бы подчеркивает противоречивость этой ложной политики. Если эти громкие требования свести раз к простой формуле, то мы увидели бы, что речь идет не о чем другом, как о понижении налогов при одновременном повышении требований к финансовому ведомству. Подумали ли вообще поборники таких положений, откуда государство возьмет силы и средства для удовлетворения таких требований, которые в отдельности, быть может, и справедливы?

Иллюзии лежат в основе стремления к всесторонней «застрахованности»

В конечном итоге подобный ход мыслей приводит к весьма антисоциальным выводам, а именно: если государство отказывается принимать меры, представляющие собой смертный грех по отношению к валютной политике, которые разрушили бы все, что им было воссоздано, то тогда у него имеется возможность укрепить и повысить покупательную способность народа – все равно, в форме ли субсидий, кредитов или вспомоществований, – лишь постольку, поскольку соответствующий эквивалент ценностей был предварительно изъят у населения в виде налогов. Я считаю, что политика, подобным образом раздобывающая для государства капитал с тем, чтобы оно могло затем раздавать этот капитал в частные руки, является морально крайне сомнительной и предосудительной.

Тому, кто не боится данную проблематику продумать строго до конца, придется признать всю иллюзорность этой потребности в обеспеченности. Народ не может потреблять больше, чем он создает ценностей; и отдельный человек не может добиться понастоящему гарантированной обеспеченности в большей степени, чем мы приобрели обеспеченности в общем результате наших усилий и достижений.

Эту основную правду не могут поколебать попытки затуманить положение путем применения различных методов коллективных перераспределения и раскладки.

Да, эти попытки раскладки должны быть очень дорого оплачены, хотя они и исходят из социального замысла, они как раз и сводят на нет стремление освободить отдельного человека от слишком значительного влияния государства и зависимости от него. Связанность с коллективом становится все сильнее. Индивидуум должен дорого оплатить обеспеченность, которая ему якобы дается государством или иным коллективом. Ищущий такого рода защиту должен, таким образом, сперва за это «заплатить наличными» и притом вперед.

Ошибочно также мнение, будто путь к снабженческому государству начинается лишь там, где коллективное обеспечение полностью или частично оплачивается государством из налоговых поступлений.

Точно так же нельзя избежать этих опасных последствий, если ввести принудительное всеобщее страхование, а выплаты по нему покрывать из средств, собранных путем раскладки разных взносов.

Основанное на принуждении всенародное всеобщее страхование, – все равно, финансируется ли оно из единообразных взносов всего населения, или платежи разбиты по группам, – в принципе ничем не отличается от системы государственного всеобщего снабжения и обеспечения граждан. Эволюция в сторону снабженческого государства начинает проявляться уже тогда, когда государственное принуждение выходит за пределы оказания помощи или защиты только нуждающимся в ней, и когда этому принуждению начинают подчинять людей, которым оно, и вообще всякая зависимость. чужды, или по меньшей мере должны были бы быть чуждыми, в силу их хозяйственного и имущественного положения или их направленной на заработок деятельности.

Здесь с полным правом можно каждому поставить щекотливый вопрос: действительно ли вмешательство в человеческую жизнь со стороны государства, официальных инстанций и прочих больших коллективов, а равно и вытекающее из этого увеличение бюджетов и вызванное этим возрастающее обременение отдельного гражданина, имело ли все это когда-либо на деле последствием действительное повышение гарантированной обеспеченности человека, улучшение его жизни и уменьшение страха за свою жизнь? Если я ставлю этот вопрос категорическим образом, то я тут же хотел бы на него ответить отрицательно таким же категорическим образом. Обеспеченность отдельного человека – или по меньшей мере чувство обеспеченности – не повысилась, а скорее понизилась в связи с передачей ответственности за его судьбу государству или коллективу[20].

В конце концов мы приходим к социальному «подданному»

Оправданная потребность человека в большей обеспеченности может быть удовлетворена только тем, что наступает увеличение общего уровня благосостояния и тем самым у каждого отдельного человека зарождается или повышается чувство человеческого достоинства и, вместе с тем, уверенность, что он независим от превратностей судьбы. Представляющийся мне идеал покоится на том, чтобы человек мог сказать: «У меня достаточно сил, чтобы постоять за себя, я хочу сам нести риск в жизни, хочу быть ответственным за свою собственную судьбу. Ты, государство, заботься о том, чтобы я был в состоянии так поступать. Не так должно было бы звучать: „Ты, государство, приди мне на помощь, защищай меня и помогай мне“, но наоборот: „Ты, государство, не заботься о моих делах, но предоставь мне столько свободы и оставь мне от результата моей работы столько, чтобы я мог сам и по собственному усмотрению обеспечить себе существование, мою судьбу и судьбу моей семьи“.

Растущая социализация использования дохода, распространяющаяся коллективизация в планировании образа жизни, далеко идущее обезличивание человека и растущая зависимость от государства и коллектива, – и неизбежно связанное с этим захирение свободного и работоспособного рынка капитала, – все эти явления по необходимости являются последствиями хождения по опасному пути к снабженческому государству; в конце такого пути человек превратился бы в «социального подданного», гарантирование материальной обеспеченности осуществлялось бы под опекой всесильного государства, но и свободный экономический прогресс оказался бы парализованным.