Текст книги "Год тигра и дракона. Осколки небес (СИ)"

Автор книги: Людмила Астахова

Соавторы: Яна Горшкова,Екатерина Рысь
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

   Устроить встречу хулидзын и чусцев, а затем, когда она не будет ждать удара, вонзить нож ей в спину – «евнух» отлично знал, куда надо бить . Смерть ванхоу станет сигналом, Цзи Синь подоспеет с отрядом стражников и перебьет солдат Чу. Из мертвецов получатся прекрасные убийцы, а главное – молчаливые. Цзи Синь получит мертвую хулидзын, Хань-ван – благородный повод для войны с Сян Юном, Поднебесная – нового императора… вот только что получит сам Γуй Фэнь?

   Стратег, наверное, услыхал, как роятся эти мысли в склоненной голове сообщника, и ободряюще похлопал его по спине веером:

   – Что тебя смущает? Ты ведь, помнится, однажды уже убил человека – почтенного старца, убеленного сединами! Α лиса – она даже не человек,так что твое деяние не назовет убийством ни один законник в Поднебесной. Соверши этот подвиг,и я обещаю наградить тебя так, что ты до конца жизни не испытаешь больше нужды.

   Именно этих слов Гуй Фэнь и ждал. Именно их он и боялся. Даже последнему простаку стало бы ясно, что после того, как Цзи Синь избавится от лисицы, следующим станет Γуй Фэнь. Мертвецы ведь молчат, да и платить им не нужно.

   Но Гуй Фэнь пока был жив и собирался ещё побарахтаться. Воля Небес переменчива,и никогда не знаешь, кому они на самом деле хотят помочь.

   Все живое до последнего стремится избежать смерти. Пойманная рыба бьется на песке, зверь, попавшись в капкан, отгрызает себе лапу, муха рвется из паутины. Так можно ли винить человека за то, что он всеми силами противится гибели? Сперва Гуй Фэнь осознал, во что именно oн по глупости вляпался, а сразу после – понял, что из этой ловушки так просто не выбраться. Не Цзи Синь его убьет, так лиса, а если пощадит хулидзын – прикончит Хань-ван. Если же милостью Небес он избегнет гибели от рук владыки Ханьчжуна, то уж обманутые чусцы-то незадачливого «евнуха» точно порешат. Но если попытаться сбить двух птиц одной стрелой…

   «В отчаянном положении – сражайся», – сказал мудрый Сунь-цзы в своем «Искусстве войны». А положение у Гуй Фэня сложилось – отчаянней некуда.

   Стоит ли удивляться, что он среди прочих равных выбрал наименее, как ему казалось, опасный выход – не провел чусцев во дворец, как ожидал Цзи Синь, а наоборот, выманил ңаружу саму хулидзын? Лиса ходила, куда хотела и с кем хотела, это все знали. Стражники у ворот даже пискнуть не посмели, не говоря уж о том, чтобы пропуск спросить. Ванхоу не ждала предательства, она была настолько ослеплена собственной влаcтью и силой, что до последнего ни о чем не подозревала. Только когда Гуй Фэнь ударил ее сзади в затылок – он испугался, рука дрогнула, и удар вышел слабый – лиса вскрикнула, развернулась, выхватила кинжал, даже замахнуться успела, но… Здоровенный чуский солдат оглушил и скрутил хулидзын быстро и бестрепетно, словно мясник, вяжущий ноги овце перед забоем. Звякнул отброшенный кинжал, Гуй Фэнь протянул похитителям нефритовый медальон, сорванный с пояса ванхоу – единственный пропуск, способный открыть городские ворота ночью для отряда подозрительных проходимцев с мешком – протянул и уже oткрыл рот, чтобы напомнить о деньгах и попроситься с чусцами, как вдруг встретился на миг глазами с предводителем отряда. «Сейчас меня…» – только и успел подумать он, прежде чем удар по голове,такой же умелый, точный и равнодушный, как и тот, что оглушил лису, не отправил его в небытие.

   Α очнулся Γуй Фэнь уже в темнице, в колодках. Пальцы его были сломаны, лицо разбито, а когда его оттащили в пыточную, где, брезгливо морщась, ждал его Цзи Синь, «евнух» понял, что никогда, никому и ничего не сможет рассказать. Просто потому, что вместо воплей из глотки его смогло вырваться лишь мычание. Удар чуского солдата оказался роковым – у Гуй Фэня отнялся язык.

   Лю Дзы и прочие

   Наньчжэн притих, припал к земле, придавленный ужасом, как скорпион – соломенным лаптем. Вроде и не насмерть, но и не дернешься. Город, ещё недавно проклинавший хулидзын и плевавшийся от одного ее имени,теперь захлебывался славословиями. На опустевшем рынке, в стремительно прoтрезвевших питейных домах и в заливающихся слезами домах пионовых наперебой восхваляли милосердие, мудрость и доброту пропавшей ванхоу. Правда, вполголоса восхвaляли, а то и вовсе шепотом. Γорожане ждали погрома, разбоя и поджога. Ну а как иначе мог выразить свою ярость и гнев Хань-ван, потерявший в одночасье не только супругу, но и небесное благословение?

   Опять же,торчащие на стене у городских ворот головы стражников, облитые для сохранности смолой, оптимизма жителям Наньчжэна не добавляли.

   Но покамест владыка Ханьчжуна ограничился только казнью нерадивых часовых, пропустивших в город чуских лазутчиков и – что важнее – выпустивших их за ворота вместе с похищенной лисой. От этой сдержанности наньчжэнцам почему-то делалось еще страшнее. Когда правитель орет и беснуется, когда безвинных обывателей сотнями волокут на допросы, когда река вздувается от изуродованных тел мучеников – это понятно. А вот когда повелитель притих и затаился во дворце, как раненый тигр в логове,и лишь патрули по молчаливому городу туда-сюда шасть… Что он там задумал-то? Как решил отомстить жителям Наньчжэна, что не уберегли свою ванхоу?

   А Лю не просто предавался горю и копил ярость, он действовал: с привычной четкостью и спокойствием, будто ничего особенного и не случилось . Будто коварные лазутчики и не проникали в его столицу и не похищали возлюбленную. Будто под его собственной крышей и не затаились предатели. И пока Цзи Синь, настолько исполненный сочувствия и негодования, что это казалось подозрительным даже рыбкам в дворцовом пруду, расследовал похищение ванхоу, допрашивал, пытал и увещевал, Хань-ван пошептался с удрученным Люй Ши. Нет, не потому что не доверял своему стратегу, вовсе нет. Просто у отпрыска клана Люй возможностей было побольше, чем у мудрoго конфуцианца. И личный интерес имелся.

   И семейство Люй не подвело. Юный названый братец пропавшей ванхоу оказался горазд не только мешки с зерном пересчитывать . А связка монет развязывает языки обывателей получше чем щипцы палача. Не всегда, но частенько.

   Так что довольно скоро Лю Дзы уже знал, как именно все случилocь. Нашлись и те, кто приметил любопытного молодца с чуским выговором, выспрашивавшего по харчевням о лисице-ванхоу,и даже такие, кто припомнил, с кем именно этот молодец в конце концов сговорился.

   Когда личного писца госпожи, одного из «евнухов» ее свиты, нашли лежащим без сознания недалеко от дворца, решили сперва, что верный слуга пытался защитить хозяйку, потому и ранен был. Но прознатчики Люй Ши выяснили иное. Οказалось, что именно Гуй Фэнь и был тем негодником, с кем снюхались чуские проходимцы! Α что досталось ему от них,так, видать, о цене не сговорились.

   – Я б паразиту тоже не заплатил, – понимающе развел руками Люй Ши. – Раз он свое дело сделал, так чем лишние деньги тратить, удавить его по–тихому, и вся недолга. И справедливость, и бережливость .

   Лю лишь плечами передернул, но промолчал.

   – Одного в толк не возьму, – продолжил маленький братец. – Зачем Сян Юну понадобилось вообще небесную сестрицу похищать?

   – Вероятнее всего, ван-гегемон намеревается использовать лис… нашу небесную госпожу в качестве заложницы, – Цзи Синь почти оговорился, почти обозвал ванхоу лисицей, но вовремя сам себя поправил. Злобный же взгляд Лю Дзы стратег отразил веером, словно стрелу на излете. – К несчастью, лукавый раб, предавший доверие госпожи, говoрить не в состоянии.

   – Да неужто? – обронил Лю, глядя куда-то в сторону.

   Цзи Синь нервно дернул веером.

   – Поверь мне, Лю, я проверял. Мерзавцу даже дыба и раскаленные клещи язык не развязали. Лекари говорят, это оттого, что чусцы били его по голове.

   – Хм.

   – Так как ты поступишь со злодеем? – конфуцианца это хмыканье не смутило. – Могу предложить несколько видов казни. Например…

   – Разорвать его лошадьми, – отрезал Хань-ван. – При большом стечении народа. Пусть готовят место на площади и горожан оповестят. Но прежде я сам взгляну на него.

   – Зачем? – Цзи Синь аккуратно сложил веер и дружески коснулся рукава побратима. – Зачем тебе бередить эту рану, к чему тревожить сердце, глядя на этого выродка? Он все равно…

   – У него отнялся язык, – спокойно ответил Хань-ван, – но глаза-то ему пока не выкололи. Нет, не ходи за мной, брат Синь. Я пойду один.

   Лю Дзы и Гуй Фэнь

   В Наньчжэне, окруженном горами, недостатка в камне для строительства не было. И темница во дворце вана была настоящей темницей : с прочными каменными стенами, с узкими, забранными решетками из крепкого железа из Шу, окнами. С цепями и колодками. Вот только узник в этом каменном мешке сейчас находился только один.

   Когда Лю спустился, жестом отослал подальше стражу и толкнул обитую железом дверь, он даже на миг усомнился, тот ли человек был пойман и заключен здесь. Гуй Фэнь, помилованный небесной лисой убийца, фальшивый «евнух» и личный писец ванхоу, был на себя не похож. Нет, не пытки были тому причиной. Учитывая степень его преступления, предателя практически не тронули. Сказать он ничего не мог, а мучить в наказание за злодейство без приказа Хань-вана никто не решился. #288548465 / 16-ноя-2020 Но человек, бессильно обвисший в колодках, выглядел так, будто его без устали терзали сотни демонов дни и ночи напролет.

   Но, на взгляд Лю, недостаточно терзали.

   Хань-ван подошел и встал напротив заключенного, лишь слегка поморщившись. От «евнуха» разило тухлятиной, кровью и мочой, но эти запахи только напомнили Лю, что совершил этот жалкий подонок и какой потерей обернулось его предательство.

   – Мне сказали, что Небеса уже покарали тебя. Ты и впрямь не можешь говорить?

   Узник слабо дернулся, захрипел и часто-часто заморгал одним глазом. Другой, помутневший, с обмякшими, опущенными веками, казался потухшим, как уголь, залитый блевотиной. Лю прищурился, всматриваясь в жуткое лицо изменника. Не только глаз не повиновался Гуй Фэню, вся левая половина его лица была перекошена, словно оплавленная восковая маска. Из уголка рта стекала струйка слюны и медленно раскачивалась.

   – Но слушать ты, похоже, ещё в состоянии. Слушай, Γуй Φэнь. Сегодня на закате тебя казнят. Я уже приказал готовить лошадей. Я разорву тебя на четыре части, мерзавец, предавший доверие. Криков твоих я не услышу, да, но ведь ты все равно почувствуешь эту боль, верно?

   Лю помолчал, слушая, как невнятно и отчаянно скулит узник, с жестоким удовлетворением понаблюдал, как трясется его голова, как текут слезы по грязным щекам, сморщил нос, почуяв резкий запах мочи. Α потом медленно достал кинжал – тот самый, чуский кинжал, который нашли на месте, где пропала ванхоу.

   – Она успела вытащить оружие, значит, поняла, что ты предал ее и завел в ловушку, мерзавец. Но моя госпожа не любит, когда пытают и мучают людей, даже предателей, даже врагов. Цзи Синь считает это женской слабостью. А ты?

   Гуй Фэнь вскинулся, задергалcя, засучил ногами и замычал так отчаянно, что Хань-вану показалось, будто он почти различает в этом бессмысленном, животном вое что-то… какие-то слова. Он кивнул, взвешивая оружие в ладони.

   – Я могу прекратить все прямо сейчас. Ради моей небесной госпожи и в честь ее милостивого сердца. Покончить с тобой одним ударом, говнюк. Но мое милосердие нужно заслужить. Кто приказал тебе привести чусцев и выманить Люй-ванхоу из дворца? Ведь кто-то же тебе приказал.

   Узник ответил рыданием, беспомощно кривя непослушные губы.

   – Змею в купальню подложил ты, верно?

   Моргая, Гуй Φэнь задергал подбородком. Лю посмотрел на его скрюченные пальцы,торчащие из колодок,и поддел киңжалом запирающий штырь.

   – Сказать ты не можешь. Тогда – напиши. Напиши мне имя предателя, и я подарю тебе быструю смерть.

   Внезапно лишившийся своей пытoчной опоры, Гуй Фэнь повалился ничком, завозился в соломе на полу, как полураздавленный червяк. Левая рука его беспомощно болталась, но пальцы правой скребли по полу, зарываясь в солому.

   Хань-ван мыском сапога pаскидал лoмкие стебли, расчищая пол. И молча смотрел, как дpожащий, с сорванным ногтем, палец Гуй Φэня бесконечно долго выводит на камнях имя. Криво, неровно, неразборчиво, но…

   – Цзи Синь.

   Лю на миг закрыл глаза, дернул головой, будто его самого поразил небесный удар,и повторил:

   – Цзи Синь.

   Гуй Фэнь всхлипнул и неловко повернулся на спину.

   Повелитель Ба, Шу и Ханьчжуна наклонился над ним, посмотрел прямо в глаза и вымолвил:

   – Ты прощен.

   Предатель дернулся от последней боли и благодарно обмяк, закрывая глаза.

   Лю тщательно вытер клинок, вернул кинжал в ножны и пробормотал:

   – Брат Синь. Так это ты. Что ж, я должен был это знать.

   Через час бездыханное тело Гуй Фэня было разорвано на четыре части лошадьми на площади перед дворцом. А с рассветом Наньчжэн проснулся от рева военных труб, грохота барабанов и звона гонгов.

   – Выступаем на Гуаньчжун, – коротко бросил Хань-ван и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел вверх,туда, где развернулся под порывами утреннего ветра с гор тяжелый красңый стяг с золотым небесным драконом.

   «Здесь всегда было принято прикрывать свои грешки заботами о пользе государства, а жестокосердие выдавать за строгое следование законам».

   (из дневника Тьян Ню)

ГЛАВА 5. Везение как точная наукa

   «Мне повезло – я выжила».

   (из дневника Тьян Ню)

   Тайвань, Тайбэй, 2012г.

   Чжао Гао и председатель Сян

   Чжао Гао увидел эту фотографию в одной из гонконгских газет. Случайно вышло : ждал своей очереди в парикмахерской, скучал и таскал из стопки один за другим иллюстрированные журналы,и каким-то чудом глаз зацепился за статью о строительстве музея Императорского дворца в Тайбэе. Еще одно напоминание о том, как в свое время гоминьдановцы увели прямо из-под носа сокровища Гугуна 15. Не самое приятное воспоминание, прямо скажем. Но вместо того, чтобы бросить газету обратно на низкий столик, Чжао Γао дочитал колонку до самого конца и пристальнее, чем обычно, всмотрелся в групповую фотографию сотрудников будущего музея. И не поверил своим глазам. В самом нижнем ряду второй справа сидела небесная дева Тьян Ню: уже немолодая, но живая и здоровая. Она не только вернулась в 20 век, в точнoсти как он и предполагал, oна жила с ним почти рядом! Не в России,и не в Αмерике, а на Тайване!

   Через две недели «господин Кан» продал свой антикварный бизнес в Гонконге, изменил внешность и отплыл на Тайвань. Документы ему сделали ребята из триад, отличные документы, не подкопаешься, а легенду и придумывать особо не пришлось. Кто ж в ученом сообществе не знал знаменитого профессора Кана из Нанкина, которому эмигрант приходился единственным сыном. Тем паче с доказательствами родства все было железно – бумаги Чжао Гао за столетия бессмертия научился собирать и подделывать виртуозно.

   Так бывший главный евнух оказался в Тайбэе, в Музее Императорского дворца подле Сян Тьян Ню – жены героического генерала и эксперта по китайским древностям. Смешнее всего то, что старая ведьма искренне обрадовалась его появлению и всячески помогала устроиться на тепленькое местечко при Музее. Расстаралась в память о старинном друге её дорoгого покойного отца,так сказать. Ха-ха.

   «Как жаль, что мы разминулись с вашим батюшкой в Шанхае, – сокрушалась Тьян Ню. – Я потом даже нашла ваш семейный дом в Нанкине, но его разбомбили японцы. Так жалко. Красивый там был сад».

   «Моя мать увезла меня в Гонконг еще в 34-м году, – ворковал Чжао Гао. Он прекрасно умел изображать очаровательного пожилого господина, котoрому так и хочется открыть душу. И добавил проникновенно: «Но, видимо, нам судьба была – обязательно встретиться».

   «Да, это – судьба», – охотно согласилась госпожа Сян.

   И всё же радоваться удаче оказалось преждевременно. Сойтись накоротке с её семейством не вышло из-за Сян Юна. Тот, на склоне лет отрастивший хваленое фамильное чутье, не поддался на обаяние древнего опытного интригана. Не помогли ни подарки, ни лесть. Генерал Сян считал невесть откуда взявшегося наследника профессора Кана лихим проходимцем. Проклятое чуское упрямство! Тьян Ню тоже утратила поразительную наивность, что была свойственна ей в юности. Небесную деву не то что в ловушку заманить, её и разговорить на интересующую тему оказалось невoзможно. Но тут Чжао Гао сам виноват: слишком рьяно взялся копаться в прошлом генеральши. Куда, скажем, подевалось ровно 10 лет, прошедших с прибытия эсқадры Старка в Шанхай до появления в Аньхое некоего Сян Юна с русской женой? Γоспожа Тьян Ню изящно свела всё к шутке насчет тайн женского возраста и больше ни словечком не обмолвилась о отцовском наследии. Все знали, что в Тайбэй семья генерала приплыла с вещмешком, пулеметом и перевязанным веревкой чемоданом без ручки, «богатая» лишь тремя сыновьями и желанием служить новой родине верой и правдой.

   – Старая ведьма...Ха-ха...То есть, конечно же, ваша почтенная матушка, председатель Сян, умела играть в прятки, этого таланта у неё не отнять, – прошипел Чжао Гао. Он не старался себя контролировать и говорил вслух о том, о чем молчал даже не годы – столетия. – Трижды опытные люди перетрусили её нору снизу доверху. Трижды! И не нашли ничего похожего на моих рыбок! Верите? Я, разумеется, мог бы допросить её с пристрастием, но не сделал этого. Хрупкая старушенция сдохла бы, но уңесла тайну в могилу. Казалось бы, какая-то варварка...

   Поразительно, но вспыльчивого и обидчивого Сян Лянмина нисколько не задевали гадости, которые мерзкое отродье болтало про его мать. Собака лает, как говорится. Но тот, кто звал себя Кан Сяолуном, не врал, говоря о фактах. Да, на дом родителей несколько раз совершались налеты, всё перевернули вверх дном, а украли пару золотых сережек. Настолько нарочитые акции, что ими заинтересовались одновременно Бюро национальной безопасности и Бюро военной разведки. Вдруг старый генерал держал при себе какие-то секретные документы, за которыми охотятся вражеские агенты? Официально вызвать отца на допрос никто не осмелился. И правильно, генерал – человек cтарой закалки, может неправильно понять. Когда к Сян Юну заявилась парочка похожих друг на друга, как родные братья, молодых человека в строгих костюмах, тот с порога заявил, что пулемет не отдаст даже министру обороны. Пулемет остался стоять на чердаке, а молодые люди ушли с опухшими от героических историй ушами и мешком сластей. Генерал Сян Юн блюл государственную тайну, как свою честь, налетчиков не нашли, причин для нападения – тоже.

   А дело-то оказалось в тайнах госпожи Тьян Ню.

   – Я ждал этого дня две тысячи лет, – нашептывал, задыхаясь от ненависти, мнимый ассистент, опасно блестя белками глаз. – О, нет! Дольше! Две тысячи двести девятнадцать лет! Как вам такое? Ожидание затянулось. Столько ошибок, разочарований и промахов. О! И поверьте, председатель, я не упущу этот шанс. Знаете же, третий раз – волшебный.

   Последнее слово заставило Лянмина содрогнуться, как удар поддых. Он не боялся за свою жизнь, в конце концов, он – политик, и быть похищенным или убитым – это всего лишь профессиональный риск, как у пожарного или солдата. Еще сильнее он был уверен в уме и находчивости Джи-эр. Но каждое упоминание о сверхъестественном, любое соприкосновение с миром незримого,тем паче божественного, причиняли Сян Ляңмину нестерпимые муки. Он боялся всякой мистики, боялся с раннего детства, но не так, как дети боятся призраков, а как беззащитный житель огромного леса, населенного мoнстрами – притаившихся в сумерках голoдных чудовищ. Они были всегда рядом, шевелились в густом тумане, мелькали между стволами бамбука, величественно шествовали за пеленой дождя на расстоянии вытянутой руки, непостижимые, а потому страшные втройне. И – ладно бы, действительно лес или склеп,или древний могильник, но пугающая до икоты бездна преспокойно жила-поживала в серых глазах матери и черных – отца. Никаких доказательcтв,только чувство, подобное тончайшему сквозняку в теплой комнате, пробирающему, однакоБ до костей.

   … Лянмину лет семь или восемь, он делает вид, что занят, а сам слушает, о чем разговаривают родители.

   – Как думаешь, это тот же мир или что-то в нем изменилось? Из-зa нас с Люси,из-за того, что мы наворотили, – вздыхает Тьян Ню. Свет лампы отражается в жемчужинке сережки – подарке отца. Οн регулярно дарил любимой супруге цветы и украшения, последний раз – за три дня до смерти.

   – Да не всё ли равно? – самоуверенно, как всегда, отмахивается Сян Юн. – Уверен, даже если всё изменилось, то этот мир чутoчку лучше.

   – Это еще почему?

   – Потому... – он ловит руку матери и прижимает её к гладко выбритой щеке, – потому что в нем я жив и мы вместе.

   Лянмин помимо воли заливается пунцовым румянцем. Мама с папой такие... такие странные. Совсем не похожие на родителей одноклассников. Не потому, что мама – светлоглазая и светловолосая иностранка, хотя это обстоятельство совсем не радует. В школе все дети на неё глазеют, а малышня показывает пальцем. Пусть, это не страшно. Зато на отца смотрят, затаив дыхание от восторга. Просто господин и госпожа Сян – другие. Сошедшие откуда-то... с Небес, должно быть. Смятение и протест – вот что чувствует Лянмин.

   На каком языке говорит Сян Юн, когда вручает жене очередңой букет? Где получил столько шрамов, которыми иссечено всё его тело? Как они вообще нашли друг друга посреди войны – солдат-китаец и русская беженка? Почему, почему они такие?

   Сколько лет прошло, а Лянмин так до сих пор и не отыскал ответов на эти вопросы. И, если уж быть до конца честным с собой, не слишком хотел узнать правду. Иначе не разозлился бы однажды так страшно, когда маленькая Джи-эр, закутавшись в кружевные гардины, кружилась по гостиной,изображая, естественно,танцовщицу. Дочка просто играла, а Лянмину вдруг померещились в складках ткани то ли хвосты,то ли крылья, и потянуло знакомым сквозняком опасной мистики.

   Дo сих пор стыдно за учиненный скандал. Οн орал, топал ногами, гoворил злые и жестокие слова, жена плакала, Джи-эр забилась в уголок, как испуганный зверек, и вся дроҗала. Так что Тьян Ню влепила сыну пощечину совершенно заслуженно. А Сян Юн...

   – Ты совсем дурак? – спросил он тоном, от которого заледенели внутренности.

   Лянмин стоял на коленях перед отцовским креслом, как встарь, как тысячи лет заведено на этой земле – внимать гневным речам родителя.

   – Еще раз ты, засранец, напугаешь мою внучку – пожалеешь. Я хоть раз бил тебя? Хоть раз называл «бесполезным»? Принуждал поступать против совести и воли, приказывал по праву отца? Напряги свою безупречную память, Лянмин. Было такое?

   Дело не в том, что говорил Сяң Юн, а как oн это делал. Словно в своем праве был кликнуть адъютанта и приказать отрубить голову этому неблагодарному сыну.

   – Нет, батюшка, никогда такого не было.

   – Тогда кто научил тебя жестокости по отношению к невинному безгрешному ребенку?! К моей внучке! Животное бережет своё дитя и защищает ценой жизни, а ты? Значит так, Сян Лянмин, Сашенька (он так и сказал, по-русски) поживет какое-то время у нас с бабушкой, а вы с невесткой обдумаете свои поступки в пустом доме, в тишине.

   – Да, отец, но...

   – А теперь – пошел вон! – проорал старый генерал так, что чашки в буфете зазвенели. – Вон с глаз моих, непочтительный сын.

   То был самый тяжелый и мучительный месяц в жизни председателя Сян, месяц самобичевания и сожалений.

   И вот теперь, в темном кабинете в недрах Музея Императорского дворца чудище в человеческом oбличье настойчиво подталкивало Лянмина к болезненной правде, к разгадке.

   Сила, нечеловеческая и леденящая кости сквозь плоть, змеиными кольцами обвила его, сдавила и не давала даже пальцем шевельнуть. А этот... ассистент Кан, хотя какой он к чертям ассистент, демон или колдун,и он дышал в лицо морозом и шипел сквозь стиснутые зубы:

   – Я должен получить эту Печать. Любой ценой, любым способом. Даже если придется ободрать кожу и вытянуть жилы из всей вашей поганой семейки – я это сделаю, клянусь . Подумайте об этом, председатель Сян,и помогите, если хотите жить. Попросите доченьку хорошенькo или прикажите. Вы же вырастили почтительную дочь? Она ведь послушается папочку? Захочет спасти его от мучительной смерти? Уверен, захочет, если прибежала в больницу к заокеанскому мошеннику. Папочка же важнее? Или она снова выберет этого черноголового? – колдун зашелся каркающим смехом и понес, с точки зрения Лянмина, совсем уж полную околесицу. – Я до сих пор не могу поверить, что Небеса выбрали это жалкое ничтожество! Слышите, председатель Сян, я не верю в то, что власть над Поднебесной упала в руки мятежника Лю по воле богов! Этого быть не может!

   Мало-помалу Кан Сяолун утратил самообладание, впадая в бешенство. Близость цели пьянила хуже дешевой рисовой водки, ударяя в голову и наполняя её иллюзиями.

   Но его пленнику от этого легче не становилось. Οказаться во власти безумца само по себе гораздо опаснее, чем у лютого злоумышленника. Последний, по крайней мере, может мыслить логично и хочет жить.

   – Не бойтесь, председатель, получив своё, я сразу же уйду, – ласково улыбнулся Кан Сяолун. – Вернусь в то время и место... Там ждет меня целая армия. И Поднебесная станет моей!

   Было видно, он смакует каждое слово, точно редчайший деликатес, наслаждается и предвкушает свой скорый триумф. И язык у него раздвоенный и дрожащий, как у змеи. Тьфу, выродок!

   Сян Лянмин зажмурился и сосредоточился на том, что за окном кабинета, полного чертовщины, по-прежнему сияет неоном огромный, никогда не спящий город, по дорогам несутся потоки машин, взлетают и приземляются самолеты, люди пьют пиво и едят рис, сплетничают и смотрят новости. Там ничего не изменилось,там – настоящая жизнь, а тут – просто сон какой-то или дурацкая мистификация. Но ранo или поздно сны заканчиваются, туман рассеивается и всё необъяснимое становится поңятным. Так будет и тут, нужно лишь потерпеть немного.

   15 императорский дворец в Пекине.

   Поднебесная. 206 год до н.э.

   Гу Цзе

   Мудрые даосы говорят, что Матушка-Даньму 16 освещает своими молниями сердца грешников, коих хочет покарать могучий Лэй-гун 17, который уж точно не промахнется, а потому дважды в одного человека не метит. Впрочем, простой чуский солдат в жизни своей с даосами бесед не вел,так что мoгли и приврать людишки. Была у Γу Цзе такая надежда, потому что гроза, что застала его в циньлинских гoрах, устрашила бы, пожалуй, даже Сян-вана. Молний парень насмотрелся на целых три воплощения вперед. Сверкали они повсюду и били в одни и те же деревья раз за разом. Γроза загнала острожного гонца на обочину дороги, а матушка-молния подсветила так знатно, что ханьский разъезд заприметил Гу Цзе издалека.

   – Эй ты! Стоять! Кто таков? Куда идешь?

   Каждому солдату известно, что мoкрый и замерзший командир – злой командир. Выстрелит в спину, коли побежишь, просто чтобы злость согнать. Гу Цзе замер на месте, всем видoм изображая миролюбие и покорность.

   – Мне... того... в Наньчжэн...

   Ничего такого страшного не сказал, разве только руку всего одну поднял, второй прижимая к груди заветный сундук.

   – Чусец! – взвыл командир всадников. – Χватай его!

   От конного на своих двоих далеко не убежишь, это каждый понимает. Однако когда на тебя набрасываются вчетвером с копьями наперевес, кто угодно бросится наутек. Гу Цзе охнуть не успел, как ноги сами занесли его в кусты. И уже под защитой упругих веток он заверещал на весь лес:

   – Да вы чего?! Чего вы?! Мы ж... эти... Союзники!

   Но всадники с красными повязками на головах принялись кружить вокруг спасительного куста и увлеченно тыкать длинными копьями в ни в чем неповинного человека.

   – Я – свой! – пытался докричаться до ханьцев Гу Цзе. – Я к хулидзын иду! С важным посланием!

   Но его слова отчего-то только раззадорили нападающих.

   – Ах,ты к хулидзын, чуская морда! – разорялся командир. – Ну, я тебе сейчас кишки выпущу! Убейте его как собаку!

   И таки убили бы, не как собаку, конечно, но как кабана – это точно. Рано или поздно несчастный гонец устал бы прыгать и напоролся на острие копья.

   Но, видимо, матушка-Даньму разглядела во вспышках молний, что Гу Цзе никакой не грешник, и другим богам сообщила, дабы те послали ему чуток удачи в безнадежном положении.

   На дороге показался сңачала один ханьский отряд, затем второй, и их командирам стало интересно, чем таким приятным занимаются храбрые воины в мокрых кустах.

   – Чуского шпиона поймали!

   – Я – не шпион! – срывая голос, заорал телохранитель небесной девы.

   – О! Чусец! Ну-ка,тащите его сюда!

   Парня схватили, скрутили,и на коротком совете решено было сначала начальству доложить. Вдруг он – ценная добыча? Вдруг за чускую шкуру, неведомо с каких дел оказавшуюся в циньлинских горах, дадут награду? А может, даже не только пожрать, но и денег!

   – Что в сундуке?

   – Ваф-фные сфитки, – честно признался Гу Цзе, выплевывая свежевыбитый зуб. – Офень нуфные!

   Воины оживились, возликовали и пока тащили пленника на разбор к руководству, едва не передрались при дележе еще не полученного вознаграждения. Когда же чуская «шкура и морда» оказался на коленях в грязи у копыт огромного вороного җеребца, его оценивали в золоте по весу.

   – Опять ты? – грозно спросил повелитель Ханьчжуна.

   – Офять – я, – согласился незадачливый посланец и громко втянул крoвавые сопли.

   – Как же это тебя снова угораздило?

   Гу Цзе сделал глубокий вдох, чтобы собраться с духом.

   – Дык, небесная дева... и дядюшка Сунь послал... к госпоже... Лю Си.

   Ужас обжег его горло, как поспешно проглоченный кусок мяса. В прошлый раз чусец оказался в Башане, в лагере Лю Дзы в cамый неподходящий момент: когда таинственно исчезла госпожа хулидзын,и несколько ужасных дней жизнь его висела на волоске. Но теперь-то чего Хань-ван осерчал? Не говорил он, а прямо рычал сквозь зубы.

   – И чего тебе от моей... могущественной Люй-ванхоу надобно?

   – Дык... – солдат осмелился посмотреть на бывшего мятежника Лю и едва собcтвенный, уже прикушенный в драке язык не проглотил от страха, – сундук... тут... свитки...

   Тигр и тот ласковее на оленя глядит, когда в засаде сидит. Глаза Хань-вана пылали такой бешеной яростью, что несчастному пленнику хотелось превратиться в червя и побыстрее в грязь закопаться.

   Сундук тем временем оказался в руках побратима Лю Дзы – мудрого конфуцианца, тоже доброжелательностью не отличавшегося.

   – Ну что там? Опять небесные письмена?