Текст книги "Бабочки в жерновах"

Автор книги: Людмила Астахова

Соавторы: Яна Горшкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава 9

Ланс. Эспит

После сытного обеда у лорда Тая неплохо было бы прикорнуть на одном из лонгшезов, выставленных на террасе, чтобы переждать тягостную жару. Откинуть голову на маленькую подушку-думку и смотреть на окружающий мир исключительно через запотевшую призму стеклянного кувшина с лимонадом. Ланс тоскливо оглянулся на недосягаемое лежбище, приготовленное для хозяина. Орва как раз стелила пестрое покрывало.

«Какие любопытные здесь узоры», – невольно отметил археолог.

На зрение он никогда не жаловался, а потому прекрасно рассмотрел в причудливом сплетении маков, астр, барвинков и анемонов с ивовыми веточками и листочками плюща маленькие белые косточки, гладенькие, будто вышитые шелком. Мышиные, что ли?

«Цветочки и косточки, косточки и цветочки», – думал Ланс. Если бы эспитцы были отдельным народом, то символика растений имела бы смысл. Причем самый что ни на есть зловещий.

Лэйгину отчаянно захотелось вернуться для более детального знакомства с местными символами, но Лив так уверенно маршировала впереди, что догнать её, не переходя на бег, было невозможно.

Легкий ветерок играл листвой, но вместо прохлады нес лишь стойкий запах цветов. Кругом, повсюду что-то зеленело и цвело. На каждом подоконнике возлежал ящик с петуньями, а на ступеньках крыльца выстроились пузатые горшки с самшитовыми кустиками, фикусами или декоративными пальмами. И всей этой благоухающей красоты приходилось слишком много на каждую пядь земли, чтобы оценить тягу островитян к цветущим растениям как достоинство, а не как изощренное издевательство.

– А колодец у вас есть? – спросил вдруг Ланс, едва шевеля пересохшими губами.

– Отравить нам колодец решили?

– Нет. Пить очень хочется.

– Сейчас вы напьетесь, – мрачно посулила эмиссарша.

И обещание свое сдержала. В первом же на их пути коттедже хозяйка угостила страждущего большущей чашкой холодного терпковатого чая. И пока Лив вела расспросы по существу дела, у Ланса появилась возможность осмотреться. Лучше бы он этого не делал, честное слово.

От пестроты ковриков, салфеток, скатертей тут же зарябило в глазах. Казалось, милейшая госпожа… как там её бишь? Матэи! Так вот она отчего-то решила, что сочетание оранжевых чехлов на креслах с салатной краской дверных косяков и синих подушечек идеально гармонирует с ярко-розовыми шторами. Это не считая половичков дикой расцветки и статуэток лиловых безумных кошечек. У каждой скульптурки в когтях имелось по дохлой мышке. Причем, если кошки были какие-то карикатурные, то мышки исполнены во всех анатомических подробностях.

– Вам нравятся мои скульптуры? – спросила Матэи, заметив, что гость глаз не отводит от фигурок. – Я сама их леплю. Правда, они миленькие?

– Очень… очень милые, – хрипловато выдавил из себя Ланс.

Этой скромной похвалы хватило, чтобы добрая госпожа Матэи налила ему еще полчашечки из удивительно (в сравнении с остальными предметами интерьера) изящного чайника, расписанного ветреницами.

– Пейте, пейте, милый Ланс, на улице сегодня такая жара, – промурлыкала хозяйка и, не удержавшись, укорила эмиссаршу: – Что же вы нашего гостя так измучили, дорогая?

Лив, видимо, и сама чувствовала себя неважно, потому что одарила авторшу злодейских кошечек недоброй улыбкой.

– Пейте, пейте, Лэйгин, у вас же жажда, – проворчала она.

– А хотите, я вам подарю одну скульптурку? – не унималась Матэи. – Какая вам больше нравится? Выбирайте, какая на вас смотрит?

Лиловые кошки смотрели прямиком на Ланса, все как одна, плотоядно, словно на еще одну мышь, которой нужно кишки выпустить или, скажем, прокусить основание черепа.

– О! Я вижу! Она – ваша!

И в руках у Ланса очутилась хвостатая красотка непередаваемо сливового оттенка, с глазами оранжевыми от ненависти ко всему человечеству. Свою мышь она разорвала пополам, отчего когти у неё окрасились в алый цвет.

– С…спасибо…

Отказать добрейшей госпоже Матэи упившийся чаем мурранец не посмел. Подарок одновременно очаровывал и отталкивал своей откроенной жестокостью. Мертвая мышь натурально разинула пасть в последнем… крике? Писке? Вопле? И взгляд её тоже, между прочим, устремлен был на нового владельца. Словно предупреждал о чем-то важном…

– Идемте, Лэйгин! Нечего рассиживаться!

Резкий окрик вырвал Ланса из плена мрачных размышлений, как опытная рука огородника – из земли морковку за ботву. Или как ловкая кошачья лапа – мышь из норы. Кому что больше нравится.

– А? Что? Вы уже закончили?

– Давно! Теперь вот жду, когда вы кошечкой наиграетесь, – ехидно ответствовала Лив.

На прощание он решил помахать рукой госпоже Матэи. Обернулся и увидел, что та улыбается одними губами в точности как сливовая кошка, а в руках у неё разорванная пополам… подушка.

Но эмиссарша уже тащила незадачливого «подозреваемого» в соседний дом. Сквозь облако приторных цветочных запахов, которыми, казалось, запросто можно отравиться насмерть.

«Проклятые имперцы, – думал Ланс. – Не дотравили хлором под Сольцами, так теперь наверстывают».

О своих военных приключениях Лэйгин вспоминать не любил. И ничего тут нет удивительного. Один бой, затем дизентерийный барак, потом еще одно сражение, то самое, где вирнэйцы применили химическое оружие. Короткая у Ланса вышла Большая война, хвастать уж точно нечем.

– Что вы плететесь как сонная муха, – ворчала эмиссарша. – Мы так до самого вечера будем ходить. Пошевеливайтесь.

У соседа – почтенного почмейстера – Лэйгина ждал еще более теплый прием и огромная чашка с чаем. Господин Гаральт совершенно не зря представлял на Эспите четвертую власть, а стало быть, считал своим долгом везде сунуть свой нос. Правда, называл он свое неуемное любопытство мудрёно – «информационным обеспечением», но сути дела это не меняло: Гар Нашвит родился сплетником.

– Не желаете ли взглянуть на мои альманахи? – спросил почтальон и, не дожидаясь ответа, положил перед Лансом стопку самодельных журналов, целиком и полностью посвященных светской жизни эспитцев.

И если судить по тому, каким бешеным огнем воспылали очи дамы Тенар, стоило ей бросить взгляд на творение рук бойкого господина Нашвита, то альманахи эти представляли собой сконцентрированные на бумаге склоки, скандалы, пересуды и интрижки островитян.

– Это не интересно!

Она даже попыталась отобрать у подозреваемого в убийстве столь любопытное чтиво, но тот весьма резво для утомленного жарой человека отпрыгнул в сторону, ловко увернувшись от цепких рук Лив.

– Еще как интересно!

И действительно, сколько можно давать собой помыкать имперской эмиссарше, пусть она даже самая обаятельная дамочка на этом острове?

Ланс пробежался глазами по нескольким заметкам и понял, что эспитцам скучать не приходилось. Они судились по мельчайшему поводу, строили друг другу козни и регулярно писали жалобы лорду. А уж в вопросах семьи и брака так и вовсе оказались раскованнее и свободнее мурранцев, коим республиканское правительство даровало разводы и равноправный раздел имущества. При такой свободе нравов...

– А почему на Эспите совсем нет детей? – полюбопытствовал Ланс.

Само вырвалось, без всякой задней мысли, но Лив и Гаральт посмотрели на Лэйгина так, будто он громко испортил воздух. Только эмиссарша явно желала подозреваемому страшной смерти в муках, а почтмейстер безмолвно сожалел о несовершенстве мира в целом.

– А что я такого ужасного сказал? Вполне логичный вопрос при широте местных нравов.

– Вы наговорили на штраф в 150 эвиза оскорбление общественной морали, – жестко отчеканила женщина.

– Но…

– Еще десять – за неуважение к представителю Её величества.

Кошелек Ланса худел так стремительно, что мурранец замолк и углубился в чтение альманаха. Тем более что это занятие оказалось куда интереснее нуднейших расспросов дамы Тенар. Одна статья о тяжбе за полторы курицы, которая тянулась между Мерерид Тэранс и Гайзимой Ален, чего стоила. О! История о том, как две экономные эспитские дамы решили в складчину приобрести два десятка цыплят породы рыжая ушанка, особо ценящихся за повышенную яйценоскость, заслуживала отдельного романа в трех томах, по числу лет спора. Долевое участие Мерерид Тэранс в сделке было немного меньше, чем у её компаньонки. Ровно на 37 ориков, что составило полтора цыпленка, продаваемых в ближайшем вирнэйском порту по 50 ориков за пару. Попервоначалу дамы сошлись на компенсации яйцами затрат, понесенных госпожой Ален. Но очень скоро госпожа Тэранс смекнула, что деньги ей заняли один раз, а отдавать яйцами приходится постоянно, и заартачилась. Гайзима потребовала обратно своих полтора цыпленка, уже давно ставших курами-несушками, Мерерид наотрез отказалась, и началось веселье для всего Эспита. Стенограммы эпичных по размаху страстей заседаний суда прилагались щепетильным хронистом в полном объеме. И, чем дольше вчитывался Ланс, тем сильнее хотелось ему выпить чего-то покрепче чая. Все-таки люди на Эспите жили престранные и отношения меж ними строились самым причудливым образом.

«А может быть, они просто так развлекаются? Чем тут заняться зимой, когда начинаются шторма и ветра? Сидеть по домам скучно, а тут хоть какое-то разнообразие», – решил Лэйгин.

Он вроде как успокоился, и сливовая кошка-убийца уже не казалась таким чудовищем, а чтение островной светской хроники так и вовсе повеселило. Но Гаральт Нашвит сумел напоследок испортить Лансу и впечатление, и настроение. Во-первых, они с Лив так яростно перешептывались и перемигивались, что неладное заподозрил бы даже самый доверчивый человек. Несколько раз археолог слышал что-то вроде: «Не дури, этот тоже подойдет!» и «Пусть проникнется, посочувствует и вообще…». Как понимать эти слова почтмейстера? Для чего он подойдет? Как и все остальные люди, чувствовать себя частью чужих планов Лэйгин не любил. Неведение, сами понимаете, сильно нервирует.

А во-вторых, добровольный эспитский хронист сделал гостю очередной неприятный подарок.

– Сударь мой, вы же ученый. Паче того – археолог! У меня для вас есть чудесная монография! – воскликнул вдруг Гаральт, когда они уже стояли на пороге. – Погодите минуточку!

И тяжелой рысью умчался куда-то вглубь своего захламленного обиталища. К счастью, никаких жутких ковриков в обители старого холостяка не водилось, а обстановка ничем существенным не отличалась от других домов, где коротали век серьезные мужчины среднего возраста. И ни единой вязаной салфеточки, что не могло не радовать.

– Вот! Держите! Всего в трех экземплярах сделал. С настоящими литографиями.

Господин Нашвит торжественно, с поклоном вручил Лансу труд под названием «Погребальные обряды острова Эспит».

– Уверен, здесь вы найдете для себя много нового и интересного, – воссиял почтальон.

– Премного благодарен.

Вышло немного сдавленно, но Нашвит принял бульканье гостя за сдержанные слезы восторга.

– Я знал, что только человек с вашей ученостью оценит наш скромный вклад в мировую культуру и науку.

– Постараюсь оправдать ваше доверие! Всего наилучшего!– поспешил попрощаться Ланс.

– До скорой встречи! – радостно прокричал вслед почтальон.

– Что-то не так? – грозно спросила Лив, тщательно закрывая за собой белую нарядную калитку. – Монографию я, кстати, читала. Написано толково, ничуть не хуже, чем кропают мурранские пустобрёхи-академики.

– Верю.

– Так в чем дело?

– Странные у вас тут принято подарки дарить, – признался Ланс, крепче прижая к груди кошку и «Погребальные обряды».

– Не вижу ничего странного. Статуэтка и книга. А что, в Мурране теперь только деньгами принято или как?

С одной стороны, дама Тенар ничуть против истины не погрешила. Да – статуэтка, да – книга, но как-то неправильно это всё, неправильно…

Не сумев более четко сформулировать мысли, Ланс отправился дальше, преисполненный сомнениями и чаем. И очень скоро Лив пришлось искать корзину, чтобы сложить в неё подарки гостеприимных островитян, которыми те пожелали одарить мурранца. Не обошлось и без ненавистных салфеток – жестко накрахмаленных и отличающихся друг от друга только сюжетом рисунка. На одних это были бабочки, запутавшиеся в паутине, на других – пожирающие друг друга пауки. Фантазии эспитцев хватило так же на ароматические подушечки, расшитые синими маками, свечи, удивительно схожие с мурранскими погребальными, но отличающиеся яркими цветами, и всевозможные куколки из разнообразных материалов.

– Мне даже в детстве не дарили столько игрушек.

– А с чего вы взяли, что это игрушки? – полюбопытствовала Лив.

И в самом деле, откуда такие мысли, если эти так называемые «игрушки» больше всего напоминали не о детской радости, а о… могильном хладе.

Дама Тенар с каждым визитом становилась все раздраженнее и язвительнее, причем язвила исключительно Ланса, каждое его слово воспринимая в штыки, огрызаясь и злобствуя. Воистину, Овчарка. От неё исходила сила и уверенность, и даже рычание это означало что-то совсем иное. Отец Ланса, к примеру, начинал так изъясняться только тогда, когда сын проявлял потрясающую тупость и недальновидность.

Злость Лив понять можно. Куклы, и в самом деле, не были предназначены для детских забав. Если тряпичное тельце мерно покачивается в петле, свесив на бок голову с выпученными глазками-пуговками, какая же это игрушка?

У семейства ведьм – Фрэн и Мерерид – на комоде расположилась целая тематическая композиция, прелюбопытная в своей откровенности. Маленькие пестрые куколки в смешных нарядах сжигали куклу-ведьму. Её сжигали, а она умирала. Черные нитки–волосы падали на плоское треугольное личико. Пуговицы-глаза: один желтый, выпуклый, янтарный, а другой – бельевая пуговичка от наволочки, похожая на бельмо, глядели вокруг с ужасом и мольбой. И не имеет значения, что огонь тряпичный и крошечные шелковые лоскутки не жгут. Она кричала от боли в обожженных ступнях-подушечках и умоляла своих бывших друзей о пощаде. Без толку! Ведьма должна умереть на костре! Смерть не бывает игрушечной, верно? Или бывает?

Как тут не понять несчастную куклу, если вкрадчивая Мерерид дарит тебе подушечку, похожую на опаленное в нескольких местах сердечко? А ты хочешь отказаться от него, от плюшевого, мяконького, нелепого и такого несчастного, что собственное, живое замирает от секундной боли, и не можешь заставить себя сказать решительное «нет». Только мычишь и киваешь головой, как… жертвенное животное. И берешь его в руки, а оно еще теплое. Или уже теплое. И в нем маленькая дырочка, специальная такая дырочка, чтобы насыпать внутрь сухие травы и затягивать ниточкой. Что с того, если дырочка точь-в-точь как смертельная огнестрельная рана. Ланс таких насмотрелся, он знает, он помнит.

А потом Элисон Рэджис преподносит декоративную пулю. Медную, с выгравированными глазками и улыбающимся ротиком. Говорит, что это талисман на удачу. А пулька эта так удачно помещается в «ранку» на плюшевом сердце.

Но, конечно же, это всего лишь скромные подарки гостеприимных эспитцев в знак душевного расположения, и от них не принято отказываться. Никаких намеков, никаких символов, ничего такого. Только целая корзина игрушек, исполненных местного неповторимого колорита.

Стоит ли удивляться, что шатания по уютным жилищам островитян привели чувства археолога в полнейший разброд. Ланс перестал понимать смысл происходящего и обращать внимание на свирепеющую даму Тенар.

Куклы-мертвецы и куклы-убийцы, маки и нарциссы, лютики и плющи.

Но кому-то скоро придется умереть. Кому?

Лив дама Тенар. Эспит

Искренний энтузиазм населения в деле содействия властям любого представителя оной власти должен, по идее, радовать. Теоретически. И даже если у тебя от каждого взгляда, брошенного на эти лучащиеся от верноподданеческого восторга морды, челюсти сводит, изволь все равно радоваться, кивать любезно и улыбаться, пусть и сквозь стиснутые зубы.

Лив и радовалась. Как могла. Правда, с несколько нервно реагирующим на улыбки и приветствия Лэйгином на буксире проделывать это было куда как сложно, однако дама Тенар не просто так носила на груди эмиссарскую бляху и форменный жакет, она была Стражницей Эспита, до самого своего нутра была пропитана этим не просто званием, но – именем. И, подобно своему псу Перцу, в спокойные времена она могла благодушно отворачиваться от шалостей островитян и закрывать глаза на их грешки, однако труп Джая Фирска, труп Эвита – это уже не шуточки. Это повод взъерошить шерсть и показать зубы, хотя бы для острастки.

Конечно, вся эта возня с расследованием представляла собою чистой воды мистификацию, затеянную для одного-единственного зрителя. Скайре Лив, как и любому эспитцу, яснее ясного было понятно, что петлю на шее Фирск затянул самостоятельно. Уж кому-кому, а Джаю-Эвиту в таких делах помощники не требовались. Не в первый раз, чай. Вопрос в другом – а что же подвигло флегматичного любителя жареной селедки сойти с круга именно теперь? Пару деньков подождать всего – и вот уже Летний Фестиваль, и самоубивайся ты каким угодно способом во славу морских и подземных. Все только рады будут. К чему торопиться-то?

Да еще и этот следом ходит, будто привязанный! Дама Тенар беззвучно скрежетала зубами и давилась проклятьями. Выступать в роли пастушки для жертвенного барана-Ланса – что может быть омерзительней? Все-таки заставили, все-таки вынудили ее, Лив, участвовать в этом фарсе!

Лив ходила от коттеджа к коттеджу, расспрашивала, записывала, угощалась чаем – чисто символически, потому как гостеприимные сограждане наливали терпкий ароматный напиток в основном для дорогого гостя с материка. Вот уж кто пил чашку за чашкой, мучимый жаждой – неудивительно, впрочем. И парило перед грозой, и денек выдался жаркий, да и к эспитскому чаю привычка нужна. И чем большее количество веранд, беседок и чайных столиков в садах они с Лэйгином посетили, тем яснее Скайра понимала, что догадка, брошенная в сердцах Берту, оказалась верной. Бедолагу Эвита доконал страх. Ну, и еще, возможно, не прекращавшийся всю ночь скрип калитки. Если практически каждый сосед под покровом тьмы по очереди прогуляется в твой сад, топая, треща кустами, кашляя и пыхтя, не то что в петлю полезешь – голову себе о стенку размозжишь. Калитка, опять же, скрипучая была, и хлопали ею соседи нещадно.

Лэйгин тем временем обрастал подарками от добрых эспитцев, словно именинник. Впрочем, в каком-то смысле так и было. Смотреть на таскающего теперь в руках корзину мурранца было невыносимо. Вот Лив старалась лишний раз на него и не глядеть.

Дама Тенар исписала половину блокнота и выяснила, что задний двор эмиссариата прошлой ночью не посетили только самые ленивые, а именно – Хил Рэджис, младшая Тэранс, доктор Хамнет и его милость лорд Эспит. Остальные, в деланном смущении отводя глаза или же откровенно ухмыляясь, не слишком упорствовали в отрицании и почти сразу признавались – были! Ходили! И калиткой скрипели, был грех. Потому как ежели у Джая Фирска за столько лет руки не дошли петли как следует смазать, то кто ж, кроме него самого, виноват? Морские и подземные, что ли?

И вообще! Весь остров столько лет терпел запашок от любимого Джаевского блюда и его милую привычку готовить свое кушанье прямо в саду, на открытом воздухе – и ничего, никто не вешался! Так что и он мог бы потерпеть одну ночку. Подумаешь, скрип. Не пушечная же канонада.

Эту квинтэссенцию общественного мнения озвучила ветеринарша госпожа Нихэль, дама в силу своей профессии суровая и к сантиментам не склонная. И следствию помогать, конечно, на Эспите всякий рад, ибо верные подданные, да и деньги лишними не бывают, но что ж далеко ходить, коли все и так знают виновника? Ветеринарша мило улыбнулась бледному господину Лэйгину и предложила испить для разнообразия не чаю, а прошлогоднего сидра, грушевого, с ледника. При слове «ледник» археолог побледнел еще больше, вообразив себе, верно, синюшного Фирска в подсобке мясной лавки, и отказался. А может, в него уже просто напитки не лезли, кто знает?

– Лив, дорогая моя, – потрепав по холке Перца, госпожа Нихэль виновато наморшила нос в досадливой такой гримаске: – Ну праздник же скоро! А у меня еще даже дом не украшен, не говоря уж о платье… Как думаете, придется ушивать?

– Придется, – вежливо соврала Скайра, глядя на слегка поправившуюся по сравнению с прошлым летом ветеринаршу. – Непременно придется! Вы так постройнели, моя дорогая!

Просияв, собеседница вернулась к развешиванию своих гирлянд и венков, а эмиссарша, присев на скамеечку в тени грушевых деревьев, пролистала свой блокнот и задумчиво поскребла в затылке.

– Любопытное дельце вырисовывается… – поделилась она раздумьями с Лэйгином, который, впрочем, чести такой почему-то не оценил. Щека у археолога дергалась, глаза бегали, и вообще стоял он как-то напряженно, скособочившись и перетаптываясь с ноги на ногу. «С чаем перестарался!» – догадалась Лив и посоветовала:

– Подите обратно к госпоже Нихэль и попроситесь справить нужду в ее уборной. Что вы как ребенок, право! Идите-идите, нечего по кустам взглядом шарить. Хотите, чтоб я вас оштрафовала за нарушение общественного порядка, что ли?

Лэйгин ответил злобным взглядом, но совету внял и обернулся удивительно быстро. Скайра не успела страничку в блокноте переложить, а он уж тут как тут.

– Итак… – продолжила она. – Вот что у нас с вами получается, милейший наш господин Лэйгин… А ведь в смерти господина Фирска вы и впрямь виновны, но, скорее всего, не прямо, а о-по-сре-до-ван-но. Потому как я практически точно выяснила, что подтолкнул беднягу Джая к самоубийству именно ночной шум, в особенности же – скрип садовой калитки.

– Но я-то тут причем?! – взвыл мурранец. – Я же спал!

– Вы спали, а весь поселок – нет, – пожала плечами эмиссарша. – Вы мне все население своим приездом взбудоражили! Вот они и сбежались на вашу персону поглазеть, да по очереди, один за другим – и так всю ночь! Какие нервы выдержат? И несчастный Фирск сорвался, не вынес. Перед Фестивалем все и так, как на иголках, а тут еще и вы! А Джай был человек деликатный, тонкой душевной организации. Другой бы вышел да гаркнул на соседей, а он… – Лив, расчувствовавшись, даже всхлипнула и потерла ладонью сухие глаза. – Всё в себе держал, терпел… Вот и не вытерпел!

И уставилась на него достаточно мрачно, чтобы заезжий проходимец прочитал в ее взгляде недосказанное: «От вас, чужаков, всё зло и все беды. Понаехали тут!»

Лэйгину, впрочем, эти гримасы были до Великой Мельницы. Он только плечами дернул, словно отряхиваясь от невидимой паутины, и буркнул:

– И что теперь?

– Теперь… – вздохнула Лив, закрывая блокнот и в нагрудный карман жакета его засовывая. – Теперь передо мной дилемма возникла. Доведение до самоубийства – преступление серьезное, однако же весь остров не осудишь. Опять же, злого умысла в действиях подданных не было, одно лишь простодушное любопытство. Ограничимся штрафом. Вешать тут, право, не за что! Да и веревок на всех не хватит… – она издала еще один вздох, полный искреннего сожаления, и поднялась, отряхивая юбку.

– Штраф? – подозрительно переспросил Лэйгин. – Опять штраф?

Скайра приготовилась было ответить резким: «А ты что ждал, проходимец, когда к нам собирался? Обчистить чужака – дело не только полезное, но и по всем законам, писаным и неписаным, исключительно благое!» Но вызверившийся побитым псом мурранец показался ей вдруг таким жалким, что неприязнь дамы Тенар хмыкнула и спряталась до поры. Лэйгину предстоит сделать еще много неожиданных открытий на острове, а в конце – в конце его ждет лабиринт, и только морским и подземнымведомо, выйдет ли он из подземелий… Лив сморщила нос, досадуя сама на себя за нежданное мягкосердечие и внезапно предложила:

– Пойдемте-ка ко мне. Гроза скоро, – она быстро глянула на темно-лиловый фронт, затянувший уже полнеба. – Дамы Тэранс, конечно, сдадут вам комнату, однако отсюда до моей башни ближе. Пересидите ненастье, а заодно и архивы полистаете… А я вас чаем напою. Ну? Если угодно, то догоняйте.

Ей пришлось проглотить недосказанное, то, что так и рвалось с губ: «Может, я все-таки сумею отговорить тебя, полудурок, или хотя бы напугать!» Но сказать это вслух – значит нарушить правила древней игры, за соблюдением которых следят совсем даже не люди. Да и ради кого, собственно?

Лив свистнула своему псу и пошла прочь, не оглядываясь. Судя по скрипу гравия, археолог раздумывал недолго и поспешил следом чуть ли не вприпрыжку.

Хил Рэджис, Исил Хамнет и Кат Нихэль

Гроза подбиралась к Эспиту медленно, по шажочку, как кот, слишком разжиревший для охоты. С трудом подтягивая рокочущее дальними раскатами и посверкивающее молниями брюхо, непогода потихоньку окружала остров, словно собралась взять его измором и отрезала теперь пути к отступлению. Ни дуновения ветра, ни шороха. Мертвый штиль и тяжелое послеполуденное марево. Затишье перед бурей – дело знакомое. Лишь бы распогодилось через два дня, на первый день Фестиваля, хотя развешивать украшения на домах и деревьях под жгучими плетьми ливня тоже как-то не слишком полезно для здоровья.

Но в коттедж к доктору Хамнету визитеры нагрянули вовсе не за микстурами и порошками, хотя настойки, которыми эспитский лекарь потчевал гостей, безусловно, можно было использовать и в медицине, но – исключительно в народной.

– Помилуйте нас, морские! – воскликнула Кат Нихэль, едва переступив порог. – Исил, ты видал? Как бы не смыло нас всех в море!

– Видал, видал… – доктор, хлопоча у стола, даже ухом не повел. – Принесла?

– А как же! – ветеринарша вынула из корзинки нечто, аккуратно завернутое в оберточную бумагу, и гордо продемонстрировала сверток. – Как свеженькие!

– Располагайся. Тебе полынной?

– Рябиновую тоже не убирай, – попросила госпожа Нихэль, изучая наметанным глазом многообещающие приготовления доктора. – Еще кого-то ждем?

Исил кивнул, ставя на стол третью рюмку и два пузатых графинчика: один с зеленой жидкостью, второй – с янтарной.

– Хил зайдет. Помянем старину Эвита.

– Ну да, ну да… – ветеринарша водрузила свою корзину на табурет: – Вскрывай. Это на закуску.

Хил Рэджис вошел вместе с первым порывом ветра, вкрадчиво пробующим Эспит на зубок.

– О-о… – одобрительно прогудел он, потирая руки. Натюрморт на столе радовал глаз и дразнил обоняние. С мастерством госпожи Нихэль по части домашних солений мог поспорить только талант доктора в самогоноварении.

– А я тоже с гостинцами, – похвастался ветеран, извлекая из-под куртки бумажный кулек, источающий аромат копченой рыбы. – Сардинка! Под полынную только так пойдет. А это, – он ткнул пальцем в загадочный сверток, – чего такое?

– Не лапай! – рыкнула Кат. – Это сюрприз. Маленький подарочек к Летнему Фестивалю для нашей дорогой Лив, хе-хе…

– К столу, к столу! – прервал ее Исил. – К закату дело, надо успеть проводить Эвита, как положено. Ну-ка… Хил, куда ты тянешься? Руки вымыл?

– Экий ты все-таки зануда, Палач, – проворчал Рэджис, покорно топая к умывальнику. – И ничегошеньки в тебе не меняется, всё та же въедливость педантичная, чтоб ее…

– Кто бы говорил! – пока Хил гремел, журчал и с ворчанием искал полотенце, доктор успел разлить напитки по рюмкам. – Вот в следующий раз, когда я буду тебе зуб сверлить, дружище, специально рук перед тем не вымою. Поглядим, как ты тогда запоешь. Ну? Сели!

– Доброго ветра, Эвит, – вздохнула ветеринарша и, одним махом опрокинув в себя содержимое рюмки, крякнула и привычно занюхала рукавом.

– И скорого возвращения тебе, старый хрыч! – поддержал соседку Хил, совершая возлияние не менее лихо.

– И удачного перерождения, – доктор делом доказал, что медицинская сноровка по части поглощения горючих жидкостей армейской не уступает. – Только на сей раз чтоб без селедки!

– Эвит! Эвит! Эвит! – негромко проговорили они затем все вместе, плеснув наливки в камин. Глотнув спиртного, огонь взвился, и сразу же, словно в ответ, взвыл ветер в трубе. Первые тяжелые капли ливня ударили по черепице, забарабанили в стекла.

– Ну, вот и началось… – невнятно пробурчал Хил, хрустя соленым огурчиком.

– Только-только веночки развесила, – госпожа Нихэль издала еще один душераздирающий вздох и потянулась за графинчиком. – Унесет ведь теперь!

– Веночки, – покончив с огурцом, ветеран нацелился вилкой на нежные ломтики копченого окорока, от щедрот доктора Хамнета выставленные на эту импровизированную тризну. Мясо на Эспите было дорого, а потому практически у каждого островитянина в сарайчике рядом с домом хрюкал, блеял и кудахтал его неприкосновенный запас. Но поминки – дело святое и повод открыть закрома.

– К морским и подземным отправятся твои веночки, Кат, – насладившись деликатесом, изрек Рэджис. – Тоже ведь жертва.

– Кстати, – вставил доктор прежде, чем ветеринарша и отставник успели сцепиться, – о жертвах. Лив к вам мурранца приводила?

– Ха! А как же! Водит по всему острову, как племенного барана перед торгом! – фыркнула Кат. – Разве что рога ему не вызолотила! Можно подумать, что это ее личная заслуга, то, что у нас есть теперь, кого показать морским и подземным! А кто его, спрашивается, добыл, а? Она, что ли?

– Ты ревность-то свою бабью уйми, сестрица Охотница, – ухмыльнулся Хил. – Прям аж скулы сводит от твоего визга. Лив, помнится, всегда была против нашей затеи. Не сорвет она нам все дело, как думаете?

– Не сорвет, – подумав, ответил доктор за себя и за возмущенно пыхтящую ветеринаршу заодно. – Лив знает свое место. Она – Стражница, и решение общины оспаривать не станет. Тем более что Лорд тоже не возражает. Хоть и не одобряет.

– Еще бы он одобрял! – снова взвилась Кат. – Тай не хочет ничего менять, его и так все устраивает. Еще бы! Сколько кругов прожито, а он всегда правитель и только век от века богаче делается. И Орва при нем. А вот Лив… Ей я удивляюсь. Лазутчик, конечно, самец видный, но должно же быть хоть какое-то разнообразие! Вот скажи, Воитель, – обратилась она к Хилу, – права я или нет?

Рэджис ответил взглядом настолько ядовитым, что хватило бы всю воду на Эспите отравить, да и в море рыба передохла бы.

– Разнообразие, говоришь? – проворчал он и залпом выпил еще рюмку полынной настойки. – Хрен ли мне с того разнообразия? В этом круге мне кровь пьют Дина и Лисэт, в прошлом – Лисэт и Дина! У них даже масть не меняется! Хоть бы разок одна уродилась рыжей, а другая – посисястее… Разнообразие… В прошлый раз ногу оторвало, в позапрошлый – руку, а… – он не договорил, с досадой махнув рукой, и, подцепив кусок ветчины побольше, принялся жевать его так яростно, что стало ясно – дальнейшие вопросы чреваты мордобоем.

– Женские склоки и дрязги, моя дорогая Кат, – доктор, которого от выпитого потянуло на морализаторство, задымил контрабандной сигарой, – способны отравить даже такое заманчивое бессмертие, как наше. Вот так-то!