Текст книги "Оборотень"

Автор книги: Людмила Сурская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Глава 21

А в это время граф Владимир, как загнанный зверь искал покоя и крыши над головой. Неведомые ночные дорожки привели его в дом Софьи. Он это понял только тогда, когда обратился, не имея больше сил выжить, к одиноко сидящей на скамейке в ночном саду девушке за помощью. Вид его был болезнен и несчастен. Голос простужен.

– Сударыня, прошу, не пугайтесь, я не сделаю вам никакого лиха, понимаете у меня безвыходное положение. – Проговорил он, долго переминаясь перед этим с ноги на ногу, и обессилено обнимая ствол берёзы.

– С чего вы взяли, что я вас боюсь. Подойдите ближе, если в моей власти оказать вам помощь вы её получите. – Пообещала невидимая собеседница.

– Что ж вы так ночью гуляете одна, подвергая себя опасности? – подсел он к ней.

– Кому я нужна такая, ко мне приблизиться-то побрезгуют, – горько вымолвила она, поднимая и обращая к нему своё лицо. Чувство, похожее на желание заплакать, пожалеть себя стеснило её грудь и звенело в голосе.

Граф еле справился с охватившим его ужасом, чтоб не отшатнуться. Он ясно почувствовал, как от внутреннего потрясения побежали холодные мурашки по спине. Пол лица девушки составляло зажившее, корявое месиво. Вот теперь он понял, где находится.

– Помилуйте княжна…

– Что напугались граф? – справившись с борьбой чувств, ровно встретила она его вопросом.

– Да нет, не очень. Поначалу было немного неприятно, но потом отпустило. Я слышал эту историю, княжна Софья. Вам, сударыня, больше след бояться меня. Моё уродство внутри и с лица его не разглядеть, а оно намного страшнее вашего. – Придержал он рукой часто застучавшее сердце.

– Вы полагаете? – наклонила она голову не веря ни единому его слову, ведь перед ней сидел граф Ветров.

– Полагаю княжна. Перед вами злодей.

Наступило немного неловкое молчание, Она, задержав на мгновение на нём взгляд, словно раздумывая, сказать или нет, всё же произнесла:

– Видите ли, граф, моя жизнь утекает между пальцев в этом парке. Здесь похоронены мои мечты. Я не бываю в свете, далека от сплетен. Что с вами произошло? «Надо же, превратности судьбы, известный красавчик, любимец женщин, граф Владимир, который никогда не смотрел в мою сторону, просит у меня убогой помощи».

Он, глядя мимо неё, на запутавшуюся в ветвях луну, подумал: «Невозможно представить, сколько этот ребёнок настрадался. Какой коктейль из боли и обид намешан в её душе. Одним мигом у неё отобрали надежду и будущее. Помню: симпатичная, жизнерадостная у неё была мордашка, но мне не было дела до неё».

– Есть хочу, спать хочу. Опять же морозит что-то, должно быть простыл. Неделю где придётся таскаюсь, без средств, крыши над головой и еды. Жизнь хуже собачьей. Помогите, если можете, Софи. Надо подумать, что делать дальше мне со своей нескладной судьбой, а сил нет. Возможно, сама судьба меня привела к вам, смилуйтесь. Во всей Москве нет человека, желающего мне сейчас помочь.

Она, придерживая на изуродованной половине лица шарф, внимательно посмотрела на него. «Молодой мужчина, что сводил с ума всю женскую половину Москвы своей красотой, безрассудством и удалью. Занимающийся только развлечениями, охотой, дуэлями и использующих женщин лишь для забавы и интересующийся в них лишь с одной серьёзной половиной, естественно, не бескорыстной – приданным. Только кто из нашего полка об этом когда думает. А вот сейчас бы я купила его, да ведь разве кто позарится, даже за бешеные деньги, на такое пугало».

– Я войду в дом и открою вон то крайнее окно. – Пообещала она. – Встаньте там.

Владимир ждал. У него не было выхода, надобно было не иметь совсем не капли ума, чтоб отказаться от предложенной ей помощи. Оттолкнуть протянутую руку, да ни за что, лишь бы она не передумала. «Мерзкая, дождливая, холодная осень». – Передёрнул он плечами. Граф чувствовал, как простудный озноб охватывает тело, уже понимая, что если Софья откажет ему, он пропал. Погрузясь в эти печальные размышления, Владимир почти паниковал. Но окно открылось и он, преодолевая ломоту во всех конечностях, забрался в него. Девушка повела его наверх, в свои комнаты. Он, боясь упасть, рухнув на стул, уронил горячую голову на руки.

– Граф, вы горите, – потрогав его лоб, забеспокоилась княжна. – Немедленно раздевайтесь и в постель. Я помогу.

Он, хватая её за руки, молил:

– Княжна, я могу где-то в уголке… Прошу прощения за беспокойство, поверьте, у меня нет выхода. Умоляю, не выдавать меня, случись мне быть без сознания.

– Насчёт этого не беспокойтесь. Ложитесь на мою постель.

– Княжна не надо… – взмолился он, напрочь отказываясь от такой услуги.

Но она мягко заметила:

– Извольте слушаться, сударь. Вы у меня в гостях. Лежите тихо. Я спущусь, принесу мёд, малину, травы. И поужинать вам.

Когда она вернулась, он с усилием ждал, глаза почти закрывались. Болезнь и усталость хозяйничали в теле, беря в оборот.

Она обеспечивала уход со всем старанием.

– Давайте приподнимайтесь. Ешьте. Не торопитесь. Потихоньку, я помогу.

– Что-то меня совсем развезло, – горячими сухими губами вяло прошептал он.

– Поправитесь. Пейте липовый чай с малиной и мёдом. – Подала она ему кружку. – Не волнуйтесь граф. Там в умывальной комнате стоит ночное ведро. Я принесла папенькины носки и горчицы, сейчас насыплю и одену на ваши ноги. Утром будет легче. Давайте укрою одеялом. Чтоб пропотеть. Спите граф.

Она заботилась о нём, как о ребёнке. За ним так никогда, никто не ухаживал и он совершенно размяк. Матушка умерла рано, а больше он таких ласковых рук не встречал на своём лице.

– Софи, да не прячьте вы ту сторону лица, привык я.

– Неправда к этому не возможно привыкнуть. Но…что ж с этим теперь делать. Я понимаю – среди нормальных людей мне не место. Хотела жизни себя лишить, но потом перегорело. Подумала грех то. Зиму переживу. Тёплого солнышка дождусь и со странниками бродячими уйду. Весной их много дорогами судьбы бредут. Буду жить их жизнью, богу молиться и милостыню просить.

– Ты глупость задумала. Не надо горячиться. Внешнее уродство оно заметнее, неужели моё, внутреннее. Горечь от моего увечья подходит к горлу. Кипит с такой силой, что вот-вот задушит меня.

– Полноте граф. Вам ли жаловаться. Вы благополучны и богаты. Спите, вам непременно надо отдохнуть. Поправитесь и расскажете, что с вами неприятного приключилось. А сейчас не стоит себя беспокоить.

– Нет сейчас, немедленно, меня разрывает всего эта муть.

– Хорошо, хорошо, только не нервничайте так. – Погладила она его по вздрагивающей руке. – Раз так надо вам поговорим. Я слушаю.

– Я не успешен и не богат, всё в прошлом. Мне, кажется, несчастнее меня нет на этой земле человека. Я всё, что осталось мне от родителей, спустил и промотал. Да и как могло быть иначе. Ведь меня никто никогда не учил, как надлежит жить. Нет, я не оправдываюсь. Бог с ним с состоянием, так уж вышло. Дело в душе. Что стало с моим сердцем, с душой. Я с малых лет рос сиротой. Батюшка погиб на дуэли. Матушка умерла при родах. Младшего брата усыновил одинокий затворник барон и вырастил его сам. По своим правилам в любви и заботе. А я попал к родственнику. Брату отца. Который сам не отличался не только хранителем семейных устоев, но и был при наличии трёх своих детей безответственным гулякой и мотом, не вылезающим из скандалов. Его жена, замученная своими детьми, ни обращала никакого внимания на меня и моё воспитание. Воспитывал кто придётся и как придётся. Мне всё время хотелось, чтоб кто-то приласкал меня к себе, погладил по голове, полюбил и пожалел. Этого не было. Наверное, жене дяди хватало возни со своими чадами, на меня сил уже не доставало. А обида росла и злость на весь мир, в котором я чужой никому не нужный, тоже. Я на своих покойных родителей и то был в обиде. Зачем родили и покинули сиротами на белом свете. Я даже на могилу их не ходил. Зная, что отец погиб на глупой дуэли, я выучился без промаху стрелять, так, чтоб убивать самому, оставаясь невредимым. И убивал без жалости, без сострадания. Мне противно, пусть и другим будет не лучше. Женщин не жалел, считая, что нужны и пригодны они с их куриными мозгами лишь для услады мужчины. Иначе, как могла матушка не захотеть жить без отца, произведя нас на свет и забыв об этом. Как могла умереть, оставив нас на чужих руках, а не жить дальше. Я знаю, Софи, что ты сейчас про меня думаешь, я чудовище. Чудовище и есть. Но это ещё не всё. Я ненавидел то наше родовое имение. Будь оно не ладно. Чтоб избавиться, продал его, а деньги легко проиграл. О чём думал? Придёт время, женюсь на богатой и буду жить кум королём. А пока гуляй. И гулял. С людьми, как правило, мне было скучно. Если водил дружбу, то непременно с отъявленными мерзавцами. И с вашим управляющим, тоже водку пил. На моих глазах собака ему шею и сломала, а мне руку перегрызла. Думаешь за что? Хотели княжной Татьяной Николаевной попользоваться. В хмельном угаре были. Но ведь эта мерзость в трезвых сидела, а спиртные пары её только подняли пеной наверх. Доберман здоровущий, как телёнок, ей помог. Налетел бог весть откуда. Это я тогда к дружку своему уехал охотиться со злости. Здесь моя задумка сорвалась, жениться на княгине Натали, вот и поехал весельем и охотой настрой свой поправить. Видишь ли, раскусили меня и подставу подсунули, а я попался. Злоба, ненависть, жажда мести, какие только могут сосуществовать во внутренностях человека, кипела во мне. Так вся эта гремучая смесь душила, что невмоготу, вот и убрался от греха подальше, чтоб здесь не убить кого и охотой отвлечься, а там, на собаку эту напоролись. Говорят, княжна с ней с тех пор не расстаётся, а про меня смолчала никому, не рассказала. А я приехал, оклемался и пытался убить на дуэли брата княжны Татьяны Алексея, за то, что он занял моё место подле Натали. Помешал опять тот же доберман княгини. Вот, смотрите, следы какие от зубов, – протянул он ей руку в знак правоты своим словам. – А раньше, до всего этого, пытался убить своего брата, чтоб забрать его деньги. Даже сказочку себе придумал, что он родился оборотнем и поэтому не повинен жить. Железное оправдание моему скотству, собаку легче пристрелить, чем человека. И всё его добро моё. Смотрю на днях, тот доберман при княжне, а брат мой Серж рядом. Меня аж повело. Весь в долгах, как в шелках и скотскими делами опоясан. А неделю назад, сжульничал в карты, поймали. Стрелял, двух ранил, а может и убил. Теперь я в бегах. Меня ловят. Не защищайте меня княжна, – предупредил он её порыв, – Всё точно. Есть преступления, есть виновный и, что самое главное, множество свидетелей. От чёрного нутра своего, тошно самому, да уж видно такая карма моя. Кругом сам виноват в своих бедах. Увидел тебя давеча, жаль, думаю, девицу, конечно, но может воспользоваться шансом, она ухватится за меня и наследство её моё. Тебе не страшно слушать меня, княжна? Прогнать не хочешь?

– Полноте себя истязать. Былого не вернёшь. Успокойтесь граф, – намочив платок, она положила на пылающий лоб. – Если б вы позарились на деньги моей семьи, вас только осталось бы пожалеть. Жить с таким чудищем как я, это несчастье.

– Поправлюсь, на Кавказ поеду. Умру, как полагается дворянину. Про честь я только слова произношу, саму её не имею, но хоть поминать будут так. Софи, прости.

– Бог простит, я помолюсь за вашу душу. Обиженных он, говорят, быстрее слышит. Спите, сударь, покойной вам ночи, – она придвинула стул к его изголовью и села рядом, поглаживая его, почти невесомой рукой по голове. Мысли его стали мешаться, речь путаться. В ушах зазвенел какой-то смутный шум, глаза невольно сомкнулись, и он упал в забытьё. Она читала молитвы и протирала его настоями из трав и уксуса. Вливала в раздвинутые ножом зубы капельки, что остались у неё в шкафчике после её горячки. Всю ночь он метался. И только под утро затих. Уснула и Софья, уронив обессиленную голову на подушку рядом с ним. Граф находился между жизнью и смертью несколько дней. Его то морозило, то кидало в жар. Софья молилась и лечила сама, как и чем могла, полагаясь на Бога и судьбу. Позвать лекаря не могла, обещала графу, что не выкажет его ни при каком случае. Но сильный молодой организм переборол и, она вздохнула с облегчением, когда он, перестав бредить и кидаться, раскрыл глаза. Его почерневшие веки дёрнулись и с усилием раскрылись, обнажив мутные от горячки зрачки. Пробуждение было тяжким и сопровождалось головокружением и ощущением тошноты. Постепенно поволока сползла, обнажая ясный взгляд и граф, приподнявшись на подушке, запёкшимися губами, спросил:

– Где я?

– Вы ничего не помните? – наклонилась к нему Софья, стараясь закрыть половинку лица шарфом и поддерживая его голову.

– Нет…, а впрочем, вспоминаю… Княжна Софья, – он говорил медленно и тихо, с частыми переводами духа.

– Но вот и славно. Давайте испейте немного бульончика. Не капризничайте, не торопитесь, понемногу. А теперь полежите.

Он, с трудом сдерживая стон, в изнеможении упал на подушку.

– Что со мной?

– Простуда, сударь, повлёкшая за собой горячку. Но всё обошлось, слава Богу.

– Кто про меня знает? – волновался он.

Она успокоила:

– Никто. Я ходила за вами сама. Не волнуйтесь, граф. Вам это вредно. Давайте ещё глоточек бульона. Успокойтесь, беда, думается, миновала, сударь.

Он со слезами простонал:

– Софи, надо было дать мне умереть.

Она мягко укорила его:

– Ещё успеете. Ваше лицо красиво, а человек так устроен, что сначала воспринимает его, а потом уж душу, но это с одной стороны даже хорошо. Потому как даёт нам шанс почистить и привести в порядок своё сердце и голову. Это мне уже никогда не отмыться.

Он невольно усмехнулся, скорее над собой:

– Красиво и обнадёживающе, но это не по моим силам. Я не смогу. Пороки захватывают в этом мире меня быстрее, чем я успеваю на что-то настроиться. Мне нельзя доверять и на меня нельзя полагаться.

Она, осторожно промокая ему лоб, возразила:

– Полноте, граф, ваш случай не безнадёжен. У вас всегда есть возможность начать новую жизнь в отличие от моей, лицо другое не поставишь. Но пока не будем об этом вести беседу, надо вначале поправиться. Это болезнь легко заработать, а из её цепких лап вырваться совсем не просто.

Положение его, конечно, было трудное. Совесть и душа завели тело в тяжелейший лабиринт. Девушка старалась помочь ему. Граф ел и пил из её рук, что способствовало принятию его более спокойного и здорового вида. Владимир потихоньку стал сначала садиться, а потом и вставать, бродя тенью по её комнатам. Княжне прятать его не составляло труда, потому как после её собственных страданий все домашние привыкли к её запертым дверям и уединению, а также к ночным прогулкам и молчанию. Ела она тоже в своей комнате, потому, как из изувеченного рта пища иногда выпадала, люди против своей воли обращали внимания и Софья расстраиваясь, принималась рыдать или убегала. Потихоньку смирились с тем, что и пищу принимала она тоже у себя. Поэтому граф и остался не замечен в её покоях.

– Ещё немного и вы окрепнете, – радовалась она.

Он, поймав её ладошку, горячо зашептал ей:

– Надоел, ты потерпи, я скоро уйду. Всё решено, я еду воевать. Там крепкие руки и меткие глаза нужны…

Она, осторожно погладив его руку, сказала:

– Вы мне абсолютно не в тягость. Скорее вам со мной тяжело.

– Мне-то с чего? – оторопел он.

Она взволнованно заговорила:

– Не притворяйтесь граф. Я понимаю, какая это тяжесть для человека находиться со мной в одном помещении.

Теперь граф понял и поцеловав её ручку от всего иного отмахнулся.

– Ах, вот ты о чём… Меня это не напрягает княжна. Это правда, я не притворяюсь.

Она старалась есть так, чтоб он не видел её сведённого рта, а когда не получалось очень страдала. А Владимир, даже не придавая значения этому, замечая непорядок с ней, помогал девушке, отправляя продукт в её изуродованный рот или вытирая её губы салфеткой. Софья поначалу вспыхивала и отодвинув прибор переставала есть, а потом поняла, что помощь его естественна и отношение его к ней сейчас, как к маленькому ребёнку. Между ними установились, какие-то дружественно, родственные отношения.

– Мне жаль княжна, что я не в состоянии тебя отблагодарить, мне не чего тебе предложить, – гуляя ночью в саду, вздохнул он. – Я проигрался в пух и прах. За мной гонит целый воз неприятностей. Я мерзок, жалок…

Она подняла на него блестевшие слезами глаза и прошептала:

– Эти минуты общения, что подарили граф вы мне, скрасив моё одиночество, разве не подарок и не благодарность. Я рада, что была кому-то нужна. Может случиться так, что наши дороги никогда больше не пересекутся, ведь весной я уйду в подобающую уродам жизнь, а у вас будет шанс вернуться с Кавказа уважаемым человеком и героем. Хотя возможен вариант, что я буду стоять у церкви, прося подаяние, а вы, сжалившись, положите в мою грязную, замёрзшую ладонь копеечку.

– Что ты такое говоришь, – вдруг развернувшись, прижал он её к себе, – как можно на такое себя обречь, да и зачем? Я столько натворил, мне не полагается жить, а ты безвинный ребёнок, как можешь собой не дорожить. Подумаешь лицо. Можно же обходиться и без причуд света, уехать в имение, где никто не будет заставлять тебя краснеть и мучиться. Ты будешь хозяйкой своей жизни. А знаешь что, милая девочка, – возбуждённо заговорил он. – Я, кажется, придумал, что тебе надо сделать… Только не обижайся, послушай. Женщина может родить ребёнка для себя и не быть одинока. Ребёнку всё равно, как выглядит его мать, она для него всегда самая красивая, главное лишь бы была, – вздохнул он.

– Может быть, я про это не думала. Хотя из этого вряд ли что получиться.

– Позволь, но почему?

– Кто захочет лечь в постель с таким чудовищем и это нужно будет сделать не один раз, пока не будет уверенности в том, что ребёнок существует. Это раз. А второе, – дети растут и ему, наверняка, захочется носить имя отца. Ведь граф, вы знаете, какой статус у незаконнорождённых. Бастрюкам не сладко живётся на этом свете.

Он какое-то время шёл молча, а потом, волнуясь, заговорил:

– Княжна, с моей стороны это дерзость, но если такие услуги вам понадобятся, я готов их оказать. И письмо вам оставлю с признанием ребёнка, для меня это будет, как награда, я о таком и не мечтал. Знать, что после меня останется существо с моими глазами, улыбкой. Я постараюсь сложить голову достойно, чтоб у вас и ребёнка не было к моему имени претензий.

– И вы граф сделаете это?

– Если будет на то ваша воля.

– Это заманчиво, но жестоко по отношению к вам. Я не могу воспользоваться вашей минутой слабости или жалости ко мне.

Притянув её к себе, он убрал шарф с её изуродованной половины лица и, найдя губы, поцеловал. Она, замерев, пережила это и, заплакав, уткнулась в его грудь, обтянутую плащом.

– Я обидел?

– Вовсе нет, вы подарили мне счастье познать ещё и это. В моей короткой жизни не было такого, и уже теперь никогда не будет.

Переходя все барьеры приличия и дозволенности, он вновь притянул её к себе, покрыв солёное от слёз лицо поцелуями и обласкав неподвижный рот, проник вовнутрь. Княжна, изумлённо открыв большие, давно переставшие светиться радостью глаза, охнула и замерла в его руках. Её застывший взгляд не сходил с его лица, ловя на нем всё, что происходило сейчас в нём. Она ждала, что проявится непременно чувство отталкивающей брезгливости, неприятные ощущения от прикосновения к её уродству, насилование графом себя к близости с нею, но ничего этого не происходило. Перед ней было, охваченное волнением лицо, близкого ей, решительного человека. Софья растерялась.

– Это такая жертва с вашей стороны, я не могу её принять.

Но он смущённо заявил:

– Это с твоей стороны, невероятная жертва принять в свои безвинные объятия, такую сволочь как я. Не противен и нужен, бери и пользуйся.

После недолгого раздумья она решилась, только просила:

– Только прошу, об этом никому не слова…

Первое время она опутывала голову на ночь шарфом, пряча уродство под ним, а ещё пыталась проснуться раньше его и уйти, чтоб он не видел её при рассвете. Но очень скоро граф разгадал её манёвр и принял меры. Шарф просто сбрасывал с кровати, а утром держал крепко в своих объятиях, чтоб не сбежала. Привыкнув к этой родственной по несчастью душе, он с тоской, ждал момента, когда она объявит о своей беременности и ему придётся покинуть её одну с ребёнком в этом хищном мире. Попроситься остаться он никак не мог. А она, зная, что носит под сердцем ребёнка, всё тянула и тянула время, не желая окончания сказки и его отъезда. Просыпаясь по утрам с надеждой, что именно сегодня найдёт в себе силы и объявит ему о беременности. Но он, нежно и бережно целуя, жарко прижимал к своей груди, и она вновь откладывала. Они так привыкли к своему такому положению, что перестали обращать внимание на всякие мелочи и предосторожность. А однажды даже забыли запереть дверь, и их секрет стал известен князю. Заподозрив что-то неладное, князь вошёл в комнату без предупреждения. Во-первых, дочь стала часто закрываться. Во– вторых, была весела. Он пытался смотреть вполглаза, слушать вполуха, но тщетно, а тут такой случай – открытая дверь. Завидев спящего в её постели мужчину, он меж тем не стал поднимать шума. Наоборот, ушёл в свой кабинет, посидел неподвижно, ни на что не глядя, ничего не замечая, но потом словно бы решив для себя нужное и главное, провёл по лицу рукой и поднявшись вышел. Спрятавшись и подождав ухода дочери по своим делам на кухню, зашёл в её комнаты поговорить с графом.

– Не надо оправдываться, только слушай, буду говорить я. – Сходу заявил он, не ждавшему ничего подобного гостю. – Если ты не будешь измываться над моею дочерью, я тебя не обижу. Только всё должно быть по закону. Естественно, Софьюшка не должна ничего знать о нашем разговоре. Теперь говори ты.

– Князь, я мерзкий человек, и не могу сделать Софи счастливой. Я не достоин её руки. Поймите меня правильно. Я очень уважаю вашу дочь, чтоб сделать её несчастной.

– Зачем же ты мучился, спал с ней, если ты отказываешься от состояния? – не понял такого поведения родитель.

– Прежний Владимир, князь, наверное, был бы рад, но всё изменилось. И то, что вы видели, всего лишь возможность спасти её. У неё был замысел уйти с нищими, навсегда из этой жизни. Я подумал, что если у Софи будет ребёнок, то непременно появится стимул жить. Она говорит, что у вас есть дальнее поместье, уедет, и будет там… Князь, поверьте, ничего не действует столь пагубно на мысли человеческие и душу, как одиночество. Я знаю что говорю. А вдвоём с ребёнком ей будет куда, как интереснее, она будет занята, чувствуя свою значимость и пользу.

Князь выразил не только своё неудовольствие, но и непонимание:

– И кто мешает вам граф поехать вместе с ней.

Но Вольдемар упёрся:

– Это не возможно…

– Да, почему, чёрт тебя подери! – рявкнул он.

Граф, чтоб не накалять обстановку, вынужден был объясняться:

– Вы вникнете в мои слова, князь. Она будет презирать меня, подумает, что я за деньги продался, а я не могу, чтоб она так думала про меня. Это мне важно.

– А я – то подумал, что боитесь сгинуть в деревенской глуши. Она только что повзрослела став необыкновенно милым и скромным созданием и вдруг такое несчастье. Она ничего ещё не успела, ничего… – Князь обмяк. Походив с заложенными за спину руками, вдруг спросил:– И что с вашим делом, граф?

Ветров не сразу сообразив, уточнил:

– Какое дело вы имеете ввиду?

– Ребёнок есть или его нет? – дыша в лицо жаром нетерпения, спросил он.

Граф развёл руками:

– Должно быть я так грешен, что Бог даже в этом мне отказал.

Раскрасневшаяся от подслушанного разговора Софья, войдя в комнату, хлопнула поднос с едой на стол с такой силой, что мужчины вскочили. Её знобило от того, что отец в курсе её дел и уже пытался купить для неё Владимира.

– Папа, как вы могли… – вскричала она. – Это будет для него таким наказанием. О, я даже не смею подумать об этом! Сами ужасаетесь тому, что со мной можно спать без денег и предлагаешь жениться ему на мне. Как же он будет жить с таким чудовищем. Да ему эти твои деньги поперёк горла встанут. Поднос громыхнул об пол, разлетевшийся на кусочки фарфор, усыпал всё вокруг.

– Тихо, тихо, – метнулся к ней граф, на руки которого, она сползла, потеряв сознание.

Оба заметались в поисках помощи. Послали за лекарем. Приехавший доктор, проведя с ней полчаса, отозвав обоих, поведал о возможном пополнении в их семье. О, сколько радости то известие принесло. Отблагодарив и выпроводив доктора, довольный князь попросил у обеспокоенных домашних времени.

– Дайте время мне продумать, что я могу сделать, и я вам всё расскажу. Сейчас же могу известить вас в том, что ничего страшного у Софии доктор не нашёл. Даже наоборот. Но прошу, дать мне время и подождать.

Отослав всех, он вернулся в комнату Софии и принялся за Владимира. Он не петлял, а заявил прямо:

– Граф, смысла в вашей глупости не вижу. Будет ребёнок, а вы голову сложить собрались на Кавказе. Не хотите за деньги живите так, кто вас неволит то.

Ветров поморщился.

– Князь, вас не поймут. У меня плохая репутация. Я скомпрометирую вас и Софи.

Князь, похлопав на него глазами и пососав трубку, изрёк:

– У меня одна дочь, какого дьявола мне до мнения людей. Хотите в имение, Бог с вами езжайте туда. Обвенчаетесь завтра и живите себе, как хотите. Хоть здесь, хоть там. – Встретив столь неожиданно настойчивое сопротивление графа, князь добавил. – Вот остаётся только пожалеть о прежнем Владимире, с ним бы я быстрее договорился. Тот бы не оказался таким болваном, чтоб отказаться. Может, всё же подумаете граф?

Граф был удивлён.

– Неужели ж бы вы, князь, покупали для дочери мужчину?

Князь быстрыми шагами подошёл к нему. Лицо его пылало болью и негодованием. Глаза блестели яростью.

– А как ты думал. Она моя единственная дочь. Да я б за каждый день пребывания с ней платил, что там день – час, лишь бы ей в радость было, а ты говоришь… Такая красавица была, не наглядеться, а что тот урод с ней сделал. И я сам его в дом привёл. Растил, как родного сына. Сейчас ты меня осуждаешь и в толк не возьмёшь, вот скоро отцом станешь тогда да, тогда поймёшь. Наговори ей, что все твои мысли только об ней и что ты жить без неё не можешь, а?

Владимир не мог смотреть в его лицо, слишком беспомощным оно было и поэтому смотрел мимо. Ещё не так давно он посмеялся бы над трагедией и переживаниями этих людей, а сейчас не мог и сам переживал. Эта несчастная девочка изменила его. Приложив ладонь к груди, он умолял:

– Поймите, князь, я не могу, это не в моих силах решить.

– А в чьих? – пытался поймать взгляд он. Этот отказ огорчил его.

– Софи… Мне уже и самому страшно её с дитём оставлять. И та задумка не кажется теперь такой идеальной.

– Ты жалеешь её, она тебя, канительщики. Ну-ка пойдём, спросим у неё, что она думает по этому поводу.

И не ожидая согласия, он потянул графа за рукав.

Возле Софьи сидела мать, и крутились девки. При появлении хозяина все, как по команде испарились.

– Дочка, ты пойдёшь за графа Ветрова замуж? – присел князь на стул у постели своей несчастной дочери.

Софии взяла его тяжёлую руку в свои пальчики и попросила:

– Папа, к чему человека принуждать, он и так оказал мне… нам всем услугу, у меня будет ребёнок, а у вас внук.

Отец помрачнел.

– Вот заладила, я его совершенно не принуждал.

Дочь же зная своего родителя, продолжала:

– Значит, соблазняете деньгами. Оставьте его в покое. Мне право не ловко. Получается, его поймали.

После таких слов граф, стоящий у князя за спиной, не мог дольше молчать.

– Софи, не волнуйся, тебе вредно, никто меня не ловил. И не услугу я тебе оказывал, а любил трепетную и в одночасье пылкую женщину.

– Ну вот, видишь, – обрадовался князь неожиданной поддержке и, как он считал находчивому ходу графа. Он полагал, что граф после его слов передумал и сейчас вполне готов отважиться жениться на бедной девочке.

А, тем не менее, Владимир не лгал. Ему действительно было с девушкой светло и спокойно. В это трудно поверить, но он не замечал её изуродованной половины.

Софии всхлипнула и уткнулась в подушку.

– Но это не может быть правдой?! – прошептала она. – Нет, нет! Такого не может случиться! Вы принудили его, папа…

Владимир встал на колени перед кроватью, забрал её дрожащую руку и поднёс к губам.

– Вот уж нет. Меня никто не принуждал, – убедительно возразил он. – Давай попробуем, проверим, что из этого получится, что мы, в конце-то концов, теряем…

Она подумала и кивнула:

– О Боже, я, наверное, потеряла разум, но я говорю тебе– да! Если ты искренен, то пусть так… Только… дальнее поместье, это всё на что я гожусь, ведь я не могу показаться перед людьми. Тебе будет скучно со мной. Готов ли ты к собственному заточению…

– Вот и славно, по рукам! – обрадовался князь. – Со всем остальным разберёмся на месте…

Его голос прервался от волнения и он не в силах говорить какое-то время, но чтоб справиться с этим он наклонился и поцеловал её нежно в обои уголки губ. Не обижая ни один. На лице князя выдавилось что-то подобие улыбки.

– Совет вам да любовь. Благословит ваш союз Господь. «Красивая была бы парочка!» – подумал он вздохнув.