Текст книги "Довлатов — добрый мой приятель"

Автор книги: Людмила Штерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Глава семнадцатая
Как стать писателем

Когда мы с Сережей встречались в Нью-Йорке, наши разговоры крутились вокруг литературных дел. Нам очень хотелось «вырваться» из эмигрантского круга и «ворваться» в mainstream американской литературы. Публикации в «Нью-Йоркере», самом знаменитом интеллектуальном журнале, не сделали и не могли сделать из Довлатова американского писателя. Его там печатали за яркость, необычность, экзотику, в прекрасных переводах Анн Фридман и Кэтрин О'Коннор, но это неизбежно должно было скоро кончиться, потому что его рассказы были «страшно далеки» от интересов и опыта жизни американских интеллектуалов.

В Америке очень популярны юмористические книжки, в том числе How to для идиотов. Разумеется, они не имеют ничего общего с «высокой» литературой. Но, написанные остроумно и легко, они вполне могут рассчитывать на финансовый успех.

Сережа предложил две темы: «Как уберечься от венерических болезней» и «Как быстро и безболезненно разбогатеть».

Для пробы мы решили написать по рассказу (разумеется, по-русски) и, если они понравятся нашим друзьям американцам, читающим по-русски, перевести на английский, вероятно, с помощью той же Анн Фридман. Я тогда только начинала писать по-английски сама и была недовольна результатами.

Довлатов решил писать «Как мгновенно разбогатеть от укуса собаки».

Я взялась за тему «Как стать писателем».

Я никогда не видела Сережиного рассказа. Думаю, что он так его и не написал, а идеи как разбогатеть вложил в уста одного из персонажей нашего будущего сценария. Я же, прилежная ученица, выполнила свое задание, посвятила рассказ Довлатову и даже опубликовала в эмигрантском журнале «Русская Америка». Итак.

Как стать писателем

С. Д.

Студенты на лекциях и слушатели на творческих вечерах часто спрашивают, как написать высокохудожественное произведение, будь то стихи, рассказы, пьеса или роман.

Лучший рецепт, как написать приличный стих, много лет тому назад дал моей маме, Надежде Крамовой, Николай Степанович Гумилев, у которого мама занималась в поэтическом семинаре. На мамин вопрос, можно ли научиться писать стихи, как Ахматова, Гумилев сказал: «Как Ахматова вряд ли. Но вообще писать стихи просто. Надо найти две подходящие рифмы, и пространство между ними заполнить по возможности не очень глупым содержанием».

Поскольку последнее стихотворение я сочинила в пятом классе, и оно, к сожалению, не оказалось поэтическим шедевром, мне к этому мудрому совету добавить нечего…

Другое дело – проза, тут я могу кое-чем поделиться. На самом деле нет ничего проще. Начните с главного – купите компьютер и принтер. Компьютер должен быть самым современным, самым мощным и самым дорогим. Важно, чтобы в нем было восемь гигабайтов памяти, чтобы вы могли работать над несколькими произведениями одновременно. Диск должен иметь не менее 200 гигабайтов, на случай, если, устав от творчества и чудотворства, вы захотите сыграть на компьютере в tetris.

Если вам чужды эти игры, то ваши дети и внуки навернякa их обожают.

Не стесняйтесь своего невежества. Если вы не знаете, что такое мегабайт или гигабайт – не беда. Почти никто этого не знает, но говорить о них может каждый. В конце концов, мы живем в свободной стране. Главное, проследите, чтобы у вашего соседа не оказалось этих гигабайтов больше, чем у вас.

Принтер желательно иметь цветной и лазерный. Если вы собираетесь писать также по-русски и по-китайски, желательно иметь русские шрифты и китайские иероглифы, ибо русский и китайский тексты, написанные английскими буквами, угнетают нервную систему.

Истратив два часа на знакомство с компьютером, сядьте перед голубым экраном и… полный вперед!

Но сперва несколько технических советов.

Титульный лист. На титульном листе следует указать имя автора, название произведения, а также место и время его создания. При кажущейся простоте, это – тонкая и деликатная задача.

Автор указывается в центре верхней трети страницы. Но не спешите отстукать свое имя. Если вы собираетесь узнаваемо вывести в произведении своих знакомых, придумайте псевдоним. Иначе вы можете публично схлопотать по шее, ваш невыплаченный дом может нечаянно сгореть, а на вашей новой (также невыплаченной) машине будет нацарапано гвоздем краткое, но выразительное слово. В зависимости от этнической принадлежности царапавшего это слово может состоять из трех или четырех букв.

Какой выбрать псевдоним? Допустим, на прежней родине вас звали Соломон Борухович Паркинсон. Понятно, что в проектном институте, где вы работали руководителем группы, вы фигурировали как Семен Борисович (к сожалению, все-таки Паркинсон). И хотя в Америке вы превратились в Mr Sol Park, вашим знакомым прекрасно известно, кто вы на самом деле такой. Если лень придумывать причудливый псевдоним, просто поменяйте местами имя и фамилию, и становитесь м-р Парк Сол. Человек, лишенный комплексов, может прибавить букву-другую к этой фамилии и стать Парк Солж или Парк Солжен. А уж если вы совсем бога не боитесь, прибавляйте и остальные буквы.

Натуры романтичные склонны к псевдонимам типа Женевьева де Куртуаз. Писатель, практикующий буддизм и верящий в свою прану, может войти в мировую литературу под именем Калидас Вишакхадатта. Желающие покончить с сионизмом, скорее всего, польстятся на псевдоним Тимофей Гуляев. А те, кто хочет раз и навсегда расстаться со своим русско-еврейским прошлым, может превратиться в Sir Stuart Spenser, Jr.

Название произведения печатается в центре страницы заглавными буквами. Название – важный фактор. От него во многом зависит, будет ли ваше произведение иметь коммерческий успех или закончит свои дни на уличном развале по 25 центов за штуку.

Избегайте пословиц, поговорок и глаголов в повелительном наклонении. Только провинциал мог назвать свой опус «Много шума из ничего», или «Не в свои сани не садись», или «По ком звонит колокол». Скучно звучат названия с участием дней недели или месяцев. Например: «Месяц в деревне», «Ленин в Октябре» или «Воскресенье». Исключение составляет американская песня «Мне декабрь кажется маем».

Для интеллигентного читателя с хорошим вкусом привлекательны названия, состоящие из существительного и прилагательного, особенно, если последнее описывает число, размер, цвет, географическое положение или возраст предмета. Например, «Три поросенка», «Малая Земля», «Белая береза», «Египетские ночи», «Молодая гвардия».

Самое верное – назвать произведение по имени и фамилии героев: «Евгений Онегин», «Ефим Шапиро», «Манон Леско», «Робинзон Крузо». Возьмем для примера «Ефима Шапиро». Как можно варьировать это название в зависимости от литературного жанра произведения?

Балет требует воздушно-легкого названия, например, «Ефимиана». Но если вы написали оперу, не пренебрегайте традиционным названием – «Ефим и Раиса» звучит не хуже «Руслана и Людмилы» или «Тристана и Изольды». Для фильма студии «Парамаунт» эффектно название «Прошлым летом с Ефимом». Патриотическую статью в «Правду», «Известия» или Jerusalem Post неплохо назвать «Ефимы не умирают».

Для детских книжек удачны названия «Фимкин дом» и «Дядя Фима —программист». А если это сказка и содержит элементы фольклора – нет лучшего названия, чем «Ефимушка».

Эдуарду Макашову для его сборника политических эссе я бы посоветовала название «Куда мы с копытом, туда Ефим с клешней». Сентиментальный рассказ в журнал «Работница» или «Космополитен» можно назвать «Ефимерное счастье». И, наконец, гимн либерально-демократической партии Жириновского украсит название «По Ефимам и по взгорьям».

В нижней трети страницы необходимо указать, где и когда ваше произведение создано. Элегантно выглядит такая комбинация: Львов – Сидней, Ленинград – Санкт-Петербург, Москва – Петушки.

Итак, стать писателем – просто, ума не надо. Проблема в том, как стать знаменитым писателем. К сожалению, на пути к Пику Славы нас подстерегает множество препятствий. И одно из них, хотя далеко не главное – бездарность.

Как узнать, талантливы вы или бездарны? Полагаться на ощущения чревато. В ненастный день, когда жена канючит и жалуется на безденежье и на столе – кипа неоплаченных счетов, вам кажется, что вы бездарны. Немедленно прекратите творить. Лягте на диван спиной к телевизору, закройте глаза и начинайте медитировать. Темой медитации могут быть размышления о судьбах друзей. Вспомните, что у Левинсона угнали новую машину, Левкович потерял работу, а сын Левзона балуется кокаином и водит домой кофейного цвета девчонок. Такая медитация утешает.

В другие дни, без всяких, кстати, оснований, вы убеждены, что чертовски талантливы. Ловите миг удачи! Бросайтесь к компьютеру и творите.

Но существует ли объективный критерий таланта? Да, безусловно существует. Если вы, описывая прелести возлюбленной, придумали метафору «твои глаза, как тормоза» – вы, скорее всего, гений. А, если, воспевая весну, вы написали «пускай трясет визгливым рылом» – вам лучше расстаться с поэзией, и чем скорее, тем лучше.

Метафора «твои глаза, как тормоза» принадлежит Бродскому. «Пускай трясет визгливым рылом» – А. Блоку («Ненужная весна»).

Второе препятствие – наличие других дел, или стопроцентная занятость. Часто бывает, что, решив создать художественное произведение или, на худой конец, мемуар, вы спохватываетесь, что не достроили в подвале сауну, не отполировали купленный по случаю кокосовый орех и не устроились на работу. Сделайте сперва все срочные дела, или, как говорят американцы – first things first.

Третья преграда – лень. Это наиболее тяжелое препятствие, потому что оно часто принимает неузнаваемые формы. Наиболее распространенная из них – голод. Включив компьютер, вы внезапно ощущаете непереносимый приступ голода. Научно он называется «падение сахара в крови» и может косвенно указывать на наличие диабета. Не вздумайте себя мучить. Ешьте на доброе здоровье, выкинув весы – источник отрицательных эмоций. И возьмите направление к врачу на предмет проверки всех без исключения внутренних органов. Вторая форма – сонливость. То есть буквально слипаются глаза, и веки падают, как занавес в Мариинском театре. Не перечьте природе: закройте их и спите.

Четвертая проблема – отсутствие в голове фабулы или сюжета. Иначе говоря, о чем писать? Самое верное – о себе. Писать о себе можно бесконечно, потому что писать о себе (равно как и говорить о себе) необычайно увлекательно.

А если писать о себе ну совершенно нечего? Не смущайтесь. Сядьте у окна и ждите событий. Что-нибудь да произойдет.

Отчаявшись от безденежья, молодой человек из неблагополучной семьи может на ваших глазах буквально за доллар укокошить старушку. Само по себе, событие рядовое и не заслуживает внимания. Интересно, что убийца может впоследствии раскаяться.

А то соседка из дома напротив, оставив восьмилетнего сына на мужа, может поехать в Питтсбург навестить брата, который не ладит с женой и гуляет на стороне. В самолете она влюбляется в молодого программиста, уходит от мужа и уезжает с любовником на остров Барбадос. Придумайте остросюжетный, желательно трагический конец. Например, пусть она бросится под поезд компании «Амтрак». В литературе еще не встречалось.

В умелых руках любой пустяковый семейный конфликт может послужить сюжетом. Скажем, приезжает студент из Гарварда в Сан-Франциско на каникулы, и узнает, что его отец скоропостижно умер, а мать также скоропостижно вышла замуж за дядю. Молодой человек подозревает неладное, да и приятели его науськивают: нечего чикаться, пореши их и дело с концом. Но наш герой тянет резину, ставит спектакли и ходит к психиатру…

А то еще за углом две дочери-стервы выгнали из дому старого, беспомощного отца… Слава богу, у третьей, младшей дочки, оказалось доброе сердце.

Большим успехом пользуются романы из жизни военных. Например, один лейтенант спустил свои денежки в Лас-Вегасе и влюбился в горничную отеля, бабушка которой знала тайну игры в 21. Он явился к бабке по-хорошему, просто разузнать, как отыграться, а она – возьми да и помри с испугу… Или сержант пограничных войск закрутил роман с мексиканкой. Бесстыжая занималась контрабандой наркотиков и изменяла ему с ковбоем…

Как видим, сюжеты – не проблема, они всегда под рукой. Главное, правильно выбрать тему. Наиболее животрепещущей темой является л ю б о в ь, в особенности – любовь к себе. Современная литература шагнула далеко вперед в раскрытии этой темы. Сергей Довлатов утверждал, что Шекспир сегодня не тратил бы свой талант на такой тривиальный пустяк, как «Ромео и Джульетта». Он создал бы эпическое полотно под названием «Это я, Вилечка».

Не гнушайтесь советами друзей. Ведь слава все равно достанется вам. Например, один курчавый знакомый (кстати, из негров) подсказал Гоголю тему и сюжет «Ревизора». Гоголя знает весь мир, а кто слышал о его приятеле?

Одним из существенных компонентов писательского мастерства являются – язык и стиль. В современной прозе очень популярен мат. Некоторые прозаики достигли в употреблении мата истинной виртуозности. Но, как это часто бывает, оторвались от народных масс. Повсюду слышатся жалобы, что мат современной прозы усложнен, рассчитан на интеллектуалов и не доходит до простого народа.

Соблазнительно, конечно, переключиться на английский мат. Не поддавайтесь искушению. Английский мат прочно вошел в литературу пятьдесят лет назад. Используя его, вы рискуете плестись в обозе. Мой совет – освоить мат не оправившихся от каменного века народов Верхней Вольты и Бельгийского Конго. Им вы можете украсить блеклую речь толпы одесского Привоза.

Наконец, произведение закончено. Что делать дальше? Звонить в издательства? Нести в издательства? Посылать в издательства? Не советую ни того, ни другого, ни третьего. Даже если вы и ваша семья уверены в гениальности написанного, очень трудно сказать о себе: я – талантливый, практически, гениальный неизвестный писатель. Для этого существуют литературные агенты. В их обязанности входит звонить, писать и бегать. За услуги агенту причитается 15 процентов вашего гонорара. Например: вам заплатили за рассказ 30 долларов. Вы должны 4 доллара 50 центов отдать агенту. Не огорчайтесь. Зато он, а не вы, заплатит 250 долларов за телефонные переговоры, обеды с редакторами и почтовые расходы.

Идеальным разрешением проблемы являются личные связи. Закрутите роман с дочерью или сыном редактора, а еще лучше – с самим редактором. Но и тут имеется загвоздка. Романы, как известно, не вечны, и от любви до ненависти – один шаг. Лучше на редакторе жениться, но надежнее всего – родить и вырастить редактора. Тут ему так просто не отделаться. Если вы и впрямь решили связать свою жизнь с редактором, не хватайте первого попавшегося. Проверьте родословную. Лучшим редактором является тот, у которого дядя или тетя заседают в Нобелевском комитете.

Невредно напомнить, что путь к славе в значительной степени зависит от прессы. Достаточно одной фразы маститого литературоведа: «Эта штука посильней, чем „Фауст“ Гете», – и бессмертие у вас в кармане.

Закончить перечень литературных советов мне хочется цитатой из классика. Как-то раз, кося на приусадебном участке траву, Лев Николаевич оперся на косу, вытер взмокший лоб и сказал дворнику Карташову: «Вот тебе, Тимофеич, мой добрый совет:

Если можешь не писать – не пиши».

Глава восемнадцатая
Не гений, но злодейство

Я собираюсь рассказать здесь историю, в которой Довлатов повел себя, как благородный рыцарь, вставший сразу на защиту трех человек: Горького, Маяковского и моей мамы, писательницы Надежды Крамовой.

Маме в юности очень повезло. Она дружила или была знакома со многими блистательными представителями русской литературы, в частности, с Гумилевым, Ахматовой, Горьким, Маяковским, Зощенко, Евгениeм Шварцем, Виктором Шкловским, Борисом Эйхенбаумом, Михаилом Козаковым (старшим) и другими. Мама охотно рассказывала в компаниях о тех временах и встречах, а я все уговаривала ее написать об этом, понимая, что она почти что «последняя из могикан». Мама говорила «успею» и, в конце концов, уже в 90-х годах, написала книжку «Пока нас помнят», вышедшую в издательстве «Эрмитаж». Ее рассказы – «Неизвестное об известных» – были опубликованы в «Новом русском слове», «Новом журнале», «Бостонском курьере», «Русской мысли» в Париже, в журнале «22» в Израиле и других изданиях.

Но за несколько лет до маминых публикаций в газете «Новое русское слово» появилась статья журналистки Майи Муравник под названием «Гений и злодейство». Мы познакомились с Муравник и ее тогдашним мужем Александром Глейзером в 1975 году в Вене по дороге в Америку, и мама за столом рассказала о своих встречах с Горьким и Маяковским.

И вот несколько лет спустя мамин рассказ о ее знакомстве с Маяковским Муравник изложила в своей публикации. Это было нечто перевранное, убогое, написанное совковым языком. Мама ответила довольно резкой отповедью, которая и была напечатана в том же «Новом русском слове». Называлась мамина статья «Не гений, но злодейство». Вот выдержка из нее:

В последнее время стало модным среди некоторых эмигрантских журналистов чернить и обливать грязью выдающихся русских писателей. Майя Муравник, следуя этой моде, избрала наиболее легкий путь. Не вдаваясь в критику и анализ творчества Горького и Маяковского, она «разносит» их по бытовой линии, причем в абсолютно недопустимом тоне бульварной лексики. Муравник спрашивает: «Были ли они гениями, либо злодейскими гениями, либо благородно-злодейскими гениями? Очень заковыристый вопрос».

На мой взгляд это не только не заковыристый, но и вообще не вопрос, а безвкусное и достаточно бессмысленное сочетание слов… Но спорить с этим не стоит. Спорить следует о фактах. Муравник пишет якобы со слов Зинаиды Гиппиус: «Горький жадно собирал всякие вазы и эмали у „презренных“ буржуев, умирающих с голоду… Квартира Горького имеет вид музея или лавки старьевщика…»

Мне приходилось бывать в ленинградской квартире Горького. Свидетельствую: никаких антикварных ценностей там не было. Квартира была обставлена более чем скромно – самой простой дубовой мебелью с допотопным зеркальным шкафом и продавленной оттоманкой.

Если мое свидетельство недостаточно убедительно, мне бы хотелось привести отрывок из воспоминаний о Горьком В. Ф. Ходасевича: «…Город был мертв и жуток… В нетопленных домах пахло воблой. Электричества не было. У Горького был керосин. В его столовой на Кронверкском проспекте горела большая лампа. Каждый вечер к ней собирались люди… Приходили рабочие и матросы, артисты и художники, бывшие сановники и великосветские дамы. У него просили заступничества за арестованных, через него добывали пайки, квартиру, одежду, лекарства, жиры, железнодорожные билеты, командировки, табак, писчую бумагу, молоко для новорожденных… Горький выслушивал всех и писал бесчисленные письма…»

Разделавшись мимоходом с Горьким, Майя Муравник переходит к «уничтожению» Маяковского.

Она рассказывает историю о том, как Маяковский обыграл в карты «некую» даму. Муравник отлично знает, что эта история произошла именно со мной, ибо точно сообщает (не называя моего имени) год моей эмиграции и место жительства. Почему ей кажется позволительным печатать услышанный от кого-то рассказ, украсив его пошлейшими деталями? Но это еще не все. Муравник позволяет себе приводить мою и Маяковского прямую речь, а также приводить текст письма моего отца, никогда им не писанного.

Кроме самого факта моей с Маяковским игры в карты – все остальное фантазия М. Муравник».

Прочтя статью М. Муравник и мамин ответ, Довлатов написал маме открытое письмо, появившееся в НРС. Оно жестко и справедливо описывает проблемы эмигрантской журналистики.

Уважаемая Надежда Филипповна!

Ввиду чрезвычайной, бессмысленной занятости, я сократил почти до нуля неделовую переписку, и все-таки хочу поблагодарить Вас за отповедь Майе Муравник в связи с ее бреднями о Маяковском. Все публикации такого рода основаны на хамском стремлении навязать большому человеку параметры собственной личности, востребовать от него соответствия нашим, как правило – убогим моделям, беззастенчиво взятым за образец. Маяковский, например, следуя эмигрантским критериям, должен был написать похабные частушки о Ленине, распространить их в самиздате, затем попросить политического убежища во Франции и оттуда по западному радио героически критиковать советскую власть. Майя Муравник (которую я давно и хорошо знаю с плохой стороны) никогда не поймет, что Маяковский служил не советской власти, а своему огромному пластическому дару, служил неправильно, ложно, и решился на такую для себя меру наказания, каковой не потребовал бы для него ни один из самых железных оппонентов…

Подобная же низость творится в эмигрантской прессе относительно Горького, Блока, Есенина, Клюева и Пильняка (убитых), Олеши, и даже в адрес Булгакова раздавались упреки насчет недостаточного антисоветизма.

Бич эмиграции – приниженность, неполноценность и холуйство, и Вы оказались первым человеком, отчитавшим холуев резко и без церемоний, дабы отбить у них охоту к осквернению монументов, что на языке цивилизованных народов называется вандализмом.

Еще раз – спасибо, и простите, что не могу написать более внятно, четко и коротко, полуторагодовалый ребенок Николай буквально физически сидит у меня на голове.

От души желаю Вам здоровья и благополучия.

Ваш С. Довлатов

* * *

Вот как на самом деле моя мама, писательница Надежда Крамова, описала свои встречи с Горьким и Маяковским в цикле «Неизвестное об известных».

Синее сукно

(печатается с сокращениями)

Был пронзительный ноябрьский вечер. Нева, оскорбленная неистовым ветром, помрачнела, вспучилась, вот-вот хлынет на город.

Мы шли по набережной с Виктором Шкловским, возвращаясь со студенческого вечера. Ноги промокли. Я дрожала в легкой жакетке, а до дома было далеко.

Виктор Борисович вдруг остановился и исподлобья взглянул на меня.

– Почему Вы, собственно, без пальто?

Я пожала плечами.

– Понятно, – сказал он.

Я удивилась его вопросу. Шкловский обычно не замечал окружающего. Он был замкнут, погружен в свои мысли и невосприимчив ко всему, что не имело отношения к формальному методу литературного анализа.

В этой связи я сделаю маленькое отступление. Однажды, вернувшись домой, я застала записку: «Был. Не застал. Рассчитывал на кашу. Досадно. Шкловский».

Дело в том, что в то голодное время я случайно обнаружила в недрах буфета мешок перловой крупы и подкармливала моих друзей.

– Он только что ушел, – сказала соседка.

Я кинулась вниз по лестнице: мне непременно хотелось догнать Шкловского, – я знала, что он голоден. На мою удачу возле дома стоял извозчик.

– Поезжайте по Николаевской, а когда увидите сумасшедшего, остановитесь, – сказала я. Через несколько минут извозчик придержал лошадь.

– Этот, что ли?

Извозчик угадал. Виктор Борисович шел, размахивая руками, внезапно останавливался, подмигивал, улыбался.

– Виктор! – крикнула я, – садитесь! Поехали есть кашу!

Я вспомнила об этом эпизоде, чтобы объяснить свое удивление, когда Шкловский заметил, что я дрожу от холода.

– Интересно, как вы дойдете в таком виде, – помолчав, сказал он, – надо что-то придумать.

Я промолчала, и мы зашагали дальше. У Троицкого моста он снова остановился.

– Есть предложение, – сказал он, что-то соображая. Решение бытовых вопросов давалось ему с трудом:

– Я сегодня ночую тут поблизости. Идемте со мной.

– Не беспокойтесь. Я дойду до дому.

– Не спорьте. Пустая квартира. Хозяева уехали. Позже туда придет ночевать один товарищ, поэт Л. Ключ у меня. Поэтому я даже проводить вас не могу. Пошли!

Трамваев не было. Начался дождь. Я согласилась.

Минут через десять Шкловский открыл входную дверь. Это была большая, типично петербургская квартира. Добротная мебель, зеркальные шкафы, громадный обеденный стол. В комнатах было нетоплено, но все выглядело так, будто хозяева уехали только вчера. В буфете нашелся чай, сахар и даже банка варенья. Вскоре пришел поэт Л. и принес полбуханки хлеба и кусок шпика. Я разожгла примус и вскипятила чайник. Стало уютно и даже тепло. Прихлебывая с наслаждением горячий чай, я спросила:

– Виктор, а чья это квартира?

– Только не обожгитесь, – засмеялся он, – это квартира Горького.

Я не только обожглась, но поперхнулась: горячий глоток попал не в то горло.

Полночи мы просидели за столом. Потом мужчины ушли в кабинет, а мне постелили в столовой на диване.

Утром Шкловский бродил по квартире и заглядывал в шкафы – он явно что-то искал. Наконец, из спальни раздался его голос:

– Идите сюда.

Он стоял у раскрытого книжного шкафа и рылся на полках, набитых вещами.

– Вот! Нашел! – он удовлетворенно крякнул. – Кажется, это то, что надо.

Он вытащил отрез синего сукна и протянул его мне.

– Сшейте себе пальто.

– Вы с ума сошли?! Это же… Это кража!

– Не кража, а взаимопомощь. Нельзя же всю зиму ходить без пальто.

– Не возьму! Ни за что! Какая низость!

– Не буйствуйте, – спокойно возразил Шкловский. – Я договорюсь с Алексеем Максимовичем, когда он вернется.

– Не могу… – сказала я чуть не плача. – Не могу и все.

– Ладно. Не можете – не берите, – ухмыльнулся Шкловский.

С тяжелым ощущением от неприятного разговора я попрощалась и ушла.

На следующий день Виктор Борисович пришел есть перловую кашу и протянул мне пакет.

– Что это?

– Синее сукно. Не вы взяли, а я принес. Откуда – не ваше дело.

Отрез остался у меня, и в мастерской мне сшили пальто. К этому пальто я не могла привыкнуть, как обычно привыкают к повседневной одежде, почти ее не замечая. Каждый раз, когда я надевала его, у меня екало сердце.

Прошло, наверно, месяца четыре. Однажды вечером в Студии всемирной литературы ожидалось выступление молодых поэтов. Помню, я болтала с кем-то из приятелей, когда в комнату ворвался Михаил Слонимский и крикнул:

– Горький приехал!

Я оцепенела. Потом заметалась – где Шкловский? Ринулась в одну комнату, в другую – его нигде не было. Вдруг кто-то поймал меня за рукав в коридоре. Это был Виктор Борисович.

– Господи… Господи… Что будет? – лепетала я.

– Попробую выяснить… хотя к нему сейчас не пробиться… Подождите меня здесь.

Он ушел. Я вжалась в стену. Не знаю, сколько прошло времени. Мне казалось, что неделя. Наконец, появился Шкловский с насупленным лицом.

– Идите на расправу. Он ждет вас в гостиной.

Не помню, как я шла, как дошла, как вошла. Горький стоял посреди гостиной, окруженный плотным кольцом. С ним была Мария Игнатьевна Бенкендорф. У меня ноги подгибались, будто ватные. Шкловский подталкивал меня сзади. Горький, увидев Виктора Борисовича, шагнул нам навстречу. Несколько секунд он разглядывал меня острым недружелюбным взглядом. Все замолчали. Выдержав мучительную паузу в полной тишине, Алексей Максимович громко спросил:

– Это вы стащили у меня синее сукно?

Все с любопытством уставились на меня. Я кивнула, глядя ему в глаза.

– Нехорошо, – сказал Горький, – нехорошо… Ну, вот что, подите наденьте пальто. Я посмотрю, ладно ли оно сшито. Ежели испортили мое сукно, – не прощу!

Я бросилась в раздевалку, замирая от стыда и страха. Напялив на себя злополучное пальто и провозившись с пуговицами – руки тряслись – я вернулась в гостиную.

– Подойдите ближе, – сказал Горький. он оглядел меня с ног до головы, – а теперь повернитесь… Так. Воротник, будто немного морщит… А в общем, ничего, хорошее пальто. Прощаю. Носите на здоровье… От меня подарок. – И он похлопал меня по плечу.

И тут все прыснули. Горький хохотал громче всех.

Потом я узнала, что с первых же слов Шкловского Алексей Максимович развеселился, но решил позабавиться и срежиссировал весь спектакль, прямо скажу, довольно жестокий.

Визит поэта

Шел 1920 год. Мои родители жили в эмиграции, а я, выехав вместе с ними, вернулась с полдороги в Петроград и поселилась в нашей бывшей квартире, заняв две комнаты – кабинет и мою прежнюю детскую. Остальные уже были заняты.

Училась я днем в Театральном институте, а вечером посещала Студию всемирной литературы. Занимались мы в пальто, питались ржавыми плюшками, кипятком с сахарином и розовой мороженой картошкой.

Неожиданно я получила письмо, что отец прислал с оказией две тысячи рублей, и мне надлежит приехать за ними в Москву. Это были огромные деньги, рассчитанные примерно на год жизни. В самом радужном настроении я возвращалась из Москвы в Петроград.

В те годы билетные кассы находились в здании гостиницы «Метрополь». Стоя в очереди за билетом, мы с приятельницей увидели впереди себя Маяковского.

– Подойди к кассе, – прошептала я подруге, – и выясни, в какой вагон он получит билет.

Через минуту я уже знала номер вагона.

– Дайте мне, пожалуйста, место в пятом вагоне, – попросила я кассира, – там едут мои друзья.

Так, стоя в коридоре у окна, я познакомилась с Маяковским. Он ехал в соседнем купе, а в моем находился молодой военный, почти все время куривший в тамбуре, и пожилая дама, проводившая время в другом вагоне у подруги. Таким образом, я оказалась в купе единственной хозяйкой. У меня были две булочки, плавленый сырок и печенье из овсяной муки, которое моя приятельница спекла мне в дорогу.

Немного робея, я пригласила Владимира Владимировича выпить со мной чаю, на что он благосклонно согласился. Беседа велась односторонняя. Великий поэт был молчалив и рассеян, я же от смущения тараторила без остановки, пытаясь блеснуть остроумием и эрудицией. Наконец, вернулась пожилая дама, и Маяковский поднялся. И тут я неожиданно выпалила, холодея от собственной отваги:

– Приходите ко мне завтра вечером в гости!

Владимир Владимирович как-то странно посмотрел на меня и усмехнулся:

– И приду! – почти угрожающе пробасил он. – В девять часов. Давайте адрес!

Утром, выходя из вагона, я столкнулась с Маяковским. Он милостиво кивнул мне.

И тут меня охватило муторное чувство, которое определяется выражением «как лягушку проглотила». Он, конечно, не придет. И слава богу! А вдруг?..

Дома я, ненавидя себя, шагала из угла в угол, но, на всякий случай, убрала комнату, потом вспомнила об угощении. К счастью, в буфете обнаружился изюм, случайно уцелевший с прошлых времен, и я решила сварить кашу из перловой крупы – единственной, имевшейся в доме.

В девять часов раздался звонок – на пороге стоял Маяковский.

– Не ждали? Сознайтесь.

Он прошелся по комнате, увидел лежавшую на столике свою книжку «Облако в штанах».

– Положила напоказ? – скорчил он презрительную гримасу. – Конечно, для автографа?

– Не положила, а случайно валяется, – вспыхнула я. – За такими автографами я не гоняюсь. Если авторский подарок – тогда другое дело, а на купленной книге… мне не надо.

– Ишь ты!… – сказал он, усаживаясь на диван. – Ну, что делать будем?