Текст книги "Приключения Златовласки в Венеции"

Автор книги: Людмила Леонидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

2

После отъезда французов Игорь обрадовался, как ребенок. Шутка ли сказать – взяли с десяток его работ. А поразмыслив, остыл: ведь они пообещали после отбора жюри выставить не более трех.

– Это возможность продать оставшиеся за хорошие деньги, – почувствовав его разочарование, что не все отобранные картины будут выставляться на «Документе», убеждала Симона.

– А что ты думал? – горячился по телефону Тенгиз, когда Игорь выразил сомнение по этому поводу. – После участия в «Документе» твои картины занесут в компьютерный каталог, и ты сможешь продать их где-нибудь на аукционе.

– На Сотби, – поиронизировал Игорь.

– Был бы у тебя агент – и на Сотби тоже, – заверил Тенгиз.

Закончив телефонный разговор с другом, Игорь помчался расплачиваться с домоуправшей, а потом в супермаркет, чтобы отметить это событие с друзьями. Несмотря на отвратительную вьюжную погоду и гололед, в супермаркете, как в оазисе, уже, начиная от входа с елочками, «царил прекрасный климат бизнеса». Эти слова из рекламы почему-то пришли ему в голову, когда у подсвеченных прилавков самообслуживания юная продавщица неестественным звонким голосом начинала рекламировать товар, до которого он едва успевал дотронуться.

В результате Игорь накупил кучу разноцветных упаковок с незнакомыми ему доселе продуктами. Менее юная кассирша, улыбаясь во весь рот, упаковала все в яркий пакет и выдала чек длинною в простынь. На сумму, которую ему пришлось выложить за все эти вкусности, Игорь мог бы прожить неделю. «Ну ничего, не каждый день меня французы посещают, да еще приглашают на выставку», – подумал художник. Выйдя на ледяную стужу из уютного тепла, он почувствовал, что его знобит. Забежав в аптеку, взял, по совету провизорши, растворимый аспирин «Бауера». Вернувшись домой, как обещал, позвонил Тенгизу.

– Я тут накупил кучу деликатесов: ветчина, креветки, маслинки. Тебе, как любителю вин, – рейнское полусладкое… – Услышав, как друг стонет от наслаждения, он вдруг прервал его кайф: – Только у меня предложение – перенести все на завтра.

– Почему? – страшным голосом вскричал Тенгиз. – Я ведь уже ребят предупредил.

– Мне что-то нездоровится, – признался Игорь, – познабливает, голова болит.

– Я же вчера предлагал тебе надеть мои валенки. Ты видел, как все художники там закутаны, – огорчился Тенгиз.

– Ничего, вот приму аспирин и завтра поправлюсь.

– Ну лечись. До завтра! Будь здоров! – стараясь скрыть разочарование, пожелал Тенгиз.

– Буду, – пообещал Игорь. Приняв таблетку аспирина, он закутался в плед и заснул. Проснувшись через пару часов, Игорь понял, что лекарство не помогло. Голова по-прежнему болела, все тело ломило. Засунув под мышку термометр и увидев, что ртутный столбик превысил отметку «39», он чертыхнулся про себя и подумал: «Как некстати!» И тут же вспомнил, что внизу, на втором этаже, жила старая знахарка. Она даже давала объявления в газету: «Лечу травами».

«Теперь у меня есть деньги, да и на ночь глядя врача не вызовешь, – с трудом шевелил он больными мозгами. – Можно попробовать у бабки, благо два этажа только пройти!» – С пледом на плечах Игорь поплелся по грязной обшарпанной лестнице.

– Завтра будешь, как огурец, – пообещала знахарка, зажимая в руке двадцать долларов и давая взамен какой-то пакетик. – Заваришь кипятком и будешь пить, – шепеляво учила она, – только маленькими глоточками. Сглазили тебя, сглазили, – зловеще повторяла старуха. В полутьме лестничной клетки глаза у нее светились, как у ведьмы. – Лекарство мое с тебя порчу снимет, исцеление и сны чудодейственные принесет… – Шипящий голос гулко отдавался в пустоте лестничных пролетов.

«Какая-то чушь, – отпивая горькое снадобье маленькими глоточками, как учила знахарка, сам себе удивлялся Игорь. – Чего это меня к какой-то колдунье понесло?» Но после выпитого голова сразу сделалась легкой, и его тут же сморил сон.

Снилось ему какое-то сказочное незнакомое место, напоминающее территорию средневекового замка. Перед замком – яркий зеленый газон. А на нем расположился с мольбертом он, Игорь. Было очень жарко, потому что нещадно грело солнце. Неожиданно появилась делегация французов. Впереди шла дама в белой шубе.

«Зачем ей шуба? – думал во сне Игорь. – Когда вокруг зеленеет трава и такой зной? Но в этом что-то есть. На ярко-зеленом – белоснежное пушистое пятно. Надо бы это запечатлеть в красках». Он хотел взяться за кисть, но в это время Симона подскочила к мольберту и, расставив свои длинные худенькие руки, загородила полотно.

– Не рисуй ее! – воскликнула она. – Ты никогда не сможешь это продать! Это будет некоммерческая картина!

Он собрался ей возразить, но французы вдруг исчезли, и в тот же миг появилось нечто потрясающее, воздушно-легкое, свежее и золотистое. Оно приближалось к нему, превращаясь в отчетливую фигуру рыжеволосой девушки, которую Игорь сразу же назвал Златовлаской. Он вновь попытался взяться за кисть, но девушка, дурачась и звонко смеясь, бегала вокруг, не давая ему сосредоточиться. На ней было белое воздушное платье из мелких оборочек и кружев. Глубокий вырез открывал матовые с мелкими веснушками плечи. Он поймал девушку за руку. Запах ее тела пьянил и дурманил голову. Она обвила его шею руками, и так они стояли, прижавшись друг к другу.

– Я нашла тебя, – воскликнула Златовласка.

– Это я тебя нашел, – стараясь не дышать, прошептал он в ответ.

Она, осторожно отстранясь, легко скинула с себя пену кружевного платья… Под ним не было ничего, даже трусиков.

«Почему?» – только успел во сне подумать Игорь, ведь натурщицы всегда долго и нудно снимают с себя все, что у них есть под платьем. То ли стесняются, то ли действительно на них сорок одежек, как на капусте. А она беззаботно и даже бесстыдно смотрела ему прямо в глаза. Молочноматовая кожа, вздернутые выпуклые груди, светлый с золотым отливом пушок чуть ниже пупка, круглый живот и родинка на левом бедре.

«Что со мной происходит? – пронеслась в голове мучительная мысль. – Я не могу начать писать! Я хочу ее! Я обожаю ее всю, ее смех, отливающие медью волосы, ее глаза, бездонные и глубокие, словно омут!»

– Иди ко мне, – тихо позвал он Златовласку.

Она послушно протянула ему руки. Обладать ею было так же восхитительно, как очертя голову погружаться в мир красок, цветов, линий. Он ласкал ее нежное тело, а она страстно отдавалась ему на сочной зеленой траве. Первый раз он предал свою любовь к живописи во имя… любви к женщине.

Резко открыв глаза, Игорь непонимающе огляделся по сторонам: ночной столик, остатки какой-то коричневатой жидкости в стакане. Игорь понюхал ее и вспомнил: «Старуха с нижнего этажа, снадобье, болезнь». Он повертел головой: все в порядке, не болит. Потянувшись, почувствовал, что тело не ломит, напротив – ощутил необыкновенный прилив сил и бодрости. В памяти тут же всплыл странный сон: «Сначала французы, потом Симона, а потом эта потрясающая девушка! – подумал он. – Такая реальная, как будто на самом деле я был с ней!».

Вскочив с постели, Игорь схватил краски и начал лихорадочно писать, припоминая каждую деталь, каждую черточку желанного тела.

Телефонный звонок отвлек его от мольберта.

– Ты как? – с беспокойством спросил Тенгиз.

– Что? – не понял Игорь, с головой погрузившись в работу.

– Поправился? Я вчера звонил тебе, как договаривались. Несколько раз. Решил, если сегодня не отзовешься, приеду без звонка.

Игорь посмотрел на часы. Был полдень. Значит, он работал целые сутки, не замечая ни звонков, ни времени. Да, конечно, ведь «Златовласка» почти готова. Нежась в лучах солнца и любви, она лежала нагая, раскинувшись на траве. Улыбка благоденствия и счастья озаряла ее лицо.

– Ты что молчишь? – забеспокоился Тенгиз.

– Приезжай, – позвал Игорь друга.

– Ты правда здоров? У тебя голос какой-то странный.

Игорь прокашлялся:

– Я же простыл, хриплю, наверное.

– Да, нет. Не в этом дело, – засомневался Тенгиз. – Ну ладно, сейчас приеду.

– Ай-ай! Нехорошо! – покачивая головой, Тенгиз ходил вокруг мольберта с обнаженной «Златовлаской». – Значит, ты меня обманул. Просто новую натурщицу себе завел.

– Нет, ты знаешь, когда я болел, мне приснился сон: иду я по траве, а она навстречу…

– Ага, идешь ты себе по траве…

– По ярко-зеленой, около средневекового замка…

– Ну да, ну да… замка пока не видно, зато она вся из себя, – Тенгиз сделал выразительный жест перед грудью, – появилась в твоем воображении. Поэтому ты каждую черточку так тщательно выписал. Хороша, однако! Ладно, за такую и простить можно. Признавайся, откуда она?

– Из сна, – безнадежно повторил художник, убедившись, что ему не поверили.

Тенгиз внимательно взглянул на друга.

– Ты что-то очень бледный.

– Да, меня сильно лихорадило.

– Когда же ты это успел? – кивая на полотно, удивился Тенгиз. – Тут же работы не меньше чем на месяц.

– Сам не знаю, – признался Игорь, – проснулся, а она тут. – Он постучал по голове.

– А может, тут? – Тенгиз отдернул занавеску, за которой всегда переодевались натурщицы, но, увидев обиженное лицо друга, понимающе произнес: – Наверное, отложим гудеж, ты ведь поработать еще хочешь?

Игорь благодарно кивнул.

– Но за это ты меня с ней познакомишь?

– Обязательно, – пообещал художник, а про себя добавил: – Как только ее найду.

3

Симона позвонила Игорю из Парижа примерно через месяц, предупредив, что скоро приезжает в Москву.

– У меня будет только два дня, поэтому я хочу заранее составить план встреч, – сообщила она. – Какое время для вас удобно? Думаю, что привезу для вас хорошие вести.

– С хорошими приезжайте в любое, – рассмеялся художник, – если вас не смутит беспорядок у меня в мастерской.

Все свое время он посвящал теперь работе над приснившейся мечтой. Он доводил ее до совершенства. Златовласка оживала на глазах. Глядя на нее, казалось, что она вот-вот сойдет с картины и, раскинув руки, закружит по комнате, заливаясь своим счастливым смехом. Настроение молодости, чистоты, красоты усиливалось абстрактным фоном, на котором витали то ли ангелы, то ли птицы счастья. Все это художник выразил сочетанием бело-розовые красок. А воздушное платье принцессы, падающее на нее с небес, – лазурью.

Старательно дописывая детали, Игорь услышал звонок в дверь. Недовольный, что его оторвали, поплелся открывать.

На пороге стояла радостная Симона. Ворвавшись в мастерскую, она всплеснула руками:

– Потрясающе! Великолепная натурщица! Вы гений! Это очень коммерческая картина.

Игорь даже вздрогнул, вспомнив сон. Впервые словосочетание «коммерческая картина» он услышал тогда из уст Симоны.

– У вас есть кофе? Или мы выпьем его где-нибудь в баре, – без перехода предложила она. – Надо серьезно поговорить.

– Кофе есть, – ответил Игорь, соображая, что в бар Симону он пригласить не сможет, потому что деньги от проданной картины подошли к концу: он накупил красок и заплатил вперед за мастерскую, на случай будущего безденежья.

– У меня для вас хорошая новость, – пригубив напиток из расписной кузнецовской чашки, Симона на минуту отвлеклась, внимательно рассматривая фарфор. – Это же настоящая ручная работа!

– Да, – подтвердил Игорь. – Эту роспись делала вручную одна моя знакомая. Она работает на знаменитой Кузнецовской фабрике.

– А чем она знаменита? – сразу заинтересовалась француженка.

– Это длинная история. В девятнадцатом веке русский купец Сидор Кузнецов основал фарфоровую фабрику. Там из привозной фарфоровой массы вручную изготавливают и расписывают посуду. Поэтому она уникальна.

– А где их изделия можно посмотреть?

– Туда несложно съездить. Это недалеко, под Москвой, в Дулево. На фабрике до сих пор хранится дореволюционный кузнецовский каталог. В нем более семи тысяч наименований.

Затянувшись длинной коричневой сигаретой, девушка со знанием дела повертела чашку перед глазами, прищелкивая от восторга языком.

– Кстати, та знакомая рассказывала, – продолжил Игорь, – что известный французский салон несколько лет назад заказал им роспись двадцати восьми тарелок на сюжеты Малевича.

– Да-да, я что-то слышала об этом, кажется, потом каждая тарелка продавалась в отдельности.

– У нас всем высокопоставленным особам преподносят образцы изделий с этой фабрики. Клинтону, например, во время его визита в Москву подарили кузнецовскую тарелку с видом Красной площади, а королеве Елизавете Второй – с Российским гербом.

– Так-так, значит, в будущем можно заказать роспись и с ваших картин тоже? – задумчиво спросила француженка.

Игорь удивленно посмотрел на Симону.

И она, не выдержав, выпалила:

– Жюри отобрало три ваши картины для выставки в Касселе.

Сквозь косую челку густых волос на него смотрели восторженные глаза, ждущие похвалы.

– Я не верю своим ушам. Огромное вам спасибо! – откровенно обрадовался Игорь.

– Не стоит благодарностей. Это моя работа, которую я очень люблю, – стараясь казаться безразличной, произнесла Симона. Но было видно, что она очень довольна и собой и произведенным эффектом. – Поэтому, – Симоне не терпелось высказать то, что вертелось у нее на языке, – я имею к вам сразу… два предложения.

Игорь чуть снисходительно взглянул на девушку, готовую взлететь от переполнявших ее эмоций.

– Какое же первое? – совершенно не предполагая, что за этим последует, спокойно поинтересовался он.

– Продать во Франции на аукционе Леви-Фонтэн вашу «Обнаженную» и…

– Я не собираюсь ее продавать, – резко перебил Игорь и, поняв, что поступает не слишком вежливо, тут же мягко поправился: – У меня ведь нет имени. Кто возьмет на аукцион неизвестного автора?

– Это уж не ваша забота! – высоко поднимая белые бровки, в тон ему возразила француженка. И тоже, не желая напрягать отношений, пояснила: – Видите ли, Игóр, – она твердо произносила его имя с ударением на второй слог, и оно звучало в ее устах, скорее, как Егор. – Этот аукцион в Париже относится к числу второразрядных. Поэтому туда попадают картины не очень известных художников. – Она выдержала паузу. Видя, что Игорь не желает отдавать полотно, Симона продолжила: – Хотя случается, что впоследствии молодые художники, выставлявшиеся на Леви-Фонтэн, становятся знаменитостями. – Выражение его лица изменилось и, воодушевившись, француженка нажала: – У неизвестных художников чаще покупают откровенно натуралистическую живопись, а не абстрактный импрессионизм.

– Но моя картина с элементами абстракционизма, – возразил Игорь.

– Да, в ней безусловно присутствует смешение жанров, но эклектика сейчас в ходу, – не сдавалась Симона. – У вашей «Обнаженной» такой современный облик, а фон стилизован под старину.

– Хорошо, я подумаю, – смягчился художник, глядя, как горячо отстаивает свои позиции Симона. – А вам-то какой интерес со мной возиться?

– Я тоже в некотором роде начинающая, – призналась девушка. – Сейчас работаю в комитете по организации выставки «Документа» в Касселе. Заодно рассчитываю найти своего «гения» и пристроиться агентом по продаже его произведений. В этой связи я выступаю со вторым предложением, а вернее, наоборот – оно должно быть первым. Если у вас нет агента, предлагаю вам свою руку.

Игорь с сомнением посмотрел на француженку.

– А будущим гением вы назначаете меня?

– Относительно ваших способностей мое мнение поддержали те люди, что были со мной в прошлый раз. Они понимают толк к живописи, у них нюх!

– Но у вас в Европе столько именитых художников, – удивился предложению Симоны Игорь.

– У маститых художников давно уже есть свои агенты. Мне же нужно начинать с таких, как вы, – откровенно призналась она. И, видя, что ей уже почти удалось его убедить, добавила: – Я буду работать с вами на очень маленьких процентах. Если бизнес пойдет, процент возрастет.

– А вы непременно хотите взять на аукцион именно эту картину? Может быть, я вам другие предложу, – все еще питая надежду отговорить ее от «Златовласки», уже другим тоном произнес Игорь.

– Я чувствую, что вы, как Сальвадор Дали, который был очарован своей русской женой Галиной, тоже очарованы… ее имя, если не секрет? – улыбаясь, поинтересовалась Симона. Но, увидев, что Игорь не хочет отвечать, замахала руками: – Можете не говорить, если это очень личное. Пусть она будет вашей тайной. Давайте мы назовем ее «Золотой рыбкой».

– Как у Матисса? – спросил Игорь, помня, что художник любил рисовать золотых рыбок.

– Значит, я ее забираю, – как о решенном деле твердо заявила Симона…

– Я бы хотел над ней еще немного поработать. – С сожалением посмотрев на свое любимое детище, Игорь решил потянуть время.

– На мой взгляд, она вполне закончена, – чувствуя его нежелание расставаться со своим творением, заключила француженка. – И, всматриваясь в детали, прошептала: – Как же она мне нравится!

– Я сам просто без ума от нее, – неожиданно вырвалось у художника.

– Не расстраивайтесь, я пришлю вам с картины фотографию.

«Теперь уж точно решит, что это моя любовница, – с грустью подумал Игорь. – Даже про Сальвадора Дали вспомнила. Кто еще из знаменитых рисовал любовниц? Пикассо, кажется. Но «Златовласка» – любимая из моей мечты. Однако разве в это поверят?» И в доказательство несправедливости молвы поинтересовался:

– Вы слышали, что даже мировой шедевр номер один «Джоконда», который всегда считали портретом жены флорентийского горожанина Моны Лизы Джоконды, на самом деле был портретом герцогини Изабеллы Арагонской?

– Да, это чепуха, придуманная новыми исследователями, чтобы прославиться! – беззаботно бросила Симона.

И художник понял тщетность попыток что-либо доказывать.

«Прощай, дорогая! Может, мы с тобой еще встретимся», – глядя в зеленые глаза смеющейся девушки, мысленно проговорил Игорь и снял картину с мольберта.

4

Обойти «Документу» было невозможно. Игорь прилетел во Франкфурт по приглашению жюри выставки, а потом поездом добирался до Касселя. До закрытия выставки оставалось несколько дней. Симона настояла, чтобы он явился сам, потому что его выдвинули на одну из престижных премий. Через два дня должен был состояться последний совет жюри, утверждение и церемониал вручения премий. Игорь знал, что Россию здесь представляет еще один, известный в советские времена художник.

– Очень крутой, – сообщил ему перед отъездом Тенгиз. – Ходят слухи, что за ним мафия.

– Что-то мне не верится. Какая к черту мафия, мы ведь художники, а не торговцы! – возразил он.

– Ну и наивный ты человек, Игоряша, – поучал его Тенгиз. – У него даже кличка имеется – «Седой». При советской власти он спецзаказы выполнял – малевал всяких там внучек да зятьев. Его монументальные полотна дворцы украшали. Когда нас, нищих, милиция в Измайлово разгоняла, его картины во всех художественных салонах на лучших местах висели. За большие бабки продавались. Бедные музеи коллекции старых мастеров в запасниках держали, а его – гения, понимаешь, советской живописи – выставляли! В Манеже персональные выставки организовывал.

– Да, но сейчас времена изменились.

– Времена-то изменились, а связи старые остались! Как он на «Документу» прорвался, все удивляются. Опять же, по слухам, через Союз немецких галеристов.

– Я читал, что там кто-то из бывших гэдээровцев затесался.

– А, ну вот тебе и ответ! «Седой» в свое время обожал по соцстранам ездить, портреты наших послов с чадами рисовать. Пивко попивать. Значит, там его тогда на кого-нибудь и вывели.

– Но Симона сказала, что француженка, которая в этом году возглавляет «Документу», не очень-то немцев жалует. Союз немецких галеристов расшумелся в прессе, дескать, она наносит вред делу.

– Да, я читал, что эта дама придерживается крайне радикальных взглядов. Даже из своих ни одного известного мастера не пригласила.

– Видишь, а россиян удостоила!

– Остренького, наверное, захотелось! В общем, ты меня понял, держись от «Седого» подальше. Он не потерпит, что его, такую знаменитость, с тобой в одну карету посадили.

– Я с ним ни в какую карету не собираюсь садиться.

– Я понимаю, но ты же нэискушенный. – Когда Тенгиз нервничал, он говорил с грузинским акцентом. Окончив с Игорем художественное училище, женившись, он остался в Москве. Но с москвичкой жизнь его не сложилась. Слоняясь по чужим углам, Тенгиз подрабатывал живописью. – Я бы с тобой поехал, да сейчас за дочку в частную школу платить нужно. Так ты имей в виду то, что я тебе сказал, – напутствовал Игоря он на прощание.

Тенгиз был верным другом, на пять лет старше Игоря и всегда опекал его по-братски. Игорь очень ценил их дружбу.

Чтобы осмотреть огромную площадь выставки «Документы» предполагалось месяцы, а может быть, и годы. Поэтому, попав сюда, Игорь решил остановиться на тех работах, которые его интересовали. Ему понравились уличные фотографии Нью-Йорка сороковых годов. Привлек внимание интерьер, утопленные в коробки из цветного стекла раскрытые книги, разложенные на кубах яркие апельсины.

О том, что живая полуголая девушка с раскосыми глазами, сидящая на высоком пьедестале, – тоже произведение искусства, можно было догадаться лишь по толпе людей с фотоаппаратами, плотным кольцом окружившей ее. Коротко стриженная голова с влажными черными глазами и небольшим ртом, расплывшимся в сладкой зазывной улыбке. Золотисто-смуглое тело в позе Будды. Блестящий ручеек бус, заползающих в ложбинку между нагих грудей, с темными, как изюминки, сосками. Лобок красавицы прикрывали дешевые украшения из бусинок, служащих набедренной повязкой. Талию обвивали живые рептилии – змеи, удавы. Вытягивая свои головки, они извивались в такт сладкой восточной музыке, под которую медленно крутился пьедестал с восседавшей на нем укротительницей. Висящий над ее головой плакат гласил: «Искусство как средство социальной психотерапии». Всем желающим девушка предлагала дотронуться или погладить обнаженные части своего тела, тихим голосом повторяя китайскую мудрость: «Если счастье покинуло вас, живите проще – не отталкивайте того, что приходит, не удерживайте того, что ушло, и счастье вновь вернется к вам». Люди завороженно всматривались в девушку. Некоторые отваживались дотронуться до нее. Тогда рептилии поднимали свои головки и желтыми круглыми глазками впивались в смельчаков.

Игорь пошел дальше, вспоминая сеансы массового гипноза психотерапевтов и колдунов в России. Вдруг он увидел череп в шахматную клетку и невольно содрогнулся. Работа была выставлена в мрачном переходе одного из полутемных залов.

– Это самый модный художник, – услышал он позади себя русскую речь.

Игорь обернулся. Перед ним стоял скуластый человек с яйцевидной лысой головой. Он больше походил на боксера, чем на художника или любителя живописи.

– Что, нравится? – вновь обращаясь к Игорю, спросил незнакомец.

Игорь ничего не ответил. Он, вообще, был не очень контактным человеком, к тому же мужчина ему явно не импонировал.

– Ты скоро так же будешь выглядеть, – не дождавшись реакции на свои слова, неожиданно пообещал тот.

Игорь инстинктивно посмотрел по сторонам. Парочка вдали любовалась еще одним шедевром в том же духе.

– Вам что? – враждебно спросил он.

– Сваливай отсюда и мазню свою забирай, – угрожающе прорычал бугай.

– Это еще почему? – вспомнив предупреждение Тенгиза, обозлился художник.

– Мешаешь нам! Понятно?

– Не очень, – бесстрашно глядя в ощеренный оскал, с вызовом ответил Игорь.

– Значит так: сутки на сборы, картины под мышку и – марш домой!

– И что я скажу тем, кто пригласил меня сюда? – пытаясь логикой образумить лысого, поинтересовался художник.

– Скажешь, что жена при смерти.

– У меня нет жены.

– Скажешь, что сам заболел, – не особо утруждая свою фантазию, подбросил тот еще один вариант.

– Ну я заболел, а картины мои что, тоже заболели?

– Если не понимаешь по-хорошему, то заболеешь и ты, и твои картины.

В это время к ним подошел охранник, привлеченный бурной дискуссией на чужом языке.

– Все в порядке? – поглядывая на них, спросил он.

– Все о’кей, алес гут, – противно заухмылялся лысый.

Охранник, еще раз подозрительно осмотрев обоих с ног до головы, медленно прошел в другой зал.

– Так вот, не только заболеешь, а может быть, даже и умрешь. Ферштейн? – прошипел незнакомец.

Но Игорь не сдавался.

– Тебя «Седой» подослал?

– Надоел, – заключил лысый и, стараясь не привлекать внимания, рыкнул: – Срок – до завтра.

Пока Игорь соображал, что бы ему возразить, тот исчез, причем так же неожиданно, как и появился.

Расставшись с лысым, Игорь покинул выставку и зашел в маленькую немецкую пивнушку. Начищенные до блеска деревянные полы, столы, лавки, гомон людей, звон кружек отвлекли его от неприятных размышлений. Он заказал пшеничного пива, о котором часто слышал в Москве от друзей. Это был мутновато-коричневый напиток, по вкусу чуть напоминающий квас. Плотный бармен в синем фартуке, ловко двигаясь между длинными столами, разносил зажаренные на углях, дымящиеся, покрытые корочкой колбаски. Игорь подумал, что с утра ничего не ел. «Духовной пищей сыт не будешь», – вспомнил он слова Тенгиза и, мысленно чокнувшись с ним пивом, заказал порцию немецкого лакомства.