Текст книги "Крупская"

Автор книги: Людмила Кунецкая

Соавторы: Клара Маштакова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Л. Кунецкая К. Маштакова
Крупская

ОТЕЦ И МАТЬ

Длинные гулкие коридоры кадетского корпуса кажутся бесконечными двум маленьким мальчикам, недавно приехавшим в Петербург из далекой Казанской губернии. Братья Крупские, да и сопровождающий их дядя чувствуют себя неуверенно в огромной приемной начальника Константиновского кадетского корпуса. Холодно звучат слова – сироты будут приняты на казенный счет, если успешно сдадут вступительные экзамены. Братья, имевшие хорошую домашнюю подготовку, легко выдержали испытания. И вот они остались совсем одни в незнакомом городе. К огорчению мальчиков, они были определены в разные роты.

Началась новая жизнь, потянулись годы учения. Трудно привыкать к военной муштре. Каждая рота имела свое помещение, и встречаться братьям можно было лишь в краткие минуты свободного времени. Саша и Костя Крупские быстро нашли себе друзей. Однажды на уроке фехтования в пару с Костей стал его товарищ по роте – Ярослав Домбровский. Он фехтовал очень ловко и увлеченно, но силы противников были равны. Откинув забрала, мальчики улыбнулись, пожали друг другу руки, и Ярослав спросил: «Говорят, ты тоже из Виленской губернии?» – «Нет, я родился в Казани, но в Вильно долго жил мой отец».

Так зародилась многолетняя дружба. Именно Ярослав позднее тайком принес в корпус гневные статьи Герцена, стихи Огарева и помог будущему офицеру связаться с I Интернационалом. Окончив корпус, они надолго потеряли друг друга. Но Константин Игнатьевич нисколько не удивился, узнав, что Ярослав сражается вместе с Гарибальди на далекой Сицилии. Много лет спустя Крудский узнал о героической гибели Домбровского на баррикадах Коммуны. Вторым другом Константина стал Андрей Потебня, будущий член русской секции I Интернационала. Он погиб, сражаясь на стороне восставших поляков в 1863 году.

Константиновский кадетский корпус не был исключением среди закрытых военных учебных заведений, здесь тоже жила глухая вражда между неимущими, казеннокоштными, воспитанниками и теми, за кого родители имели возможность платить и кто каждый понедельник подкатывал к подъезду корпуса на рысаках.

На переменах слышались хвастливые рассказы о домашних концертах и детских балах, об угощениях и подарках. Нестерпимо было слушать подобные рассказы кадетам, все лето проводившим в военизированных лагерях. Костя обратил внимание, что особенно остро переживает свою бедность Михаил Бейдеман. Позднее Константину Игнатьевичу казалось, что Михаил предчувствовал свою судьбу – быть заживо погребенным в страшных казематах Петропавловской крепости, куда его заключили без имени и срока.

Шли годы. Росли и мужали кадеты. Формировались их взгляды и убеждения. В корпусе, где требовалось неуклонное, строжайшее соблюдение всех церковных обрядов, посещение всех служб, хорошее знание закона божьего, царил откровенный атеизм. Кадеты ненавидели священника – отца Иннокентия, человека глупого и самонадеянного. Они протестовали против духа казенщины, царившего в корпусе. Живо интересовались политикой.

Труднее всего было доставать запрещенную литературу, никто из начальства не знал, как она проникала в корпус. Но именно здесь Константин Крупский познакомился с «Колоколом» и другими революционными изданиями.

В 1856 году, после выпуска из кадетского корпуса, Константин Игнатьевич был рекомендован в Михайловское артиллерийское училище, куда его приняли без экзаменов.

Окончив в 1857 году Михайловское училище и получив чин подпоручика, Константин Крупский был назначен в Смоленский пехотный полк, расквартированный в маленьком польском городке Кельце. Прибыл же сюда Константин Игнатьевич только в феврале 1858 года, так как тяжело заболел воспалением легких.

Кельце встретил его непролазной грязью и снегом с дождем. Полк размещался на окраине города. Крупский явился к полковнику Ченгеры с докладом. Тот встретил его приветливо – стройный молодой подпоручик понравился ему. Они поговорили об учебе, о столичных новостях. Полковник предупредил, что Кельне, конечно, не лучшее место для начала военной карьеры: положение в Польше тяжелое, зреет недовольство и среди крестьян, и среди польской интеллигенции. Да и шляхта не зевает. То, чего не договорил полковник, Константину рассказал Александр, уже два года служивший здесь же, в Польше. Брат сказал прямо: «Надвигается восстание, мне страшно. Придется стрелять в народ. А ведь они борются за элементарные человеческие права».

Умный и общительный, Крупский быстро завоевал симпатии прогрессивно настроенных офицеров и подчиненных ему солдат. Он легко заводил знакомство и среди местных жителей. Ярослав Домбровский при расставании дал ему несколько адресов польских интеллигентов, и с некоторыми из них у Константина Игнатьевича сложились дружеские отношения. Он быстро научился польскому языку, с увлечением читал Мицкевича в оригинале, заслушивался музыкой Шопена. И никто не подозревал, что поручик (этот чин он получил в мае 1859 года) связан с деятелями I Интернационала.

Маркс и Энгельс внимательно следили за развитием национально-освободительного движения в Польше. Они считали, что борьбу поляков должны поддержать русские революционеры. В Польше из числа русского офицерства была создана тайная организация. В записной книжке Огарева рукой соученика и друга Константина Игнатьевича – Андрея Потебни переписан список членов этой организации, где под номером 13 читаем: «7-я пехотная дивизия: Смоленский пехотный полк: поручик Крупский, прапорщик Полодьев, штабс-капитан Тукатевич».

Константин Игнатьевич лучше других видел, что восстание приближается. Он помогал, как мог, польским друзьям, но он был офицером русской армии и опасался, как бы ему не пришлось принять участие в подавлении восстания. Друзья посоветовали ему перевестись в центральные губернии России. Крупский подал прошение командиру полка.

«Милостивый государь, Ксаверий Осипович!

Извините за откровенную, смешную просьбу, с которой обращаюсь к Вам, как к начальнику, всегда готовому принять участие в судьбе подчиненного. С девятилетнего возраста провидение разлучило меня со всеми близкими сердцу, а вместе – с милым родным краем, оставив в душе сладкие воспоминания о счастливых годах детства, живописных местах родного гнезда!.. О всем, что так дорого для каждого!

От подобных обстоятельств жизни какая-то невыносимая тоска давит душу – весь организм мой, а желание служить на родной земле день ото дня сильнее овладевает моими чувствами, парализует все мои мысли.

Я уверен, Ксаверий Осипович, что Вы поймете грустное состояние моей души и по чувству человеческому не оставите без внимания просьбы, охотно примете на себя труд хлопотать о переводе меня в войска, стоящие в Казанской губернии (место моей родины). Быть может, перевести меня труд с Вашей стороны не малый, тем более что я не имею собственных средств на проезд такого дальнего пути, но все-таки надеюсь на исполнение просьбы моей.

С истинным почтением и совершеннейшей преданностью имею честь быть

К. Крупский

г. Кельце

ноября 12-го дня 1862-го года».

Командир полка поддержал рапорт, хотя мотивировка наивна, не содержит серьезного основания для перевода. Но командир знал настроения части офицеров в своем полку, понимал, что в случае выступления поляков они не будут слепо выполнять приказы и стрелять в восставших. Но рапорт опоздал, восстание началось.

Поручик Крупский, хотя и был вынужден участвовать в операциях, сочувственно относился к полякам, помогал бежать пленным.

Восстание было подавлено. Многие из знакомых поляков были высланы в Сибирь. Теперь начальство косо смотрело на польские знакомства офицеров. Зато их усиленно зазывали на свои балы русские помещики, жившие в губернии. Одним из самых хлебосольных был помещик Русанов. К нему привез Константина Игнатьевича товарищ, прослышав, что там будут все окрестные невесты – польские и русские.

Здесь-то Константин Игнатьевич и познакомился с Елизаветой Васильевной Тистровой, гувернанткой в семье Русанова. Полюбив друг друга с первой встречи, молодые люди вскоре поженились.

Слушая впоследствии рассказы Елизаветы Васильевны о ее детстве и юности, Константин Игнатьевич поражался сходности их судьбы. В раннем возрасте она осталась круглой сиротой. Когда ей исполнилось девять лет, вместе с сестрой Ольгой ее определили в Павловский военно-сиротский институт благородных девиц, находившийся в Петербурге, где она пробыла восемь лет. Этот институт мало отличался по своему режиму от кадетского корпуса, в котором учился Константин Игнатьевич. Лишь фехтование и строевую подготовку заменяли уроки домоводства и рукоделия. Ее дочь вспоминала впоследствии: «Очень хорошая ученица, она имела пониженный балл за поведение, но зато была любимицей класса. Стащить форшмак у классной дамы и накормить им голодных подруг, устроить бомбардировку двери Мочалки (начальницы), не моргнув, выдержать крики и выговоры классной дамы-немки, не отвечать урока, потому что другие девочки не выучили его, взять на себя вину других – на это она была первой мастерицей».

Елизавета Васильевна обладала прекрасным сильным голосом, и отдушиной в серой институтской жизни были уроки пения.

Елизавета Васильевна окончила институт в 1858 году, получила аттестат зрелости и звание домашней учительницы, однако найти работу оказалось не так-то просто, не было хорошего постоянного места, а отдельные уроки, отнимая много сил и времени, не давали прочного заработка. Поэтому, не колеблясь, Елизавета Васильевна приняла приглашение богатого виленского помещика Русанова – приехать в Польшу, в его имение, воспитывать троих детей.

Первое время все шло хорошо, ее полюбили дети, хозяева держались внешне на равной ноге с гувернанткой «из благородных». Постепенно она узнала и другую сторону жизни помещичьей семьи. Здесь, как и в тысячах других имений, пороли крепостных, измывались над ними. Через много лет, рассказывая маленькой Наде об этом периоде своей жизни, Елизавета Васильевна говорила: «Какое это было зверье – помещики».

В 1867 году в Петербурге открылась Военно-юридическая академия. Братья Крупские одними из первых подали туда заявления и были зачислены на первый курс. Константин Игнатьевич и Елизавета Васильевна первое время жили у ее родственников на Офицерской улице (ныне ул. Декабристов), недалеко от академии, которая находилась на набережной реки Мойки. 26 февраля 1869 года у них родилась дочь, которую назвали Надеждой.

ДЕТСТВО

Все годы учебы в академии Константин Игнатьевич был связан с передовыми русскими офицерами и членами народнической организации «Земля и воля». Об этом не могло не знать командование академии, возможно, поэтому начальник ее, убежденный реакционер и монархист, дал Константину Игнатьевичу по окончании курса диплом 2-го разряда, что автоматически лишало Крупского возможности быть военным юристом.

Ему предложили административную должность – начальника уезда в Гроеце (Польша). Но и здесь Константин Игнатьевич повел себя не так, как положено добропорядочному чиновнику. Он построил в Гроеце больницу для бедных, где лечили бесплатно. По его приказу огородили польское кладбище, куда раньше гоняли свиней, он запрещал всякие издевательства над евреями.

Продолжались и его связи с I Интернационалом. В 1872 году Константин Игнатьевич получил постановление конференции I Интернационала о статистической переписи сельскохозяйственных рабочих. Пользуясь служебным положением, он провел обследование в своем уезде. Эта деятельность начальника уезда не понравилась помещикам-латифундистам, так как, вскрывая систему эксплуатации наемного труда в сельском хозяйстве, задевала их интересы. В Варшаву и Петербург полетели жалобы и доносы. Константин Игнатьевич был уволен по 3-му пункту (без объяснения причин) и отдан под суд.

Дело разбирала Варшавская судебная палата. Было предъявлено 22 обвинения – 21 пункт отпал (среди обвинений было – знание польского языка, умение танцевать мазурку, отсутствие иллюминации в канцелярии в день именин императора и т. д.), но за проведение статистического обследования губернии, что было расценено как превышение власти, Константин Игнатьевич был лишен права занимать административные должности, все судебные издержки возложили на него. Он подал апелляцию в Сенат, однако Сенат не спешил разбирать дело. Начались мытарства в поисках работы у частных лиц. Для уплаты судебных издержек пришлось распродать все, что имели.

Три благополучных года в Гроеце кончились. Крупские переехали в Варшаву и поселились в квартале бедноты. «Когда мне было пять лет, мы жили в Варшаве и очень бедствовали, жили в чужих квартирах, – вспоминала Надежда Константиновна. – Я помню сценку. Какая-то черная лестница, по которой мы поднимаемся с мамой, чтобы посмотреть новую квартиру, куда мы должны были перебраться в тот же день. Но когда мать открыла дверь, оказалось, что старые жильцы еще не выехали. Это были портные; в большой комнате они сидели на столах, поджавши ноги, что-то шили, и рядом с одним из них лежали большие ножницы». Во дворах бегали детишки разных национальностей. «…Я играла во дворе с ребятами – польскими, еврейскими, татарскими. Мы очень дружно играли, нам было очень весело. Мы угощали друг друга чем могли».

Человеку, состоящему под следствием, трудно найти работу. Приходилось перебиваться случайными, временными заработками. Один из товарищей-народников познакомил Крупского с Константином Александровичем Варгуниным. Братья Варгунины, имевшие писчебумажные фабрики, были культурными людьми, отличались либеральными взглядами, но на фабрике, в Угличе, где пришлось работать Константину Игнатьевичу, делами вершил компаньон Варгуниных – англичанин Говард. И когда, представляя отчет хозяину, Крупский рассказал о злоупотреблениях компаньона, о его нетерпимом отношении к рабочим и работницам, Константин Александрович Варгунин лишь печально развел руками.

Родители не запрещали маленькой Наде играть с ребятишками рабочих, часами сортировать утиль вместе с девочками-подростками. Мать и отец старались воспитать в дочери честность, трудолюбие, понимание того, кто создает все общественные богатства. Константин Игнатьевич и Елизавета Васильевна хотели, чтобы их дочь вошла в жизнь человеком с сильным характером и обо всем имела собственное мнение, поэтому при ней они говорили о бесправии рабочих, возмущались фабричными порядками. Справедливость их слов маленькая девочка видела ежедневно на фабрике. И Надежда Константиновна писала много лет спустя: «В шесть лет я научилась ненавидеть фабрикантов».

Закончив приведение в порядок дел Варгунина на фабрике в Угличе, Константин Игнатьевич с семьей переехал в Киев. Он не имел права жить в столицах.

Встал вопрос об учебе дочери. Сначала с ней занималась Елизавета Васильевна. Для того чтобы приучить дочку к режиму дня, она еще в 1874 году написала для нее книжку, состоявшую из 12 четверостиший с картинками. Тогда же в Варшаве книжка была издана и называлась «Детский день. Подарок детям в стихах с 12 картинками». В книге, которая хотя и отличалась некоторой наивностью, много внимания уделялось трудовому воспитанию ребенка и в отличие от всех детских книг того времени ни слова не говорилось о боге.

Надя рано научилась читать и «глотала» книжку за книжкой. Уже в семь лет она читала стихи Пушкина, Некрасова, «Приключения Робинзона Крузо» Даниэля Дефо.

Первой Надиной школой была школа на Крещатике, которая показалась ей ужасно скучной из-за нелепых французских стихов и бесконечного закона божьего.

На апелляцию Константина Игнатьевича все не было ответа, начал хлопотать старший брат, к тому времени занявший пост военного прокурора Новгородской губернии. Надю надо было готовить к поступлению в гимназию. Впервые расстается Константин Игнатьевич с дочерью и женой. Они уехали в Питер, поселились в дешевой квартире в Усачевом переулке. Известный филолог Николай Петрович Тистров, двоюродный брат Елизаветы Васильевны, за три месяца подготовил Надю к экзаменам во второй класс гимназии.

Было одно обстоятельство, которое сразу сделало невыносимым пребывание Нади в казенной Екатерининской гимназии. На вопрос в формуляре «Кто платит за гимназистку?» Елизавета Васильевна была вынуждена ответить: «Мать, Е.В. Крупская», чтобы не писать об отце, который находился под следствием. Иначе Надю не приняли бы ни в одну гимназию. Сразу же на нее начали косо смотреть и классная дама, и преподаватели, и соученицы. В гимназии она чувствовала себя чужой и, хотя очень усердно учила уроки, отвечала плохо, так как думала совсем о другом.

Отца наконец вызвали в Петербург, назначалось слушание его дела. В семье говорили только о предстоящем процессе. Друзья отца старались помочь, используя любые связи. Дело слушалось 28 апреля 1880 года. В последний день защитник Крупского отказался выступить, сказавшись больным. Константин Игнатьевич вынужден был защищать себя сам. Елизавета Васильевна и Надя не были в Сенате, так как дело слушалось при закрытых дверях. Часы текли бесконечно. Наконец Константин Игнатьевич вернулся – его глаза горели, на щеках выступил яркий румянец (уже тогда он был болен чахоткой), «Победа, оправдан!»

Волнения этих дней ни для кого не прошли даром – у Константина Игнатьевича обострился процесс в легких, а Надя слегла в результате нервного расстройства. Было решено взять ее из гимназии и отправить в имение помещиц Косяковских в Псковскую губернию, где отец должен был привести в порядок дела на маленькой писчебумажной фабрике. Сначала Надю отправили одну. «Я немножко стеснялась чужих людей, но ехать на лошадях было чудесно; ехали лесом и полями; на пригорках уже цвели иммортели, пахло землей, зеленью. Первую ночь меня уложили спать на какую-то шикарную постель в барской шикарной комнате. Было душно и жарко. Я подошла к окну, распахнула его. В комнату хлынул запах сирени; заливаясь, щелкал соловей. Долго я стояла у окна. На другое утро я встала раненько и вышла в сад, спускавшийся к реке. В саду встретила я молоденькую девушку лет восемнадцати, в простеньком ситцевом платье, с низким лбом и темными вьющимися волосами. Она заговорила со мной. Это была, как оказалось, местная учительница Александра Тимофеевна, или, как ее звали, „Тимофейка“. Минут через десять я уже чувствовала себя с „Тимофейкой“ совсем просто, точно с подругой, и болтала с ней о всех своих впечатлениях».

Надя ходила в класс, где Тимофейка занималась с крестьянскими ребятишками, которые готовились к экзаменам. А вечерами учительница читала подросткам и сельской молодежи Некрасова, вела с ними беседы. Многого Надя не понимала, но ее удивило, что Александра Тимофеевна как-то сказала о помещиках, что они злые, ненужные люди, вредящие крестьянам, как всегда говорил отец.

За лето Надя окрепла и поздоровела. Отец закончил разбор дел на фабрике Косяковских, и семья вернулась в Петербург.

Трудно было Наде расставаться с Тимофейкой, обе они надеялись еще увидеться, но встреча так и не состоялась. Вскоре Александру Тимофеевну Яворскую арестовали. Во время обыска полиция нашла у нее запрещенную литературу и портрет царя, на котором было записано решение какой-то задачи.

Надя снова пошла во второй класс, но в другую гимназию, расположенную на углу Бассейной улицы и Литейного проспекта. В этой гимназии училась и ее двоюродная сестра Леля. Здесь же занималась и Маша Юрковская – в будущем артистка Художественного театра Андреева (через много лет Надежда Константиновна и Мария Федоровна удивлялись, что не познакомились еще в гимназии).

Событием, потрясшим всю Россию, было убийство народовольцами царя Александра II. Всколыхнулись все слои русского общества.

«Я живо помню вечер 1 марта 1881 года, когда народовольцы убили бомбой царя Александра II… Я всю ночь не спала, думала, что теперь, когда царя убили, все пойдет по-другому, народ получит волю.

Однако так не вышло. Все осталось по-старому, еще хуже стало. Народовольцев перехватала полиция, а убивших царя казнили. На казнь их везли мимо гимназии, где я училась».

В доме Крупских постоянно велись споры о путях развития общества, о революционной работе. Надю старались отсылать из дома, когда приходил кто-нибудь из революционеров, но изолировать ее от жизни семьи было невозможно.

В Литейной гимназии Надя проучилась тоже только год. И здесь учителя плохо относились к дочери человека, преследовавшегося правительством, хотя училась она прекрасно, и лишь один батюшка, не прощавший насмешливых взглядов и невнимания, упорно ставил ей «посредственно».

Посоветовавшись с друзьями, Константин Игнатьевич перевел дочь в частную гимназию Оболенской, где руководство и преподавание велось людьми одних с ним взглядов – типичными шестидесятниками. Об этой гимназии, давшей ей так много, Надежда Константиновна вспоминала с неизменной теплотой.

Самой колоритной фигурой среди преподавателей гимназии был ее директор Александр Яковлевич Герд. Он начал свою деятельность с заведования колонией для малолетних преступников, где завоевал всеобщую любовь и уважение. Главное в его педагогической системе – создание атмосферы взаимного доверия и уважения между учащими и учащимися. Он искоренил в гимназии подслушивания, доносы, наказания. На гимназисток никто не кричал, не старался сломить их волю. Этим гимназия Оболенской резко отличалась от других казенных и частных учебных заведений в России и за рубежом.

Александр Яковлевич преподавал естествознание, его уроки проходили живо и занимательно. В старшем классе он читал ученицам обзорные лекции по основам дарвинизма, подводя их к пониманию эволюционной теории Дарвина. Его дочь Нина была одной из близких Надиных подруг, и не раз Надежда Константиновна бывала в доме своего учителя, где собирались передовые петербургские педагоги и общественные деятели.

Герду удалось привлечь в гимназию таких выдающихся педагогов, как физик Я.И. Ковалевский, математики Е.Ф. Литвинова и А.Я. Билибин, географ А.О. Пуликовский, большой знаток русского языка и фольклора Н.Е. Смирнов.

Еще больше, чем гимназия, давало самостоятельное чтение. Подруги обменивались сборниками стихов, романами авторов, бичующих самодержавие, рассказывающих о жизни трудящихся.

Целое поколение революционеров воспитывалось на стихах поэтов «Искры» – Курочкина, Минаева, Богданова, Жулева. Надя познакомилась с ними в сборнике «Литературные вечера», который был у отца. Надя прекрасно читала стихи, подруги с восторгом слушали, как она читает «Чижика» поэта Жулева. Мелкий чиновник, задавленный нуждой, думает, как выбиться в люди. Говорят, что его начальник берет взятки. И вот чиновник несет единственную свою ценность – клетку с чижиком. Начальник вышвыривает его за дверь. Голос Нади становится умилительно-восторженным, а стройная фигурка униженно сгибается, на подвижном лице появляется выражение прибитости и отчаяния:

 
И право, уж не помню,
Как в милые края,
В любимую Коломну
С чижом вернулся я.
Поступок неуместный
Надежды все пресек
И доказал, что честный
Начальник человек.
 

Умение рассказать обо всем «в лицах» Надежда Константиновна сохранила до конца жизни.

Надя и самая близкая ее подруга Саша Григорьева переписывали целыми тетрадями стихи Огарева и Полежаева, зачитывались романами Шеллера-Михайлова. В 12 лет Надя стала читать романы Льва Толстого, Тургенева. Все прочитанное живо обсуждалось с подругами.

Поэзия оказывала на Надю особенное влияние. Оставаясь одна, она ходила по комнате и читала стихи Лермонтова, Пушкина. Под влиянием «Евгения Онегина» она решила воспитать в себе внешнее бесстрастие, что так потрясает Евгения при встрече с Татьяной на балу в Петербурге. Она стала следить за тем, чтобы чувства не отражались на ее лице; научилась владеть собой, не проявляя бурно ни возмущения, ни горя, ни радости. Все богатство ее души открывалось лишь перед теми, кого она любила, кому верила. Посторонним она казалась холодной и даже пассивной. Несколько лет спустя эта внешняя сдержанность и безмятежное спокойствие помогли ей обмануть жандармов.

Семья Крупских очень любила театр, часто бывали в опере. Билеты покупали всегда самые дешевые. Как-то, уже по окончании гимназии, Надя и Саша Григорьева пошли в Михайловский театр смотреть «Западню» по роману Эмиля Золя в исполнении французской труппы. Этот спектакль примирил Крупскую с творчеством писателя (первый рассказ, попавший ей в руки, «За ночь любви», надолго отбил у нее охоту читать его произведения). Но «Западня» давала такую яркую картину быта французских рабочих, что на этом фоне и картины разврата, которые достаточно обширно описываются у Золя, предстали в другом виде, как иллюстрация тяжелейшего положения рабочего класса при капитализме…

Саша Григорьева была дочерью революционерки-народоволки. В их доме, как и в доме Крупских, постоянно слышала Надя разговоры о революции, видела, как читали нелегальную литературу, слышала запрещенные разговоры и на нелегальных вечеринках.

У Григорьевых раньше бывали замечательный революционер-народник Желябов, либеральный народник Южаков, многие прогрессивные литераторы, в том числе один из поэтов «Искры», Щигалев.

Последние годы жизни Константин Игнатьевич тяжело болел, не служил. Жить помогали и брат, и товарищи-артиллеристы. В эти годы отец и дочь особенно сблизились и много времени проводили вместе, обсуждая прочитанные книги, события, мечтая. Он говорил с дочерью как со взрослой. Мечтал поехать с ней на Лаго-Маджоре, надеясь вылечиться там и вновь начать работать.

Константин Игнатьевич угасал на глазах. Уже давно врачи сказали Елизавете Васильевне, что положение безнадежно. Жена и дочь старались скрасить как могли последние дни умирающего.

Наступила пятница 25 февраля 1883 года. Константин Игнатьевич умирал в полном сознании. Жена, стоя на коленях у кровати, меняла компресс за компрессом. Надя неотрывно смотрела на отца полными слез глазами. «Трудно придется вам, мои милые», – были последние слова Константина Игнатьевича.

Вечером в доме собрались родные и близкие друзья покойного. Все хлопоты взял на себя тоже уже тяжело больной Александр Игнатьевич. Он выбрал место для могилы на кладбище Новодевичьего монастыря, недалеко от Московской заставы.

В эти трагические дни стало ясно, как много друзей было у Константина Игнатьевича. Кто-то собрал деньги для оплаты места на кладбище, кто-то заплатил за отпевание, кто-то принес цветы.

До Новодевичьего кладбища гроб несли многочисленные товарищи-артиллеристы, сменяя друг друга. Елизавета Васильевна и Надя стояли обнявшись у свежей могилы, они не плакали – слишком велико было их горе.