Текст книги "Мазарини"

Автор книги: Людмила Ивонина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

А сейчас оппозиция начала концентрироваться вокруг фигуры герцога де Бофора, возмущенного тем, что на него не просыпался град всевозможных почестей. Он был явно обманут ласковым обхождением королевы и ее первого министра, в котором поначалу не видел серьезного соперника. На активные действия герцога де Бофора толкала его мнимая влиятельность, но еще больше – общее и малообоснованное представление о его заслугах и доблести. Большинство приближенных королевы примкнуло к герцогу, и с тех пор двор стал разделяться на его сторонников и сторонников Анны Австрийской.

В беседах с королевой герцог де Бофор стал все чаше намекать, что ей надо бы вернуть ко двору ее старинную подругу герцогиню де Шеврез. Многие ожидали, что возвращение герцогини вследствие ее старой дружбы с Анной Австрийской склонит чашу весов окончательно либо в сторону де Бофора, либо в сторону первого министра. Имевшего беседу с королевой Ларошфуко очень поразило, что Анна отнеслась к идее возвращения подруги равнодушно и даже как-то с опаской. Французская королева уже давно целиком поддерживала действия и планы Мазарини. Любовь и жизненный опыт сделали свое дело.

– Я люблю герцогиню по-прежнему, но уже потеряла вкус к развлечениям, объединявшим нас в юные годы. Я боюсь показаться ей изменившейся и знаю по опыту, насколько госпожа де Шеврез питает страсть к интригам, способным нарушить спокойствие регентства. И полагаю, что она может быть раздражена доверием, которое я оказываю кардиналу Мазарини, – говорила Анна герцогу Ларошфуко, которому было поручено сопровождать герцогиню де Шеврез из Фландрии в Париж. Ему было также приказано научить ее уважению к особе первого министра и помочь ей понять, что многое изменилось с тех пор, как она покинула Францию.

И вот все еще красивая, но несколько увядшая, герцогиня прибывает в Париж. Она хорошо помнит отношения, в которых находилась с королевой до своей ссылки. Поэтому поначалу надеялась, что едва вернется, как получит большое влияние в правительстве. Естественно, благодаря королеве. Но по прибытии герцогини Анна Австрийская встретила ее не только довольно безразлично, но еще и с достаточным высокомерием. Де Шеврез разочаровалась во всех своих надеждах. Стало понятно, что королева более не приблизит ее к себе.

Государственные планы, вынашиваемые герцогиней, были отнюдь не малого масштаба. Она желала не более не менее сделать первым министром своего бывшего любовника и хранителя королевской печати де Шатонефа. В свое время с ним обошлись еще хуже, чем с ней. Ее сослали, а он десять лет безвыездно провел в Ангулемском замке почти как в тюрьме. Кроме того, мадам де Шеврез хотела повысить в должностях еще нескольких своих друзей.

Через некоторое время Анна несколько смягчилась по отношению к подруге, стала приглашать ее на вечерние трапезы и развлечения. А хитрый кардинал даже делал вид, что увлекся герцогиней. В результате госпожа де Шеврез стала рассматривать подолыцения Мазарини как доказательства его слабости. Она вообразила, что наступил момент просить Анну о возвращении де Шатонефа. Все оказалось гораздо сложнее.

Королева благожелательно относилась к де Шатонефу. Во-первых, он был высокородным – его мать происходила из дома де ла Шартров. Во-вторых, его здравый смысл и опыт в делах хорошо были известны: он претерпел суровое заключение, он был тверд, решителен и любил свою страну. Но это был человек прошлого – Шатонеф желал восстановить ту старинную форму правления, которая существовала до Ришелье, другими словами, стремился помешать укреплению абсолютной монархии. А королева уже многое поняла и всецело находилась под влиянием своего первого министра. Анна не отваживалась пока показать госпоже де Шеврез, что категорически отказывает ей, и вместе с тем не шла наперекор желаниям Мазарини. Со своей стороны, Джулио уже давно догадывался, чего можно ожидать от герцогини, но был терпелив. Он советовал быть также терпеливой и королеве.

Между тем сама де Шеврез первой стала терять терпение. Ни для нее, ни для ее друзей ничего не делалось, а власть кардинала возрастала день ото дня. А он тешил ее только изъявлениями своей покорности и всяческими любезностями, стараясь заставить ее поверить, что пылко в нее влюблен. Опытная герцогиня уже все понимала. Она быстренько сошлась с группой придворных под главенством герцога де Бофора, называвших себя Важными или Высокомерными. Этот тесный кружок называли так еще потому, что они свысока относились к кардиналу Мазарини и считали, что его легко свалить с поста первого министра. Сюда входили Сен-Ибар, Монтрезор, граф де Бетюн, герцог Вандом, епископ Бове, а главное – генерал-полковник швейцарской гвардии де ла Шартр, который мог послужить основным орудием по удалению первого министра со своего «незаслуженного» поста. В дружеских отношениях с ними состоял и Ларошфуко, метавшийся между обеими партиями.

Но положение дел складывалось отнюдь не в пользу Высокомерных. Во-первых, Джулио своим поведением сумел убедить эту партию, что от него легко можно отделаться. Он искусно пользовался дерзким поведением госпожи де Шеврез, чтобы исподволь убедить королеву, что герцогиня стремится ею руководить. Он часто в интимных беседах внушал Анне, что, поскольку герцогиню поддерживают Бофор и его клика, честолюбие которых общеизвестно, регентская власть в конце концов может сосредоточиться в их руках. Тогда королева окажется еще более зависимой и удаленной от дел, чем при жизни покойного короля. Первый министр также подчеркивал, какое неблагоприятное впечатление на союзников Франции в войне могут произвести перемены в государстве. Ведь ему уже доверяют, а Высокомерных и в грош не ставят.

Во-вторых, Высокомерным не повезло с поддержкой знати. Гастон Орлеанский поддерживал кардинала, который обильно снабжал его денежными средствами для оплаты непомерных карточных проигрышей. Кроме того, любимец Гастона аббат Ларивьер был очень тщеславен, а Мазарини подавал ему надежду на обретение кардинальской шляпы. Гастон, по описанию Ларошфуко, «был малодушен, робок, легкомыслен, прост в обращении и одновременно кичлив».

Известный же политик и оппозиционер принц Конде был уже очень стар, теперь им руководила одна страсть – обогащаться. Его сын герцог Энгиенский успешно делал карьеру и только что (шел 1643 год) покрыл себя величайшей славой, какую может снискать двадцатилетнему принцу победа в битве при Рокруа, где наголову была разгромлена испанская армия. Он с триумфом возвратился в Париж, где его встречали на улицах толпы восхищенного его подвигами народа. Герцог Энгиенский был предан королеве и считал, что пока ему достаточно славы и власти. Он был юн, красив, умен и пока упоен славой и успехами. Вполне была довольна жизнью и его сестра герцогиня де Лонгвиль. Она была слишком занята самолюбованием и тем неотразимым впечатлением, которое производило ее остроумие на всякого, кто ее видел, чтобы вмещать в себя вдобавок и честолюбие.

В конце концов оппозиция Высокомерных и докучливость герцогини де Шеврез, которая стала казаться королеве просто занудой, изрядно надоели Анне и кардиналу. Более того, эта группа все же представляла опасность: никто не знал, чего от них можно ожидать завтра. Надо было вывести заговорщиков на чистую воду. Вскоре для этого представился удобный случай.

Герцог де Бофор, помимо других качеств, отличался безрассудством и непомерной влюбчивостью. Как раз в это время он был пылко влюблен в госпожу де Монбазон. Джулио с помощью своих людей решил столкнуть лоб в лоб Высокомерных и «высокородных». В один прекрасный день госпожа де Монбазон из-за нездоровья никуда не выезжала. Проведать ее явилось множество знатных особ и среди них Колиньи – потомок знаменитого гугенота адмирала Колиньи, героя Религиозных войн во Франции второй половины XVI века. Колиньи являлся сторонником и другом Мазарини и как бы нечаянно обронил два надушенных пылких письма, написанных красивым женским почерком.

Ни для кого не было секретом, что госпожа де Монбазон и герцогиня де Лонгвиль соперничали в свете. Каждая считала себя более красивой и окруженной наибольшим числом поклонников. Поэтому Монбазон, около которой упали эти письма, не упустила возможности подстроить пакость герцогине де Лонгвиль. Она и герцог де Бофор стали распространять при дворе, что Колиньи потерял письма де Лонгвиль, а это доказывает их близость. Вскоре история получила огласку, и весь род Конде почувствовал себя задетым. И хотя истина была восстановлена – почерки сравнили, и госпожа де Лонгвиль в глазах света была полностью оправдана, ее соперница не принесла ей публичного извинения. По этому поводу возникли долгие препирательства, усиливавшие взаимное озлобление.

Более всех был озлоблен герцог Энгиенский, исполненный негодования по поводу нанесенного сестре оскорбления. Сестра героя не может быть запачканной. Страх перед всем кланом Конде, поддерживаемым королевой и первым министром, заставил госпожу де Монбазон пойти на попятную. В назначенный день и час она прибыла в особняк Конде, где собрались знатнейшие лица королевства, но не присутствовала сама герцогиня де Лонгвиль. Монбазон произнесла речь в оправдание своего поступка, попросив простить ее за содеянное. Анна Австрийская приказала ей некоторое время не являться ко двору.

Герцогиня де Шеврез, герцог де Бофор и их соратники сочли, что эта немилость распространяется и на них и что это – вызов их партии. Они действительно перестали появляться у королевы, решив ускорить устранение кардинала Мазарини и, если понадобится, дойти и до прямого убийства. Джулио давно через своих шпионов знал о заговоре, об этом также проговорился один из швейцарцев де ла Шартра. Одновременно Анне Австрийской была подброшена записка. В ней говорилось: «Мадам, если Вы не избавитесь от нового кардинала, Вас от него избавят». В Париже на каждом углу говорили о готовящемся заговоре. Но Мазарини не стал дожидаться его развязки.

Убедившись, какое теперь отношение в свете к Высокомерным, кардинал распространил слух, что герцог де Бофор изобличен в преступном замысле против его особы и что в различных местах столицы, где предстояло проезжать первому министру, его поджидали убийцы. Позднее, по воспоминаниям одного из участников предполагавшегося покушения Анри де Шамьона, заговорщики несколько раз были близки к осуществлению своего намерения, но так и не решились совершить убийство. Королева дала свое разрешение на арест заговорщиков.

2 сентября 1643 года глава заговорщиков Бофор был арестован и помещен в Венсеннский замок. Генерал-полковник де ла Шартр получил приказ сложить с себя должность, остальные Высокомерные отправились в ссылку. Герцогиня де Шеврез была выслана в Тур, откуда впоследствии эмигрировала в Испанию.

Так прошел первый и казавшийся Джулио поначалу самым трудным год его министерства. Его противники, заключившие «союз на час», но преследовавшие различные интересы, были на какое-то время утихомирены. В результате подавления заговора Высокомерных кардинал оказался полновластным хозяином положения, а его близость с королевой уже ни у кого при дворе не вызывала сомнений. Пока он наслаждался своим могуществом и удовольствием видеть своих врагов униженными.

Между тем Джулио знал, что полностью успокаиваться нельзя. Оппозиция была отнюдь не сломлена, а лишь на время притихла. К тому же продолжала ухудшаться год от года экономическая ситуация в королевстве из-за огромных расходов на войну. Пополнять казну необходимо было постоянно.

Он понимал, что финансовое положение очень тяжелое, и мог предполагать, что его вынужденная политика повышения налогов не вызовет радостной реакции населения, и без того подозрительно относившегося к министру-итальянцу. Стороннему наблюдателю начинало казаться, что финансовая политика регентства выглядит крайне неуверенной.

Новые налоги вводились, а после протестов парламента отменялись. Правительство Мазарини пыталось повысить сборы с ввоза в столицу продовольствия, обложить налогами то домовладельцев (которые в ответ повышали плату за жилье), то вообще всех зажиточных людей, то купцов, то ремесленников. Но повсюду оно сталкивалось с протестами и волнениями, и все новые группы населения начинали видеть в парламентариях защитников своих интересов. В Парижском парламенте звучали речи о том, что всем бедам придет конец, если обложить ненавистных всем финансистов Мазарини, которые удачно воспользовались военным временем, чтобы набить себе карманы. Конечно, они делились с первым министром и тот знал, что в большинстве своем это нечестные деньги. Но Джулио без меры любил золото и предпочитал этого не замечать. Его постоянно увеличивавшееся богатство начинало многих очень сильно раздражать. «Владычество кардинала Мазарини становилось нестерпимым; были общеизвестны его бесчестность, малодушие и уловки; он обременял провинции податями, а города – налогами и довел до отчаяния горожан Парижа…» – уныло отмечал в своих «Мемуарах» уже почти что с симпатией относившийся к особе кардинала Ларошфуко.

Да, надо признать, в первые годы своего правления Джулио Мазарини не очень ловко умел управляться с экономикой и финансами вверенного ему государства. Вскоре ему предстояло сильно поплатиться за это и выдержать бурю, которую даже в мыслях не мог представить себе покойный Ришелье. Но тогда все свое внимание и таланты первый министр Франции перенес на внешнюю политику, где проявил себя во всем блеске и достиг наилучших результатов. И подобно многим другим политикам, например Оливеру Кромвелю в Англии, его авторитет за границей был неизмеримо выше, чем у себя в стране.

Золотые рыбки в мутной воде

Дипломату следует проявлять сдержанность, казаться загадочным и быть себе на уме.

Симон Боливар

Переговоры между католическими державами и Францией проходили в здании городской ратуши в Мюнстере. В довольно большом помещении практически свободно могут разместиться до двухсот человек. Древние темные стены зала увешаны портретами тех государственных деятелей и дипломатов, которые представляли здесь свои державы, защищая или, наоборот, предавая их интересы.

Среди них – портрет кардинала Мазарини. Это художественное произведение отнюдь не являлось шедевром. Тем не менее на картине удалось отобразить самые главные и характерные черты первого министра Франции. Они сразу бросались в глаза, можно сказать, прямо «выпирали» из рамок портрета. На лице моложавого и тогда еще довольно стройного Джулио Мазарини были написаны благожелательная хитрость, бесстрашие, неуемная энергия, алчность и саркастическая усмешка. Обладатель этой в общем-то симпатичной физиономии как бы говорил присутствующим: «Я вас всех здесь заставлю склониться перед Францией, кого подачками, кого обманом, а кого и прямой угрозой». Алчность же, выраженная на лице Мазарини, была скорее не личная – государственная. Было заметно, что он стремился отхватить побольше не столько для себя, сколько для государства, которое представляет.

Действительно, в 1640-х годах первый министр Франции весь свой ум и силы направил на внешнеполитическое поприще. В литературе существует расхожее мнение, что Ришелье был прежде всего отличным военачальником, а Мазарини – дипломатом. Но не нужно противопоставлять кардиналов друг другу. И один и другой (правда, Мазарини до назначения его кардиналом) подставляли себя под мушкетные пули и пушечные ядра. Если восемнадцатилетняя власть Ришелье ознаменовалась двенадцатью годами войны, то из восемнадцати лет правления Мазарини на военные годы ушло не менее шестнадцати. Это при всем том, что по натуре Джулио был миролюбивым человеком: на всем протяжении своей дипломатической деятельности он прежде всего являлся посланником мира.

В то время ближайшей дипломатической задачей Мазарини стало заключение мира с испанскими и австрийскими Габсбургами, а также их союзниками, на наиболее благоприятных для Франции условиях. В своей внешней политике он не отклонялся от главных задач, поставленных в свое время Ришелье, и частенько повторял мысль последнего о том, что «война в Германии – не столько война религиозная, сколько, главным образом, война против чрезмерных амбиций Австрийского дома». И все же, несмотря на победы антигабсбургской коалиции, к заключению мира Мазарини побуждали в первую очередь внутриполитические обстоятельства.

Признаки разраставшегося европейского кризиса, начинавшие уже проявляться и во Франции, Джулио заметил еще до того, как стал первым министром. Выполняя дипломатические поручения Ришелье, он делал все возможное, чтобы привлечь к Франции наибольшее число союзников и умиротворить новые военные конфликты. Ведь все это могло затянуть начало мирных переговоров. К примеру, среди его писем, датированных декабрем 1642 года, можно найти следующее: «Нейтралитет Генуи задевает наши интересы и радует Мадрид. Надо привлечь эту республику на свою сторону». А 26 декабря Мазарини лично направил письмо знавшему его герцогу Пармы, который на исходе войны развязал конфликт с папой Урбаном VIII. Все содержание письма говорило о том, что кардинал от имени своего короля пытался поскорее уладить это дело миром.

Спустя пять лет противники Мазарини внутри Франции будут обвинять его в том, что он намеренно все эти годы затягивал войну. Однако только обстоятельства, напрямую не зависящие от усилий и воли кардинала, могли помешать более быстрому завершению мирных переговоров. Трудности же возникли с самого начала.

В тот период Мадрид в лице Оливареса и слышать не желал о мире. Поэтому первый министр Франции решил ускорить развязку. Он нарушил прелиминарное соглашение с императором Фердинандом, заключенное еще при Ришелье, и послал армию в северо-восточном направлении. В 1643 году французы овладели Эльзасом, действуя согласованно с военными силами Республики Соединенных провинций, и одержали ряд побед над испанцами в Южных Нидерландах. Но самой радостной и результативной по своим последствиям для французов была победа над испанской армией при Рокруа 19 мая 1643 года. До этого сражения французская и испанская стороны как бы соревновались между собой, выступая друг против друга как не в меру драчливые соперники. После военного успеха у Рокруа Франция кардинала Мазарини могла предъявлять серьезные претензии на господство в Европе.

События разворачивались следующим образом. Еще незадолго до смерти Людовика XIII командующий испанской армией Мело, давно угрожавший перейти границы Франции, форсировал реку Сомму и внезапно повернул в сторону Шампани. Там он осадил город Рокруа, «похожий на бульвар с той стороны, где Нидерланды прилегают к нему». Стратегически город был расположен очень выгодно. С одной стороны простирались почти непроходимые леса, с другой располагалось топкое болото. Его было бы сложно взять, если бы он был достаточно укреплен и снабжен продовольствием. Но ни того ни другого не было. Перед своей смертью кардиналу Ришелье некогда было думать об укреплении и усилении гарнизона небольшого затерянного в лесах города. Он был больше занят проблемой поддержки каталонского и португальского восстаний и укреплением крепостей в Артуа, полагая, что до Рокруа испанцы никак не доберутся. Оливарес нашел эту лазейку и сделал свою последнюю ставку на успех, послав к нидерландской границе хорошо вооруженную тридцатитысячную армию Мело. Когда испанцы прибыли к городу, один из земляных валов, долго не укреплявшийся, почти обрушился, а незначительный гарнизон Рокруа потерял всякую смелость при приближении врага.

Французам сейчас нельзя было проиграть ни одного сражения. Кардинал, Анна Австрийская и главнокомандующий французской армией маршал де Лопиталь подолгу совещались теплыми весенними вечерами. Но маршал, когда молодой и отчаянный герцог Энгиенский решил прийти осажденному гарнизону на помощь, воспротивился этой вылазке. Герцог не послушался и был прав. Он приказал одному из своих полководцев Гассьону пройти сквозь лес с небольшим количеством кавалеристов и проникнуть, если возможно, в город. После герцог и сам со своими людьми последовал за ним.

Гассьону удалось проникнуть в город, вступив в лишь небольшую стычку с итальянским полком Мело. Тем временем герцог с двадцатидвухтысячной армией маршировал по направлению к осажденному городу. Мело не верил, что герцог Энгиенский осмелится вступить с ним в бой (французская армия уступала испанской в количестве солдат и качестве обмундирования и снаряжения), и со дня на день ожидал подкрепления из Германии. Однако испанский полководец решил не дожидаться немцев, а самому снискать большую славу. В своей победе самонадеянный Мело не сомневался. Он покинул линию осады, оставив там незначительное количество солдат, и двинулся навстречу герцогу.

Тем временем французы заняли более удобные позиции. Гассьон почти беспрепятственно вышел из города и еще до прихода герцога обосновался со своими солдатами на самом высоком месте равнины у Рокруа, где предполагалась битва. Вскоре туда подошла и армия герцога Энгиенского. С первыми лучами рассвета 19 мая французская и испанская стороны сцепились друг с другом. Бой был упорным, но солнце било не ожидавшим такой отваги от французов испанцам прямо в глаза и мешало видеть противника. Говорят, что герцог Энгиенский проявил здесь настоящие чудеса распорядительности и отваги: баталия проходила четко, почти без всяких неожиданностей и крутых поворотов. Вся испанская пехота была изрублена в куски, а герцог взял в сражении большое количество пушек, знамен и штандартов врага.

Эта победа была одержана через пять дней после смерти короля. Маршал Лопиталь потихоньку сердился и завидовал, но молчал. Вернувшийся же с триумфом герцог Энгиенский был обласкан Мазарини и Анной Австрийской.

Победа французов у Рокруа не только означала сокрушительное поражение испанской армии, но и повлекла за собой отставку Оливареса. Известный французский историк Фернан Бродель отмечал, что «наиболее блестящее столетие Испании подошло к концу после поражения у Рокруа…». Рокруа, ставший символом разгрома испанской армии, стал и началом главы, открывающей историю упадка испанской монархии.

Спустя некоторое время на протяжении жизни одного поколения, в правление последнего короля из династии Габсбургов Карла II (1665—1700) Испания стремительно теряет положение великой державы. Этот последний Габсбург на испанском престоле был умственно недоразвитым уродцем, болезненным и хилым. Он то погружался в тупое безразличие, оживлявшееся только при виде вкусной и обильной пищи, то был обуреваем дикими фантазиями. Испанский король как бы олицетворял упадок своего государства.

Очень красочно, хотя и не без преувеличения, описал Испанию второй половины XVII века английский либеральный историк Маколей. «Между тем, как другие нации перестали быть детьми, испанец все еще и думал, и понимал, как дитя. Посреди людей XVII столетия он был человеком XV столетия или еще более темного периода, с восторгом смотрел на аутодафе и готов был отправиться в крестовый поход». В конце правления Карла II Испания, все еще по-прежнему владевшая огромной колониальной империей, но опустившаяся до статуса второразрядной державы в Европе, становится объектом борьбы других держав, и прежде всего Франции. После его смерти в 1701 году начинается вторая европейская война – война за испанское наследство.

Итак, после битвы у Рокруа «золотой век» Испании фактически подошел к концу, хотя она еще некоторое время, до Пиренейского мира 1559 года, конвульсивными усилиями пыталась восстановить свой былой военный престиж. Оливарес ушел в отставку, а многие банки Кастилии потерпели банкротство – ведь ежегодные суммы на содержание армии в Испанских Нидерландах исчислялись тремя миллионами дукатов. Оставшиеся боеспособные войска были заняты борьбой с требовавшими независимости восставшими в Португалии и Каталонии. Мадрид наконец согласился участвовать в мирном переговорном процессе.

Это тяжелое, но вынужденное согласие было несомненной удачей дипломатии Джулио Мазарини, подкрепленной успехами на полях сражений, и, безусловно, закономерным следствием всей предыдущей дипломатии Ришелье, обеспечившей помощь португальскому и каталонскому восстаниям. Новый первый министр Франции особое внимание уделял испанской дипломатии: с 1640-х годов Мадрид являлся главным врагом Парижа. Наряду с победами в Перпиньяне, Эльзасе и на франко-нидерландской границе Джулио не ленился ежедневно отправлять депеши в Мадрид и не жалел солидные суммы на оплату службы своих тайных агентов в испанской столице. После успеха при Рокруа и падения Оливареса он по-настоящему ликовал.

Судя по некоторым неофициальным источникам, после блестящей победы над испанцами Джулио в особом расположении духа посетил королеву. Они были одни и не помнили себя от радости. Кардинал пригласил королеву на танец, и в течение почти целого часа они танцевали куда в более быстром темпе, нежели это было принято на балах и приемах. При этом они непрерывно говорили и смеялись. Но, может быть, это тоже легенда.

Одновременно в Европе произошло еще одно не оставшееся незамеченным событие. В июле 1644 года умер папа римский Урбан VIII. Все семейство Барберини оделось в траур – с уходом в мир вечного блаженства Урбана VIII их влияние в римской курии резко упало. Кардинал Антонио горько пожаловался на это в одном из своих писем к Мазарини. Да и Джулио очень огорчился – в сущности, Урбан VIII был профранцузским папой и неплохо к нему относился. С новым римским понтификом кардиналом Памфили, принявшим имя Иннокентия X, надо было держать ухо востро. Но несмотря на то что Иннокентий являлся выдвиженцем испанской фракции при курии, он придерживался мнения о том, что переговоры о завершении войны необходимо провести как можно скорее. Джулио Мазарини новый папа уважал, хотя и недолюбливал. Французский министр не замедлил послать ему письмо с поздравлениями, наилучшими пожеланиями и выражениями готовности прислушиваться к его советам. Среди своих приближенных Иннокентий X называл кардинала не иначе как «синьор Джулио».

Традиционно начало мирных переговоров в Вестфалии историки относят к 1644 году. Первоначально они начались в небольшом замке на воде между городами Мюнстером и Оснабрюком. Сначала объектом проведения мирного конгресса намечался Мюнстер. Но этому воспротивились протестантские государства, настаивая на своем варианте – Оснабрюке. Тогда и было решено выбрать золотую середину между двумя городами – живописное место в низине. Сам замок скорее напоминает ухоженный немецкий домик средних размеров. Воды там совсем немного, но она порождает обилие зелени. Недалеко лес и поля, на которых пасутся кони. Прелестная идиллия, которая, как ожидалось, заставит дипломатов быть добрее и снисходительнее друг к другу и быстрее заключить мир. К сожалению, замок не мог вместить всех представителей договаривающихся сторон. Поэтому здесь собрались всего девять человек, и по предложению Контарини, посла Мазарини, переговоры решено было проводить сразу в двух городах – католическом Мюнстере и протестантском Оснабрюке. Так был найден приемлемый для всех компромисс, а первый министр Франции засчитал себе лишнее очко.

В результате осенью 1644 года мирный конгресс торжественно открылся в Мюнстере, где имперские и испанские уполномоченные договаривались с французами. По этому поводу в огромном соборе на торговой площади города отслужили мессу. Пока это мало помогло – параллельные переговоры в Оснабрюке все не открывались. Виноваты в этом были два северных протестантских государства – Дания и Швеция, соперничавшие между собой в Балтийском регионе и Северном море. Датско-шведская война 1643—1645 годов стала одним из эпизодов Тридцатилетней войны и на несколько лет затянула заключение вестфальских договоренностей.

Впрочем, эта оттяжка уже ничего не могла дать ни Империи, ни Мадриду. Опасаясь утверждения полной шведской гегемонии в Северной Европе, датский король Кристиан IV заключил союз с Фердинандом III. Осенью 1643 года Торстенсон, снявшись со своих моравских квартир и не обращая внимания на гнавшегося за ним по пятам имперского полководца Галласа, скорым маршем двинулся на север и прорвался в Ютландию. Там он молниеносно оккупировал принадлежавший Дании Голыптейн. А морская победа шведов, руководимых Густавом Врангелем, окончательно сломила волю Кристиана. От всех этих неудач датский король серьезно заболел. По миру в Брезембро Дания лишалась стратегически важных островов на Балтике – Готланда и Эзеля (ныне Сааремаа) – и становилась второразрядной державой.

Успех в войне с Данией перерос в новые победы шведов в Германии. Возвращаясь из Ютландского похода, Торстенсон в нескольких сражениях рассеял почти всю армию Галласа. Весной 1645 года он вновь вторгся в чешские земли и в марте того же года близ Янкова нанес тяжелое поражение новой армии императора. Эта трагедия исторгла у Фердинанда горестный вопль: «Теперь я остался без денег, людей и генералов!»

Датско-шведская война во многом срывала ранее запланированные цели и намерения первого министра Франции. В дело урегулирования этого конфликта активно вмешался Мазарини, ибо эта война во многом препятствовала исполнению ранее запланированных намерений французского правительства. Джулио понимал, что процесс мирных переговоров застопорился по крайней мере на два года. Это не страшно, но ведь шведы, одержав новые блестящие победы не только над Данией, но и над императором, могли потребовать себе гораздо больше, нежели ранее. Зимой 1645 года кардинал писал представителю императора в Мюнстере Траутмансдорфу: «Франция всеми силами пытается предотвратить срыв переговоров и гибельное развитие ситуации, прежде всего для Вас».

Мазарини первым предлагает свое посредничество между враждующими сторонами. Уже в начале 1644 года в Швецию и Данию выехали французские представители. В июле Джулио писал одному из них, Тиллери: «Вам и мне потребуется много усилий, чтобы примирить Данию и Швецию. Главная задача состоит в том, чтобы сделать это как можно скорее: северные народы очень упрямы». Время – деньги, это кардинал отлично понимал. Уже после заключения мира в Брезембро, на котором французы настойчиво, но ловко и незаметно пытались защищать интересы Кристиана IV, Мазарини отмечал в одном из посланий своему дипломату д'Аво: «После победы над Данией и императором шведы согласятся на мир, если будут полностью удовлетворены их непомерные амбиции». Письмо датировано мартом 1646 года, и Джулио был прав – Оксеншерна не спешил с миром, желая, как и Мазарини, отхватить у Империи как можно больше.