Текст книги "Мазарини"

Автор книги: Людмила Ивонина

В Вене не очень рассчитывали на католические симпатии французского первого министра. Многие советники Фердинанда III поддерживали императора в надеждах на помощь Бога, напоминая о его победе во главе имперских войск над шведами под Нердлингеном в 1634 году. Но надежды императора на помощь Господа оказались напрасными. Поражение у Янкова имперских войск 6 апреля 1645 года, нанесенное шведами, ускорило начало мирных переговоров в Оснабрюке. В этом протестантском и на вид более суровом, чем Мюнстер, городе император начал переговоры со шведами и немецкими протестантскими князьями. Во главе имперской делегации находился граф Максимилиан фон Траутмансдорф – воистину «золотая находка» Фердинанда, невозмутимый человек, обессмертивший свое имя талантами, проявленными именно на этом важнейшем для династии Габсбургов дипломатическом ристалище. В секретной инструкции своему представителю император писал, что он готов идти дальше условий Пражского мира 1635 года вплоть до возвращения к предвоенному состоянию, то есть к ситуации до 1618 года. Но в общем-то Фердинанд хитрил, ибо рассчитывал на продолжение войны Франции с Испанией. Испанцев же возглавлял граф Пеньяранда, в котором воплощалось политическое лицо Мадрида – религиозная ревность вместе с железной решимостью принудить к капитуляции заклятого соперника пиренейского королевства – Францию, безразлично чем – силой меча или уговора. Переговоры в Мюнстере и Оснабрюке разделили немецких князей на клиентов Франции и Швеции, тем самым окончательно открыв дорогу пестроте политической жизни Германии в десятилетия, последовавшие за заключением Вестфальского мира в 1648 году.

Теперь же для Мазарини самым важным на этих переговорах было решение проблемы взаимоотношений с Испанией, а если быть точнее, исключение Испании из списка опасных для Франции государств. Поскольку между самими участниками антигабсбургской коалиции неизбежно начинались споры и разногласия, то это давало определенные надежды как Вене, так и Мадриду на победу или по крайней мере на немалые уступки.

Джулио предпочитал лично не вступать в жаркие и бурные дебаты начавшегося мирного конгресса. Зачем портить себе нервы, когда можно умело действовать через своих тщательно подобранных и проинструктированных доверенных лиц в Мюнстере – д'Аво и Сервьена? Эти люди добросовестно заслужили себе славу опытных политиков, но все, конечно, знали, кто реально стоит за их спинами и ежечасно руководит их действиями.

Особенно был послушен Мазарини Абель Сервьен, не имевший иного патрона, кроме кардинала. Его племянник Лионн тоже подвизался на дипломатическом поприще благодаря протекции первого министра. Инструкции Мазарини конгрессу были готовы заранее уже в конце сентября 1643 года. Их содержание свидетельствовало, что в начале переговоров он старался четко следовать внешнеполитической линии Ришелье. Основная цель французских дипломатов, как следовало из инструкций первого министра Франции, заключалась в ослаблении общего влияния императора и испанского короля в Европе путем значительных уступок с их стороны с помощью создания системы союзов со Швецией, Голландией и германскими князьями.

Ситуация внесла свои коррективы.

На конгрессе с первых дней работы вспыхнули острые разногласия между обоими габсбургскими дипломатами по кардинальным вопросам урегулирования конфликта. Пеньяранда и слышать не желал о намерениях Вены заключить сепаратный мир с Францией, зато требовал от императора незамедлительного мира со Швецией. Дипломат из Мадрида не скрывал своего безразличия к тому, какой ценой будет куплен для императора мир со Швецией – уступкой ли всей Померании (как требовал Оксеншерна) или отдельных гаваней. Главным для Пеньяранды было использовать освобождающуюся в таком случае имперскую мощь для комбинированного удара по Франции.

Траутмансдорф, напротив, четко следовал инструкциям Фердинанда III: полное умиротворение Империи вовне и внутри. Выдержке и рассудительности этого дипломата надо отдать должное. Вопреки бешеным наскокам Пеньяранды, интригам при венском дворе, наконец, недовольству других членов имперской делегации, обвинявших графа едва ли не в измене делу веры и Империи, Траутмансдорф упорно шел на достижение мира с Парижем. Но что он мог противопоставить дипломатии Мазарини, сильно подкрепленной победами французской армии?

Ведь главная задача первого министра была прямо противоположна намерениям испанской стороны. Мазарини желал заключить на выгоднейших для Франции условиях мир с Веной и способствовать как можно лучшему решению имперских дел в переговорах со Швецией. Чтобы оторвать побольше для Франции, необходимо было оставить императора в одиночестве, без поддержки имперских чинов, и постоянно нажимать на него. Что и делалось весьма успешно.

В марте 1644 года Джулио лично посетил Мюнстер и оттуда писал Анне Австрийской, что «необходимо настроить князей Империи против императора, чтобы удобнее было решать дела нашего Короля…наш друг Сервьен договаривается с германскими владетелями, как католическими, так и протестантскими». Там же упоминается о посещении его шведскими послами с целью уговорить осуществлять посредничество на переговорах с Данией в пользу шведской короны.

По-прежнему большое внимание среди германских князей Мазарини уделял главе Католической лиги Максимилиану Баварскому. Именно в этом направлении кардинал в первую очередь заставил работать д'Аво и Сервьена. В апреле 1644 года Сервьен доносил первому министру: «Мы полагаем, что герцог Баварии и другие католические принцы заинтересованы как можно скорее заключить общий мир». Конечно, Максимилиан был в этом заинтересован: Париж уже давно признавал курфюршеское достоинство Баварца (так называли его в Европе) и поддерживал его притязания на Верхний Пфальц. Баварская дипломатия, которой следовали многие католические князья, была откровенно безразличной к делам Империи на конгрессе. Правда, в 1647 году Максимилиан, уязвленный успехами Франции и Швеции, а также восстановлением Нижнего Пфальца, отважился вновь выступить на стороне Фердинанда. Но императора это никак не спасло.

Немало времени посвятил Джулио и дипломатии по отношению к традиционным союзникам Франции протестантским князьям Германии. Здесь он дал особые инструкции уделять внимание пожеланиям бранденбургского курфюрста Фридриха-Вильгельма I. Фридрих-Вильгельм, или «самая хитрая лиса в Европе», как его прозвали впоследствии, стал курфюрстом в 1640 году и тогда же безоговорочно перешел на сторону Франции. До этого протестантский Бранденбург занимал неопределенную позицию по отношению к воюющим сторонам, от него можно было ждать чего угодно. Но в 1640 году уже ясно чувствовалось, откуда дует ветер. И новый курфюрст знал, что делать и чего требовать для себя и своего государства, которое так стремилось вырасти.

Джулио прекрасно понимал, что значит создать сильное немецкое государство в самом сердце Империи и иметь постоянно там своего союзника в противовес любому Габсбургу. Кардинал наставлял д'Аво и Сервьена: «Когда посетите епископа Оснабрюка, передайте ему мои пожелания о том, чтобы были лучше удовлетворены пожелания нашего друга курфюрста Бранденбурга. Его протестантские интересы мы обязаны уважать…» Намерения Мазарини относительно Бранденбурга были осуществлены. В результате мирных договоренностей Фридрих-Вильгельм I получил Восточную Померанию, архиепископство Магдебург и два епископства – Гальберштадт и Минден. Влияние Бранденбурга – Пруссии в Германии после Вестфальского мира резко возросло. В 1701 году бранденбургские курфюрсты добились от императоров Священной Римской империи признания за ними королевского достоинства в Пруссии, а впоследствии, уже в XIX веке, Пруссия стала инициатором и центром объединения Германии. Но уже во второй половине XVII века это немалое по территории немецкое государство становилось главным союзником Франции и создавало противовес Империи и Швеции на севере Европы.

Дипломатические усилия Франции и антигабсбургской коалиции успешно и своевременно подкреплялись военными действиями французов и шведов. В Швабии и Вюртемберге войска маршала Тюренна после первоначальных неудач все же сумели одолеть противника под Фрайбургом в 1644 году. А герцог Энгиенский закрепил этот успех, одержав, пусть и с огромными потерями, победу у Аллергейма. Эту баталию, произошедшую в 1645 году, назвали «вторым Нердлингеном» – она развивалась по тому же сценарию, что и битва 1634 года. Шведы медленно, но верно переносили центр тяжести военных операций в наследственные земли Габсбургов.

В этих условиях Траутмансдорф поочередно передавал Франции пограничные территории: сперва лотарингские крепости, затем весь Эльзас и, наконец, Брейзах, с которым Фердинанд III дольше всего не хотел расставаться. Со второй утратой Брейзаха Империя больше не контролировала верховья Рейна – теперь это осуществляла Франция. Так не без трудностей французский министр ловил золотых рыбок в мутной и бурной реке переговоров.

Удовлетворяя территориальные аппетиты французской короны, Траутмансдорф пытался приобрести с согласия Франции более выгодные позиции в отношении шведов. Но здесь этому воспротивился Максимилиан Баварский, не желавший резкого усиления французского влияния и потихоньку от Мазарини поддерживавший шведов. Однако последние, как мы уже могли заметить, в особой поддержке, тем более Максимилиана, уже не нуждались.

Объединение армий нового шведского генерала Врангеля и французского маршала Тюренна существенно помогло побыстрее закончить войну. Две эти армии в 1646 году вторглись в Баварию и полгода опустошали ее, а затем вошли в Мюнхен, заставив Максимилиана поклясться, что отныне он не станет помогать императору. Тюренн дошел бы и до Богемии, где мог относительно легко разбить слабую армию Фердинанда. Но Мазарини совершил ловкий маневр, чувствуя, что мир близок, и желая пощадить императора, и послал Тюренна в Испанские Нидерланды. Однако баварский курфюрст, забывший о своих обещаниях, вновь возобновил военные действия. Поэтому в сентябре 1647 года французы и шведы вновь отправились в путь на восток, заняли и разграбили Баварию, окончательно разгромив Максимилиана при Цусмаркхаузене. В таких условиях Траутмансдорф был вынужден постепенно уступать и требованиям протестантских сил.

Имперский посол, да и уполномоченные других немецких государств, не исключая и Максимилиана Баварского, были просто вынуждены не в меру своих желаний, а в силу необходимости завершать войну. На последнем ее этапе Германию охватил тяжелейший экономический кризис.

Тридцатилетняя война нанесла значительный по тем временам урон экономике и культуре в первую очередь немецких княжеств, земли которых были опустошены и разграблены. В драматической поэме «Валленштейн» Ф. Шиллер так обрисовал мрачную картину Германии середины 1630-х годов:

 
Нигде надежды не забрезжит луч.
Оружия не умолкает звон,
Добыча алчных полчищ города
И Магдебург цветущий – груда пепла;
Ремесла и торговля в запустенье,
Над бюргером глумится солдатня,
И дикие, разнузданные орды
Бесчинствуют в стране опустошенной…
 

С тех пор прошло уже десять лет. К концу войны население многих районов сократилось вдвое, а в ряде мест – в десять раз. Но к миру немцев подталкивали не только результаты военных действий и нарастающие трудности дальнейшего финансирования войны. В Германии приобретало широкий размах партизанское движение против насилий и мародерства армий обеих коалиций. Массовым явлением стали дезертирство, переход из одной веры в другую и почти одинаковое соотношение религиозных оттенков в армиях враждующих сторон. Конфессиональный век подходил к концу, наступала эра рационализма.

Тем не менее во второй половине 1647 года в Европе создалась настолько нервозная ситуация, что переговоры застопорились. Неопределенная позиция Максимилиана Баварского была здесь ни при чем. В первую очередь в этом были виноваты испанцы и союзник Франции в войне – Голландия. Пеньяранда, глядя на дипломатические демарши своего коллеги Траутмансдорфа и представителей Баварии, в гневе восклицал: «Никогда в жизни ни от кого я не видел подобной мягкотелости в вопросах веры и политики, как от этих немцев!» А сам тем временем сумел за спиной Мазарини договориться с Соединенными провинциями уже в начале 1647 года. К такому решению Мадрид стремился четыре года – после поражения у Рокруа и отставки Оливареса. Согласно этому сепаратному миру Испания перед всей Европой признавала независимость Республики Соединенных провинций. Как долго Мадрид не желал этого делать! Но все-таки пришлось.

Агенты первого министра Франции уже давно извещали своего шефа о ведущихся между этими странами переговоpax. С самого начала мирного конгресса Джулио обратил внимание на эту проблему и стремился предотвратить заключение испано-голландского мира. По сути, между Испанией и Голландией военные действия уже прекратились, но Франции нужна была сильная дипломатическая поддержка. Долгое время кардиналу удавалось затягивать подписание мирных договоренностей между Испанией и Голландией.

В конце 1643 года д'Аво и Сервьен приезжали в Гаагу для консультаций с голландцами. Опытные французские дипломаты совершили немалую ошибку, разойдясь между собой во мнениях по конфессиональному вопросу. Разногласия между ними по этому и другим вопросам на конгрессе во многом определялись принадлежностью к различным партиям при французском дворе: Сервьен относился к клиенте-ле Мазарини, а граф д'Аво – нет. Даже прибывший в Мюнстер в 1646 году герцог де Лонгвиль не смог их примирить. Это показывает, насколько сложно было Джулио проводить свою дипломатию в условиях встречных трудностей не только со стороны внешних противников, но и со стороны оппозиционеров при дворе!

Д'Аво требовал от голландцев-кальвинистов веротерпимости в отношении католических подданных республики. Сервьен хотел избежать этой темы, чтобы не обострять ситуацию и не увести дело в сторону. Джулио пришлось лично вмешаться в ход переговоров, заметив, что между послами должно царить единогласие. Д'Аво был вынужден согласиться оставить в стороне религиозные проблемы, и голландская сторона не смогла найти зацепку, чтобы прервать консультации. На протяжении четырех лет Мазарини много раз предлагал Генеральным штатам заключить отдельный договор против Испании и продолжить военные действия. «Если Вы продолжите войну, то сможете иметь территориальные притязания на часть Испанских Нидерландов», – соблазнял голландцев Мазарини в январе 1644 года.

Все же голландцы предпочли заключить мир с Испанией: признания своей независимости они ждали слишком долго – более полстолетия. Их главную цель Джулио очень хорошо понимал. Понимал он также и то, что в будущем бескорыстной дружбы между Францией и Голландией быть уже не может. В первую очередь из-за спорной земли – Испанских Нидерландов. Раз голландцы почти семьдесят лет боролись за независимость от католической Испании, могут ли они сейчас рассматривать католическую Францию в качестве своего лучшего соседа? Мазарини мыслил реалистически.

С его мнением не все были согласны. Сервьен продолжал верить в дружбу с Голландией и считал такие размышления своего патрона «сумасшедшими». Лионн же, напротив, был полностью согласен с первым министром.

Будущее показало, что Джулио был прав. В войнах Людовика XIV с европейскими коалициями во второй половине XVII века Республика Соединенных провинций стала главным противником Франции.

Если голландский статхаудер Фридрих-Генрих еще поддавался на уговоры Мазарини, то пришедший ему на смену в 1647 году Вильгельм II Оранский уже был занят другими проблемами. Он без промедления подписал мирный договор с испанским послом д'Эстрадой. Тогда же в Гааге угрожали линчевать каждого попавшегося на глаза француза. Джулио не очень удивился этому. С другой стороны, теперь у Франции в отношении Голландии были развязаны руки на будущее.

Собственно, Республика Соединенных провинций со времен Нидерландской революции в политическом отношении являла собой компромисс между республикой и монархией. Наличие статхаудера придавало ей похожесть на конституционную монархию. Между тем правящая династия Оранских-Нассау никогда не оставляла надежд официально восстановить в Голландии монархию и не скрывала своих монархических убеждений. Уже в начале своего правления Вильгельм II настроился осуществить политический переворот, опираясь на преданную династии партию оранжистов. Он очень разумно предполагал, что Европа занята войной и кризисом. Поэтому ему никто не должен помешать, а все внешние дела к моменту монархического переворота должны быть решены.

Если же заглянуть немного вперед, то попытка сделаться монархом была предпринята Вильгельмом лишь в 1650 году. Это было слишком поздно. Все окончилось крайне неудачно для Вильгельма и его семьи – должность статхаудера в республике была ликвидирована на целых двадцать лет. В Голландии Генеральные штаты обладали значительным влиянием, слишком сильны были республиканские традиции, сформировавшиеся за семьдесят лет, да и сама партия республиканцев. К тому же рядышком, за проливами Ла-Манш и Па-де-Кале, делала крупные успехи Английская революция.

Джулио недолго огорчался по поводу ухода союзников с политической сцены переговоров. «Что ж, – говорил он Анне Австрийской, – голландцы не так уж и неправы, а Вильгельм II совсем неглуп. Я на их месте, возможно, поступил бы так же». Как видно, оптимизма и чувства юмора Мазарини было не занимать. Кардиналу было необходимо беречь и накапливать силы для дальнейшей борьбы.

Испано-голландское соглашение окончательно нарушило взаимное сотрудничество французских послов. Сервьен по собственной инициативе уехал в Гаагу, где пытался наладить франко-голландские связи, а д'Аво был послан Мазарини в Оснабрюк заниматься шведской проблемой. Теперь первого министра больше беспокоили шведы и их военные успехи.

С трудом уладив конфликт между Данией и Швецией, Мазарини опасался, что Оксеншерна на гребне успехов не захочет делиться с Францией гегемонией на континенте. Здесь же опять всплыли на поверхность религиозные проблемы. Шведы хотели вернуть конфессиональную ситуацию в Европе к 1618 году, французы – к 1635 году. Огонь жарких дебатов между французскими и шведскими уполномоченными разгорелся еще ярче, когда в Оснабрюк прибыл Сервьен. Он и д'Аво опять поспорили. Д'Аво не хотел упоминать религиозные вопросы в объединенных предложениях союзников конгрессу, тогда как Сервьен был не прочь включить статьи, поддерживавшие протестантские требования. Джулио пришлось снова вмешаться – он поддержал Сервьена, больше следовавшего инструкциям патрона. Мазарини боялся растерять на пути к миру всех протестантских союзников.

В своей дипломатии кардинал был как вежлив, так и крайне требователен. «Мы полагаем, что канцлер Оксеншерна не забудет свои обязательства перед Францией к выгоде шведской короны», – говорилось в меморандуме Людовика XIV от 30 сентября 1645 года. Разумеется, этот документ составил пребывавший тогда в Фонтенбло первый министр. Мазарини не давал забывать Оксеншерне, на чьи, собственно, деньги воюет шведская армия. Многоопытный и умный шведский канцлер прекрасно помнил это и успокаивал французского министра.

В результате заключенных мирных соглашений Швеция получила немало. К ней отошли Западная Померания, Померанский залив, часть Восточной Померании, архиепископство Бремен, Ферзен, город Висмар. Балтийское море стало внутренним шведским морем. Швеция превратилась в великую европейскую державу и добилась своей главной цели – господства над Балтикой.

Но лишь вместе с Францией Швеция являлась после войны гарантом вестфальских соглашений, и именно Франция осуществляла гегемонию над большей частью Западной Европы. Главная заслуга в этом принадлежала прежде всего кардиналу Мазарини, который уже с середины 1640-х годов становится бесспорным лидером на переговорах в Вестфалии. Уже само по себе показательно то, что в «Актах Вестфальского мира» – многотомном издании, вобравшем в себя почти все дипломатические документы того времени, – корреспонденция Мазарини занимает чуть ли не самое большое место. На мирном конгрессе его мнение и его представители – д'Аво, Сервьен, Лионн и Лонгвиль – пользовались всеобщим вниманием и уважением. За исключением, понятно, испанского посла.

26 января 1648 года Лонгвиль представил испанской стороне составленные Мазарини предварительные статьи франко-испанского договора. Вскоре его сменил более тактичный д'Аво. Но бескомпромиссность Пеньяранды во французском вопросе не знала пределов – он просто не желал иметь дело с представителями Парижа. Граф предпочел заняться интригами против Траутмансдорфа, шаг за шагом шедшего на уступки Франции. Горячий испанец требовал прямого срыва работы конгресса и сам намеревался покинуть Мюнстер. Особенно раздражала Пеньяранду терпимость имперских представителей в вопросах веры. Траутмансдорф соглашался с требованиями французов и шведов гарантировать свободу вероисповедания в Империи и удовлетворить жалобы протестантских князей. В поступках Пеньяранды словно оживал старый дух Испании, в них угадывалось нечто величественное и гордое, но вместе с тем бесполезное. Сходя со сцены вершителей судеб европейской истории, Испания, будто в последний раз, бросала вызов новому, избавлявшемуся от мифа рациональному европейскому обществу. Что касается Джулио, то поведение испанского посла он расценил так: «Видит Бог, договор с нами принес бы им очевидные выгоды. Они сами себя губят».

Усилия Пеньяранды уже не могли изменить ход событий. Близость полной военной катастрофы требовала от императора и Траутмансдорфа скорейших решений. Летом 1648 года шведские войска, руководимые пфальцграфом Цвайбрюккенским Карлом Густавом – будущим королем Швеции, осадили Прагу. Французская армия находилась тогда в Верхнем Пфальце на Рейне, и если бы им удалось соединиться, они могли угрожать непосредственно Вене. Последние небольшие сражения Тридцатилетней войны, несмотря на некоторые успехи имперских войск под командой Пикколомини по отвоеванию Баварии, показали, что император будет счастлив как можно скорее получить мир на приемлемых условиях. К этому времени Траутмансдорф уже выполнил свою миссию на конгрессе. А раздосадованный Пеньяранда еще раньше покинул Мюнстер, даже отказав в простом визите вежливости имперскому дипломату.

В это время позиции Мазарини во Франции сильно пошатнулись. Дело заключалось не только в резко ухудшившемся экономическом положении в государстве. Еще в конце ноября 1647 года Лионн передал Сервьену слухи «о большом заговоре». В него будто бы были вовлечены брат д'Аво президент Парижского парламента Мем, которого Джулио лично просил держать членов парламента в послушании, и герцог д'Эльбеф, являвшийся одним из фаворитов герцога Орлеанского. Лионн не был уверен в правдивости этих слухов, но кардиналу стало ясно, что главные противники Франции находятся теперь внутри ее самой.

В этих условиях Джулио все же удалось извлечь для Франции на конгрессе максимальные выгоды. На мир с Испанией без достижения сокрушительной победы над испанской монархией он сейчас идти не желал. Позже, в январе 1649 года, Мазарини писал маршалу де Лопиталю: «…Мы были накануне заключения мира с Испанией столь же выгодного, как и тот, какой завершил наши переговоры с Империей, возвратившей нашей короне ее древние границы на Рейне с важнейшими крепостями…» Так оценил итоги франко-имперских переговоров в Вестфалии первый министр Франции, осуществлявший руководство ее внешней политикой.

В конце октября 1648 года Европа наконец узнала о заключении долгожданного мира. Это событие вызвало целую бурю эмоций. Немецкий поэт Пауль Вергардт запечатлел это так:

 
Итак, сбылось! Свершилось!
Окончена война!
Несет Господня милость
Иные времена.
Труба, замри! Пусть лира
Ликует над толпой,
И песнь во славу мира,
Германия, запой!
Ужель все было даром?
Стенанья наших вдов,
Объятые пожаром
Руины городов.
Разрушенные башни
Святых монастырей,
И выжженные пашни,
И пепел пустырей.
Умолкни, глас гордыни!
Стремясь к иной судьбе,
Великий мир, отныне
Мы отданы – тебе!
 

Правда, еще продолжалась пропагандистская война. Пугая общественное мнение французской угрозой, испанская публицистика стала распространять идеи о перенятии Францией от Габсбургов претензий на создание своей универсальной монархии. Хотя такие взгляды и не имели тогда широкого распространения, они показывают, что имперская идея очень глубоко засела в европейском политическом мышлении. И если одни ее носители в течение более полутора столетий ослабли, то победитель должен был перенять эту идею. Так, испанцы, теряя свою гегемонию, вольно или невольно оказались удивительно прозорливыми. Дальнейшая история докажет их справедливость. Вместе с тем такая пропаганда была и показателем растущей военно-политической мощи Французского королевства.

Не был, конечно, доволен итогами мирного конгресса и Рим. Папа Иннокентий X резко порицал подписанные мирные договоры, устанавливавшие правовое регулирование взаимодействия различных конфессий в Германии и равенство двух религий – католицизма и протестантизма. Противники Мазарини в курии даже обвиняли его в союзе с еретиками, что, впрочем, было не ново. Им подпевали противники Джулио во Франции, так, например, характеризуя Оснабрюкский мирный договор: «Тот, кто прочтет в будущем трактат, заключенный при поддержке Франции в пользу шведов и германских протестантов и в ущерб церкви, не сможет убедить себя, что этот договор проникнут другим духом и советами, чем те, которые могли быть даны каким-нибудь турком и сарацином, скрывающимся под мантией кардинала». Но Джулио почти не обращал внимания на эти уколы – теперь его беспокоили иные проблемы.

Можно предположить, что Мазарини еще на некоторое время затянул бы работу конгресса, изрядно поторговавшись и добившись еще уступок. Но и без них задачи французской дипломатии были в основном выполнены. Франция фактически получила территорию Эльзаса, а также стратегическую крепость Брейзах – ворота в Германию, что делало возможным военные походы французских войск на территорию Империи. Установив контроль над Эльзасом, Париж аннексировал его – в 1681 году, а уже при Людовике XIV Страсбург будет присоединен к Франции. Королевство также укрепило свои политические позиции в Империи, имея своего постоянного представителя с совещательным голосом в Регенсбурге на имперском рейхстаге. И наконец, благодаря заключению Мюнстерского мира Франция могла целиком сосредоточиться на войне с Испанией.

Приблизили всеобщий мир и отвлекли внимание первого министра Франции два события европейского значения. Оба они стали проявлениями европейского кризиса во Франции и Англии. И самыми мощными проявлениями. Конечно, одно из этих событий только сильно беспокоило Джулио Мазарини, а другое ему предстояло пережить, но они были между собой взаимосвязаны.

Кризис во Франции назывался Фрондой, а политические потрясения в Англии – революцией. В результате его в Европе обновленными появились две сильные державы, которым в дальнейшем предстояло соперничать между собой целое столетие. Только они были разными – одно в форме сильной и централизованной административной монархии, а другое – формирующееся правовое государство с бурно развивавшейся экономикой. Поначалу мы остановимся на одном из беспокоивших Мазарини событий – на Английской революции середины XVII века.