355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Люциус Шепард » История человечества » Текст книги (страница 2)
История человечества
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 21:26

Текст книги "История человечества"


Автор книги: Люциус Шепард



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Однажды я отправился на северную стену с Бредом, долговязым тринадцатилетнимпарнем, походившим на Кири черными волосами и худым ястребиным лицом. Мызасели за камнями, положили винтовки на колени и стали с наслаждениемвдыхать ночной воздух. Погода стала чуть более теплой, небо прояснилось,звезды мерцали с такой силой, что, казалось, вот-вот упадут. Тишина былатакой, что в ушах начинало звенеть. На южной стене горели костры, но обезьянне было видно, поэтому мы с сыном повели беседу о разной всячине.

Вскоре перед кострами появилась целая куча обезьян и запрыгала, как ожившиекуклы из черной бумаги. Мы открыли по ним пальбу, но без видимогорезультата. После очередного выстрела Бреда одна обезьяна шлепнулась,покатилась по земле и исчезла из виду. Я неоднократно наблюдал такие падения– они были частью танца. Однако это было удобной возможностью укрепитьуверенность Бредли в своих силах. Я сгреб его за плечи и крикнул:

– Черт! По-моему, ты попал!

Через три дня Клей Форнофф превратился в Плохого Человека. Все именно этогои ожидали после того как он показал, на что горазд, с Синди Олдред, старшейсестрой Хейзел. Клей умасливал ее и сманивал с собой на равнину; Синди ненужно было особенно долго уговаривать, потому что репутация у нее была нелучше, чем у сестрицы, но даже ей требовалась ласка. От грубого обращенияона заартачилась, и тогда Клей потерял терпение: он поколотил ее, затащил вкусты и там попытался над ней надругаться. На следующий день Синди выдалаего, и он не стал отпираться. Ему грозила серьезная кара, но Синди проявиласнисхождение – возможно, у него имелось против нее какое-то оружие,остановившее занесенную руку: она попросила, чтобы его помиловали, и Клейотделался предупреждением. Это означало, что отныне он будет под строгимнаблюдением, и любая его оплошность неминуемо приведет к изгнанию в пустынюбез шанса на возвращение.

Дело было в полнолуние. Луна превратилась в чудовищный золотой шар,разбухший сверх всякой меры; в ее свете каньон сиял так, словно сампревратился в источник света. Я прогуливался с Бредом и как раз находилсяперед лавкой Форноффа, закрывшейся пару часов назад, когда услыхал внутрикакой-то шум. Лошади, стоявшие поблизости в загоне, взволнованно перебиралиногами. Я велел Бреду оставаться позади и осторожно завернул за угол, державинтовку наготове. Какая-то тень метнулась к загону. Я прицелился и задержалдыхание. Однако прежде чем спустил курок, Бред схватился за ствол.

– Это Клей, – прошептал он.

– С чего ты взял?

– Я его узнал.

– Тем хуже для него: воровать из отцовской лавки! – Я снова поднял винтовку,однако Брел опять отвел ствол, умоляя меня не стрелять.

Тень миновала загон, где лошади, в глазах которых отражался лунный свет, ужебегали по кругу, словно угодили в водоворот.

– Пошли, – позвал я Бреда. – Я не буду стрелять.

Тень прижалась к стене лавки по соседству с загоном. Я толкнул Бреда заугол, прицелился и негромко произнес:

– Не вздумай шелохнуться, Клей Форнофф.

Клей как воды в рот набрал.

– Выйди на свет, чтобы я тебя видел, – приказал я, – не то пристрелю!

Он повиновался. Это был мускулистый светловолосый балбес, лет на пять-шестьстарше Бреда; на нем был овчинный тулуп, приобретенный папашей вУиндброукене. У него были капризные пухлые губы, широко расставленные глазана смазливой физиономии; в руках он держал дробовик и несколько коробочек спатронами. Его длинные волосы развевались на ветру.

– Зачем тебе столько патронов? – спросил я, отступая на середину улицы.

Он не ответил, злобно косясь на Бреда.

– Лучше тебе бросить дробовик, – посоветовал я.

Он швырнул дробовик к моим ногам.

– И патроны. Не кидай, а просто положи.

Когда он подчинился, я подошел ближе и холодно посмотрел на него.

– Если я тебя выдам, – проговорил я, – тебя отправят на запад босым и безодеял. Будешь тут ошиваться, так и сделаю.

Надо отдать ему должное: он взирал на меня без всякого страха.

– Дайте мне лошадь, – попросил он.

Я обдумал просьбу. Я все равно расскажу о случившемся старине Форноффу, а онс радостью отдал бы сыну лошадь.

– Идет, – согласился я. – Валяй. И свою пушку возьми. Так решил бы твойотец. Но учти: если ты снова здесь появишься, я больше не буду с тобойцеремониться. Понятно?

Вместо благодарности он что-то буркнул себе под нос.

Я держал его на мушке, пока он седлал гнедую лошадь. Бред держался встороне, словно не имел к происходящему отношения, и помалкивал.

Клей запрыгнул в седло и натянул поводья, заставив лошадь попятиться. Егоголова была откинута, волосы ворошил ветер, луна светила ему прямо в лицо,зажигая в глазах злобные огоньки. За какую-то секунду я успел представитьсебе, как здорово было бы и мне плюнуть на закон, превратиться в ПлохогоЧеловека и ускакать на запад, к черту на кулички, в надежде, что там что-тода есть... А если нет, то хотя бы во время скитаний пожить дикой, вольнойжизнью. Как тигр. Но Клей все испортил, выкрикнув проклятие в адрес Бреда.Потом развернул лошадь и пустился галопом в западном направлении. Секунда —и он скрылся из виду, оставив после себя лишь морозную пыль на дороге.

У Бреда дрожал подбородок. Одному Богу известно, какая важная часть егожизни унеслась у него на глазах в никуда. Я потрепалего по плечу, но мои мысли уже крутились вокруг приближающегося утра. Мнепредстояла нелегкая задача: сообщить старине Форноффу, что его сынотправился к дьяволу, прихватив дробовик и пару коробок с патронами.

Месяца через два, после того как Клей Форнофф заделался Плохим, я попыталсяпоговорить с Кири о будущем. А точнее, о том, когда она собираетсяотказаться от поединков. На следующий день ей предстояло отправиться, вУиндброукен на очередную дуэль, и я не добился успеха: она не смягчилась, а,наоборот, разозлилась. Мы легли спать врагами; наутро она холодно чмокнуламеня в щеку и помахала рукой из дверей. Я не сердился на нее, но былраздосадован. Я знал, что рано или поздно у нее наступит плохой период,тогда не поздоровится и мне. Видимо, именно из-за разочарования и чувстванависшей опасности я отправился на поиски дальнейших неприятностей.

Во второй половине дня я заглянул к Форноффу купить семян. Хозяин с женойотсутствовали, поручив лавку Келли. Обслуживая покупателей, она не моглаотлучиться на склад за семенами, поэтому я попросил ее прислать мне их прямов гидропонную оранжерею. Она навалилась на прилавок, ее кофточкараспахнулась, демонстрируя содержимое; при каждом движении ее грудивзволнованно колыхались, намекая, что уже вечером я мог бы упиваться ихсладостью.

– Когда они тебе понадобятся? – спросила она.

– Когда угодно, – ответил я. – В любое удобное время.

– Когда нужно-то? – Она сделала ударение на слове «нужно».

– Не очень срочно. К завтрашнему дню.

– Ну, это запросто. – Келли выпрямилась. – До вечера я все равно до них недоберусь, а после работы принесу сама.

– Как хочешь, – отозвался я, делая вид, будто не понял подтекста разговора.Даже выйдя из лавки, я продолжал разыгрывать неведение и гнал прочьнеподобающие мысли.

Главная оранжерея располагалась непосредственно позади больницы; это былодлинное сооружение из жести и пластика, настолько низкое, что его нельзябыло увидеть от моего дома – его загораживала больница, хотя площадьоранжереи составляла двенадцать акров. Там росли помидоры, кукуруза и салат;рядом с кабинетом – комнатушкой с картинками на стенах, столом и кушеткой,на которой я ночевал в отсутствие Кири, – рос виноград. Оранжерея влекла менятишиной; мне нравилось прохаживаться вдоль грядок, проверять питательныйраствор в цистернах, пробовать на спелость помидоры, гладить кукурузу. Здесья чувствовал себя хозяином, это был мой второй дом. Зелень листвы придавалаизумрудный оттенок самому воздуху оранжереи, под ультрафиолетовыми лампамисгущалась тень, приглушенная вибрация генератора походила на ветерок,заставляющий перешептываться растительность. В кабинете я подолгу читал. Втот вечер я сидел, задрав ноги на стол и погрузившись в книгу под названием«Черный сад» – фантазии жителя Уиндброукена насчет того, каким был мирпрежде. Эту книгу я уже пролистывал, причем не один раз, как почти всечитатели в городке. Печатать книги – дорогое удовольствие, и их у нас былонемного. Большинство представляло собой подобие исторических хроник обесчисленных бойнях, предательствах и ужасах, из которых якобы состояло нашепрошлое, но эта книжка оказалась приятным исключением: в ней было многоцветных иллюстраций подземного мира с экзотическими растениями и деревьями,укромными тропинками, таинственными пространствами, раскинувшимисянеизвестно в какую даль, темной пещерой с черными кустами и потайнымидверями, через которые можно проникнуть в золотые комнатки, где жителиподземелья познавали бесчисленные услады. Само стремление к наслаждениям, помнению автора, было предосудительным, но книга все равно сильно выигрывалапо сравнению с описаниями кровопролитий и массовых пыток, которыми былинасыщены все прочие произведения. Я листал ее, раздумывая, есть ли вавторском вымысле хотя бы крупица правды, и в который раз восторгаясьподробностью иллюстраций, когда в двери кабинета появилась голова Келли.

– Смотри-ка, какой уют! – воскликнула она, войдя и оглядевшись. – Я оставиласемена у входа. – Ее взгляд упал на кушетку. – Выходит, ты вырыл себе вторуюберлогу?

– Вроде того. – Я захлопнул книгу, посмотрел на гостью и, не в силах усидетьна месте, вскочил. – Пойду кое-что проверю.

В оранжерее я нажал несколько кнопок на стене, хотя в этом не было никакойнужды. Но Келли вышла за мной следом и стала порхать между грядками, задаваявопросы про цистерны и трубки и ласково прикасаясь к листочкам. Разглядываяее, я убедился, насколько привлекательной и невинной она выглядит в зеленойполутьме моего сада, и понял, что выбора у меня нет. В последнее время онакак будто не занимала мои мысли, однако подспудно все времяоставалась со мной, и как только в моих каждодневных заботах, связанных сКири и Бредом, намечался просвет, его тотчас занимала Келли. Пройдясь помоему царству, она оглянулась и с важным видом взялась за верхнюю пуговицусвоей кофточки. Я знал, что она ждет от меня каких-нибудь слов или действий,и чувствовал себя неуклюжим и неопытным, словно вернулся в возраст Бреда.Келли оперлась о цистерну и вздохнула, сразу разрядив обстановку.

– У тебя озабоченный вид, – произнесла она. – Уж не из-за меня ли?

Я не мог этого отрицать.

– Да, – ответил я, чем, видимо, отмел свое и ее беспокойство. Это еще большеменя обеспокоило. – И еще из-за Кири. Не знаю...

– Ты чувствуешь себя виноватым, – поставила она диагноз и опустила голову. —Я тоже. – Она подняла глаза. – Сама не знаю, что творится... Но чем мнехуже, – она вспыхнула и чуть было не отвернулась, – тем больше я хочу тебя.– Она опять вздохнула. – Возможно, нам обоим это не нужно? Пускай каждыйпродолжает идти своей дорогой.

Я собирался сказать: «Возможно», но вырвалось у меня совсем другое:

– Не знаю насчет тебя, но у меня бы не получилось.

– Еще как получилось бы, – расстроено пробормотала она. – И у тебя, и у меня.

Я знал, что ее слова – не игра, но одновременно в них слышался вызов: онаподбивала меня на деле доказать серьезность моего признания, силу моегопорыва. Я послушно подошел к ней и, обняв за талию, почувствовал, что онався дрожит. Она подняла голову и посмотрела мне в глаза, и мне ничего неосталось, кроме как поцеловать ее.

В поступках людей много фальши, особенно если это мужчина и женщина. Онииграют друг с другом, лгут, без устали фантазируют. Но если со временем всеэто правильно переплетется, то обязательно настанет момент, когда вся фальшьслов сменится правдой плоти, и на место прежней искусственности придетнастоящая любовь, а ложь и игра превратятся в истинное, сильное влечение;если дать этому процессу волю, то вы скоро обнаружите, как изменился мир:одни способы жизни померкли, другие, наоборот, воспряли из небытия. Мы незнаем заранее, что можем сотворить, когда любим. Если бы знали, то,возможно, могли бы избежать многих бед, хотявелика вероятность, что все равно ничего не изменилось бы: ведь этимгновения так ярки сами по себе, что перед ними меркнет всякое знание. Дажесейчас, когда я знаю несравненно больше, чем тогда, я бы вряд ли смогвоспротивиться силе, бросившей нас с Келли в объятия друг другу.

Мы вернулись в кабинетик и улеглись. Увидев ее обнаженной, я понял, что еегладкое смуглое тело должно находиться именно здесь, среди живых существ,идущих в рост, что именно здесь – среди могучих кукурузных початков, зеленыхлистьев, помидоров, брызжущих соком, – наше место, тогда как самое место дляКири – в тоскливой голой хижине на склоне горы, до которой доносятся сверхуобезьяньи завывания, а из окна спальни открывается вид в пустоту. Ячувствовал, что нас с Келли связывает нечто свежее, растущее, тогда как моиотношения с Кири высохли, прогоркли, почти иссякли; сознавать это былоодновременно и горько, и приятно. Мне нравилась близость с ласковойженщиной, не принуждавшей меня брать то, чего мне хотелось и так; ее стоныбыли нежны и полны наслаждения, а не боли и ярости.

В Келли было много от девчонки. То она была образцом нежности, внимания,предупредительности, то становилась капризной, упрямой, своевольной.Детскость ее натуры льстила моему самолюбию, позволяя относиться к нейпокровительственно. Во мне она тоже разбудила мальчишку – ту сторону моейнатуры, которую я тщательно скрывал в браке. Занятия любовью с Келли были ивосхитительным наслаждением, и серьезным делом, в котором не находилосьместа отчаянию. Я сознавал, что так будет не всегда, и готовился к взлетам ипадениям. Однако я считал, что стержнем нашей любви стал тот тигр,олицетворение красоты и силы, что могло исчезнуть в снежном вихре, но всегдаспособное вернуться. Я не предвидел трудностей, которые возникнут послевозвращения Кири из Уиндброукена.

Как-то в разгар дня я вернулся домой, насвистывая, прямиком из объятий Келлии обнаружил Бреда сидящим на стуле перед закрытой дверью спальни. От егодурного настроения моя жизнерадостность мигом улетучилась. Я спросил, в чем дело.

– Мама вернулась, – ответил он.

Это был удар. Скрывая свое состояние, я сказал:

– Чего же тут горевать?

– Она проиграла. – Слова были произнесены почти вопросительным тоном, будтосын никак не мог поверить в то, что случилось.

– Она не ранена?

– Только порез на руке. Но не в этом беда...

– Наверное, она переживает?

Он кивнул.

– Что ж, – проговорил я, – постараемся ее отвлечь.

– Ну, не знаю... – протянул Бред.

Я прошелся ладонями по своим бедрам, как бы приводя себя в порядок; мнетребовалось знать, что хоть что-то остается незыблемым, когда рухнули всеожидания. Казалось, дверь – не преграда для отчаяния Кири,распространившегося по всему дому. Я погладил Бреда по голове и вошел. Кирисидела на краю кровати, залитая светом заката, от которого комната казаласьутонувшей в крови. Кроме повязки на бицепсе, на ней ничего не было. При моемпоявлении ни один ее мускул не дрогнул, взгляд остался устремленным в пол. Ясел рядом, но не прикоснулся к ней: раньше ей случалось так глубоко уходитьв себя, что она фурией набрасывалась на меня, если я неосторожно выводил ееиз оцепенения.

– Кири, – выговорил я, и она вздрогнула, как от заряда холода. Лицо ееосунулось, щеки ввалились, губы превратились в тоненькие полоски.

– Лучше умереть, – молвила она загробным тоном.

– Мы же знали, что когда-нибудь ты проиграешь.

Она промолчала.

– Черт возьми, Кири! – Я чувствовал гораздо больше вины, чем ожидал, имучился угрызениями совести. – Мы обязательно преодолеем это!

– Не хочу, – медленно, через силу произнесла она. – Мое время пришло.

– Глупости! Ты теперь живешь не на севере.

Ее кожа покрылась мурашками от холода. Я принудил ее лечь и укрыл, а потом,зная, как ее нужно согревать, разделся и растянулся с ней рядом. Прижимая еек себе, я нашептывал ей, что больше не желаю слушать всю эту ерунду, ведьздесь, в Эджвилле, поражение в поединке вовсе не означает, что проигравшийдолжен уползти в никуда и издохнуть, а Бред очень от нее зависит, и мы обаот нее зависим; при этом у меня болело сердце оттого, что я живу во лжи. Ясомневался, что она меня слышит; даже если до нее долетали мой слова, в нихне было для нее смысла. Склонив голову набок, она уперлась невидящимвзглядом в стену, все больше багровевшую в свете заката. Думаю, она былатогда вполне способна умереть усилием воли, настолько ее сломило поражение.Я попытался склонить ее к любви,но мои поползновения были пресечены. Я был благодарен ей за то, что она непозволила мне обмануть ее еще раз, уже не словами, а делом. Я допоздна лежалс ней рядом и уговаривал, пока не уснул, уткнувшись носом ей в ухо.

Ночью я было понадеялся, что мое внимание идет Кири на пользу, но вскореоказалось, что ее депрессия только углубляется. День за днем, забросив вседела, я втолковывал ей, как она бесценна для нас, но ничего не добился. Оназнай себе сидела, скрестив ноги, у окна, глядела на равнину и иногдазаводила какие-то дикарские песни. У меня не было способа проникнуть подтвердую оболочку отчаяния, в которой она укрылась. Логика, мольбы, злость —ничто не давало результата. Ее депрессия начала передаваться мне. У меняболела голова, я не мог собраться с мыслями, мне не хватало энергии даже напростейшие дела. При всей моей тревоге за Кири я скучал по Келли, ее чистотеи нежности, способной побороть отравляющее меня отчаяние. На вторую неделюпосле возвращения Кири мне пару раз удалось переброситься с Келли словечком:я пообещал вырваться к ней при первой возможности и попросил выйти навечернюю смену, потому что мне будет проще ускользнуть из дому посленаступления темноты. Как-то поздним вечером, когда Кири опять затянула своюпесню, я шмыгнул за дверь и заторопился в лавку Форноффа.

Я долго стоял за дверью, дожидаясь, пока уберутся последние покупатели и самстарина Форнофф. Когда Келли подошла к двери, чтобы запереть лавку, я выросперед ней, сильно ее напугав. Она успела причесаться, надела синее платье вмелкую клетку и была так хороша, так стройна, так соблазнительна, что я едвапоборол желание овладеть ею прямо на полу. Я попробовал ее приобнять, но онаоттолкнула меня.

– Куда ты подевался? Я чуть с ума не сошла!

– Я же тебе говорил, что должен...

– Я думала, ты все ей расскажешь про нас с тобой! – крикнула она, отступая вглубь лавки.

– Расскажу! – крикнул я в ответ, начиная сердиться. – Но не сейчас, потом.Ты же знаешь!

Она повернулась ко мне спиной.

– Я для тебя ничего не значу. Все твои ласковые слова – одна болтовня.

– Черт! – Я развернул ее и схватил за плечи. – Думаешь, всюэту неделю я блаженствовал? Она явилась сюда прямиком из ада! Я хочу все ейрассказать, но не могу, пока она остается в таком состоянии. – Меняпередернуло от бессердечности, с которой я отзывался о Кири, но чувствалишали меня рассудка. Я встряхнул Келли. – Ты хоть понимаешь это?

– Нет, не понимаю! – Она вывернулась и бросилась к складу. – Даже если тыговоришь правду, то мне непонятно, как можно быть такой... странной.

– Она не странная, а просто иная. Я ведь ни разу не говорил тебе, что онамне безразлична. Наоборот, я твердил, что уважаю и люблю ее. Не так, кактебя, конечно. Но все равно это любовь. Если для того, чтобы нам с тобойбыть вместе, я должен буду ее убить, это сразу убьет мое чувство к тебе. – Яподошел к ней ближе. – Просто ты не понимаешь, кто такая Кири.

– И не желаю понимать!

– Там, откуда она пришла, живут настолько тяжко, что в плохие времена слабыхубивают на мясо, поэтому люди, чувствующие себя бесполезными, уходят вникуда, чтобы не быть обузой. Нам трудно понять, что может сделать счеловеком такая жизнь. Я сам долго не мог понять.

У Келли задрожал подбородок, и она отвернулась.

– Мне страшно, – сказала она. – Я уже видела подобное в Уиндброукене. Оченьпохоже. Там была одна замужняя женщина, которая любила другого человека.Когда она не смогла уйти от мужа, потому что он заболел, этот другойсвихнулся. – У нее полились слезы из глаз.

Я потянулся было к ней, но она отступила в сумрачный склад, загородившисьрукой.

– Уходи. Хватит с меня боли.

– Келли! – простонал я, чувствуя свою беспомощность.

– Я серьезно. – Она пятилась от меня, всхлипывая. – Мне стыдно за то, что яо ней сказала, правда, стыдно, мне очень ее жаль, но я не могу и дальшежертвовать собой, слышишь? Не могу! Если этому так или иначе должен бытьположен конец, давай сделаем это сейчас же.

Удивительно, насколько все то, что мы произносили и делали на этом пыльномскладе, при неровном свете фонаря, под треск пузатой печки, было доотвращения лживо, как сценка из дурной пьески, и одновременно искренно. Насвлекло в сторону единственной истины, и мы заставляли свою ложь звучатьправдиво. Я не мог не говорить того, что говорил, хотя некоторые слова нестерпиморезали слух.

– Черт побери, Келли... – бубнил я, бредя за ней следом по складу. – Давайвыждем. Знаю, сейчас все выглядит безнадежно, но потом все уладится, поверь...

Она прижалась спиной к стене рядом с пирамидой мешков, набитых зерном; накаждом мешке было оттиснуто изображение петуха; сам воздух здесь казалсясерым, как пропыленная мешковина. Справа высилась бочка с мотыгами,поставленными кверху лезвиями, над головой свисали мотки веревки. Келлисклонила голову на бок, словно ей было любопытно, что произойдет дальше.

– Ты ведь мне веришь, правда? – спросил я, теряя остаток рассудка из-заисходящего от нее жара и аромата ванильной воды и прижимая ее тело к своему.

– Хочу верить, – ответила она. – Видит Бог, хочу!

Ее груди так и просились мне в ладони, ее рот утолил мою жажду. Сочные, какягоды, губы, черные глаза, смуглая кожа... Я совершенно не знал ее, заточувствовал, что она-то меня знает, а именно это и бывает порой нужно длялюбви – уверенности, что партнер видит тебя насквозь.

– Господи, я люблю тебя, Боб! – простонала она. – Как я тебя люблю!

Все происходило впопыхах, на грани вывиха суставов и безумия. Наши зубыстукались при поцелуе, я занозил себе ладонь, которой опирался о стену.

Потом она вдруг пролепетала «Боже!» каким-то отчаянным голосом, и выражениеее лица сменилось с неистового на ошеломленное.

– Что такое?.. – выдавил я, не понимая, в чем дело. Келли смотрела поверхмоего плеча. Я обернулся.

– Кири...

Она развернулась на каблуках, намереваясь выйти.

– Кири! – Я заковылял следом за ней.

Я поймал ее за плечо и развернул, но прежде чем успел заговорить, онананесла мне три удара: два в физиономию и третий в грудь ребром ладони;последний удар прервал мне дыхание и опрокинул навзничь. Пока я возился наполу, восстанавливая дыхание, надо мной нависла черная тень; зрениевернулось быстрее дыхания, и я увидел прямо перед собой темное лицо Кири.

– Ты меня слышишь? – спросила она ледяным голосом.

Я кивнул.

– Я делаю то, что должна сделать – и вовсе не из-за того, что увидела. Ты недолжен винить себя за мой поступок. Слышишь?

Ничего не понимая, я издал согласный хрип.

– Ты уверен? То, что я намерена сделать, не имеет отношения к тебе и к...этой. – «Эта» прозвучало у нее как «червяк» или «крыса».

– Что?.. – пролепетал я задушено.

– Но тебя я не прощу. – С этими словами она двинула меня в челюсть. От ударау меня из глаз посыпались искры, голова словно раскололась на две части.Когда я пришел в себя, ее уже не было.

У меня ушла вся ночь на то, чтобы убедиться в худшем: Кири покинула Эджвилл,ускакав в пустыню на лошади Марвина Блэнкса. Я знал, что это навсегда. Я бытотчас помчался за ней вдогонку, но не хотел уезжать, не предупредив Бреда,а он как сквозь землю провалился. Я решил подождать его еще два часа, апотом отправиться на поиски Кири, появится он или нет. Я сидел на кровати,рядом со мной примостилась Келли. Ожидание превратилось для нас в стекляннуютюрьму, где царила оглушительная тишина. Келли успела облачиться в костюмдля верховой езды, и я уже оставил попытки убедить ее остаться. Ее доводызвучали разумно: она виновата в случившемся не меньше, чем я, значит, мыдолжны исправлять свою ошибку вместе. Вообще-то мне не хотелось скитаться водиночестве, поэтому я перестал с ней спорить. Была и иная причина, болеечестная и весомая, которая могла даже претендовать на правду, – та самаяложь во спасение, из которой проклевывается страстная истина, и гласила онаследующее: я должен сказать Бреду правду о Келли и о том, что произошло,потому что иначе ни нам с Келли, ни ему несдобровать. Для этого я долженвзять Келли с собой. Можете считать меня эгоистом за то, что я умудрился всехолодно рассчитать, но я всегда отличался прагматизмом и, горюя по Кири, неслишком надеялся ее найти; я знал, что раз она приняла решение, остановитьее может только смерть; я чувствовал ответственность за Бреда и Келли.

Возможно, я не заслуживал снисхождения судьбы, но в нас сидела не злоба, аодна глупость, и жизнь наша так сурова, что трудно требовать совершенствакак от себя, так и от других. Живя на Краю, учишься извлекать из всегомаксимальную пользу и не терять времени на взаимные упреки; роскошь жалостик себе могут позволить только те, кто располагает возможностью безвредноглупить.

Бред заявился домой примерно через час после рассвета, всклокоченный исонный. Переводя взгляд с моих синяков на Келли и обратно на меня, оносведомился, куда подевалась мать.

– Поехали ее искать, – предложил я. – Я расскажу тебе все по пути.

Он попятился от меня, бледный и напрягшийся, совсем как Кири.

– Куда она ускакала?

– Послушай, сынок. Позже ты сможешь, если пожелаешь, оставить от меня мокроеместо. Сейчас важнее другое: найти твою мать. Я ждал тебя, потому что знал:ты захочешь помочь. Едем!

Келли пряталась за меня, словно взгляд Бреда причинял ей боль.

– Значит, она уехала? – переспросил он.

– Да, – обреченно ответил я.

– Что ты сделал?

– Бредли, – взмолился я, – еще десять секунд – и я тоже уеду.

Он негодующе посмотрел на Келли и на меня, пытаясь догадаться, какую низостьмы совершили.

– Кажется, мне уже не нужно объяснений, – сказал он.

Я мог бы написать тома о первых днях поисков; за эти дни не произошло ничегосущественного, но окружавшая нас пустота была так безмерна, что сама моглапретендовать на значительность, а уныние местности с мерзлой почвой,устланной кое-где мертвой крапивой и лапчаткой и усеянной вздымающимисястоловыми горами, была подходящим обрамлением к нашему собственному унынию.Горы маячили на горизонте, как синие призраки, небо было то белесым, тосерым от туч. Время от времени я косился на Келли и Бреда, ехавших слева исправа от меня. У обоих развевались на ветру черные волосы, оба мрачносмотрели вперед; нас можно было принять за одну семью, однако эта страннаясемейка всю дорогу помалкивала. Днем мы скакали по следу Кири, усматривая втом, что она не позаботилась его замести, обнадеживающий признак. Ночи мыкоротали под защитой валунов или у подножия небольших холмов, под завываниеветра, прилетавшего из пустоты, довольствуясь костром как единственнымисточником света. Иногда выпадал снег; на солнце он быстро таял, но нарассвете еще лежал во вмятинах от конских копыт, и мы видели по утрампризрачную цепочку белых полумесяцев, тянувшуюся назад, к дому.

В первую ночь я дал Бреду возможность остыть и завел с ним серьезныйразговор только через сутки. Мы сидели, вооруженные, перед костром; Келлиспала неподалеку, между двумя камнями, укрывшись несколькими одеялами.Несмотря на отпущение грехов, полученное от Кири перед отъездом, я взял всювину на себя; однако сын заверил меня, что Кири не произнесла бы техпрощальных слов, если бы относилась к случившемуся по-другому.

– Рано или поздно она бы все равно уехала, – сказал он. – Она хотела, чтобыты это понял. Но это не значит, что я тебя прощаю.

– Как знаешь, – откликнулся я. – Надеюсь, ты все же простишь меня раньше,чем я прощу себя сам.

Он переменил позу: теперь костер освещал только половину его лица, другуюпоглотил мрак; это было как затмение, оставившее мне на обозрение половинуего грусти. Его губы разомкнулись, и я решил, что он хочет еще что-тосказать, но сын промолчал.

– Что? – спросил я.

– Ничего...

– Ладно, выкладывай.

– Хорошо. – Он оглянулся на Келли. – Ей здесь не место. Если мы найдем маму,то она не захочет видеть эту...

– Вероятно, – признал я. – Но Келли – тоже человек, и ей нужно быть здесь. —Бред хотел возразить, но я прервал его. – Ты отлично знаешь, что если матьне хочет, чтобы мы ее нашли, то мы ее не найдем. Мы надеемся ее найти исделаем для этого все возможное. Если же этого не случится, то для всех насбудет важно, что мы приложили максимум усилий. Пусть тебе не по душе Келли,но ты не должен ее этого лишать.

Он с сомнением кивнул. Судя по его виду, ему не давало покоя еще что-то.

– Продолжай, – подбодрил я его.

– Я думал... – Он отвернулся, чтобы спрятать лицо, и, когда снова заговорил,слова давались ему с трудом. – Я не понимаю, почему вы с мамой... Почему ты...

– Сам не знаю, почему так случилось. Черт, я всегда недоумевал, как мы ствоей матерью вообще умудрились сойтись. Мы всегда казались окружающимнелепой парой. Мы любили друг друга, но это была, по-моему, любовь,проистекающая из потребности, а не наоборот.

Бред указал на Келли.

– А с ней все было правильнее?

– Представь себе, как отвратительно это для тебя ни звучит. Но теперь...теперь я уже не знаю. То, что случилось, способно все похоронить. Но сейчасмы должны заботиться друг о друге.

Ветер так свирепо застонал среди скал, что мы оба вздрогнули. Пламя костраотклонилось в сторону. Бред опустил глаза, зачерпнул пригоршню песка и сталпросеивать его между пальцев.

– Наверное, тут не о чем больше говорить.

Я оставил эти его слова без ответа.

– Мама... – молвил он немного погодя, – каково ей там? Черная точка средипустоты... – Он швырнул песок в огонь. – Как ты думаешь, здесь естьчто-нибудь живое?

– Одни мы. – Я сплюнул в огонь, заставив шипеть угли. – Может, еще парочкатигров, уползших издыхать.

– А Плохие?

– Что им тут делать? Скорее всего, они живут к северу от Эджвилла, в горах.

– Клей говорил мне, что встречал кого-то, кто жил здесь.

– Разве Клей – главный авторитет?

– Он не врет. Он встречался с одним типом, который приходил время от времениприкупить патронов. Только патроны, больше ничего. Он рассказал Клею, чтоживет на равнине, а с ним еще несколько человек, но не объяснил, почему онивыбрали такую жизнь. Мол, если Клею любопытно, пускай сам их разыщет.

– Наверное, он просто подшутил над Клеем.

– Клей решил иначе.

– Ну и дурак!

Бред пристально посмотрел на меня, и мне показалось, что я предстал передним в новом свете.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю