Текст книги "История человечества"

Автор книги: Люциус Шепард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Что, хотите подохнуть? Или просто боитесь темноты? Ну, это-то для меня непреграда!

Он отстранил меня. Я увидел рубиновый луч лазера, ввинтившийся в темноту.Вдали загорелось сразу несколько костров. Лазер превратил кусты в факелы, иони осветили землю с лишайниками, мхом, даже черной травой, котораявыглядела почему-то как ковер, прикрывающий ломаную мебель. Кусты, ложбинки,кочки... Тут и там по черной поверхности разбегались золотые нити, и я опятьвспомнил «Черный сад» и сообразил, что это указатели, ведущие к входам впотайные комнаты. Ни стен, ни потолка не было видно. Даже теперь, когда унас был свет, мы не могли определить размер помещения; однако костры придалинам смелости, и мы ринулись к ближайшему из золотых швов.

Вскоре перед нами появилась дверь, которую Уолл мгновенно прожег. Скорее послучайности, чем из-за своей выдающейся храбрости я оказался с ним рядом иувидел всю роскошь комнаты. Это была пещера с высоким наклонным потолком иступенчатым полом, золотой грот, убранный алым шелком, с хрустальнымфонтанчиком, низвергающим потоки воды на камни, представлявшие из себя, судяпо виду, чистое золото. Повсюду валялись шелковые подушечки. В стенекрасовался аквариум, где кишели разноцветные рыбки, столь же не похожие напривычных мне бурых форелей и придонную мелочь, как драгоценные камни – назаурядную гальку; в быт рыбок была внесена оригинальная деталь: онипроплывали сквозь человеческую грудную клетку.

Но я тут же забыл о роскоши, увидев возлежащих на подушках Капитанов – двухмужчин и женщину; тела их были голы, бледны и безволосы, словно у младенцев.Им прислуживали три женщины в воротниках. При нашем появлении один изКапитанов, мужчина покрупнее, приставил нож к горлу женщины в воротнике;остальные двое потянулись к своему оружию – коротким металлическим трубкам,лежавшим на полу на расстоянии вытянутой руки; впрочем, их движения былинеторопливы, словно мы не внушали им страха. Возможно, они находились поддействием наркотика. Так или иначе, их скрутили еще до того, как онидотянулись до своих трубок, и выволокли из комнаты. Капитан, вооружившийсяножом, посмотрел на меня – именно на меня, я в этом совершенно уверен,причем в упор, – и с улыбочкой полоснул ножом по горлу своей заложницы. Оназадергалась, прижав ладонь к зияющей ране, и Капитан отбросил ее от себя. Онпо-прежнему улыбался. Его улыбка была адресована мне. Эта обезумевшая мразьзабавлялась моей реакцией! Его мордашка гермафродита корчилась отудовольствия. Внутри у меня что-то надорвалось – я ощутил, как лезвие егоножа надрезало мое тело, – и я кинулся на него, не обращая внимания наприказ Уолла остановиться. Капитан помахал ножом, как бы в шутку угрожаямне: видимо, я казался ему совершенно незначительной помехой. Даже когда явышиб из его руки нож, рывком поставил на ноги, вцепился ему в глотку и сталмолотить о стену, он продолжал смотреть на меня с безразличной улыбочкой;его красные глазки были пусты, как глаза рыбы в аквариуме.

– Брось его, – раздался у меня за спиной голос Уолла.

– Нет! – откликнулся я, еще сильнее стискивая Капитану горло. Я былпо-прежнему переполнен негодованием, но гораздо более холоден; я ужеконтролировал себя. Я уставился в эти нечеловеческие глаза, желая узнать,появится ли в них хоть искорка чувства, и по рукоятку всадил ему в макушкусвой нож. Он разинул рот, глаза полезли из орбит, голову залила густая, каксироп, кровь. Тело забилось в судорогах, мне на штанину полилась моча. Яотпустил его, и он плюхнулся на пол. Со стороны могло показаться, что к егоголове приделали костяную ручку. Только что мне затмевал разум гнев, теперьже я чувствовал отвращение, но гораздо сильнее было другое чувство —удовлетворения; правда, совсем скоро я испытал шок – последствие своейжестокости.

Я оглянулся на Уолла, задумчиво взиравшего на меня.

– Ты взял двоих, этого вполне достаточно, – сказал я ему.

За его спиной наши пытались снять с женщин воротники. Получалось это плохо:у обеих лилась кровь из ушей.

– Будут еще, – произнес Уолл. – Хочешь всех их перебить?

Вопрос прозвучал вовсе не риторически, и я воспринял его именно как вопрос.

– Пока мы тут – пожалуй.

Однако в эту ночь мне больше не пришлось драться. Мстительный гнев, недавноруководивший мной, постепенно угасал, пока мы шли через Черный сад, ведомыедвумя Капитанами в воротниках. Наш путь освещали горящие кусты, а по бокамотворялись золотые двери. Нашим взорам представали сцены, на которыхразыгрывалась одна и та же трагедия, только теперь кровь пускал не я, адругие. Совершенная мной жестокость то ли изменила меня, то ли открыла путьслабости, лишившей всякого интереса к результатам нашей экспедиции. Маддиприходилось подгонять меня, иначея бы застыл в пассивном ожидании собственного конца, проявляя не большезаботы о своей участи, чем убитый мною Капитан. Я задавал себе вопрос, нестало ли их безразличие к жизни и смерти результатом совершенных имизлодейств, и отвечал на него отрицательно. Они не заслуживали того, чтобынаделять их человеческими качествами. Они были людьми не в большей степени,чем обезьяны, в которых, вопреки тому, что я наговорил бедняге вмашине-пузыре с целью нагнать на него страху, не было ничего человеческого.

Нам то и дело преграждали путь обезьяны – то поодиночке, то стаями; онилезли из темных щелей, сверкая во мраке ножами. Им удалось убить троих изнашего отряда, но они были неорганизованны и у них не было рабов, из чего мыделали вывод, что остальные наши три отряда неплохо поработали и что битваеще не закончена, но близка к победному завершению. Мы не оставляли в живыхни одной обезьяны, ни одного Капитана, попадавшихся на нашем пути.

Уолл попал в родную стихию. Он жег все вокруг,' а когда его лазер подсел илииспортился – не знаю, как правильно назвать поломку лазера, – Уолл сеялсмерть голыми руками: ему требовались считанные секунды, чтобы отрыватьголовы от тощих белых тел. Он делал это с радостью, и не я один заметил еговосторг: остальные взирали на него со смесью ужаса и отвращения. Капитаны,разумеется, заслуживали смерти, и сейчас было самое время обрушить на нихбезжалостную месть, но Уолл напоминал, скорее,, крестьянина, жнущегопшеницу: он казался человеком, выполняющим благородный труд и получающим отнего огромное наслаждение. Он был с ног до головы покрыт небольшими ранами,его рубаха, руки и лицо были залиты кровью, и он выглядел героем, однакотакого героя мы – жалкие последователи законов, написанных другими герояминесколько тысяч лет назад, – уже не хотели превозносить. Мы все большеотставали от него, отпуская его вперед, соблюдая почтительную дистанцию,словно благодаря этому мы переставали быть его сообщниками.

Тем не менее мы и пальцем не пошевелили, чтобы прекратить его потеху. То,что представало нашим взорам в золотых комнатах, – исполосованные тела,мертвецы в воротниках, немногие выжившие пленники, трясущиеся в лихорадке, —все это лишало нас оснований прервать чинимую Уоллом расправу. Мы быпозволили ему заниматься этим и дальше, если бы Капитаны не исчезли и еслибы наше внимание не было привлечено иным – двумя взрывами,последовавшими с секундным перерывом, которые мы встретили воплем торжества.

– Победа! – крикнула Мадди. В ее крике прозвучала не только радость, но иизумление, словно она не верила в столь восхитительное известие. Я спросилее, что означают взрывы, и она ответила: – Корабль! Должно быть, онивзорвали остальные два. Это полагалось сделать только тогда, когда первыйкорабль окажется у нас в руках.

– То есть они смогли на нем улететь?

– Думаю, да. – Она сжала мою руку. В свете пожаров она выглядела крайневозбужденной: казалось, сейчас она запрыгает на месте. – Надо, конечно,увидеть собственными глазами, но я полагаю, что все удалось.

Уолл тоже торжествовал, да так бурно, что даже прервал свою охоту заКапитанами. Подталкивая впереди двоих Капитанов в ошейниках, мы устремилисьобратно к кратеру.

Однако Уоллу все еще хотелось сеять смерть.

Мы вышли через одну из потайных дверей в беседку, где раньше попали взасаду, и увидели обезьяну, сидевшую перед своей поверженной соплеменницей ираскачивавшуюся взад-вперед – то ли от горя, то ли совершая какой-то ритуал.Не исключено, что обезьяна просто свихнулась – кто их разберет? Один изповстанцев выстрелил в нее, и она с визгом бросилась в тоннель, ведущий ккратеру. Уолл устремился за ней.

Несколько человек, включая Мадди, последовали за ним, но остальные, несговариваясь, задержались в беседке.

Мы осторожно переступали через человеческие и обезьяньи трупы, усеивавшиепол. За эту ночь я настолько пресытился смертями, что, казалось бы, зрелищеэтой бойни должно было оставить меня равнодушным, но случилось обратное: уменя внутри все дергалось. Красный фонтан, каменная женщина, кровавыеиероглифы на стенах, трупы – сотни трупов, наваленные вокруг скамеек, подскамейками, среди папоротников, – все это сливалось в единый кошмар, и язнал, что мне не суждено его забыть, как произведение искусства, котороенаходит сокрушительный отклик в душе. Все это безобразное переплетение рук,ног, тел навечно запечатлелось в моей памяти, как россыпь островов вкровавом море.

У фонтана я нашел Клея Форноффа. В его груди зияли бесчисленные дыры, глазабыли открыты, светлые волосы слиплись от крови. У него была откушена частьщеки – наверное, постараласьобезьяна. Внезапно я разрыдался. Возможно, Клей напомнил мне Бредли,возможно, я втайне уповал на примирение с Клеем, и теперь, когда его нестало, оплакивал потерю – не знаю. Не так уж это важно. Я с огромным трудомопустился перед ним на колени и собрал его вещи: револьвер, серебряноекольцо из Уиндброукена, кожаный бумажник и свисток, вырезанный из твердойжелтоватой древесины. Все это я намеревался отдать его родителям, если мнебудет суждено с ними снова увидеться, но свисток оставил себе. Раньше я быне поверил, если бы мне сказали, что Клей вырезает свистки, и мне захотелосьсохранить вещицу как память о нем.

Мне не приходила на ум подходящая эпитафия, поэтому я просто склонил головуи позволил мыслям течь свободно. Кажется, мне подумалось: хорошо, что онпогиб не у меня на глазах, – а потом решил, что было бы все же лучшезасвидетельствовать его героическую смерть; впрочем, я так и остался вневедении, кем он был в действительности – храбрецом, балбесом или тем идругим сразу. Вокруг царила тишина. Я закрыл ему глаза и побрел вверх потоннелю.

Уолл настиг обезьяну – или она сама налетела на него – в конце тоннеля, гденачинались заросли. Когда я добрался до них, они вели рукопашный бой.Повстанцы образовали вокруг дерущихся круг и молча наблюдали за схваткой. Яне заметил на лицах зрителей энтузиазма – слишком они были изнурены.

Уоллу уже приходилось убивать обезьян голыми руками; он был одним изнемногих силачей, которым это оказалось по плечу. При иных обстоятельствахсцена выглядела бы невероятной, как картинка из книги сказок: гигант,сошедшийся в смертном бою с шестифутовой белой обезьяной, переплетеннойкожаными ремнями. Однако перед нами был не просто прежний Уолл. Не знаю, какэто правильно описать, но он только сейчас проявился по-настоящему. Наружувырвалось все его безумие. Он боролся за то, чтобы мир оставался диким иотвратительным, ему под стать. Смотреть, как они катаются по полу,царапаются, кусаются, визжат, было грустно: никакого геройства я в этом неусматривал. По правде говоря, несмотря на все, что случилось за последниечасы, я на какое-то мгновение посочувствовал не Уоллу, а обезьяне: онакак-никак проявила там, в беседке, подобие человеческих чувств.

На фоне зелени враги еще больше напоминали персонажей из легенды: головаобезьяны с оскаленными клыками тесно прижата к тяжелой голове Уолла. Я готовбыл сравнить их с любовниками,впавшими в безумие. Уолл обхватил своими мускулистыми лапищами спинуобезьяны, обезьяна вцепилась в его бычью шею. Уолл совершил рывок,изогнулся, как опытный борец на ринге, приподнял обезьяну над собой иприпечатал ее к стволу дерева. Это не прошло для обезьяны даром: онасвалилась, попробовала сесть, снова повалилась, визжа и пытаясь нащупатьчто-то у себя на спине. Наконец она снова приняла вертикальное положение, ноуже из последних сил, как старец, потерявший свою клюку. Обезьяна зарычалана Уолла; этот звук показался мне механическим, как от генератора. Быловидно, что она готова опять броситься на Уолла, ибо у нее нисколько неубавилось свирепости, но сил уже не хватило. Следующий ход был за Уоллом. Онбыл готов ее прикончить, если бы Мадди, стоявшая в десяти футах от меня, невытащила пистолет и не всадила в грудь обезьяны два заряда.

Обезьяна истекала кровью на заросшей папоротником аллее. Грудь Уолласудорожно вздымалась. Он обернулся и грубо спросил у Мадди, что она себепозволяет.

– У нас есть более насущные дела, чем наблюдать за твоими подвигами. – Быловидно, что она едва держит себя в руках; Мадди не убрала пистолет, хоть иотвела его чуть в сторону.

– Кто назначил тебя главной, черт возьми? – проревел он.

– Если хочешь выяснять отношения, давай, только потом. Сейчас надопоторапливаться.

– Дьявольщина! – Уолл направился к ней. С растрепанными длинными волосами игрубой физиономией, перекошенной от злости, он был вылитымвеликаном-людоедом из сказки, угрожающе возвышающимся над Мадди. – Не желаюбольше слушать твою болтовню! Что бы мы ни делали, ты вечно ставишь палки вколеса. – Он шагнул было к ней, но она повела дулом пистолета, и он замер.

– Тебе все равно, кого убивать, да? Что обезьян, что любого из нас?

Уолл упер руки в бока и глянул на нее.

– Стреляй, если это доставит тебе удовольствие.

– Все, что здесь происходит, не доставляет мне никакого удовольствия, —отрезала она. – Тебе это отлично известно. Успокойся, Уолл. Ты одержалпобеду, захватил корабль. Пошли домой.

– Вы слышали? – Уолл оглядел остальных людей, которые оставалисьбезучастными. – Вы слышали, что она несет?

– Они слишком устали, чтобы нас слушать, – сказала Мадди. – От смертей иубийств люди устают.

Уолл какое-то время таращил на нее глаза, потом прерывисто вздохнул.

– Ладно, отложим. Но мы еще вернемся к разговору.

Он устремился дальше по тоннелю, свирепо оторвав от ветки лист, скользнувшийпо его лицу; вскоре он исчез за поворотом, словно ему не было дела, следуетли за ним отряд.

– Этот сукин сын не успокоится, пока всех нас не угробит, – сказала Мадди,возвращая пистолет в кобуру; теперь ее рот окружали морщины, и она выгляделагораздо старше, чем раньше. Возможно, все мы постарели.

Мне не полагалось открывать рот, но Уолл в свое время имел отношение кЭджвиллу, и я чувствовал себя его должником.

– Он просто немного увлекся. Ты ведь не станешь отрицать, что сегодня онсослужил всем нам неоценимую службу.

Мадди засунула пистолет поглубже в кобуру, чтобы тот не вывалился от ходьбы,и бросила на меня осуждающий взгляд.

– Напрасно ты думаешь, что знаешь Уолла, – произнесла она утомленно. —Погоди, скоро тебе откроется такое, что ты не устоишь на ногах.

Когда мы наконец выбрались на поверхность и укрылись среди камней, товыяснилось, что вылазку в Сад пережили только сто тридцать человек. Бред иКелли остались невредимыми, как и все остальные, караулившие летательныеаппараты: в самом кратере обошлось почти без борьбы. Зато из четырехсотчеловек, углубившихся в Сад, назад вернулось меньше семидесяти; они привелис собой горстку освобожденных людей и пятерых Капитанов. Уолл хотелнемедленно кинуться обратно, но Коули и Мадди проявили твердость: валяй,сказали они ему, действуй, а мы лучше подождем, не выйдет ли кто-нибудь еще.Гибель трехсот с лишним людей подорвала веру в Уолла: такие потери уже никакнельзя было назвать «незначительными», и недовольство Уоллом росло наглазах, пусть ему и удалось завладеть летательным аппаратом. Раньше мнеказалось, что у него с Мадди личные счеты, но теперь выяснялось, что онипридерживаются разной политики.

В результате яростного спора было решено, что Уолл вернется в кратер снебольшим отрядом, а остальные выждут примерно час. Но тут же разгорелсяновый спор: сколько человек пойдет с Уоллом, сколько останется ждать, можноли отпустить с ним всех пленников. Трудно было поверить, чтобы недавниесоратники по кровавой битве так отчаянно спорили; понаблюдав какое-то времяза жаркой дискуссией, я махнул рукой и вернулся к Бреду и Келли, сидевшимчуть выше среди камней.

Здесь, в отблесках зарева из кратера и свете луны, заливающем пустынноепространство до самых гор на горизонте, да еще при поблескивании холодныхзвезд в просветах между облаками, можно было подумать, что там, в чревемира, не произошло ничего особенною; я надеялся, что увижу хоть какие-топризнаки недавнего боя – клубы дыма, свечение, души умерших, возносящиеся нанебеса, почувствую запах гниения, а не только холодный и сухой дух пустыни.Вместо лого меня встретил покой, который почему-то произвел на меня сильноевпечатление, и я стал вспоминать все, что видел и что совершил. С каждойновой картиной, появлявшейся перед моим мысленным тором, на менянаваливалась все большая тяжесть, сердце сжималось от боли, голова пухла,как от проклятия. Бред спрашивал меня про Кири и про Клея, но я мог толькокачать головой и твердить, что обо всем расскажу позднее. Он, конечно,понял, что с Клеем покончено, потому что увидел у меня его вещи, но тогда яоб этом не догадался, так как испытывал слишком сильные душевные страдания.

Не знаю, сколько прошло времени, но Уолл, Мадди и остальные по-прежнемупродолжали свой спор неподалеку от края кратера, а оттуда выползали поодному последние оставшиеся в живых. Они добирались до нас на пределе сил —черные, крохотные, безликие на фоне зарева, как чумные муравьи, спасающиесяиз отравленного муравейника. Все они, человек двадцать – двадцать пять,расположились ярдах в двенадцати от спорящих. Спор прекратился, и навстречуспасшимся побежали люди. Раненые опирались на своих товарищей. Бред вскочили спустился по склону на несколько футов, внимательно вглядываясь в каждого.Я был настолько измучен, что не догадывался, чем вызван его интерес. Дажекогда он пустился бежать, я с трудом спросил у Келли:

– Что это он?

Келли тоже встала, вглядываясь в лица уцелевших.

– Черт... – пробормотала она и сделала несколько шагов. Я видел, как у неена шее запульсировала жилка. – Это она, Боб, – произнесла Келли.

Я тоже встал и увидел худую темнокожую женщину, которая брела к нам; издалибыло трудно различить ее черты, но резкость и угловатость движений, которыея всегда считал признаками характера Кири, ни с чем нельзя было спутать.

Пока я торопился к Кири, в душе у меня перебывали все чувства, которые якогда-либо к ней испытывал, от любви до страха, не говоря о всевозможныхпромежуточных состояниях.

Один из повстанцев накинул ей на плечи плащ, чтобы прикрыть ее наготу; онавряд ли обращала внимание на Бреда, который уже цеплялся за нее, когдаприблизился я. Ее взгляд был устремлен куда-то мимо нас; время от времениона все-таки косилась на меня, но этим и исчерпывались признаки узнавания,если не считать судорожных движений ладонью, которые можно было с натяжкойпринять за ласковое поглаживание сына; она что-то произнесла каркающимголосом – то ли мое имя, то ли нечто неосмысленное. На щеке желтел старыйсиняк, а когда ветер приподнял ее волосы, я увидел у нее на шее след отворотника.

Приблизившись вместе со мной и Бредом к группе повстанцев, Кири внезапнооттолкнула меня, да так сильно, что я оказался на лопатках; я не успелпочувствовать ее прикосновение к моим ножнам, но у нее в кулаке блеснул мойнож. Она стремительно прошмыгнула мимо встречающих, вцепилась в одного изКапитанов, сидевших на камнях, и поволокла его вверх по склону за скалу.Кто-то кинулся было за ней, но Уолл преградил преследователям дорогу.

– На вашем месте я бы ей не мешал.

Коули, которого я узнал по красной ленте на шляпе, попытался было возразитьему, однако уже в следующее мгновение спор потерял смысл: из-за скалыраздался отчаянный визг; вскоре он захлебнулся, но потом возобновился и всенарастал, грозя оглушить всех нас. Когда визг снова прервался, мы решилибыло, что все кончено, но не тут-то было... Так продолжалось очень долго:голос то визжал, то умолкал, постепенно слабея, но свидетельствуя об адскихстраданиях. Видимо, Кири нашла способ, как возродить в Капитане интерес кжизни.

Когда она, наконец, появилась из-за скалы, глаза ее смотрели дико, вся онабыла забрызгана кровью, а лицо было так напряжено, что, казалось, на скулахвот-вот лопнет кожа. Я заметил Бреда, стоявшего рядом с Келли. Он был готовразрыдаться, и я догадался, что он только сейчас понял то, что мне было ясноуже давно: мы нашли Кири, но она сама уже не найдет нас. Не знаю, что так нанее повлияло – проигранная дуэль, моя измена, последующие невзгоды или всевместе, но она удалилась на такое расстояние, что уже не могла возвратиться,и оказалась в том мире, откуда когда-то пришла, где не существовало утешенияи домашнего очага.

Мы наблюдали за ней, собравшись в кучки, как паства, пораженная, словногромом с небес, страшным откровением, прозвучавшим с церковной кафедры. Всеждали, как она поступит дальше, однако она больше не шевелилась, словномашина, сделавшая свою работу. Тишина стояла такая, что слышно было, какветер шелестит песчинками. Мне показалось, будто ночь обретает плоть, а мывсе, наоборот, превращаемся в каменные монументы. Поступок Кири подвел чертуподо всем, что случилось в кратере. Это можно было сравнить с угловатойподписью на холсте, где разлилось море крови и трудно пересчитать убитых иизуродованных.

Наконец Уолл двинулся к ней. Он был тяжелее ее на добрых двести фунтов, новсе равно соблюдал осторожность. Когда он заговорил с ней, я не смогразобрать ни слова: по доносящимся до меня звукам я определил, что онобращается к ней на языке северян. Немного погодя он взял у нее нож и вытерлезвие о рукав своего плаща.

– Вот теперь, – провозгласил он без капли сарказма, но с оттенком сожаления,– мы можем уходить.

Последующие события доказали правоту Уолла – и одновременно опровергли егослова. Как он и предсказывал, Капитанам не удалось выковырять нас из «нор»,однако от успеха их отделяло совсем немного, и мы понесли тяжелые потери. Современем жизнь возвратилась в нормальное русло, если только можно назватьнормальным прозябание в Пустоте. Мы обитаем в причудливом подземномлабиринте под черной столовой горой, среди тоннелей и пещер, где хранятсявсевозможные диковины и механизмы, предназначение которых навсегда останетсядля нас неведомым, – там, где когда-то спали наши предки и где они грезили обезмятежном мире, в котором окажутся после пробуждения. Бредли учится, и,хотя предметы, которые ему преподают, мало похожи на те рудименты знаний,что постигают на Краю, он не хочет расставаться со школой. Я выращиваюовощи, фрукты, пшеницу на подземной ферме; Келли ведает запасамипродовольствия, оружия и прочего; Кири учит людей сражаться. Уолл... Уоллнаходится в тайном месте, где не расстается с захваченным летательнымаппаратом: командует бригадой, изучающей работу двигателей, и готовится квременам, когда у нас появится целый флот и мы доберемся до орбитальныхстанций и отомстим Капитанам. Можно подумать, будто мало что изменилось,хотя на самом деле изменилось почти все.

Дописав свой рассказ почти до конца, я показал его Келли, и она спросила,почему я назвал его «История человечества», хотя в нем описывается оченькороткий период и совершенно не говорится о том, что мы узнали о мире нашихпредков. Верно, все это я опустил. А ведь я видел картины, написанныепредками, читал их книги, слушал музыку, изучал их мыслителей, их славныедостижения и, в основном, восхищался ими. Однако все вкупе не можетперевесить массовые убийства, варварство, бесконечные мучения и пытки,подлости, болезни, идиотские племенные распри, миллиарды насилий и унижений,которые и составляют историю мира, существовавшего на поверхности до тогомомента, как его постигла гибель (сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаемпричину катастрофы, – разве что Капитаны вздумают нас просветить). То, какКапитаны поступали с нами в своих Черных садах, бледнеет по сравнению сдревними зверствами, даже если учесть, что Капитаны злодействовали целыхсемьсот лет. Так или иначе, Капитаны, на мой взгляд, это реликты старогомира, которые скоро исчезнут, превратившись в такое же воспоминание, как ивесь этот мир. То же самое произойдет, наверное, и с людьми вроде Уолла иКири. Вот тогда мы, весь род человеческий, избавимся от оков прежней истории– возможно, не окончательно, но во всяком случае получив шанс построить мирзаново, если у нас только хватит на это духу.

Старина Хей забыл научить меня, как принято заканчивать повествование, а самя наверняка делаю это не так, как надо, и напрасно объясняю напоследок,почему выбрал название «История человечества» и каким образом описаниенескольких недель счастья, предательства, скачек по пустыне и сраженийотражает сущность всего этого неисчерпаемого понятия, да еще позволяет иметьслабую надежду на грядущие перемены. Дело в том, что это – моя история,единственная, которую я могу рассказать, поэтому как получится, так иполучится: неправильный или неуклюжий конец будет под стать всему рассказу,подобно тому, как неосознанные порывы, испорченные финалы и нелепые поступкисоставляют суть нашего бренного существования.

За несколько недель после битвы мы с Келли стали друг другу чужими. Причинойбыло, главным образом, присутствие Кири: с ней рядом мы не чувствовали себясвободными, хотя она не проявляла ни малейшего интереса ни ко мне, ни к ней.Келли сторонилась меня, а я не мог заставить себя сделать первый шаг. Как ив ту ночь, когда Кири застала нас на складе, я чувствовал, что наша любовь —детство, что мы – сценические персонажи, а наше желание – ложь, всего лишьвыражение потребности находиться в центре всеобщего внимания, как у актеров,разыгрывающих забавный, но глупый фарс. Мы оба продолжали отвергать то, чтостало в конце концов неизбежностью.

Не буду изображать наше возвращение друг к другу как кульминацию драмы, таккак на самом деле ничего драматического не было. Просто как-то вечером онаявилась в комнатушку на ферме, где я устроил себе место для ночлега наслучай, если мне не захочется возвращаться домой. Однако осторожнаянежность, которую мы теперь проявляли, трепетно прикасаясь друг к другу,подобно слепцам, знакомящимся на ощупь с лицом статуи, нисколько ненапоминала нашу первую близость в Эджвилле с ее пылом, потом исамозабвением. Я понял: все, что было у нас хорошего в начале, теперьвыросло и расцвело; разве не чудо, что при всей нашей предательскойсущности, при всем нашем неумении, при всем столкновении в наспротиворечивых принципов – все равно в этой бесплодной почве прорастаетсемя, которое мы именуем человеческим духом и которое превращается потом вбессмертную правду. Лежа рядом с Келли, я испытывал чувство, которым вряд лиможно гордиться: все происшедшее со всеми нами не вызывало во мне сожаления;даже к Кири я не испытывал жалости, представляя себе, как она превращается встрелу, вонзающуюся во вражеское сердце. Мне пришла в голову мысль, что всемы превращаемся именно в тех, в кого нам было предначертано превратитьсясудьбой: Кири несет смерть, Бред вырастает сильной личностью, а мы с Келлистановимся просто возлюбленными – роль, которая раньше казалась нам обоимзаурядной, а теперь выглядит осуществлением самых дерзких, несбыточныхнадежд. Что за чистое, могучее чувство – стряхнуть с себя обрывки старыхвлечений и опасений и погрузиться в даруемый друг другу покой, зная, кто мытакие и почему, и понимая при этом, что прошлое обречено на гибель, абудущее стоит на пороге.

Перевел с английского Аркадий Кабалкин