Текст книги "Знай, что я люблю тебя"

Автор книги: Луис Леанте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Скажи мне, Лейла, Брагим тебе брат или свояк?

Медсестра широко распахнула глаза и от неожиданности задержала дыхание. Она казалась смущенной этим вопросом. Потом резко опустила взгляд, чтобы никто не заметил ее смятения. Монтсе ничего не понимала. Она решила, что африканка просто не поняла вопроса и повторила его еще раз.

– Нет, что ты!

– Тогда кто он?

– Мой суженый. Мы осенью собираемся пожениться.

Монтсе с трудом проглотила смех, готовый вот-вот вырваться из горла – смущенная физиономия Лейлы очень развеселила ее, но она побоялась обидеть юную подругу, которая серьезно воспринимала все происходящее.

После банкета мужчины отошли в сторонку и расселись на циновках вокруг примуса. Монтсе почему-то показалось, что женщины ведут себя со странной нервозностью. Они торопливо убирали остатки еды, перешептывались, косо поглядывали на мужчин. Испанка готова была поклясться, что им ужасно не нравится, что те устроились в хижине и даже не думают ее покидать. Вскоре она поняла, что происходит. Тетя Лейлы открыла шкафчик и торжественно извлекла оттуда маленький телевизор. Его поставили на пол, подключили какой-то кабель, который, видимо, соединялся с антенной. Потом присоединили провод к аккумулятору грузовика. Когда тайна странного поведения женщин раскрылась, Монтсе не смогла сдержать улыбки. Пришли еще несколько соседок, у которых не было своего телевизора. Всего перед экраном собралось больше двадцати женщин.

– Это телесериал, – объяснила Лейла. – Вообще-то он мексиканский, но здесь принимает алжирское телевидение, так что мы смотрим его в переводе на арабский. Если хочешь, мы с тобой можем уйти.

Но Монтсе ни за что на свете не пропустила бы подобное зрелище.

– Подожди, я хочу остаться и посмотреть немного.

Мексиканская «мыльная опера» на арабском языке поразила воображение Монтсе. Женщины смотрели в телевизор с чуть ли не священным благоговением. Каждое появление на экране красивого мужчины они приветствовали восторженными воплями, с трепетом повторяя его имя. Монтсе с трудом верила своим глазам. Иногда, когда она порывалась сказать что-нибудь Азе, женщины на нее смотрели осуждающе. В конце концов медсестра и иностранка вышли на улицу. Тут же вокруг них собралась стайка девочек, которые вцепились им в руки и побежали рядом. Монтсе уже запомнила имена некоторых детей. Было настоящим наслаждением медленно брести между хижин, чувствуя кожей слабые порывы теплого ветра. Жизнь в поселке сегодня бурлила как никогда. Всюду сновали люди, спешащие посетить как можно больше родственников и знакомых. Derrajasмужчин были очень чистыми и, похоже, даже накрахмаленными. Женщины надели свои лучшие платки. Монтсе и Лейла неторопливо прогуливались, все дальше отходя от кипящих весельем домиков.

– Удивительно, как среди ужаса жизни в пустыне твой народ может блистать такой красотой, – задумчиво произнесла Монтсе. Лейла улыбнулась. Она знала, как пустыня умеет волшебным образом пленять воображение чужестранцев. – У меня такое чувство, что последние годы я провела вдали от реального мира.

– Что ж, примерно те же чувства испытывает здесь моя семья. Мне еще повезло, что у меня есть работа и возможность проводить много времени вне поселения. А некоторые уже двадцать шесть лет безвылазно сидят здесь, как заключенные в тюрьме, в которой нет ни стен, ни дверей.

Они замедлили шаг, потом Монтсе остановилась.

– В чем дело?

– Скажи, Лейла, ты знаешь того мальчика?

Медсестра посмотрела туда, куда указывала подруга. На некотором расстоянии от них, почти параллельным курсом, шел тот самый ребенок, у которого не хватало глаза. Лейла поглядела на него, приложив козырьком ладонь к глазам.

– Нет. Я его не знаю. Ему, скорее всего, выбили глаз камнем. Здесь, к сожалению, это обычное дело.

– Нет, он не этим привлек мое внимание. Утром я видела его рядом с загонами для верблюдов. Он следует за мной, куда бы я ни направилась, но никогда не приближается.

Лейла улыбнулась, махнув рукой:

– Ну и чему тут удивляться?! Ты очень красивая женщина. Брагиму, например, ты очень понравилась.

Монтсе почувствовала, что заливается краской. Она никак не могла понять, что за отношение у африканцев к женщинам, но лишних вопросов задавать не хотела. Все вокруг удивляло ее, казалось странным.

– Вечером мы приглашены на праздник, – неожиданно сменила тему Лейла. – Одна подруга из госпиталя хочет, чтобы мы пришли.

– И меня тоже приглашает?

– Конечно. Я сказала ей, что ты придешь.

Тот вечер затянулся надолго. Брагим повез семью Лейлы на своей машине в дюны. Закат был так необыкновенно красив, что у Монтсе перехватывало дыхание. С самого высокого гребня дюны было видно, как солнце постепенно уходит за линию горизонта, словно погружаясь в вязкий песок. С другой стороны уже стояла темная ночь. Повинуясь внезапному порыву, в необъяснимом приступе ребячества Монтсе со смехом съехала по песку, как по водяной горке. Дети с восторгом последовали за ней. Мужчины тем временем чинно готовили чай и бутерброды.

На обратном пути Монтсе чувствовала себя уставшей, но счастливой. Ей нравилось дремать под завывания ветра, хлопающего брезентом, хоть она не хотела пропустить ни одно из событий этого чудесного дня. Приехав домой, Лейла и Монтсе умылись в маленькой комнатке, сменили одежду и привели себя в порядок. Они надушились и накинули другие платки, более темные. Когда на поселок спустилась ночь, попрощались с родственниками и уверенно пошли по неосвещенным улицам.

Дом подруги Лейлы располагался в другом квартале этой же daira.Монтсе казалось удивительным, как вообще местные могут различать тут какие-то кварталы. Улицы, да и сами хижины казались ей совершенно одинаковыми. Она просто шла в темноте следом за Лейлой, даже не пытаясь ориентироваться. На африканке были черные туфли, через плечо она перекинула сумку. Она шла так изящно, что казалась моделью на подиуме.

Когда они почти приблизились к нужному дому, Монтсе вздрогнула от неожиданности. Лейла не успела ее предупредить. Неподалеку от хижины какой-то мужчина сидел на корточках и справлял нужду. Увидев приближающихся женщин, он вскочил и побежал прочь, сверкая голым задом и держа в руке развевающуюся по ветру одежду.

– Не бойся. Это местный сумасшедший. У бедного старика не все в порядке с головой. Он делает свои дела где приспичит, как маленький ребенок.

Монтсе шла теперь очень осторожно, чтобы не наступить на экскременты.

Жилище подруги Лейлы отличалось от прочих хижин. Это был дом, выстроенный из необожженного кирпича. Подруга Лейлы приветливо встала им навстречу. Монтсе знала ее по госпиталю, но никак не могла вспомнить ее имя.

– Ты помнишь Фастрану?

– Конечно. Конечно, я ее помню!

Большинство собравшихся женщин были медсестрами. Мужчин почти не было. Монтсе обежала толпу глазами и с удивлением увидела Брагима, который сидел в углу, с улыбкой глядя на вошедших. Это обрадовало ее, но в то же время слегка озадачило.

– Ты ведь не сказала мне, что твой жених придет! – подколола она Лейлу.

– Да ну, с этими мужчинами никогда не знаешь, что им взбредет в голову! – смущенно ответила та.

Из магнитофона неслась музыка Боба Марли. Монтсе устроилась среди медсестер, большая часть которых была ей знакома по госпиталю. Женщины говорили на кубинском варианте испанского, мужчины на местном диалекте. Неожиданно в комнату с криком ворвался какой-то человек. Это был тот самый мужчина, напугавший ее в темноте. Он подскочил к Монтсе и заговорил, обращаясь к ней:

–  Musso musano? Musso musano?

Монтсе сначала вздрогнула, но быстро успокоилась, глядя, как улыбается Фастрана.

– Не бойся. Бедный старик совсем потерял рассудок.

– А что он кричит?

– Он спрашивает, все ли в порядке, – перевела Лейла.

– Передай ему, что все прекрасно, – попросила Монтсе. – И спроси, как его зовут.

– Мы называем его Эль-Демонио, – объяснила Фастрана. – Такое прозвище ему дали дети. Он бездомный. Моя мама иногда разрешает ему переночевать у нас на кухне, когда там свободно.

Эль-Демонио торопливо схватил банан, который ему протянула Фастрана. Медсестра шикнула на него, жестами выгоняя из комнаты. Он побежал прочь, подпрыгивая и паясничая.

Люди постоянно входили и выходили из дома. В этой круговерти лиц Монтсе не могла запомнить, кто есть кто. Она позволила женщинам разрисовать свои руки затейливыми узорами из красной хны. Эта кропотливая работа заняла несколько часов.

Когда они наконец стали прощаться, было уже очень поздно. Брагим решил остаться еще немного, попить чаю и поболтать с медсестрами. Лейла и Монтсе очень устали. В черном небе высыпали яркие звезды. Ночь была очень холодной.

– Ты давно знакома с Брагимом?

– Пять месяцев. Но он любит меня. Ему нравится заставлять меня ревновать. Думает, что так я буду любить его еще больше.

– А ты его любишь? – спросила Монтсе и тут же мысленно обругала себя за глупый вопрос.

Лейла молча улыбнулась. Белые зубы жемчужно сверкнули на смуглом лице. Она действительно была очень красива.

– Погляди-ка, – схватила ее за руку Монтсе. – Разве это не тот одноглазый мальчишка, что нас преследует?

– Да, это он. Похоже, ты ему нравишься.

– Почему он не дома в такой поздний час? Ему разве не надо с утра идти на занятия?

– Школьников отпустили на каникулы на десять дней.

– Позови его сюда и спроси, как его имя.

Лейла дружелюбно замахала рукой, стараясь некричать громко:

–  Estmak? Estmak?

Мальчик смотрел на них издалека, но ближе не подходил и имя свое тоже не называл.

–  Eskifak?

Лейла сделала шаг ему навстречу, но ребенок сорвался с места и скрылся в лабиринте хижин. Монтсе чувствовала, что страшно устала. Ее сердце билось часто-часто – наверное, все же не стоило пить так много чаю.

– А ведь этот мальчик не из нашего поселка. Иначе я бы видела его раньше, – уверенно заметила Лейла.

* * *

Капрал Сан-Роман провел бессонную ночь, бессмысленно пялясь в потолок, следя глазами за движениями теней и лучами изредка освещавших хижину прожекторов аэродрома. Всю последнюю неделю он практически не смыкал глаз, лишь проваливался иногда в тяжелое забытье на час или два, чтобы снова вернуться в реальность, к терзающим его мыслям. Внутреннее пространство хижины, исполнявшей роль тюрьмы, давило на него, воздуха в груди не хватало, а окружающий мир терял четкие грани и представал искаженным, как в болезненном бреду. От одной стены до другой едва ли насчитывалось шесть шагов. Поганое ведро в углу невыносимо воняло. Сантиаго в изнеможении рухнул на тюфяк, но все равно не мог уснуть – назойливый звук периодически срывающихся с крана капель вонзался в мозг острой спицей. Больше недели назад он стал четко выделять на фоне прочего шума редкие глухие удары капель по цементу, и с тех пор этот звук ни на минуту не оставлял его, лишая рассудка и всякой надежды.

После неожиданного визита Гильермо он стал еще более беспокойным. Капрал знал, что никогда больше не увидит друга. Сейчас он вспоминал последние дни, что они провели вместе, и корил себя. Без сомнения, Гильермо ничем не заслужил такой несправедливости, но сейчас было уже поздно что-то изменить.

Сантиаго старался выкинуть из головы воспоминания об Андии. Образ маленькой африканки стал наваждением, сводившим с ума не хуже капающей воды. Он чувствовал себя обманутым, и горечь предательства ни на миг не оставляла его. Даже с закрытыми глазами он продолжал видеть перед собой ее лицо, нежную улыбку, в ушах звучал ее почти детский голосок и задорный смех взрослой женщины. Изредка он вдруг вспоминал Монтсе. Как ни странно, это его успокаивало, и мысли об Андии переставали мучить. Он пытался написать ей письмо, но не мог сочинить больше одной-двух фраз. Слова ускользали от него. Капрал никогда не думал, что так сложно выразить свои чувства. Он пытался представить себе Монтсе с их новорожденным сыном, но от этих картин только расстраивался, остро ощущая всю несправедливость жизни. Воспоминания, которым он за последнее время научился не давать воли, накатывали с новой силой, словно адское пламя, сжигающее его изнутри.

Неожиданно Сантиаго вспомнил мать. Он редко о ней думал. Однако сейчас им вдруг овладела уверенность, что Монтсе знает о ее смерти. Раньше это казалось ему невозможным. Может быть, в порыве раскаяния девушка принесла ребенка в лавку, чтобы показать бабушке, и здесь обнаружила, что та умерла. Он ясно представил себе мать, лежащую на кровати в своем черном платье, со скрещенными на груди руками и бледным восковым лицом. Сантиаго почувствовал себя виноватым – за то, что был далеко от нее, за то, что не поехал на похороны, за то, что верил, будто мама будет жить вечно, хоть и знал, как тяжело она больна.

Весть о ее смерти принес ему Гильермо. Это произошло в конце мая. Он разыскивал Сантиаго все утро и в конце концов обнаружил его в казармах вспомогательных войск. Он не стал ходить вокруг да около, а просто сообщил другу новость как нечто обыденное. Сантиаго удивленно смотрел на него и все никак не мог вникнуть в смысл его слов. Прошлая жизнь в Испании, мать – все это казалось теперь далеким и нереальным. С приезда в Эль-Айун он звонил ей от силы пару раз, но теперь упрекать себя было слишком поздно.

Напряженная обстановка, сложившаяся в провинции, заставляла воспринимать доходившие из Испании новости как какие-то ненастоящие, словно явившиеся из другого мира. Когда комендант Панта вызвал капрала в свой кабинет, Сан-Роман уже знал, что тот сообщит ему о смерти матери. Он выслушал его не моргая, глядя серьезными сухими глазами. Комендант решил, что парень шокирован вестью, потому и реагирует так странно, но на самом деле Сантиаго в тот момент просто думал о другом. «Ситуация здесь тяжелая, капрал. Вы знаете об этом не хуже меня, – начал комендант с сочувственными нотами в голосе. – Но командование Легиона понимает, что личная боль от потери матери несравнима с неприятностями по службе». Сантиаго лишь кивнул, оставаясь бесстрастным. Комендант достал несколько листочков и протянул их Сан-Роману: «Поэтому, хотя обстоятельства к этому и не располагают и увольнения отменены, мы все же решили сделать для вас исключение. Вам предоставляется пятнадцать дней и разрешение отправиться в Барселону, навестить отца, братьев, в общем, всю семью. Потеря матери невосполнима, однако любое горе пережить легче, если люди будут вместе». Сантиаго даже в голову не пришло признаться коменданту, что вообще-то у него нет ни отца, ни братьев, ни других родственников. Он прижал папку с документами к груди и поблагодарил офицера. «Завтра улетает самолет на Канары, – продолжил комендант, тыкая пальцем в бумаги, только что переданные капралу. – Там пересядете на рейс до Барселоны. У вас пятнадцать дней, чтобы побыть с семьей. Пятнадцатого июня вы должны вернуться в часть. Можете идти». – «Слушаюсь, господин комендант!»

Сантиаго Сан-Роман вышел на слепящий солнечный свет, взволнованный и немного обескураженный. Любой солдат из его части отдал бы что угодно за пачку таких документов. Но сесть на самолет и улететь в Барселону всего через полгода после прибытия в Сахару?.. 24 мая губернатор колонии генерал Гомес Салазар объявил начало операции по эвакуации мирного испанского населения с территории Сахары. Занятия в школах и в институте были отменены за месяц до окончания учебного года. И хотя многие чиновники оплакивали город, ставший для них второй родиной, большинство из них без оглядки уносило ноги.

Участились демонстрации африканцев, требовавших независимости Сахары. Местные жители выходили с флагами и выкрикивали революционные лозунги. При первых признаках очередной заварушки патрули местной полиции и Легиона мгновенно перекрывали доступ в наиболее беспокойные кварталы. Да и новости, приходящие из других городов и поселений, были неутешительны. Гражданская тюрьма Эль-Айуна постепенно заполнялась арестантами, обвиняемыми в организации беспорядков.

На следующий день Сантиаго собрал вещмешок и отправился в автопарк, где, как ему сказали, стоит автомобиль, отправляющийся на аэродром. Он шел весь во власти своих мыслей, еще и еще раз прокручивая в голове придуманный им план. Поэтому Сан-Роман даже не заметил пытавшегося догнать его Гильермо, пока тот не оказался прямо перед ним. «Ты что, хотел улететь, не попрощавшись?» Сантиаго смотрел на него, будто не узнавая. «Я думал, ты в патруле, – соврал он. – Я тебя искал, но мне сказали…» Гильермо обнял друга и долго не отпускал. «Да кончай ты, еще подумают, что мы голубые!» Гильермо улыбнулся. После того как пришла новость о смерти матери Сантиаго, поведение приятеля уже не казалось ему таким странным. Он пожелал ему удачи и долго смотрел вслед. Капрал Сан-Роман пощупал карман, в котором лежали деньги и документы. Идея покинуть Сахару не казалась ему такой уж привлекательной, да это и не входило в его планы. Он сменил направление и вместо автопарка двинулся в сторону контрольно-пропускного пункта. Показал дежурному увольнительную и решительно вышел за территорию части. Час спустя он уже был в лавке Сид-Ахмеда, одетый как местный житель. Объемистый тюк с формой легионера был спрятан в укромном месте.

Все пятнадцать дней увольнения Сантиаго провел в доме Андии. Девушка не скрывала своей радости. Легионер две недели не покидал квартала. Иногда прогуливался по улицам Ата-Рамблы, но чаще просиживал в лавке Сид-Ахмеда, покуривая или неспешно, стакан за стаканом, попивая чай. Никто не удивлялся его присутствию – местные жители относились к нему как к одному из родственников Лазаара. Не слишком приятное для него время наступало, когда в доме собирались мужчины. Тогда он чувствовал себя изгоем. Сан-Роман никак не мог овладеть той легкостью и простотой, с какой они общались между собой. В такие часы он молча сидел, заваривал чай и слушал чужие разговоры. Он почти ничего не понимал. Они болтали по-арабски, а когда обращались к нему на испанском, то говорили о пустяках, больше для того, чтобы совсем уж не оставлять его в стороне. Сантиаго был уверен, что они ведут споры о политике. Он не сомневался, что собравшиеся симпатизируют испанцам, но кое-кто из присутствующих порой делал что-нибудь такое, что Сантиаго начинал относиться к сахарави с недоверием. Когда они оставались наедине с Сид-Ахмедом, торговец рассказывал ему кое-какие подробности, но Сан-Роману все равно казалось, что это лишь часть правды.

За два дня до окончания срока увольнения Сантиаго объявил Андии, что не собирается возвращаться в часть. Девушка испуганно на него вытаращилась, а потом кинулась к матери. Та, в свою очередь, тут же передала новость многочисленным теткам, и меньше чем через час в доме с самым решительным видом появился Сид-Ахмед. Впервые за все время их знакомства с него, казалось, слетело все дружелюбие: «Ты что, собрался дезертировать?!» – «Я не дезертирую, просто не вернусь, и все». – «Это называется дезертировать, приятель». – «И что?» – «Ты знаешь, что с тобой сделают, когда поймают?» – «Не поймают. Никто не знает, что я здесь!» – «Да все знают! Все без исключения. – Слова африканца были полны непоколебимой уверенности. – Наш народ знает все, что происходит в части и за ее пределами. Или, может, ты считаешь нас дураками?» Сан-Роман неожиданно почувствовал себя ничтожеством. В эту секунду он пожалел, что не воспользовался возможностью улететь в Барселону. «Если ты и вправду любишь эту девочку, – продолжил Сид-Ахмед, кивая в сторону Андии, – то должен завтра же прибыть в свою казарму. Иначе ей и ее семье предъявят обвинение в укрывательстве дезертира. Представляешь, что с ними за это сделают?» Сантиаго нечего было возразить. Слова Сид-Ахмеда произвели на него сокрушительный эффект. Он опустил голову, чувствуя себя виноватым. Этот человек преподал ему отличный урок. Капрал кивнул, соглашаясь. Африканец оставил свой угрожающий тон и снова стал таким же приветливым, как всегда: «Андия очень увлечена тобой. Ты уже стал практически одним из нас. Не разрушай то, чего достиг». Торговец сумел достучаться до самого сердца Сантиаго. Впервые кто-то серьезно поверил в его чувство к Андии. Они пожали друг другу руки и молча сели пить чай, не возвращаясь больше к тяжелому разговору. Тем вечером в доме собралось очень много мужчин. Они болтали и пили чай, пока совсем не стемнело. Когда они ушли, Сан-Роман удивленно сказал Сид-Ахмеду: «Несмотря ни на что, сахарави всегда выглядят такими счастливыми!» – «Не всегда, мой друг, не всегда. Но сегодня у нас есть повод для радости. Наши братья победили в Гуельте».

Смысл сказанного Сид-Ахмедом полностью дошел до Сантиаго лишь на следующий день, когда он выполнил свое обещание и вернулся в часть. Там царил полнейший хаос. В общей неразберихе никто не обратил внимания, что Сантиаго не использовал разрешение провести увольнение в Испании. Новости передавались из уст в уста, неясные слухи и молчание офицеров только усиливали общую тревогу. Поражение войск в Гуельте многим представлялось окончательным поражением испанской армии в Сахаре. За две первые недели июля тюрьмы переполнились африканцами, задержанными во время демонстраций и уличных беспорядков. Сантиаго в первый же день поставили в охрану тюрьмы. Здание, которое еще несколько месяцев тому назад стояло почти пустым, теперь было буквально забито людьми. В камерах было так тесно, что заключенные с трудом находили себе местечко, чтобы вытянуться и поспать. Перед зданием собирались огромные толпы. Уже ни для кого не было секретом, что испанская армия предпринимает жесткие меры по пресечению беспорядков. Один за другим следовали взаимоисключающие приказы – офицеры теряли голову, и ситуация ухудшалась с каждым днем. Не переставая трезвонили телефоны. Во всем этом хаосе Сантиаго не забывал выискивать среди заключенных африканцев знакомые лица. С некоторыми из них ему удалось даже незаметно переброситься парой слов. К утру он пообещал по меньшей мере двум десяткам из них, что передаст весточку родным.

Увольнения временно отменили, но Сантиаго все же удалось добраться до квартала Ата-Рамбла. Его обитатели, чьи родственники сидели под стражей в тюрьме Эль-Айуна, спешили к нему с записками. Вскоре обмен новостями между заключенными и их семьями стал для Сан-Романа обычным делом. То лето выдалось невеселым. Полным ходом шла отсылка гражданского населения в Испанию. В июле, как всегда, многие бары закрылись на каникулы. Но в городе говорили – и так оно впоследствии и оказалось, – что на сей раз каникулы продлятся много лет. Настал день, когда закрылся и «Эль-Оазис». Летний кинотеатр не работал. На улицах попадалось все меньше и меньше детей. К августу в городе оставалась едва ли половина населения. Особенно заметно опустели жилые кварталы – большинство домов стояли с заколоченными окнами. Редкие прохожие быстрым шагом проходили по проспектам, почти не встречая машин. На местном рынке воцарилась атмосфера недоверия и отчаяния – своего рода зеркало, отражавшее растерянность жителей города. И хотя размах эвакуации снизился по сравнению с весной, обретя черты упорядоченности, многие отъезжающие еще суетились – улаживали финансовые дела, продавали автомобили и телевизоры, вытрясали деньги из должников, пытались, пусть и за гроши, сдать квартиру.

Весть о болезни генерала Франко внесла в жизнь города еще большую неразбериху. Мало кто верил в то, что он при смерти, но абсолютно все, особенно офицеры, занимающие высокие посты, стремились заполучить новости из первых рук, оккупируя телеграф и переговорные пункты. Увы, вместо точной информации до них доходили только скудные и часто противоречивые слухи, которые только увеличивали число скептиков.

Стояла середина октября, когда один из таких слухов, гулявших среди населения, вдруг обернулся вполне официальной новостью. На экране телевизора в солдатской столовой, примерно за час до ужина, неожиданно появилось лицо короля Марокко, который выступал с обращением к своему народу. Его голос звучал звонко и четко. Почти никто не обратил на него внимания, но Сан-Роман, как завороженный, уставился в телевизор. Тяжелый взгляд Хасана Второго словно бы гипнотизировал его. Он почти ничего не понимал, лишь отдельные слова, не передающие общего смысла. Еще до конца передачи он вдруг повернулся к другу: «Гильермо, смотри, произошло что-то очень серьезное!» Легионер мельком глянул на экран. Его не волновали проблемы марокканцев и провинции Западная Сахара.

«Не знаю что, но что-то происходит!» – убежденно воскликнул капрал Сан-Роман. Он поднялся и быстрым шагом направился в казарму вспомогательных войск. Охрана, заметил он, значительно усилилась как снаружи, так и внутри. Как только он вошел, то сразу понял, что его подозрения обоснованны. Телевизор был включен, но никто не смотрел на мелькающие на экране кадры марокканской рекламы. Вместо этого все сгрудились вокруг старенького радиоприемника. Никто не обратил внимания на появление легионера, пока он громким голосом не спросил, что происходит. «Ничего особенного, капрал, ничего особенного!» – «Только не надо делать из меня придурка! Что-то случилось – я же вижу!» Местные солдаты хорошо знали этого легионера. Многие из них передавали с ним записки своим семьям, вместе играли в футбол. Он был знаком с их будущими женами, с их отцами и матерями, у некоторых из этих ребят бывал частым гостем. Поэтому он держался так уверенно. «Что Хасан сказал по телевизору?» – повторил он свой вопрос, и в голосе его уже звучало раздражение. «Объявил о намерении ввести на территорию Западной Сахары марокканские войска». Сан-Роман не понял, в чем, собственно, сенсация. «Ну и что?! Наша армия гораздо многочисленнее», – наивно заметил он. «Он собирает гражданское ополчение. Говорит, будет тотальное вторжение. Он сошел с ума!»

Сан-Роман пробыл с друзьями из вспомогательных войск до самого вечера. Когда сыграли отбой, он улегся на свою койку, но не смог сомкнуть глаз. Эту бессонную ночь он провел, лежа на тюфяке и глядя в темноту, весь во власти своих мыслей, пока не прозвучала команда «подъем». На следующий день – это была последняя пятница октября – казарма напоминала пороховой склад. Постоянно приезжали и уезжали грузовики, приказы были неясными, а иногда и совершенно противоречивыми. Слухи распространялись с немыслимой скоростью. Некоторые легионеры всерьез утверждали, что их вот-вот двинут маршем к северной границе. Другие говорили, что, наоборот, войска сегодня же эвакуируют из Африки. Среди всего этого беспорядка Сан-Роман ухитрился добыть пропуск в город. У него был четкий план, как попасть в квартал Земла. Но при его осуществлении он столкнулся с серьезными трудностями.

В последнее время в квартале так же ясно ощущалась тревога, как и в остальном городе. Люди запасали продукты и предметы первой необходимости. С прилавков магазинов смели практически все. Первым делом капрал пошел в лавчонку к Сид-Ахмеду. Африканец пытался успокоить его, но сам заметно нервничал. От его обычной невозмутимости не осталось и следа. Они вместе отправились в дом Андии. Казалось, девушка не совсем отдает себе отчет в том, что творится вокруг. Она сердилась на Сантиаго, строго выговаривая ему за то, что он не навещал ее почти три недели. Они больше часа пили чай. Когда пришло время прощаться, капрал с удивлением заметил, что семья старательно пытается оставить его наедине с юной африканкой. Это был первый раз, когда они проявили такую тактичность, поэтому он растрогался и не понял сразу, что на самом деле происходит. Девушка села лицом к нему и взяла обе его руки в свои ладони. «Когда смогу уехать отсюда, я возьму тебя с собой в Барселону. Тебе там очень понравится, очень!» Андия улыбнулась. Уже не в первый раз Сантиаго давал ей подобные обещания. «А что ты будешь делать с невестой, которая ждет тебя там?» Капрал притворился взбешенным. Он знал, что это лишь притворство, игра, которую девушка повторяла из раза в раз, и он уже прекрасно усвоил свою роль: «У меня нет там никакой невесты, клянусь тебе!» В конце концов она, как обычно, сделала вид, что поверила: «Я хочу попросить тебя кое о чем, Санти. Ты готов сделать мне одолжение?» – «Конечно, все что захочешь!» Она сунула руку за пазуху и достала оттуда конверт: «Это письмо ты должен передать Бачиру Баибе. Это брат Хаиббилы. Если хочешь – можешь прочитать!» Сан-Роман улыбнулся. Он хорошо знал Бачира, был частым гостем в его доме и знал семью африканца. Его сестра Хаиббила – закадычная подружка Андии – даже как-то подарила капралу часы. Он не стал доставать письмо из конверта, хоть тот и не был запечатан. Сделать это показалось ему до крайности неприличным. Кроме того, он был уверен, что письмо написано по-арабски. Он не знал, когда еще увидит Андию, хотя и обещал прийти на следующий день.

Письмо быстро дошло до Бачира Баибы. Едва попав в часть, Сантиаго сразу передал его адресату. Сахарави прямо при нем торопливо пробежал строчки глазами, удивив капрала серьезной деловитостью. Он стал прощаться, но Бачир попросил его задержаться. Они посидели немного за чаем и сигаретами. Африканец выглядел вежливым, но каким-то странным, в воздухе висело напряжение. Когда наконец Сантиаго собрался уходить, Бачир спросил: «Когда планируешь опять пойти домой?» Капрал прекрасно понял, что тот имел в виду. «Хотел завтра, но еще не получил пропуск». «Понятно, – протянул Бачир задумчиво. – А вот нам вообще отсюда не выбраться. Оружие отобрали, и отменили все увольнения». – «Да, я слыхал». – «Можно тебя попросить о дружеском одолжении?» – «Говори». – «Когда соберешься туда, зайди сначала ко мне. У меня есть кое-что для матери – белье в стирку и всякое такое». Сантиаго прекрасно знал, что обычно кроется за этими словами. Он не возражал.

В пятницу 31 октября Сантиаго Сан-Роман подошел к контрольно-пропускному пункту, неся в руке узел, весивший больше пятнадцати килограммов. Он простодушно полагал, что никто не станет проверять вещи капрала, который, как обычно, выходит из части, имея при себе официальное разрешение. И поэтому не сразу обратил внимание на то, что при его приближении лейтенант и два сержанта, стоявшие на посту, вскинулись, с подозрением глядя на его ношу: «Что там у вас, капрал?» Этот вопрос застал Сантиаго врасплох. Он покраснел: «У меня есть пропуск!» Он старался говорить уверенно. «Я не об этом спрашиваю! Я спрашиваю, что у вас в этом свертке?» – «Грязное белье и всякое такое». Произнеся это, он неожиданно понял, что влип по полной программе. Узел был очень тяжелым и, когда его опустили на пол, издал глухой стук. Пока его развязывали, один из сержантов взял Сантиаго на прицел. Заглянув внутрь, лейтенант побледнел и еле сдержался, чтобы не приказать всем лечь на землю. В куче грязного белья обнаружились гранаты, детонаторы, упаковки взрывчатки. Меньше чем через час эта новость страшным предзнаменованием грядущей беды облетела всю часть.