Текст книги "Сальто-мортале"

Автор книги: Луиджи Малерба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Внезапно я обнаружил, что у меня есть сын. Его мать могла бы сказать мне об этом пораньше. Могла бы сказать так: это твой сын, а ты – его отец. Я бы ответил: очень рад, это же прекрасно – иметь сына. Но хорошо бы пораньше узнать об этом. Не так-то прекрасно иметь сына, если этот сын разыскивает тебя, чтобы убить. Одного уже облепили на лугу муравьи, вторым мертвецом можешь за милую душу стать ты сам.

Но чем тогда, спрашивается, занимается полиция? Почему она меня не охраняет? Вместо этого еще преследует меня. Розамунда говорит: пойми, даже полиция не может все время гоняться за кем-то, она тоже устает. А что нужно всем этим людям? Во всей долине не видно было ни души, она казалась пустыней, и вдруг, точно муравьи, отовсюду вылезли люди.

Откуда взялись все эти люди, подобно муравьям снующие взад и вперед? Почему они не идут к себе домой? Поберегите свою жизнь, говорю я им. О своей жизни я как-нибудь сам позабочусь, а вы уж заботьтесь о своей. Будьте осторожны, потому что несчастье может случиться в любую минуту. Побереги свою жизнь, а я уж свою поберегу. Так-то будет лучше. Все произошло, как и должно было произойти, тут уж ничего не поделаешь. Но отныне заботься, милейший, о своей жизни, я о своей уже позаботился. А вы

ЗАБОТЬТЕСЬ О СВОЕЙ.

Словам людей нельзя верить, часто они все придумывают и говорят первое, что взбредет в голову. Сначала подумай, потом уже говори, а происходит все наоборот.

Джузеппе, дружище, но ты читал газеты? Ну, эти газетчики летом не знают, что сказать, вернее – о чем писать. Газетчики стоят, засунув руки в карманы, и ждут, не случится ли что-нибудь. Войн мало, и ведутся они отдельными странами где-то далеко. Горожане все уехали в отпуск, к морю или в горы. Если кто-нибудь умирает летом, значит, по убеждению газетчиков, его убили.

Я устал вечно куда-то бежать, почему бы нам не положить на этом месте большой камень и не остановиться. Иными словами, почему бы старику не умереть естественной смертью. Допустим, он шел под палящим солнцем по лугу и с ним случился обморок. А может быть, у него было слабое сердце, и он умер мгновенно, от инфаркта. Вы помните адмирала? Он тоже умер от разрыва сердца, и никто не стал утверждать, будто его убили. Да, но кровь, нож и все остальное, что нашли на лугу?

Напрасно вы так подозрительно на меня смотрите. Я только сказал, что полиция толком не разобралась. Джузеппе, дружище, он умер, потому что его убили: трава была вся в крови, ты же сам видел цветки дрока, залитые кровью. Я лично ничего не видел. Но есть те цветные фотографии! Почему вы неприменно хотите все начать с луга? Вы путаете «до» с «после», начните лучше с убийцы, а не с луга, и найдите доказательства. Есть и доказательства – свидетельство священника из Дженцано.

Он утверждает, будто видел человека, который ехал по лугу на велосипеде, покуривая сигарету. Это был не спасатель с Лидо-ди-Лавинио, а паренек лет так восемнадцати. Есть много пареньков, а сигарета ничего не доказывает – кто в наше время не курит сигарет? Я тоже курю сигареты. Но ты уже далеко не паренек. Да, но что делал этот священник из Дженцано ночью на лугу, спросил я. Священник может отправиться, куда ему вздумается, а если он видел паренька на велосипеде, то может рассказать об этом кому следует.

Значит, священника допросили? Да, это произошло ночью, небо было безоблачное. Если парнишка остановился и закурил на фоне звездного неба, священник мог принять огонек сигареты за звезду или далекую планету. Не выдумывай, Джузеппе, ну как можно принять огонек сигареты за звезду или далекую планету? А я утверждаю, что в этом мире случается путаница и похуже.

ОДНАЖДЫ ЧЕЛОВЕКА ПРИНЯЛИ ЗА СОБАКУ.

А если этот человек ехал по дороге, а звезды неподвижно висели в небе, то огонек сигареты можно было принять за падающую комету. Джузеппе, дружище, ну, как можно спутать огонек сигареты с кометой? Можно верить во что угодно: что вселенная расширяется до бесконечности, что небо сплошь усеяно звездами, но спутать огонек сигареты с кометой – это уже слишком. Поймите, случается путаница куда хуже. Однажды шесть миллионов человек спутали с

ШЕСТЬЮ МИЛЛИОНАМИ СОБАК.

Вот как оно вращается – колесо жизни. Паренек на велосипеде. Священник из Дженцано. Но священник хотя бы видел этого паренька в лицо, описал его наружность? Или же ему просто так пришла охота поболтать, этому ночному священнику из Дженцано? Джузеппе, дружище, иной раз путаница лежит в природе вещей. Ну хорошо, в природе вещей, но тут надо быть поосторожней. Из-за одной такой путаницы шесть миллионов человек превратились в дым, улетучились, и теперь уже ничего нельзя сделать. А шесть миллионов – это совсем немало, вот оно, колесо жизни. Речь идет о жизни старика. Подумайте об этом хорошенько, а если не хотите думать, оставьте бедного старика в покое. Плохо оно вращается, это колесо жизни: шесть миллионов перемололо. Хватит говорить об этом колесе, его вращение остановить не так-то просто.

25

Есть сходство в носе, в линии лба. Женщина, жена мясника из Павоны, смотрит на меня и потом говорит, что он похож на меня. Понятно, они говорят обо мне и о старике. И рот, и уши, и цвет глаз. Его глаза неподвижно глядят в небо.

Ну хорошо, нос, лоб, рот, уши, цвет глаз. При желании можно утверждать, что

ВСЕ ЛЮДИ ПОХОЖИ ДРУГ НА ДРУГА,

особенно мертвецы. Но и живой человек бывает похож на мертвеца, если тот умер только что. Мужчины и женщины тоже похожи, у тех и у других есть ноги, руки, голова, у собаки тоже есть голова и хвост, так же как у слона. С известной, правда, натяжкой можно сказать, что собака похожа на слона, – все животные похожи друг на друга, да и на человека тоже. У стола нет ни головы, ни хвоста, но, с вашего позволения, и у него есть ножки.

Словом, все похожи друг на друга: небо – на море, яблоко – на дыню, Италия – на Японию, Земля, увиденная с Луны, похожа на Луну, увиденную с Земли. Теперь, после межпланетных перелетов, мы знаем не только это, но и многое другое. Оставь в покое Землю, говорит Розелла, и оставь в покое Луну, она тут ни при чем. Ну хорошо, я оставлю в покое Луну, но ты видела фотографии Луны, сделанные «Космосом-4»? Очень красивые фотографии!

Я видел в четверть десятого вечера, как «Космос-4» пролетал в небе Павоны среди звезд. Я поздоровался с ним и сказал: – Тебе очень повезло, «Космос-4», что ты летаешь так высоко. Для тебя бесконечно далеки и мертвый старик на лугу, и болтовня любопытных людишек, и полицейские, и вращение Земли, ты чувствуешь, как она вращается? Далека для тебя и эта монотонная жизнь. Достаточно было начального ускорения, и ты вышел на орбиту искусственного спутника Земли и теперь веками будешь летать высоко в небе. Какого искусственного спутника, русских или американцев? Русских, точно, русских.

Как ты себя чувствуешь в стратосфере? Я слышал, что там очень холодно. Но ведь ты холода не ощущаешь? Летаешь себе спокойно при ста шестидесяти градусах ниже нуля. Говорят, там есть

ЛУЧИ ГАММА

и другие смертоносные лучи. Какой ты счастливец, что не боишься смерти! А тут на Земле достаточно небольшого похолодания – и уже можно простудиться. Кажется, будто простуда – пустяк, но и от нее можно умереть.

Хватит болтать о всеобщем сходстве, мне надоело. Я засовываю руки в карманы и поворачиваюсь к нему спиной. Я чувствую, что его глаза глядят мне в спину. Глаза этого священника. С вашего позволения, я человек нервный. Но тогда что мне здесь, собственно, нужно? Чего я добиваюсь? Тебе не раз говорили, Джузеппе, держись подальше от луга, притворись, будто это тебя не касается, ты слишком любопытен, Джузеппе. Ну хорошо, пусть себе пялятся на мертвеца, вот и отлично, пусть пялятся.

Два глаза неотрывно глядят на меня – я отворачиваюсь. Ох уж этот священник – во всем черном! Джузеппе, дружище, как же еще должен быть одет священник? Только в черное. Я его не знаю, первый раз вижу. Это не священник из Павоны – тот вообще не показывается, говорит: если понадоблюсь, сами позовут. И еще он говорит очень печально: – Что такое случилось в моем приходе? Прочитаю, если хотите, молитву за упокой его души:

«ABE МАРИЯ».

Эти странные совпадения – шутки Создателя, а он любит пошутить. Эта болтовня. Думаете меня испугать? Я делаю вид, будто ничего не произошло, начинаю насвистывать песенку. К несчастью, я остался без сигарет, даже не могу закурить. Радио все еще передает по третьей программе Сибелиуса. Хватит с меня Сибелиуса, он приносит несчастье.

Минуточку, тут говорили о моем лбе, моих руках, моих глазах, о моем лице, ну и пусть себе говорят, говорите пожалуйста. Запомни одно, Джузеппе, у тебя есть голова на плечах, и ты можешь исхитриться как угодно. Можешь увести разговор в сторону. Помнишь «Волшебную флейту»? Вот так и поступай.

Я все еще брожу по лугу. Ты только и делаешь, что бродишь. Срываю цветок. Делаю вид, будто курю и дымлю людям прямо в лицо. Оставьте этого мертвеца в покое! Ну хорошо, он умер, люди только и делают, что умирают с утра до вечера, иначе бы человек и в самом деле стал бессмертен.

Этот священник в черном все еще смотрит на меня – лучше бы он шел себе молиться. Ведь есть же особые молитвы для мертвецов, заупокойные службы. А теперь, вместо того чтобы молиться, он завел беседу с женой мясника – откуда он ее знает?

ЧТО ЭТОТ СВЯЩЕННИК ГОВОРИТ?

Знает ли он, что теряет драгоценное время на болтовню? Отправился бы лучше помолиться Создателю. Вместо этого он стоит себе и болтает, этот священник в черном.

Полиция пустила своих «пантер» по следу, они носятся вокруг Павоны. Но я-то нахожусь на месте преступления. Если только вы меня ищете. Надо бы мне незаметно улизнуть. Для этого необходима особая ловкость, какая есть, например, у индийцев Бенгалии. У тебя эта особая ловкость есть. Но на меня смотрят люди. Ну и пусть смотрят. Лучше поберегись «пантер». В этих полях ходить – все равно что по джунглям пробираться. К счастью, «пантеры» первыми не нападают. Я в это не верю. Может быть, в Азии или в африканских джунглях, ну там, у себя на родине, это и так, но здесь они всегда пребывают в каком-то ожесточении, мчатся со скоростью более ста километров в час, внезапно обрушиваются на тебя и способны в две минуты с тобой расправиться. У них злобно сверкают фары и глухо урчат тугие покрышки. Они черные. Все знают, что пантеры – звери кровожадные.

К несчастью, здесь, в Павонском крае, нет даже зарослей, где можно было бы спрятаться, нет ни сеновалов, ни глухих стен, ни водостоков. А жаль. Во всей долине – один я, но мое тело – не укрытие.

26

Я шел пешком к Казале Аббручато, вокруг царила тишина, и не слышно было даже пения цикад. Как назойливы цикады, когда они принимаются стрекотать! Одни начинают, а потом сразу же присоединяются остальные, целые сотни. Цикады кажутся совсем крохотными, а шум производят страшный, и их никакой силой не заставишь замолчать.

В полях царила тишина, не слышно было цикад и даже радио, которое слышно почти всюду. Полная тишина, а иной раз хочется услышать ну хоть чей-нибудь голос, хотя бы шум – скажем, шум собственных шагов. Почему я не слышу шума собственных шагов? Ведь должен был бы. Я останавливаюсь, чтобы послушать шум своих собственных шагов, но, стоя на месте, я их наверняка не услышу.

ЧТОБЫ УСЛЫШАТЬ СВОИ ШАГИ, Я ДОЛЖЕН ИДТИ.

Я иду дальше, ступая по гальке, но, с вашего позволения, ровно ничего не слышу.

Не понимаю, что со мной происходит. Может, мои мягкие резиновые подметки скрадывают шум шагов. В туфлях с такими мягкими подметками идешь, точно босиком, на цыпочках, по ковру. Но здесь ковров нет – ковер на галечной дороге среди полей?! Ну и дела!

Джузеппе, дружище, твои подметки не резиновые, а кожаные, и ты это отлично знаешь. Ну хорошо, я могу тут же сменить их у одного сапожника в Альбано, резиновые при дожде даже лучше. Но сейчас светит солнце, дружище. Ну хорошо, солнце, сказал я, тогда я могу надеть матерчатые туфли; хотя часто и в ясный, безоблачный день вдруг начинается дождь, особенно весной и летом.

Я, пожалуй, даже не прочь, чтобы эти цикады начали трещать. Иной раз тишина хуже любого шума, вот как, например, в данном случае. Ну хорошо, цикады, но куда девались все птицы, почему не слышно их щебета? Ну хоть бы самолет пролетел! Целых три аэродрома: Пратика-ди-Маре, Чампино, Фьюмичино, и ни один самолет не пролетит. Почему вы не летаете? Чем я вам не угодил?

Ага, что-то шевелится там в лесу. Это листья, их шевелит ветер. Но тогда почему я его не чувствую? Мне приятен шум ветра в ветвях. Иногда ему удается даже пригнуть стволы пиний – при сильном ветре они все клонятся в сторону моря. В прошлом году ветер сорвал крыши домов, в Торвайянике поднял в воздух пляжные кабинки и унес их далеко от берега.

ОДНАКО ЭТО БЫЛ НЕ ОБЫЧНЫЙ ВЕТЕР, ДУЮЩИЙ С МОРЯ.

ЭТО БЫЛ ВИХРЬ.

Он завывал в небе, падал, взмывал ввысь, подхватил машину и швырнул ее в море. Так ее потом и не нашли. Это была «флавия», в ней сидел адвокат из Палермо, так писали газеты.

Мне холодно даже под солнцем, а холода я не переношу. Что поделаешь. Я перешел на бег, но и это не нарушило тишины. Я крикнул что-то – но почему я не слышу своего голоса? Если мне не помогут цикады, то уж никто не поможет. Противные цикады, ну что им стоит застрекотать?! Успокойся, Джузеппе, у тебя есть руки, ноги, все есть, будь же мужчиной. Но с кем я говорю, чей это голос слышится за моей спиной?

Я иду в Казале Аббручато. Мне приятно было бы услышать хоть какой-нибудь шум, ну хоть шум моря, пусть даже издалека. Машин тут проезжает мало, больше мотоциклы, дорога осталась такой же, как во время войны, когда по ней наступали на Анцио американские танки. На каждом шагу глубокие рытвины, ямы. Дома тоже лежат в развалинах, и в бывших квартирах растут финиковые деревья и кусты ежевики. На кустах ежевики полно ягод. Несколько бывших американских танков теперь служат для крестьян тракторами. Надо бы спросить у итальянского правительства: вы что, об этом районе вообще позабыли?

Как мне хочется поболтать с кем-нибудь! А вон и Розетта! Она ждет меня, высунувшись в окно второго этажа, машет мне рукой. Она сразу увидела меня. Я тоже машу ей рукой. Джузеппе, дружище, Розальмы нет у окна, но если бы она и стояла, как бы ты ее увидел, ведь даже самого дома не видно? Он еще очень далеко. Ну хорошо, далеко – но от чего далеко?

А сейчас я слышу, что по воздуху плывет

МУЗЫКА.

Я узнаю его, это голос диктора. Счастье еще, что по второй программе радио передают «Ежевечерний концерт». Наконец-то кончилась тишина, играют Сибелиуса.

Теперь я слышу, как стрекочут цикады, как щебечут птицы, как гудит самолет в небе, слышу шум своих шагов по гальке. Благодарю тебя, радио. Но только вы что, кроме Сибелиуса ничего передать не можете? Эти программы удивительно однообразны. Могли бы их и улучшить – почему вы не улучшаете музыкальные программы?

27

Я сказал: – Вижу, что в глубине луга у оврага Священников что-то шевелится, посмотри сама, Розария, может, ты получше разглядишь.

Розальма стояла у окна, глаз у нее распух и был завязан. Я тебе говорил, что этой игрой нельзя злоупотреблять, ты же почти ослепла. Нет, я вижу цветы, сказала она, – маки и маргаритки самых разных цветов, клевер и дрок. Да нет, сказал я, что-то там шевелится, в конце луга у оврага Священников.

Знаешь, я все вижу точно в тумане. Но, верно, что-то шевелится там у края луга, похоже, что это

АМЕРИКАНСКИЙ ТАНК.

Значит, я не ошибся. А она добавила: – Я вижу башню с белым американским флагом и ствол орудия.

Ты говоришь так, Розальма, словно это самая обычная вещь – американский танк с наведенным орудием.

Я закрываю глаза – теперь уже больше ничего не видно, но воздух продолжает дрожать. Может, мне только кажется, что это американский танк, и он существует только в моем воображении? Джузеппе, дружище, учти:

НАШЕ ВООБРАЖЕНИЕ НЕ ПРОИЗВОДИТ ШУМА,

у воображения нет двигателя. Значит, это и в самом деле американский танк с башней и орудием! А Розария в ответ: – Вполне естественно, раз это танк, у него должно быть орудие.

Вот это-то меня и пугает. А она: – Вечно ты обращаешь внимание на частности, оставь в покое орудие.

Легко сказать, оставь в покое орудие. Не думай об этом, танк – вещь преходящая и проходящая, смотри, он уже удаляется. Ну хорошо, удаляется, сказал я, но хотелось бы знать, что удаляется – танк или мираж?

Джузеппе, дружище, это американский «шерман» с мощным дизельным двигателем. Мираж не движется по полям и не весит десятки тонн, – видишь следы гусениц? Это следы гусениц американского танка.

Но тогда какой сейчас год? Не вернулись ли мы во времена войны, когда здесь вела наступление американская Пятая армия? Мы думаем, что война кончилась, а между тем повсюду полно солдат и вот-вот начнут падать бомбы, как в те годы, когда по небу Италии плыли «летающие крепости». Чувствуешь, Розальма, как дрожит воздух? Я ничего не чувствую. Не чувствуешь, как он дрожит? А ты дай воздуху подрожать, пусть себе дрожит.

Но как ты объяснишь тогда этот американский танк, который я вижу у края луга? Скажи, Розина, бывает, что иной раз глаза вдруг утрачивают свою зоркость? Как мне понравилась игра «в глаз», отвечала она. Почему бы нам ее не повторить? Она подошла поближе и посмотрела на меня, широко раскрыв здоровый глаз. Повторим завтра, сказал я, мы и так слишком увлеклись этой игрой. Понимаю, значит, ты меня больше не любишь. Словом, разговор перешел на

ЛЮБОВЬ.

Подожди, пока исчезнет этот танк, тогда и поговорим. А она сказала: не волнуйся, он уже далеко. Попробуй не волноваться, сказал я. Если это не воображение и не мираж, то что здесь нужно американскому танку? Слышала я, что это солдат, погибший во время наступления. Но если он погиб, то как же он управляет танком? Я неточно выразилась, это его душа не может найти себе покоя и возвращается в прежние места – так часто случается с душами покойников. Ну хорошо, души покойников, но я никогда не слышал, чтобы душа тащила за собой многотонный танк! А может, это душа особого свойства, сказала Розальма. Не знаю, но, по-моему, все души усопших одинаковы. И потом, этот танк, сказал я, принадлежит американской армии, иными словами, его, значит, украли.

Я не возражаю, если беспокойная душа иной раз надевает форму американского солдата, но чтоб она тащила за собой целый танк! Наверно, она не может без этого танка обойтись, сказала Розинда. Где же душа берет бензин для танка? Его понадобится не один литр или галлон, как говорят американцы. Притом даже не бензина, а нефти.

ЭТИ ЧУДОВИЩА ПИТАЮТСЯ НЕФТЬЮ.

Словом, не понимаю, где достает нефть эта пропащая душа американского солдата. Ты даже не представляешь себе, Розальма, сколько танк потребляет нефти. Гораздо больше, чем самолет. Но заметь: должно быть, он не злой, сказала Розальма. Ни разу не выстрелил и ни одного владельца автоколонки не ограбил. Лишь однажды передавил картофель на поле – верно, сбился с пути. Он погиб, продолжала Розальма, во время наступления у края луга, там, где ты его и увидел. А если его тянет на прежнее место, то ведь от этого никому нет вреда, ну кроме крестьянина, у которого картофель пропал. И каждый раз он тащит за собой танк? А ты бы хотел, чтобы он тащился пешком?

ПУТЬ У НЕГО ПРЕДЛИННЫЙ.

Но где он достает нефть? – спросил я. Вот этого я никак не могу понять, нефть стоит очень дорого. Кто ему дает деньги?

Оставь его в покое, сказала Розальма, ведь он вместе с танком удаляется от луга, поросшего цветами. Да, но однажды он может рассердиться и открыть огонь из орудия; не сообщить ли о нем командованию итальянской армии? А Розальма сказала: – Лучше с ним не связываться, с этим командованием.

Ну хорошо, но однажды в припадке ярости он может и побоище учинить. Этот солдат, сказал я, эта пропащая душа, которая носится на танке, не думай, что он приехал издалека так просто, без всякой цели. Скорее всего, его кто-нибудь послал, и тогда с ним шутки плохи.

А по-моему, сказала Розальма, он приехал в Италию, чтобы повидать места прежних боев, так поступают многие американские туристы. Но я, Розальма, никогда не слыхал, чтобы они тащили с собой танк. А ты поступай, как я, сказала она, я уже об этом забыла. А раз забыла, значит, этого и не было.

Я смотрю из окна на луг. Солнце почти совсем зашло, смолк посвист дрозда, смолк и грохот танка. Розальба говорит: – Лучше ты о нем больше не упоминай, об этом танке. Хорошо, я не буду больше упоминать об этом танке, в котором сидит пропащая душа американского солдата. Однако ты опять упомянул. Клянусь, больше ни слова не скажу об этом танке с башней и орудием, я о нем уже забыл, как о пропащей душе американского солдата.

28

Что от меня нужно этому старику, который идет за мной точно собака, и если я поворачиваю влево, он тоже поворачивает влево! Если я иду прямо вперед, он тоже идет прямо вперед, идет за мной и ни о чем не спрашивает – просто, куда направляюсь я, туда направляется и он. Что ему от меня нужно? Послушай, я – бродяга, я иду куда глаза глядят, сворачиваю наобум, то влево, то вправо, а могу и вернуться назад. Зачем же ты неотступно идешь за мной? Послушай, я брожу без всякой цели, и если ты будешь идти за мной, то в конце концов вернешься на прежнее место.

Старик тенью продолжает идти за мной, вдруг обгоняет меня и шагает впереди, точно желая предугадать, куда я направляюсь. Но часто ошибается, потому что он сворачивает влево, а я вправо.

Я ИДУ ТУДА, КУДА МЕНЯ НОГИ НЕСУТ,

так я сказал. И делаю то, что руки прикажут, а иной раз они приказывают ужасные вещи. Поостерегись моих рук, так будет лучше. Он что-то пробормотал. Что он бормочет, этот старик, что ему нужно? Что тебе нужно? Я не смотрю ему в лицо, не хочу его видеть; когда он обгоняет меня, закрываю глаза. Начинаю прихрамывать, чтобы посмотреть, что он станет делать. Ничего! У меня одна нога короче другой, колено онемело, мне тяжело дается каждый шаг. Я хромой, с вашего позволения.

Теперь старик идет со мною рядом и вдруг дает мне подножку. Это мне совсем не нравится – подножка хромому! Почему ты мне дал подножку? Он без конца кашлял, чихал. Плевался, снова чихал, чесал спину, поддавал ногой камешки. Снова дал мне подножку.

Мы были одни, я и он. По этой дороге могли проехать машины и велосипеды и поднять целые тучи пыли, если б на дороге лежала пыль, но они не проезжали и потому ничего не поднимали. Мог пойти дождь, и пыль намокла бы, капли прибили бы пыль, и она превратилась бы в грязное месиво. Мои ботинки и ботинки старика стали бы утопать в грязи, и, в конце концов, мы начали бы шлепать по грязным лужам. Тогда я сказал бы: в мой ботинок набилась грязь. Но дождя не было, не было даже намека на дождь, облака рассеялись, и небо было чистым и безмолвным.

Старик упрямо шел за мной. Наступал на мою тень и топтал ее. Смотри, я тебя убью, старик. Ты топчешь мою тень, сказал я, – зачем ты ее топчешь? Надеешься меня запугать? Поберегись, незнакомец!

Я мог бы внезапно обернуться и оглушить его ударом в лицо, потом схватить камень в канаве у дороги и проломить ему череп. Но камней в канаве не было. Я мог бы вырвать кол из изгороди. Но не было кольев, потому что не было и изгороди вдоль дороги. Я шел по луговой траве, а не по пыльной дороге. Радио передавало «Музыкальную программу» – набор всяких песенок. Убогая фантазия у этих работников радио, убогая у вас фантазия!

Что ему от меня нужно, этому старику, что-то наверняка нужно, раз он меня преследует. Он опять дает мне подножку, и я падаю, раскинув руки. Он уже третий раз устраивает эту злую шутку. Твое счастье, старик, что у меня великое терпение. Но и моему терпению приходит конец. В ответ он засмеялся, скорчил гримасу. А воздух тяжелый, удушливый, солнце куда-то скрылось – и хорошо сделало.

Я попал в ловушку. Слышу за спиной шум – может, он берет камень из канавы или вырывает кол из ограды, чтобы предательски ударить меня в спину. Быть может, он ненавидит меня, но можно ли ненавидеть человека, не зная его? Мы впервые встретились, мы не обменялись ни единым словом. Чтобы возненавидеть, надо сначала сдружиться. Ведь из дружбы рождается

СМЕРТЕЛЬНАЯ НЕНАВИСТЬ.

Мне страшно, меня прошибает холодный пот, тут уж не до смеха. Но разве кому-нибудь смешно? Нет, никому. Этот чертов старик за моей спиной! Не знаю, куда податься. Я стараюсь идти зигзагами, ускоряю шаги, но снова слышу топот за спиной: он тоже ускорил шаги. Значит, я убегаю? Ну конечно, Джузеппе, это как раз и называется – убегать.

Ну хорошо, убегаю, а сам взял и остановился. В вечерней полутьме по дороге проехал велосипед. Старик тоже остановился и взглянул на меня.

ЧЕЛОВЕК ЛИЦОМ К ЛИЦУ С ВРАГОМ.

Но чтобы стать врагами, нужно поссориться. Ну хорошо, сказал я, тогда давай поссоримся, но для этого нужен повод. Старик сказал: повод мы сейчас найдем.

К примеру, поводом для спора может стать Вьетнам или положение на Ближнем Востоке. Ты за кого, за арабов или за израильтян? Я понимаю и тех и других, сказал я. Ну тогда ты за кого: за русских или за американцев? А может, ты за китайцев? Что ты думаешь о китайской атомной бомбе? Да ничего не думаю. Тогда лучше переведем спор на личные дела, сказал я. Ну хорошо, на личные, сказал он, но мы же незнакомы.

Он сжимал в руке нож, которым хотел меня внезапно ударить. А пока старался выиграть время. И тогда я сказал: – Если начнем об этом думать, то обязательно придумаем что-нибудь обидное, а потом, когда выскажем это один другому прямо в лицо, то и поссоримся. Но даже если мы будем просто стоять молча и смотреть друг на друга, то наступит момент, когда мы станем друг другу ненавистны. Иной раз для этого достаточно нескольких минут, иногда нужны годы, а то и целая жизнь, но если у тебя хватит терпения, взаимная ненависть придет непременно. Так что подождем. Вдруг стало поздно – две минуты назад было рано, а теперь – очень поздно. Вот уже я слышу шум, странное жужжание.

ДОЛЖНО БЫТЬ, ЭТО ПРИБЛИЖАЕТСЯ МИГ ГНЕВА.

Я это слышу отчетливо – так же, как, приложив ухо к рельсу, слышишь еще издали грохот приближающегося поезда. Вот он уже совсем близко. Иной раз, когда стелется туман или снег идет, гул этот слышишь с опозданием. Во время войны поезда пережидали бомбежку в туннелях. И опаздывали даже на пять-шесть часов. А когда поезд не успевал скрыться в туннеле и в него попадала бомба, вот тогда приходилось ждать еще дольше.

Ну, что же ты молчишь? – спросил я. Слова вызывают ссору. Почему бы тебе не рассказать о своей жизни, если она у тебя была. Была у тебя жизнь, о которой стоило бы рассказать? А может, у тебя ничего не было? Я смотрел на нож, зажатый в его руке. Как тебя зовут? Джузеппе, сказал он. Стоп, я этого имени больше слышать не желаю. Баста! А теперь я уйду, и, с вашего позволения, как можно дальше. Надо еще посмотреть, сказал старик, позволю ли я тебе уйти.

Полиция хочет знать, чем все кончилось с тем стариком. Минуточку, скажи мне, что я должен сказать. Должен сказать все как есть, Джузеппе. Все – это, по правде говоря, многовато. Учти, полиция хочет докопаться до истины, если она существует. Значит, она хочет меня допросить, сказал я, учинить допрос как самому настоящему обвиняемому.

Так вот, я бросился бежать. У меня болела нога, я не мог согнуть ее в колене. А когда колено не гнется, бежать тяжело. Колено скрипело как ржавое железо. А со ржавчиной шутки плохи. Из-за нее рушатся мосты, тонут суда, падают мачты высоковольтных линий, происходят железнодорожные катастрофы. К примеру, крушение поезда из Кьяссо.

У НЕГО ОТСКОЧИЛО КОЛЕСО.

Газеты опубликовали снимки спального вагона, застывшего посреди пшеничного поля. Пассажиры валялись один на другом, точно картошка в мешке. Погибло тридцать человек, включая машиниста.

Оставь в покое поезда, Джузеппе, оставь их в покое. Как?! Погибло тридцать человек, и еще многие были ранены. Одна синьора потеряла обе ноги, другая – голову. И вас это не волнует? Библия гласит:

«БЛАГОСЛОВЕН ТОТ, КТО ПОТЕРЯЛ ГОЛОВУ.

ОН ЕЕ ОТЫЩЕТ НА НЕБЕ».

Да нет, вы ошибаетесь! В Библии говорится не о голове, а о верблюде. О той синьоре Библия даже не упоминает.

29

С вашего позволения, умер Джузеппе, мясник из Павоны. Его вытащили за ноги из воды и положили на траву. Глаза у него были открыты, губы вздулись, лицо побелело, руки были холодные, как змеи. Он утонул в овраге Священников. В этой грязной луже возле дома Россанды.

Жена его заперлась и никого не хочет впускать. Она права. Но полиция заявила: мы разделяем ваше горе, однако у нас есть к вам несколько вопросов.

А она ответила: – Случилось несчастье – он упал в воду, а плавать не умел.

Но что он делал возле оврага Священников? Может, он упал потому, что решил, будто взбирается на дерево, сказала жена. Зачем ему было лезть на дерево, если там вообще нет деревьев? Вот поэтому он и упал в воду, ответила жена, и оставьте меня в покое.

Нет уж, давайте побеседуем о вашем муже, мяснике. Он обманывал Санитарное и Налоговое управления, резал животных, сдохших от болезней, выдавал мороженое мясо за свежее. Не покупайте мороженое мясо, говорил он, оно вредно для здоровья. Особенно – фирмы «Финдус», что создала свой комбинат возле Латины. Ох уж эти швейцарцы! Что им надо в Италии, восклицал мясник. Он хотел основать Большую тайную скотобойню, чтобы снабжать мясом весь район Альбано до самого моря.

Может, его убила сицилийская мафия, она держит в своих руках всю тайную торговлю мясом в провинции Лацио, да и главные рынки от нее зависят. Мафия, сказала жена мясника, что это значит? Она и слова-то такого не слыхала.

Полиция хочет знать, часто ли он выпивал?

Что тут, спрашивается, плохого? Может, он, наоборот, упал потому, что пил одну только воду, сказала жена мясника. Полиция занесла все это на какие-то бланки и отправила их в Центральное полицейское управление Рима. Но что она занесла на бланки? Полиция все держит в тайне и никому ничего не рассказывает.

Эти преступления в районе Альбано! Слишком уж их много – хуже чем в Чикаго. Вы хоть разыскиваете убийц? По-моему, вы зря теряете время с мертвецом, которому уже ничто не поможет. Поглядите вокруг, если у вас есть глаза, может, убийца совсем рядом, в двух шагах от вас.

В газете, на странице, посвященной Лацио, пишут, что полиция напала на след убийцы. Но ведь вы даже не уверены, что речь идет о преступлении! Бросьте твердить, что вы напали на след, ни за что не поверю. Да, но черные пятна на шее? Полиция нашла черные пятна на шее мясника – возможно, это отпечатки пальцев убийцы?

Неподалеку обнаружены следы и очки, не принадлежавшие мяснику, – это чьи же очки? У моего мужа, сказала жена мясника, зрение было вполне приличное, он никогда не носил очков – все видел и вблизи и вдали.