Текст книги "Сальто-мортале"

Автор книги: Луиджи Малерба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

10

Черная собака? Да, черная собака. Пойми, он сказал – черный велосипед, нет, он сказал – черная собака, я в этом уверен. Может, он их спутал в темноте. Даже в темноте невозможно спутать черную собаку с черным велосипедом.

Собака – это собака, почти всегда. У собаки есть лапы, голова, хвост и тело, у велосипеда тоже есть тело, и киоскерша из Павоны вполне могла спутать собаку с велосипедом и наоборот. Да, но главное – не собака, надо отыскать человека, сидевшего на собаке, то есть на велосипеде. Почему вы не ищете человека на черном велосипеде, его до сих пор не нашли.

Полиция действует без всякого плана, зря теряет время. Она говорит: «Отойдите, не мешайте работать». Она ищет следы на земле, беспрестанно фотографирует, звонит в Рим. Полиция получает приказы из Центрального управления в Риме. Что ж, фотографируйте, говорю я, вам есть что снимать. Учтите, что зеленый цвет плохо получается на снимках, особенно зелень луга на пленке «феррания». Полиция никого не слушает, действует вслепую, точно на глазах у нее повязка. Она не знает, кого хватать. Ищите, ищите, телеграфируйте в Рим, фотографируйте. С помощью ваших методов отыщете дырку в бублике.

В РИМЕ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ.

Я сажусь на траву, смотрю на полицейских, пристально, прямо им в глаза. Смотрю и молчу. Внезапно поднимаюсь и говорю: возвращайтесь домой, вам же будет лучше.

Джузеппе, дружище, у тебя что, возникли подозрения? Пока нет, но будут, для подозрений любого пустяка достаточно. К примеру, черный велосипед есть у мухолова из Альбано, он разъезжает на нем с утра до вечера. Давай отыщем его, этого мухолова. В небе Павоны летают целые полчища мух, нужно только спрятаться и подождать – где есть мухи, там непременно объявится и мухолов, вы должны его допросить.

Джузеппе, дружище, черный велосипед есть и у тебя, а потому лучше тебе переменить тему разговора. Кстати, неважно, что он черный, его можно перекрасить в любой цвет. К примеру, в зеленый, в красный, в любой иной цвет, нечто среднее между зеленым и красным, останется только выбрать. Есть великолепные лаковые краски всех цветов. Прежде говорили: самые лучшие краски – немецкие, но теперь можно купить и отечественные, они даже лучше.

Проходите, говорят полицейские, вы что, ни разу в жизни не видели мертвеца? Они ищут в траве, кто знает, что они надеются найти. Что вы ищете? Они не вкладывают душу в свои поиски, вы не вкладываете душу в свои поиски. И потому не можете отыскать то, что ищете. Расследуя преступления, совершенные людьми страстными, полиция действует бесстрастно, вот почему она часто ничего и не добивается. Для нее все преступления одинаковы, а это – немыслимый цинизм. Розальма говорит:

Я НИКОГДА НЕ ВИДЕЛА ПЛАЧУЩИХ ПОЛИЦЕЙСКИХ.

Я тоже.

Полиция не хочет арестовать мухолова, арестуйте тогда кого-нибудь еще. Скажем, в Риме. Главные убийцы – там. Если у них нет черного велосипеда, его можно купить, в крайнем случае, вы сами его подарите. Сколько стоит черный велосипед? Самое большее двадцать тысяч лир, а у вас денег тьма-тьмущая. Разве вы не платите своим осведомителям? Можете заплатить и за велосипед, который подарите убийце, или, проявив немного терпения, можете схватить его уже вместе с черным велосипедом, и руки у него будут в крови. Так-то вот.

В Риме убийцы ходят свободно, их можно встретить на каждом шагу. Часто ты касаешься локтем его локтя, то есть локтя убийцы. Вон те ноги в модных ботинках, одолевающие ступеньки подземного перехода у Тритоне, – ноги убийцы! Когда ты садишься в автобус или входишь в табачную лавку и говоришь: «Дайте пачку сигарет «Житан», рядом стоит человек и тоже говорит: «Мне – пачку сигарет «Житан». Ты ничего такого не замечаешь, но человек, который курит те же сигареты, что и ты, и стоит рядом у прилавка – убийца. По крайней мере, может им быть. И вон та старушка с каракулевым воротником, которой ты уступил место в автобусе, а она села и одарила тебя благодарной улыбкой, – в молодости она отравила мужа. Об этом никто не знает, и эта старушка умрет от старости. А ведь она отличается от других старух, она – убийца. Розальма говорит, что так дальше продолжаться не может. Вот и небесный зодчий жалуется – больше не могу, слишком их много, этих убийц. Полиция делает что может, другими словами, ничего не делает – да и что она может сделать?

А здесь, в Павоне, все по-иному, убийц мало, а полицейских много. Жители Павоны и Альбано шпионят друг за другом. Если полиция поверит их доносам, они все угодят в Реджина Чели [3]3
  Тюрьма в Риме.


[Закрыть]и в обоих городках не останется ни единого человека.

Полиция следит за мной, не спускает с меня глаз. Полицейские, они, понятно, стараются действовать тайно, прячутся за деревьями, в кустарнике, за углом дома, если поблизости есть дом. Иногда полицейские крадутся ползком по канаве у обочины дороги или в густых зарослях, если поблизости есть заросли. Времени у них хоть отбавляй. Иной раз полицейский преследует меня на грузовике, переодетый шофером, иногда на велосипеде, переодетый велосипедистом. Полиция думает, что я ничего не замечаю. До чего же она бывает наивной! Когда я оборачиваюсь, то никого не вижу, но знаю, что за мной следят. Розамунда говорит: пусть себе следят.

Говорят, порой полиция идет по ложному следу, чтобы запутать следы, ну, словом, запутать убийцу. Полицейские переодеваются в штатское. Иной раз они носятся как угорелые, иной раз прячутся и ждут, наблюдая за всеми, кто едет на велосипеде. Лишь бы велосипед был черный – если он другого цвета, полиция даже глаз не подымет.

Я убегаю, притворяясь, будто совершаю прогулку на велосипеде. Еду по центральной улице Павоны – по Морской улице, хотя Тирренское море от города далеко, в десяти километрах. Все смотрят на меня. Нечего на меня смотреть, смотрите, если вам так хочется, – что вы на меня смотрите? Все ясно. Видно,

КТО-ТО НАЗВАЛ МОЕ ИМЯ.

Джузеппе, дружище, кто бы это мог быть? У тебя есть подозрения? Тогда скажи прямо: «Джузеппе, я тебе не доверяю. Никому я не доверяю и потому говорю: Иуда Искариот, знаете такого?» В ответ – всеобщее молчание.

11

Воздухоплаватели и кинооператоры разбили палатки в долине между Санта-Паломба и Альбано, неподалеку от Казале Аббручато. Так приходи посмотреть на них, сказала Розема, на этих безумцев, которые взлетают ввысь на шарах.

Воздухоплаватели и их шары, взмывшие ввысь, были видны еще издали, в небе они становились совсем крохотными, а потом и вообще исчезали. Кинооператоры с их кинокамерами тоже подымались и исчезали в небе вместе с воздухоплавателями. Везет им. Но что они собираются снимать, непонятно, сказала Розальма. В небе есть только воздух, а воздух снимать нельзя.

С неба можно снять Землю, сказал я, а с земли можно снимать воздух, иначе говоря – Небо во всем его величии. И вовсе незачем подниматься в небо, чтобы сфотографировать его. Во время лактации я иногда останавливался, чтобы поболтать. Когда молоко переставало течь, я закуривал сигарету и предлагал другую Розальме. А она отвечала: я не курю, чтобы молоко не ислортилось. Немного никотина не повредит, говорил я, кури, кури на здоровье. А молоко все не шло, и я пока что не одну сигарету выкурил.

Все новые воздухоплаватели и кинооператоры взлетают с земли. Куда они направляются и зачем? По-моему, они что-то задумали, сказал я, – но что? Этого я пока не знаю. А ждать придется долго. От чего это зависит? Некоторые события происходят сразу, других приходится ждать годы и годы. Я терпеливо жду, не мешайте мне ждать.

Если нужно, буду ждать целый век. Вижу, как вокруг меня меняется мир, рушатся дома и даже целые города, на их месте возводятся новые, люди тают, как лакричные карамельки. А я сижу и жду. Я никому не мешаю, сижу себе тихо и неподвижно, никто меня не замечает. Мимо проходят люди, все они куда-то спешат. Наверно, спешат спрятаться.

Не понимаю, на каком языке они говорят, что говорят. Все эти люди вокруг меня стали иностранцами, эти потомки. Но все-таки что они обсуждают? Они явно взволнованы. Происходит что-то серьезное, я слышу шум, вижу, что все убегают, прячутся под землю. Забираются в какие-то ямы и исчезают, точно муравьи. Шум нарастает, воздух становится все теплее. Но что происходит, откуда этот шум? Может, произошло то, что должно было произойти? Но что за загадочные события? Теперь я тоже, о господи, растворяюсь, как лакричная карамелька. Так помогите мне, я готов на все, но вы не имеете права бросить меня одного. Лучше уж я вместе с вами спрячусь под землю, хотя там мне не нравится.

ПОД ЗЕМЛЕЙ НЕВОЗМОЖНО ДЫШАТЬ.

Вон взлетела еще одна группа воздухоплавателей и кинооператоров. Везет им! Однако что они ищут там, в небе? Может, они взлетают ввысь, просто чтобы посмотреть оттуда вниз, а может, так, забавы ради. Я слышал, что

НЕБО – ОЧЕНЬ ЗАБАВНАЯ ШТУКА.

Не думаю, сказала Розанна, особенно когда висишь в воздухе и опереться не на что. И потом, заметь, речь идет о военных, а они и знать не знают, что такое забава. Иной раз, сказал я, забава включает в себя и скуку.

А может, добавил я, война вспыхнула? Не думаю, я бы об этом услышала. Так может, она началась сегодня утром, ведь ты, Розальма, читаешь газеты, слушаешь радио, смотришь телевизор, верно ведь? По телевидению я смотрю только «Музыкальную карусель» и фестивали песни, но если б началась война, не сомневайся, я бы услышала. В таком случае, сказал я, что там делают все эти воздухоплаватели и кинооператоры? Что они делают, сказать затрудняюсь, вижу, как они взлетают, а что делают – не энаю. Народ они странный и делами занимаются странными. Ну ладно, но эти странные дела в конце концов не понравятся Зодчему, сказал я, Владыке небесному.

Вот увидишь, они тайком, втихомолку готовят ужасную бойню. Теперь не времена войны в Ливии против бедуинов, когда войны велись с шумом и грохотом. Оставь в покое бедуинов, сказала Роза, оставь их там, где они живут, то есть в Ливии. И потом вдруг добавила: – Ты говоришь о Ливии, а ведь война против бедуинов была много лет назад. Верно, стоп, ты права, но тогда сколько же мне лет? Помолчи, тебе очень много лет.

Невероятно, сколько всяких вещей творится вокруг! Все эти воздухоплаватели и кинооператоры; не знаю, зачем я только трачу на них время? Ну, что вы там делаете наверху, сказал я, с вашими шарами? Да теперь над воздушными шарами даже куры смеются! Это такая древность, что куры – и те смеются. Десятикилометровая высота – сущие пустяки, ничто, ведь на такой высоте летит обычный рейсовый самолет, каждый день стартующий с аэродрома Фьюмичино, а те самолеты, что взмывают ввысь с военного аэродрома Пратика-ди-Маре, поднимаются куда выше. В тысяча девятьсот тридцать шестом году Стивенс и Андерсон достигли на воздушном шаре высоты в двадцать две тысячи шестьдесят шесть метров. Выше и вам не подняться. Время шаров прошло, малейшая неосторожность – и вы наткнетесь на радиотелевизионные антенны в Санта-Паломба.

Часовой смотрел на меня и молчал, ему не положено разговаривать на посту, но я видел, что он нервничает; он старался смотреть в другую сторону, чтобы не встретиться со мною взглядом. О Стивенсе и Андерсоне он и слыхом не слыхал.

Почему бы тебе не присесть? Выкурим по сигарете, сказал я, поболтаем вволю. Поговорим о чем душе угодно, часовой, ты мне будешь задавать вопросы, а я буду отвечать. Я дымил ему прямо в лицо, чтобы и ему захотелось курить. Потом показал ему пачку сигарет и сказал: садись, поговорим минуту-другую. Что они делают там, в небе, на высоте десяти тысяч метров? Что они надеются отыскать? Или, может, надеются что-то увидеть сверху? Ничего они не увидят. И когда они на небе, то

СМОТРЯТ ВВЕРХ

ИЛИ ВНИЗ?

Часовой не отвечал. Может, это новый метод наблюдений за земной корой? Ты что-нибудь об этом слышал, часовой, или ничего не знаешь? Были же такие разговоры. Ты и двух слов не сказал, часовой, но ведь уши-то у тебя есть! А может, тебе зашили рот? Кто они такие, эти воздухоплаватели? Часовой таращил на меня глаза, топал ногами и молчал. Ты сам откуда? – спросил я. Из Катании? Сицилии? А ты невелик ростом, часовой, самое большее – метр шестьдесят пять, у тебя черные волосы, ты либо сицилиец, либо сардинец. Ну может, и калабриец, обычно низкорослые часовые с черными волосами – южане, так-то вот.

Я выкурил сигарету и даже не заметил этого. Вынул из кармана пачку и снова закурил. Я много курю, сказал я, одну сигарету за другой. Но я это сказал так, просто к слову пришлось. Эти белые швейцарские сигареты с американским табаком очень приятны на вкус. Часовой, ты любишь белые швейцарские сигареты с американским табаком? А может, предпочитаешь алжирские с черным табаком? Послушай, мне ничего не стоит, если хочешь, слетать за пачкой «Житан». Сяду на велосипед и за пять минут обернусь.

Я дымил ему прямо в лицо, чтобы он почувствовал аромат табака. Так и не хочешь присесть и поболтать? – спросил я. Часовой топал ногами, ему, видно, приказано было молчать, он не разжимал губ. Раз ты молчишь, значит, ты кое-что знаешь, часовой.

Почему они все это проделывают тайком? Почему вы все делаете тайком? Я стал его оскорблять. Дурак набитый, сказал я. Он молчал. Ты полный невежда, смотри, сейчас я дам тебе пинка, и сделал вид, будто хочу дать ему пинка. Видно было, что часовой рассвирепел, но он не двинулся с места и продолжал молчать.

Воздухоплаватели и кинооператоры поднимались все выше. Сверкающие шары становились все меньше, потом и вовсе исчезли. А я вот крепко стою на земле, и голова моя на плечах держится крепко. Что ж, летайте, сказал я, все равно толку не будет. Теперь в стратосферу летают ракеты, вокруг Луны вращаются искусственные спутники, а вокруг Земли – космонавты. Что ж, поднимайтесь в небо на ваших шарах, сказал я, а сам помчался в Альбано на велосипеде.

ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ.

12

Хочу задать тебе вопрос, сказала Роза. Посмотрим, как ты на него ответишь. Что ты делал в момент преступления? Никто даже не знает толком, в котором часу оно вчера вечером произошло. Ну, что я делал вчера вечером, что я, по-твоему, мог делать? Да ничего. Послушай, ничего – это мало, сказала она. Ну, хорошо, действительно мало, но, Розальма, тогда я мог бы и тебе задать тот же самый вопрос. Что ж, задавай, ты прекрасно знаешь, что я не выхожу из дому. Этому полиция не поверит, немало полных женщин все время куда-нибудь едут, они даже пускаются в дальние путешествия и шутя перелетают на самолете или же переплывают на корабле с одного континента на другой. В этом мире полных путешественников и путешественниц видимо-невидимо. Помнишь Черчилля? Он только и делал, что путешествовал. Есть еще и женщины-циркачки, например, Женщина-пушка, она беспрестанно переезжает из одного городка в другой. Может, это и правда, сказала она, но я не циркачка и не Женщина-пушка.

Все-то ты говоришь, говоришь, сказала она. Верно, я много говорю, но когда нужно молчать, рта не раскрываю. Лучше было бы, продолжал я, допросить бродяг, их тут много шатается. И среди них ты, сказала Розалинда. Хорошо, но есть еще и батраки, которые работают поденно, есть и рабочие с заводов Латины и из пригородов и потом – римляне, которые едут купаться в Торвайянику. Садовники, владельцы вилл, слуги, птицеводы, ремесленники и, наконец, безработные. Но еще, с твоего позволения, есть и мы с тобой, сказала она. Будем откровенны:

КТО-ТО ЕГО ВСЕ-ТАКИ УБИЛ.

Ну хорошо, кто-то, но я здесь ни при чем, я его не убивал. А если полиция тебя прижмет, сказала она, алиби у тебя есть? Если не ошибаюсь, я не виновен, ты, кажется, забыла об этой маленькой подробности. Это еще надо доказать, сказала она. Ну хорошо. Сейчас я тебе продемонстрирую, что могу доказать все что угодно. Я снова закуриваю, спокойно так курю себе и говорю: дай мне подумать – и продолжаю курить. Кури, кури, Джузеппе, тебе есть что перекурить.

Так вот, задавайте вопросы, а я буду отвечать. Начнем с того, что я пришел к тебе вечером, примерно в половине восьмого, а ты в это время смотрела телевизор. Нет, дорогой, полиция любит точность – что именно я смотрела? Ну хорошо, ты смотрела «Музыкальную карусель», ты ее каждый вечер смотришь. Нет, не «Карусель», вчера вечером показывали комедию. Ну, тогда скажем, что показывали комедию, а название я позабыл. Учти, полиция крайне дотошна, потом она захочет узнать сюжет комедии. Сюжет можно придумать, сказал я, они все схожи.

Это ты так думаешь, сказала Розина, да только они вовсе не схожи. Полиция-то телевизор смотрит и не даст себя так легко провести. Ничего не поделаешь, ты же не помнишь сюжета комедии. Зачем ты только, спрашивается, купила телевизор?

Я его никогда не выключаю, сказала Розальма, но передачи смотрю вполглаза. На экране поют себе и танцуют, а я хожу по дому, занимаюсь своими делами, изредка сажусь в кресло и потом от скуки засыпаю. А когда просыпаюсь, говорю себе:

НАДО ПЕРЕКЛЮЧИТЬ НА ДРУГУЮ ПРОГРАММУ.

Ну, в общем, смотрю кусок по первой, потом кусок по второй – словом, не могу я вспомнить сюжет!

Ну хорошо, тогда мы можем рассказать что-нибудь, не связанное с телевидением, любую ерунду. К примеру, что вчера к тебе забежала собака. Поняла, собака, сказала она, но собака какой породы? А я ответил: сойдет любой породы, ведь это только, чтобы рассказать полиции.

Тогда скажем, что это была рыжая дворняга с черной мордой, она случайно забрела ко мне. Рыжая с черной мордой мне не по душе, сказал я, лучше черная с рыжей мордой. Давай поразмыслим немного, видишь ли, по-моему, она была рыжая с черной мордой, как я тебе прежде сказала. Нет, уж прости, она была черная с рыжей мордой. Ты о какой собаке говоришь? О той бродячей дворняге, которая вчера вечером забрела в дом. Я хорошо помню, она была черная с рыжей мордой. Да нет же, ты ошибаешься, сказала она. Она была рыжая с черной мордой. Она у меня стоит перед глазами, точно это и в самом деле произошло вчера, сказала она. А я могу поклясться, что она, наоборот, была черная с рыжей мордой. Может, ты спутала ее с другой собакой или же плохо помнишь, но эта бродячая дворняга была черная с рыжей мордой. Я еще дала ей кусок хлеба – она была голодная, сказала Розальма, я хорошо помню, у нее была черная морда. Нет, рыжая морда, возразил я, а сама она была черная.

Если мы не договоримся с тобой, сказала она, с полицией нам и вовсе не поладить. Ну, хорошо, почему бы тогда нам ее не прогнать пинком, эту черную бродячую дворнягу с рыжей мордой? Как хочешь, сказала она, но только мы прогоним рыжую собаку с черной мордой. Я способен выбросить ее из окна, сказал я; разве ты не знаешь, что бродячие собаки иной раз болеют проказой? А Роза возразила: – Скорее бешенством, а не проказой, это уж ты преувеличиваешь. Собаки вполне могут заболеть и проказой, они разносят любые болезни не хуже людей, вот так-то. Кто, по-твоему, виновник страшных эпидемий? Собаки. Скорее мыши, а не собаки, возразила Росанда. А я сказал: и те и другие – разносчики болезней, об этом написано и в энциклопедии Треккани.

По-моему, у тебя от выпитого вина все смешалось, сказала она, вчера ты выпил вина, а пить не привык. Вот и расскажем полиции, что я выпил вина, белого «кастелли». Красного, есть и красное вино «кастелли», сказала она. Нет, вчерашнее вино было белое, за это я ручаюсь. Ты изрядно напился, сказала она. Ну хорошо, не знаю, правда, стоит ли об этом рассказывать полиции, но поверь, мне в голову ударяет белое вино, а не красное. А она ответила: крепость у них одинаковая, только цвет разный, то вино было красное, А когда ты пил, у тебя выпала из рук бутылка, так и скажем. Точно, упала на пол бутылка белого вина. Нет, красного, сказала она, а когда ты собирая осколки, то порезал палец, подушечку пальца. Ну хорошо, я порезал палец, бедный палец, но вино было белое. Может, ты путаешь с кровью, выступившей на подушечке?

Нет, красное, в этом доме пьют только красное вино. В сущности, сказал я, белое ли, красное, разве это не одно и то же? Белый цвет очень похож на красный. Нет, дорогой, это два совершенно разных цвета. Тогда, сказал я, подождем полицию, мы до допроса успеем спокойно решить, было вино белым или красным, у нас еще есть время. Нет, надо решить, какое ты пил вино. Тебе непременно сейчас, сию минуту решать? Лучше сейчас, чем потом – в Реджина Чели.

Прости, сказал я, но если нас начнут допрашивать, мы расскажем про палец, о том, как я порезал палец осколком стекла, – зачем же нам знать цвет вина в бутылке?

ПОРЕЗАННЫЙ ПАЛЕЦ.

ПО-МОЕМУ, ВПОЛНЕ УБЕДИТЕЛЬНОЕ АЛИБИ.

Может, все-таки лучше – ногу, сказала Розальма, полиции пальца мало. Ну хорошо, пусть будет нога, сказал я, но мне это не нравится. Ноги нужны для ходьбы, одной ногой даже крутить педали нельзя. Так ходи пешком, сказала она. Нет, дорогая, хромой, на одной ноге я, с твоего позволения, в путь не отправлюсь.

Я ехал в Альбано и насвистывал песенку. Стоп, сказал я себе, свисти потише. Ведь кто-нибудь вполне может следить за тобой, пожалуй, лучше и фонарик потушить. Тихонько насвистывая, я ехал в гору. Джузеппе, почему это у тебя по лбу течет пот? Да уж больно крутой подъем попался. Нельзя ли узнать, куда ты едешь? Еду в аптеку, чтобы мне перевязали палец, я порезал подушечку пальца осколком бутылки. Посмотри, какой глубокий порез, лучше бы у меня вовсе не было подушечек. Джузеппе, дружище, что значит подушечка пальца в сравнении с межпланетными перелетами? Ну хорошо, в сравнении с межпланетными перелетами не значит ничего, но рука-то у меня болит. И в сравнении с затмением Солнца подушечка пальца ничего не значит и еще в сравнении с Реджина Чели. Реджина Чели, сказал я, оставь там, где она находится – в Риме.

13

Рассказывай, рассказывай, мухолов, правда – она все равно выплывет наружу. Мухолов продолжал рассказывать: меня вызывают, сказал он, и я приезжаю с насосом и бидоном патоки, смешанной с ДДТ. Где я прохожу, там трупов не счесть, миллионы, как на войне. Люди для меня не существуют – только мухи. Рассказывай, рассказывай, мухолов. Так вот, я воюю с мухами, продолжал он, я их ненавижу, этих мух. Могу поливать смесью патоки и ДДТ без устали, часами: стены, деревья, фонарные столбы, изгороди, площадки для игры в шары и теннисные корты, дворы, сады. Не понимаю, где вы находите все эти сады и дома, сказал я, тут нет ничего – сплошная пустыня, хуже Сахары. Но если ты находишь все это, мухолов, то хорошо делаешь, что дезинфицируешь все подряд – ведь это твое ремесло.

Меня зовут в дома и на виллы, что построены внизу между морем и Торвайяникой. Здесь мухи особенно злые, потому что давление выше. Чем ниже над уровнем моря, тем выше давление, и наоборот. Чем выше давление, тем злее мухи, и наоборот. Иногда меня зовут в Торвайянику, в Тор Сан-Лоренцо и Лидо-ди-Лавинио, продолжал мухолов, куда римляне приезжают летом искупаться в море. Понятно, сказал я, собирается тьма голых людей, и сразу мухи прилетают. Само собой, сказал он,

МУХИ С ЖАДНОСТЬЮ НАБРАСЫВАЮТСЯ НА ЛЮДЕЙ.

Ну, хорошо, они набрасываются на людей, но они предпочитают мертвецов, особенно если чуют запах крови в траве и на цветах дрока. Иными словами, они слетаются на запах крови и чуют его еще издали, сказал я. Это верно, подтвердил мухолов. Мы этого запаха не чувствуем, а они – так издалека. Рассказывай, рассказывай, мухолов, правда – она рано или поздно выплывет наружу.

Иной раз меня зовут сделать дезинфекцию в доме. Я приезжаю на велосипеде с моим насосом и бидоном отравленной патоки. Приходится брать с собой еду – ни один хозяин не подпускает меня к кухне и вообще к съестному. Вот я и беру с собой сумку, кладу в нее немного сыра или колбасы и бутылку вина. Меня из-за этой отравы и к вину не подпускают. Они правы, ДДТ – яд очень сильный, может даже убить. С этими ядами для мух, сказал он, рискуешь и человека отравить, понятно, ненароком. Мухолов посмотрел на меня и добавил: но я умею отличать мух от людей.

Мухи, сказал я, приспособляются и к ДДТ. Так уже было в Сардинии в 1940 году во время всеобщей кампании по истреблению мух, в 1944 году – в Дании и в 1948 – в Египте. Египетские мухи до того привыкли к ядам, что, заслышав запах ДДТ, начинают смеяться. То же происходит и в Сардинии и в Дании, только там мухи не смеются, а хохочут. Может, и так, сказал мухолов, но только, где прохожу я, земля потом усеяна дохлыми мухами, точно поле боя. Ну хорошо, поле боя, но этими вашими химикатами вы же отравляете воздух.

Комары, сказал я, после ДДТ только злее стали, а тараканы в Южной Америке выросли вдвое с тех пор, как их начали травить ДДТ, и вообще они стали невосприимчивы к яду. Вы ведете бесполезную битву, мухолов, а покуда отравляете атмосферу. Скоро и люди, с вашего позволения, начнут гибнуть как мухи. А мухолов ответил: может, они тоже станут невосприимчивыми, как египетские мухи и тараканы Южной Америки.

Рассказывай, рассказывай, мухолов, правда – она рано или поздно выплывет наружу. Я вхожу в виллу и спрашиваю: – Что нужно дезинфицировать?

И владелец виллы или дома почти всегда отвечает: всё – стены, растения, заросли, террасы, цветы, сад, если там есть сад, розы и кусты, если там есть розы и кусты, бассейн и водосточные трубы, а некоторые даже говорят: почему бы не продезинфицировать и навозную кучу, если там есть навозная куча. Иной предлагает: – А может, сделаем частичную дезинфекцию, то есть стены дома и стволы деревьев, если там есть деревья.

А затем спрашивает, сколько будет стоить дезинфекция. Ни лиры, потому что платит коммуна Альбано. Отлично, говорит тот, ну, то есть владелец дома или виллы, тогда сделаем

ПОЛНУЮ ДЕЗИНФЕКЦИЮ.

Когда они узнают, что это не стоит ни лиры, то хотят дезинфицировать всё, даже крышу и телевизионную антенну. Покорно благодарю, уважаемые. Я надеваю фуражку и приступаю к дезинфекции, качаю патоку с ДДТ – смесь эту качать нелегко, и когда она густеет, я добавляю несколько литров молока с центральной раздаточной станции. Иной раз начинаю петь. Рассказывай, рассказывай дальше, мухолов. Прежде я был велогонщиком, участвовал в гонке вокруг озер, потом упал и сломал ногу, стал хромать. Теперь я работаю мухоловом, во всей коммуне Альбано я один-единственный мухолов. Как ваше имя? Джузеппе, но все называют меня – Единственный мухолов в Альбано. Как вы сказали? Вас зовут Джузеппе?! Да, с вашего позволения, меня зовут Джузеппе, сказал мухолов. Еще один человек, стоп, которого зовут Джузеппе. А что тут такого? Да нет, ничего, сказал я, странные вещи происходят с этим именем. Меня так зовут с самого дня рождения, синьор. Да нет, это я так, просто к слову пришлось.

Но сколько же нас, Джузеппе? Почему мне все время попадаются одни только Джузеппе? Такие совпадения меня пугают. Кончится тем, что я рассвирепею и однажды всех их перебью, устрою побоище, да-да. Джузеппе, дружище, ну тут уж ты хватил лишку – побоище. Чем же они виноваты, что их так зовут? Президента нашей республики, а также Мадзини и Гарибальди тоже звали Джузеппе. Нет уж, об этих двух героях я и слышать не желаю.

Итак, мухи прилетают и садятся там, где есть патока, – ведь она очень сладкая, продолжал мухолов. И сразу начинают ее лизать – вернее, сосать хоботком, потому что у мух не язык, а хоботок, как у слонов. Из его рассказа я понял, что он ненавидит мух.

ДА, СКАЗАЛ ОН, У МУХ ГУМАННОСТИ НИ НА ГРОШ.

Ну, хорошо, у них гуманности ни на грош, но может, ты думаешь, что ты лучше их, с твоей патокой и ДДТ? Ты ведь тоже способен учинить побоище.

Иногда я приезжаю на виллу, продолжал он, рано утром, когда все еще спят. Тогда я принимаюсь кричать и подымаю всех с постели. Проснитесь, кричу я, проснитесь, мухолов приехал! Я постоянно в разъездах. Вы и ночью ездите на велосипеде, с вашей патокой? Такое случается редко, отвечал Джузеппе. Обычно я езжу днем, мухи любят тепло, знай жужжат себе да греются на солнышке. Рассказывай, рассказывай, мухолов, говори, продолжай, я тебя слушаю.

Нередко я натыкаюсь на кучи мусора и тогда спрашиваю у хозяина: почему не убираете этот мусор? Хотите мух подкормить? Однако как уничтожить их, вы до сих пор не придумали, сказал я, а вот способов уничтожать людей – предостаточно. Я хотел перевести разговор на людей. Но Джузеппе продолжал: – Мухи летают между пиниями, жужжат в саду среди роз и других цветов, а потом садятся на кучу мусора у ворот. У каких ворот? – спросил я. У любых ворот виллы. Какой виллы? Да любой. Нет, не нравится мне этот Джузеппе с его баснями про мух.

А потом они залетают в окна, продолжая Джузеппе, и садятся на тарелки с супом, тонут в бокалах с вином. Ну хорошо, бокалы с вином, но чьи это бокалы, чье вино? Владельцев вилл, отвечал Джузеппе-мухолов. Кто они, как их зовут? Да всякие, я их по имени не знаю и знать не хочу.

Иной раз после моей дезинфекции, с вашего позволения, гибнут и сверчки, и бабочки, а случается, что и куры. А люди? – спросил я. Иногда гибнут и люди. А потом, с вашего позволения, прибывает полиция и находит на лугу нож, сказал я. Я устроил ему самый настоящий допрос. Вы случайно не теряли нож на лугу? Нет, сказал Джузеппе, какой еще нож? Я применяю только патоку и ДДТ, мне, пожалуй, не помешал бы компрессор для насоса. Ну хорошо, компрессор для насоса, сказал я, но нож в кармане тому, кто вечно в разъездах, тоже не помешает... У вас он наверняка есть. Нет, вы ошибаетесь, сказал он.

Тут, к сожалению, все еще пользуются старыми способами. Берут стеклянный сосуд, суживающийся кверху – ну, точно горлышко перевернутой бутылки, – и вставляют его в другой сосуд, тоже стеклянный. Во второй сосуд наливают соленой воды и добавляют уксуса. Муха залетает в открытый сосуд и тонет. Когда смотрю на эти их сосуды с уксусом и соленой водой, меня просто смех разбирает, сказал он.

Мухи размножаются так быстро, что за неделю их на несколько миллионов прибавляется. Со временем они заполнят всю планету и съедят нас живьем, если мы не примем меры.

Они хотят занять наше место на земле; к этому, с вашего позволения, стремятся мухи, сказал он. Коммуна Альбано делает все что может. Повесили бедняги даже плакат:

ВОЙНА МУХАМ,

а внизу сказано: «Не оставляйте кожицу от фруктов, не бросайте виноградных косточек во время сбора урожая, вернее, когда делаете вино». Но мухи, сказал я, слетаются прежде всего туда, где есть кровь, они очень падки до крови и разлагающихся трупов.

Разлагающихся трупов хватает в любое время года, сказал Джузеппе, – и возле домов, и на лугах. Это умершие зверьки и птицы: белки, мыши, ящерицы и другие зверюшки. А также и люди, сказал я, к примеру старик, которого нашли мертвым на лугу, а вокруг на цветах были пятна крови, и в траве валялся нож. Рядом проходит дорога, на которой вас видели, когда вы по ней проезжали на своем велосипеде. Я езжу, где мне вздумается. Вы ехали на черном велосипеде, который вам предоставила коммуна Альбано. По моей работе мне все время приходится разъезжать, сказал он.