Текст книги "Сальто-мортале"

Автор книги: Луиджи Малерба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Будет сделан анализ крови. Полиция дает на анализ все подряд: просит сосчитать красные кровяные шарики под микроскопом. Ведь после анализа крови можно установить, был ли убитый в момент убийства пьяным, страдал ли он какими-нибудь заболеваниями или же умер в добром здравии, а также когда произошло преступление.

КРОВЬ НЕ ЛЖЕТ.

Только нужно заранее договориться, что мы под этим понимаем, иначе нетрудно совершить ошибку. Есть люди, у которых начинает кружиться голова при виде крови, иные тут же падают в обморок. Я, к примеру, не выношу вида крови, не могу даже читать о кровопролитии в газетах. Джузеппе, дружище, кровь есть у всех, есть она и у тебя, к ней надо привыкнуть.

Но тут имеется одна тонкость. Утверждают, что нож, найденный на лугу, в траве, – тот нож, который, вероятно, принадлежит убийце и отправлен полицией в Рим на экспертизу, – был без лезвия. Тогда, черт возьми, лезвие не могло быть в крови. Раз лезвия нет, трудно будет определить, где оно сделано: в Германии, Швеции, Италии, трудно установить его длину и форму. Было ли оно обоюдоострым? Все говорят, странная история произошла с этим ножом, и сама полиция говорит: странно, нож – и вдруг без лезвия. Это усложняет расследование и дает лишний шанс убийце.

Однако у полиции осталась рукоятка ножа, а ведь по рукоятке, сами знаете, можно установить форму ножа, его длину и марку. Как по хвосту можно определить, принадлежал ли он собаке или какому-нибудь другому животному, так и по рукоятке можно определить марку ножа.

Рукоятка может быть различных видов и форм: деревянная, костяная, перламутровая. Сейчас делают даже рукоятки из пластмассы, которые нипочем не отличишь от деревянных, костяных, перламутровых. Есть пластмассовые рукоятки, похожие на кожаные, и кожаные, похожие на пластмассовые. Иные рукоятки делают вручную, как, например, старинные, толедские. Но толедские ножи славятся больше своими лезвиями, а не рукоятками. Недаром же говорится:

ЛЕЗВИЯ ТОЛЕДСКИХ НОЖЕЙ СЛАВЯТСЯ ВО ВСЕМ МИРЕ.

В Риме, сразу за площадью Навоны, на улице Театро-делла-Паче, есть еще ремесленники, которые мастерски владеют резцом и умудряются на квадратном сантиметре стали вырезать целую сцену из Библии – жертвоприношение Авраама. Древние китайцы тоже были мастерами резьбы. Но они чаще вырезали свои миниатюры на нефрите. Нефрит очень твердый камень, и его гранят и режут алмазом. Но и до этого, когда еще не знали алмаза, древние обрабатывали нефрит, а уж как – остается тайной. Может, нефритом по нефриту? Если рукоятка из обработанного металла, костяная или из пластмассы, полиция сможет легко найти отпечатки пальцев. А если убийца оставил на оружии отпечатки пальцев, он пропал. Рано или поздно его арестуют. Теоретически полиция сумеет арестовать его с математической точностью: достаточно снять отпечатки пальцев у всех обитателей планеты.

Только технически это не так легко осуществить – в распоряжение полиции должен поступить Всемирный архив, где хранятся досье на каждого, и непременно с отпечатками пальцев, включая самих полицейских и даже папу и президента. Не потому, что папа и президент могут совершить преступление, боже упаси. Но это вопрос принципа, иначе стоит только исключить одного... Лучше всего с этим делом, пожалуй, справилась бы счетно-вычислительная машина.

Но вот оставил ли убийца отпечатки пальцев на рукоятке? Полиция отправила нож в Рим и скоро получит ответ. Управление криминальной экспертизы работает круглосуточно. Мне очень любопытно, какой придет ответ, но Роза говорит, что у ножа, найденного на лугу, не было рукоятки. А раз так, то и никаких отпечатков не найдут. Еще один шанс для убийцы, который, должно быть, хитрый человек, если только он вообще существует.

Бедной полиции не приходится в своем расследовании особенно надеяться на нож, я не хотел бы быть на ее месте. Но Роза говорит, что на свете кроме отпечатков пальцев есть еще кое-что, и она права: на свете чего только не водится. А радио передает «Песни и песенки».

6

У мясника из Павоны крохотные глазки, но это не значит, что он убийца, как, впрочем, и наоборот. У него низкий лоб и скошенный подбородок, но это тоже ничего не значит, у многих такой лоб и подбородок. У него непомерно большие уши, и я замечаю, что, разговаривая, он шевелит ими, но и в этом нет ничего плохого.

Он пристально смотрит на меня, когда я говорю ему: а вы хорошо орудуете ножом, ведь вы им режете с утра до вечера. Фирма «Золинген». Это моя работа. Я же мясник, отвечает он. У вас неплохая работа, синьор мясник. Если она вам не нравится, можете проваливать. Я серьезно сказал, что это хорошая работа, должно быть, приятно целый день не выпускать ножа из рук.

На улице я увидел вывеску:

МЯСНАЯ ЛАВКА.

Продаю с гарантией говядину, баранину и конину. Значит, вы и конину продаете? Я продаю все, что захочу, раньше продавал и конину. Но мороженое мясо я не продаю. Он смотрел на меня исподлобья и говорил: можно узнать, что вам от меня нужно? Если вы покупатель, чем могу быть вам полезен? А так вы мне мешаете, ведь я работаю.

Я улыбался во весь рот. Вы мясник и продаете конину, сказал я. Совсем неплохо продавать конское мясо.

Я прохаживался по лавке, заложив руки за спину. Уходите, говорил мясник, идите подобру-поздорову домой. А я не уходил, стоял себе, вернее, ходил взад и вперед. В руке у мясника был нож, он сопел, нервничал, зло глядя на меня. У вас в руке нож, синьор мясник, будьте поосторожнее. И не вздумайте мне угрожать, учтите, можно и в суд подать за угрозу ударить ножом, а это вещь серьезная, так и в тюрьму нетрудно угодить. Мясник стоял с ножом в руке и смотрел на меня. Имя, фамилия, сказал я. Меня весь городок знает, можете спросить у любого.

А КАК У ВАС НАСЧЕТ СУДИМОСТЕЙ?

Ну, отвечайте же, сказал я. Он в ловушке, подумал я, ты попался в ловушку, мясник. А он взял меня за руку и сказал: уходите, возвращайтесь домой, если у вас нервы пошаливают.

Нервы у меня пошаливают, но уйти я не уйду. Вы из Продовольственного управления, спрашивает мясник, или из Налогового? Почему вы прямо не скажете. Мы с вами договоримся.

Вы случайно не ездите ночью на велосипеде? – спросил я. Иной раз езжу и на велосипеде. Лучше признайтесь честно, ваш велосипед – черный? Объясните толком, сказал мясник, в чем я должен признаться? У вас до сих пор руки в крови, покажите руки. Мясник посмотрел на свои руки. Значит, вы из Продовольственного? – спросил он. Мы можем договориться в две минуты. Сколько вы хотите?

Входит женщина и говорит: полкило говядины, синьор Джузеппе.

Так вас зовут Джузеппе?

Вы сделали великое открытие, отвечает мясник, меня уже добрых пятьдесят лет зовут Джузеппе, для точности – пятьдесят два года. Этот факт мне не больно-то понравился, вернее, совсем не понравился. Значит, его, как и меня, зовут Джузеппе. Вас это не касается, говорит мясник, меня так звали со дня рождения, так будут называть и впредь.

Вам лучше признаться, сказал я. Говорите яснее, в чем я должен признаться. Сами отлично знаете, а притворяетесь, будто не понимаете. Значит, вы из Продовольственного управления? Берите деньги и проваливайте. Он был очень наглый, этот мясник. Признайтесь во всем, синьор мясник, вам потом станет легче. Я себя чувствую прекрасно. А я отвечаю: не верю, ведь и у вас в грудной клетке есть нечто вроде сердца. А, теперь я понял, воскликнул мясник, вы

СВЯЩЕННИК, ПЕРЕОДЕВШИЙСЯ В ГРАЖДАНСКОЕ ПЛАТЬЕ,

или же монах, который наставляет на путь истинный грешников; если хотите, я пожертвую пару тысяч, но потом уходите и больше не показывайтесь.

К вашему сведению, синьор мясник, я не священник и не монах. Я называл его: «синьор мясник», а иногда просто «Джузеппе». А он яростно взмахивал ножом, резал на куски мясо. Вижу, вы очень ловко режете мясо, Джузеппе. Он закурил сигарету и глубоко затянулся. Он сильно нервничал. Похоже, вы немного нервничаете? Занимайтесь своими делами, а если вы из Продовольственного управления, то мы, повторяю, сумеем договориться. А может, вы из Налогового? Но в обоих случаях можно договориться.

Я подошел к нему вплотную и сказал: – Почему бы вам не признаться? Знаете такое местечко – называется Средневековая башня? Как же мне не знать, я родился в Павоне, там живут американцы. Ну хорошо, американцы, а дальше? – сказал я. Ей-богу, не понимаю, сказал Джузеппе, что вам взбрело на ум и что вам от меня надо. А может, вы лишь притворяетесь, что не понимаете? Вот теперь я понял: вы из Продовольственного, сказал мясник. А я ответил: – Думаете, вы самый хитрый, надеетесь меня перехитрить?

Клянусь, я ничего не понял и не понимаю, сказал мясник, если бы вы попроще выражались, мне было бы куда приятнее. Для таких типов, как вы, быть приятным не собираюсь. Убийца, сказал я, но, понятно, лишь про себя, мысленно. Ведь я разозлился не на шутку.

Мясник посмотрел на меня, потом сказал: слышал я, будто переодетые священники ходят по домам, беседуют с людьми, чтобы обратить их в истинную веру. Иногда, чтобы войти в доверие, они даже начинают ругаться. Вы из таких? Но я все же думаю – вы из Продовольственного! А если вы все-таки священник, то послушайте, падре, поговорим начистоту, откровенно: что вам от меня надо? Он называл меня «падре», как настоящего священника.

Не будем рассусоливать, сказал Джузеппе, скажите, кто вы, чиновник из Продовольственного управления, священник? Он и в самом деле так думал. А я отвечал: сначала признайтесь, были ли вы вчера вечером у Средневековой башни, что вы там делали и что забыли на лугу. У вас случайно не пропал один из ножей? Почему бы их не пересчитать. Не понимаю, сказал он, – никак он не хотел понять! Какой нож? Ничего у меня не пропадало, а я наседал на него: спросите у своей совести, мясник.

Я, падре, тружусь с утра до вечера, вы же знаете, я убиваю много животных, своими руками убиваю. Странная вещь, говорил он, иногда мне это кажется пустяком, иногда преступлением. Наконец-то, сказал я, начинаете признаваться. Ну, значит, иной раз, продолжал Джузеппе, я задаюсь вопросом: если сложить всех убитых мною животных, не равносильно ли это убийству человека? Я знаю, это дурацкий вопрос, но, подсчитав всех убитых животных, я все же задумываюсь над ним. Глядите-ка, какие его проблемы мучают, этого мясника, сказал я себе. Но если вы все-таки из Продовольственного управления, то простите и считайте, что я ничего не говорил.

Могу вам честно сказать, продолжал я, по мне, так быков, лошадей, овец можете убивать сколько угодно, и если их всех сложить, они никогда не будут равны одному убитому человеку. Тут, с вашего позволения, есть большая разница.

ВЫ УЧИЛИ КАТЕХИЗИС?

Вас крестили? На конфирмации были? Как же иначе, сказал мясник, но у меня еще один вопрос есть... Что ж, спрашивайте. Душа, вы уверены, что у нас есть душа? – сказал Джузеппе. Я говорю о нас, христианах. Что за странные вопросы вы мне задаете, синьор мясник? А он снова: лично я

ДУШУ НЕ ЧУВСТВУЮ.

Словом, мне кажется, что внутри у меня ничего такого нет.

Поймите, сказал я, в этом мы все одинаковы, между вами и самим папой нет никакой разницы, разница здесь между людьми и животными. У нас, христиан, душа есть. А если все же ее нет, сказал он, тогда после смерти мы как болваны в земле останемся.

Ну, а вы сами, сказал он, что об этом думаете? Я хочу сказать: вы душу чувствуете или же нет? Я вот слышу, сказал я, как что-то гудит внутри, это наверняка душа. Расскажите, как вы ее чувствуете, сказал мясник, она по всему телу разливается или же в виде облачка, а может, как дым от сигареты? Однако что за вопросы вы задаете, что за дикие вопросы, синьор мясник? Я бы сказал, в виде облачка, но могу и ошибиться.

Позвольте мне уйти, я и так задержался. Побудьте еще минут десять, попросил Джузеппе, доставьте мне такую радость, я только опущу штору, и мы поговорим всласть, Я еще вернусь, непременно загляну к вам. И сразу вышел на центральную улицу Павоны, по которой мчались велосипедисты.

Я ехал на велосипеде в Альбано, дорога шла в гору. Не мучайся ты на этом велосипеде, сказала Розальма. Ладно, я куплю мопед, тот, который фирмы «Москуито». Крутя педали, я думал о преступлении у Средневековой башни. Этот мясник, думал я, хуже угря, как ловко он изворачивается, Но уж если я кого решил поймать в сети, то своего добьюсь, я упрямее полиции, которая упряма как осел. А я упрямее обоих – и осла и полиции. Ослы, Джузеппе, живут в горах, они вьючные животные, а в этих краях я ни осла, ни мула не видел. Если не видел, тем хуже для тебя, ослов надо видеть.

Радио по третьей программе передавало «Час с Сибелиусом». Этот композитор мне не нравится. Почему час? С него и получаса вполне хватит.

7

Многие старики отправляются лечиться в Швейцарию, в Женеву и Базель, где есть специальные геронтологические клиники, в которых применяют гормоны обезьян. Тайна вечной молодости. Молодость – это хорошо, но будьте осторожны с гормонами!

Вы сами превратитесь в обезьян, как тот человек, что проснулся и не узнал себя в зеркале. Он сказал: – Что эта обезьяна делает в моем доме? Убирайся, обезьяна! Он уехал в Африку, в Кению, ни с кем не попрощавшись, и больше никто о нем не слышал.

Мой же способ лечения древен, как размоченный хлеб и как туман, стелющийся над землей. К несчастью, он, этот естественный способ, немыслимо суров. Привыкнуть к нему совсем не легко. Я прихожу в дом Розы с букетиком розмарина и говорю ей: – Пожуй его, тогда молоко станет другого вкуса. Кстати, розмарин ей приятен, и она охотно жует его.

Розмарин нетрудно отыскать в любое время года – ведь это вечнозеленое растение. Но если я его и не сразу нахожу, то принимаюсь искать повсюду и в конце концов все-таки нахожу. Тут нужно терпение и претерпение, как говорит священник павонской церкви во время утренней воскресной проповеди. Даже когда уже почти невозможно его найти, когда все говорят: «Ничего не поделаешь, как-нибудь обойдешься без розмарина», я не сдаюсь. Ищу, пока не найду.

Иной раз я прохожу немало километров под солнцем или под дождем, я способен шагать всю ночь, под конец у меня прямо-таки руки опускаются, уже утро, и мимо проезжают первые рабочие – они спешат на работу в Латину. Лица у них заспанные, и они зевают на своих велосипедах. Им не хочется работать в такую рань, и они правы. Но им надо кормить семью, жену, детей. Есть и неженатые, и они тоже работают ради будущей семьи. Некоторые работают, а потом тратят деньги напропалую. Впрочем, они вольны тратить, как им заблагорассудится.

Даже когда все говорят: «Ничего не выйдет», я не сдаюсь и, в конце концов, нахожу розмарин для Розалинды. Говорят, кто ищет, тот найдет, так пословица гласит. Но часто бывает, человек ищет и не находит ничего или находит совсем не то, что искал. Один человек искал розмарин, а нашел в песке неразорвавшуюся бомбу. Пришлось ему позвать саперов, чтоб ее обезвредили.

Нельзя оставлять неразорвавшиеся бомбы, спустя двадцать лет после войны их находят и в центре Милана, и в других городах, на полях или же погребенными в песке итальянских пляжей. По крайней мере следовало бы повесить объявления:

НЕРАЗОРВАВШИЕСЯ БОМБЫ.

Их находят и в море. Два месяца назад возле Анцио по вине всплывшей немецкой торпеды взлетела на воздух рыболовная шхуна. Погибло четверо моряков, так-то вот!

Но розмарин для Розальмы я рано или поздно нахожу. Иногда приходится изрядно потрудиться, но главное – найти его, остальное не имеет значения. А если даже я его не найду, никто не умрет. Не думаю, чтобы кто-нибудь умер из-за розмарина. А вот из-за бомб или торпед... Этот розмарин, говорю я, ты должна пожевать.

Роза принялась жевать розмарин, сидя у окна; я бродил повсюду как сумасшедший, чтобы отыскать его. Ты бродил как сумасшедший, сказала Роза, – где же ты его нашел? Неважно, где нашел, в ресторане «Бельведер», туда чаще всего заглядывают туристы. Чудесный вид на равнину, грибы, дичь, неподалеку море, скромные цены, а вообще-то не очень.

Молоко стекало медленно, я смотрел в окно на прохожих. Джузеппе, дружище, какие прохожие, когда там никого нет?! Ну, значит, смотрел на луг, на котором паслись коровы, а ты не мешай мне смотреть. Какие коровы на лугу? Ты, верно, спутал Павонский край с долиной реки, там на лугах в самом деле пасутся коровы. Но ведь это в пятистах километрах отсюда, так далеко ты ничего не увидишь, значит, ты ошибся. А ты не мешай мне ошибаться насчет коров на лугу.

Мне жарко, сказала Розамунда, она сняла блузку, потом чулки, разделась почти догола. Что тебе, Роза, взбрело на ум? Мы могли бы лечь в постель, сказала она. А я между тем сидел у окна, и она тоже. Я понимаю – у окна, сказала она, но в кровати куда лучше. Она стала расстегивать мне рубашку. Раздевайся, сказала она. Оставь в покое пуговицы, сказал я. Послушай, кровать – расчудесное место, на ней можно великолепно порезвиться, что мы и делали в прошлые годы. Таким манером ты мне одной рукой придаешь жизненные сипы, а другой – их отбираешь, нет, дорогая, не выйдет.

Молоко стекало очень медленно. Что случилось, оно кончается? – сказал я. Видно, оно иссякает, не может же оно течь вечно. Ты это знал, знаю, всегда знал, сказала она. Потому я тебе и твердил: пей пиво, пей больше пива, так поступают все кормящие матери, они в подпитии с утра до вечера. Пиво я не люблю, ну хорошо, не любишь, так ты из-за этого хочешь меня, Розальма, на тот свет отправить. Оно слишком горькое на вкус. Я принесу тебе любое пиво, сказал я, какое захочешь, швейцарское, голландское, датское, немецкое, английское, черное или светлое, итальянское тоже ничего.

Я пью молоко и ем сыр, сказала она, они тоже полезны, а пиво я терпеть не могу. Запомни, сказал я:

КТО ПЬЕТ ПИВО, ПРОЖИВЕТ ДО СТА ЛЕТ.

А сто лет это немало, целый век, милая. Для меня, так даже слишком много, сказала она, я проживу, пока ноги носят, а потом можно и на тот свет отправляться. Хорошо, говорю, можешь отправляться, но подожди минутку, выпей сначала пива, чем больше ты его выпьешь, тем лучше будет для нас обоих. Я люблю вино, сказала она. Тогда закрой глаза и выпей пиво одним глотком, представив себе, что это вино.

Иной раз, сказала она, когда луна на ущербе, молоко в груди иссякает, прекращается, а при полнолунии снова начинает течь, только вот ждать придется до будущего месяца. За месяц я, с твоего позволения, сказал я, успею испустить дух. Ложись в постель, сказала она. Что мы там будем делать? Ты же видишь, что я не в форме. Даже если я лягу в постель, ничего не получится. Что ж, тогда я не стану пить пиво, я его не люблю. Я принесу тебе, Розальма, целый ящик пива, заграничного, фирмы «Вюрер». Пиво мне противно. Ну, хорошо, я навсегда уйду в царство

ВЕЧНОЙ СТУЖИ

только потому, что тебе, Розальма, не нравится пиво.

Она легла в постель и посмотрела на меня. Выходит, я плохо тебе объяснил – ну как еще тебе объяснить?! Нечего мне объяснять, сказала она, либо ты ляжешь в постель, либо я не стану пить пиво, оно мне противно.

8

Медленно иду по дороге в дом к Розине в Казале Аббручато. Я медленно возвращаюсь в Казале Аббручато по пыльной дороге. Правой рукой веду велосипед, у него лопнула шина. Наверно, я налетел на гвоздь – такое часто случается, правда, со мной ни разу не бывало за долгие годы езды на велосипеде. Джузеппе, дружище, это был не случайный гвоздь, его кто-то подложил, чтобы ты шел пешком.

ПЕШЕХОД – УДОБНАЯ ЦЕЛЬ.

Закрываю глаза и иду с закрытыми глазами, притворяюсь, будто насвистываю, смотрю вверх, на небо. Оставь пока небо в покое, Джузеппе. Там, у поворота дороги, в зарослях олеандров прячется человек, который...

ЧЕЛОВЕК С ЗАРЯЖЕННЫМ ПИСТОЛЕТОМ.

Тебе придется как-то защищаться. Хорошо, попробую. Сую руку в карман, будто и у меня есть пистолет. Он постарается выстрелить первым, но я настороже и сам выстрелю первым, как это бывало в Чикаго во времена Аль Капоне, когда люди стреляли в упор прямо на улицах. Часы показывают двадцать минут четвертого, Розальма ждет меня, Я иду по пыльной дороге молчаливый и невесомый, словно порыв ветра, в надежде, что никто меня не заметит. Оказывается, есть человек, который, черт побери, хочет убрать меня, навсегда выбросить из этого мира. Вынимаю платок и вытираю пот, стекающий со лба. Но почему этот человек даже не шелохнется? Иду вперед, придерживая рукой руль велосипеда, спокойно, впрочем, не очень. Джузеппе, ты дрожишь? Это не я, а руль велосипеда дрожит. Тогда чего же ты ждешь, его надо сменить. А если сменишь еще и раму, колеса и цепь, велосипед станет как новый.

Теперь я вижу, как он шевелится в листве, стоп, приближается ко мне. Во рту у него сигарета, и табачный дым сливается с дорожной пылью. Одно кольцо дыма, второе кольцо, он подходит, наклонив голову. В моей голове проносятся последние, предсмертные мысли.

Вот он приближается, затягиваясь сигаретой, из радиатора клубится дым. Вода внезапно закипела, и вылетела пробка. Сразу видно, что охлаждение плохо работает. Лучше воздушное охлаждение, как у «фольксвагена». Водяное охлаждение причиняло много неприятностей пулеметчикам уже в первую мировую войну. Тогда у пулеметов было водяное охлаждение, как у «фиата-14». Во время боев ствол пулемета перегревался, вода начинала кипеть и быстро испарялась. Зимой происходило обратное – вода замерзала. Поневоле приходилось стрелять беспрерывно, иначе вода превращалась в лед и пулемет выходил из строя. Как вы уже заметили, у водяного охлаждения множество недостатков.

Берегись, Джузеппе, он почти рядом. Подожди, не стреляй. Дай ему подойти вплотную и потом выстрели ему прямо в лоб. Пуля в самую середину лба уложит его навзничь, лоб – его ахиллесова пята. Но постарайся не промахнуться, это может оказаться для тебя роковым. В любом случае еще до выстрела спрячься за ствол дерева или за фонарный столб. Да, но здесь нет ни деревьев, ни фонарей. Тебя волнует такой пустяк? Если их нет здесь, то они есть поблизости.

Поторопись, прячься скорее, иначе тебе влепят пулю промеж рогов. Знаешь, как погиб Гранеро? Ему всадили в глаз рог, а ведь ему было всего двадцать лет. Отец с матерью хотели, чтобы он учился играть на скрипке, а он хотел стать тореро. В Мадриде на бое быков он споткнулся, упал, и бык Маломук пронзил его насквозь рогом и перебросил через барьер.

Если ты не спрячешься, тебя ждет судьба Гранеро. На землю, падай на землю, посмотри, нет ли там водосточного люка, который укрыл бы тебя от пуль. Вот он пикирует на тебя. Не шевелись, может, он тебя не заметит. Слышишь свист? Это свистят моторы. Не двигайся, лежи неподвижно, может, он не различит тебя в луговой траве. Но тут нет ни травинки – сплошь сухая земля. Неважно, если ты будешь лежать неподвижно, он примет тебя за сухую землю, главное, чтобы он принял тебя за что-нибудь другое.

Помнишь, как было во время войны? Однажды тебя на неттунской дороге обстреляли из пулемета сначала американцы, потом немцы. Ты чудом уцелел. Вокруг валялись десятки убитых: мужчины, женщины, лошади; пуля угодила и в собаку, и она тоже валялась вместе с остальными мертвецами, вперив глаза в небо и высунув язык, и была самой мертвой из всех. Ты рискуешь кончить свои дни, как та собака, если сразу же не спрячешься.

Все ближе и ближе. Но ведь это вода. Дождь пошел. Тогда не теряй времени даром, раскрывай зонтик. Тебе стыдно раскрыть зонт? Тебя никто не видит, и потом – нет никаких причин стыдиться, должен же ты как-нибудь укрыться от дождя. А может, ты предпочитаешь схватить простуду? Но учти, простуда может легко обернуться воспалением легких. Согласен, сейчас воспаление легких лечат пенициллином, это больше не болезнь, которая вызывает ужас, но легкие всегда остаются легкими, не так ли? Спокойно раскрывай зонтик.

Снова все ближе и ближе, но теперь это приближается он. Смеется. Видно, я ему смешон. Я тоже начинаю смеяться, но в моем смехе слышится страх. Ощущаю на щеке его холодное дыхание, не хочу его ощущать. Закрываю глаза, снова их открываю и снова закрываю. Я ничего не вижу, но что за странный шум в ушах, Джузеппе, дружище, это стучит твое сердце. Вот и хорошо, раз стучит, значит, оно работает. Я открываю глаза, осматриваюсь вокруг – никого и ничего, тем лучше.

Снова пускаюсь в путь к Казале Аббручато. Не слышно щебета птиц в ветвях, не слышно даже стрекота цикад. Нет, слышно, это я ничего не слышу. Но как ты можешь не слышать цикад?! Так вот и не слышу. А ты постарайся услышать, они стрекочут очень громко. Убейте, ничего не слышу. Я слышу лишь звуки радио, передают

КОНЦЕРТИНО

по второй программе. Концертино мне не по душе. Тебе ничто не по душе. Ты прав, мне ничто не по душе, стоп, но тогда позволь узнать, чего ты добиваешься?

9

Россанда смотрит на меня. Не понимаю, на что ты так пристально смотришь, говорю я. Смотрю на платок, которым ты обвязал шею. Я его надел только так, для красоты. Для красоты есть платки цветастые, шелковые или из цветной шерсти, говорит она, а это носовой платок, на нем пятна крови, покажи-ка. Ну и что ж, что пятна крови, – небольшой порез, совсем неглубокий.

Как это тебя угораздило порезаться? Я ничего не заметил – вернее, проснулся утром, а шея уже кровоточила. Всю ночь я куда-то бежал, то есть я бежал во сне, сам не знаю куда, – возможно, я убегал от кого-то. Розальма развязала платок – на шее была тоненькая корочка, которая отслаивалась по кусочкам. От кого ты убегал? Ничего не знаю, не помню ни одного слова, ничего из того, что случилось со мной во сне. Кажется, там был луг, какая-то дорога, башня, густые заросли, яма, каменистая тропинка, залитая солнцем.

Этот порез, сказала она, который ты скрыл под платком. Ты о нем не хочешь говорить, но все же давай поговорим. Она посмотрела повнимательнее: похоже, ты не знаешь, что шея очень уязвима.

Ну хорошо, сказал я, шея очень уязвима, но тогда и палец ноги тоже уязвим – словом, все тело. Прости, сказала она, но шея держит голову. Через шею проходят вены и спинной мозг, через горло мы дышим.

Корка отвалилась, оставив на месте пореза маленький рубец, который Розелла стала растирать пальцами. Как раз на шее, сказала она, я начинаю думать... Пожалуйста, думай, ты вольна думать все что угодно, – так о чем же ты думаешь? Я думаю о том человеке, у него на шее тоже был порез, и я тогда сказала: его прямо-таки искромсали, беднягу. Речь шла о старике, которого нашли на лугу возле Средневековой башни. Не станешь же ты сравнивать меня с мертвецом, сказал я, только потому, что у него тоже был порез. Но она сказала: – У вас одинаковые порезы, и оба на шее.

Это естественная симметрия, сказал я, таких случаев миллионы во вселенной. Наверно, есть другая планета, на которой в этот момент двое беседуют о естественной симметрии, и он говорит: таких случаев миллионы во вселенной. Хм, естественная... Не очень-то естественная эта симметрия, сказала она, что ты понимаешь под естественным, для кого это естественно? Естественно по законам природы. Тогда, сказала она, хотела бы я знать, какова природа самой природы? Слишком ты много хочешь знать. Может, это просто совпадение, сказал я, чистая случайность. Джузеппе, дружище, ничто не бывает случайным, даже цикады поют не случайно.

Теперь, когда корка отслоилась, я постираю платок, кровь нужно отмывать в холодной воде без мыла, сказала Розанна. Ну хорошо, в холодной воде без мыла, но не мешает подумать и о других вещах, о многом можно подумать, о самых немыслимых вещах на свете. Это же чудесно, что мысль обладает неограниченной свободой и может уноситься в самые дальние дали. Ее можно направлять или отпустить на волю, преследовать или, словно собаку, вести на поводке, – достаточно лишь легонько толкнуть ее, и она, поверьте, полетит быстрее света. Тогда скажи мне, о чем я должна думать? Думай о чем тебе вздумается.

К примеру, я хотела бы знать, твой это порез или чужой, не знаю, понятно ли я выражаюсь. Ты выразилась очень точно. Мой, чей же еще? Шея моя, значит, мой и порез, вернее, этот маленький рубец. Странно, что ты не ощутил никакой боли. Ну ладно, будем считать, что теперь ты выздоровел и чувствуешь себя совершенно нормальным человеком, как и прежде. Ну хорошо, я чувствую себя нормальным человеком, как и прежде, но не совсем. Что-то странное происходит с головой, сказал я, то есть у меня такое чувство, будто мне отсекли голову, как во времена гильотины, когда людям отсекали головы. Их отсекали еще и до того, как изобрели гильотину, – обыкновенным топором. Китайские императоры отсекали головы заключенным, когда уже не хватало места в тюрьмах.

В прежние времена предпочитали лишиться головы под ударом топора, чем быть повешенным. В некоторых случаях осужденных сначала вешали, а потом отсекали им голову – так было в Англии при Анне Болейн. В конце концов она сама лишилась головы. Некий лорд не пожелал снять шляпу, когда ему отрубали голову, ему разрешили ее оставить, и правильно сделали. Один очень опытный английский палач умудрялся ударом топора отрубить головы сразу двум осужденным, а другой, прежде чем отрубить голову некоему Де Ту, нанес бедняге одиннадцать ударов топором.

Словом, сказал я, я чувствую, что голова еле держится у меня на плечах, – вернее, я совсем ее не чувствую. Поэтому мне очень трудно собраться с мыслями, они то и дело улетучиваются. Положение ухудшается с каждой секундой,

КОГДА ДУЕТ ВЕТЕР.

Как быстро улетают мысли, когда по Павонской равнине дует ветер. Я обхватываю голову обеими руками – ведь шея еле-еле ее держит. Если воздух – пристанище блуждающих мыслей, то там, в воздухе, они, наверное, и разлетаются, подхваченные потоком. Выя в воротнике, человек, выдержавший введение зонда, вливание глазных капель, Альбано, пораженное ветрянкой, луг, засеянный люцерной. Вот и попробуйте определить связь между ними, если, конечно, у вас есть такое желание.

Джузеппе, дружище, пусть тебя не волнуют всякие мысли, радуйся, что кровь по-прежнему циркулирует по венам. Ну ладно, я доволен, но чувствую вокруг движение воздушных потоков, не понимаю, что же происходит? Знаешь, в некоторых случаях

МИР ВДРУГ СРЫВАЕТСЯ С ЦЕПИ.

Достаточно любого пустяка, чтобы он сорвался. Хорошенький пустяк, сказала Розанна, заколотый человек? Ну, много ли он значит в сравнении с тайной мирозданья?

Слышишь стук, похожий на удары молота? Это удары, которые мир испытывает в своем естественном движении вперед. Я ничего не слышу, никаких ударов молота. Не слышишь, потому что не хочешь слышать. Они словно стук мотора, как пульсирование крови в венах и сердце. Но она сказала: – Оставь в покое сердце, а мир, он идет вперед и без твоего вмешательства, вот и дай ему идти вперед. Ну хорошо, я не стану вмешиваться, ведь он все равно будет идти вперед.