Текст книги "Бойня"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

1 Матрикул – личный номер солдата.

567

Он не мог прийти в себя из-за этой невероятной катастрофы!

Он то хватал свой фонарь, то снова ставил его на землю. Он хлопал себя по лбу, щипал себя за ляжки...

– Я сплю! Я сплю! Этого не может быть! Так что, ваш человек там уже 10 часов?.. Да вы чудовище, Ле Мейо! Дайте мне взглянуть на вас! Идите же сюда! Идите!

Он заставил его подойти ближе, еще ближе! К самому фонарю, чтобы лучше всмотреться в его лицо.

– Он дожидается со вчерашнего вечера? А! Да... Да скажите же! Со вче... со вчерашнего вечера!

Он заикался от изумления... Это было невообразимо...

– Ну так скажите же, Ле Мейо, где вы были? Вы что, его не сменили?

Он задавал ему вопросы очень тихо... Это действительно уже выглядело трагически.

– Это из-за пароля... серьжан... '

– Пароль! Что пароль?

– Пароль, мы никак не могли сговориться...

– Вы его забыли. Бездельник! Все! Я понял!.. Вы е... го... за... бы... ли?.. Вот чем заканчивается разврат! Что у вас в голове? Ну, осел? Что, идиот?

Опять начался приступ ярости. Он вопил на нас, изливая свое отвращение!

– Убирайтесь! К чертовой матери! Убирайтесь все! Если я снова застукаю кого-нибудь из вас в таком виде, закую в кандалы! Ему уже не выбраться! Это точно!

Вся наша группа разом протиснулась в ворота, началась вакханалия бряцания палашей, прикладов, все это эхом отражалось от стен. Все вокруг звенело. Мейо тащился сзади, с трудом переставляя ноги и бормоча к,акие-то жалкие извинения.

Когда мы дотащились до караулки, оказалось, что спектакль еще не окончен. Снова принесло Ранкотта, продолжающего рычать и угрожать нам всевозможными карами за'наше недостойное поведение.

– Рры! Рры! Ааа! – рычал он. – Да это ведь погибель всей армии! Положительно! Это невероятно! Черт побери этих проклятых подонков, этих олухов царя небесного! Бригадир! Бригадир! Рры! Рра!..

Он задыхался от ярости.

– А если дежурный офицер зайдет? Ну? Хорошо! Скажите же мне все! Это же мне отдуваться! Ведь так? Мне!

отдуваться! Еще и пароль! Ле Мейо? Дело плохо, а? Он же пьяный и злой! Ищите его, Мейо! Ищите! Даю вам одну секунду! Минуту! После побудки я вас отправлю на гауптвахту! А! это вы точно заработали! Свой позор! Вы заработали! Вы его, случайно, в стол не положили, пароль? Нет? Давайте же, шевелитесь! Давайте!

В столе его не было... Они напрасно перерыли вес, разобрали каждую бумажку, вытащили ящики... Пароля там не было... В реестре тоже... Нигде.

Вся эта кутерьма, понятно, разбудила подсменных караульных, всех тех, кто храпел, развалившись на соломенных подстилках на полу караулки. Они зафыркали, как лошади. Принялись стряхивать с себя солому, которая парила вокруг них маленькими облачками... Судя по гримасам, самым мучительным для них было снова улечься так, чтобы не мешали шпоры. С высунутыми от усердия языками все пытались устроиться поудобнее. Что здесь поражало больше всего, так это невероятно сильный тошнотворный запах дохлых крыс, тухлых яиц, застоявшейся мочи.

Лампа на столе дымила, от нее было намного больше копоти, чем света. Хлопья сажи поднимались к самому потолку. s

Чтобы убедиться во всем, лично, Ранкотт принялся изучать реестр. Он даже ухватился за него обеими руками и начал с силой трясти, вероятно, надеясь на то, что пароль выпадет оттуда... Выпала маленькая бумажка, испещренная какими-то каракулями...

– А остальные, Мейо? Как вы их сменили? Всех остальных? ну? Говорите же! Как?

– Я их не сменил, серьжан...

– Не сменили, говорите? Всех ваших часовых? Не сменили? Они все еще там? Тысяча чертей, будьте вы все трижды прокляты! Со вчерашнего вечера?.. А-а-а-а!.. О!.. О-о-о-о! О-о-о-о!

От такого удара, от такого страшного открытия Ранкотт снова начал завывать.

Сбитый с толку, с выпученными глазами, он уже не находил слов...

– А!.. Вы!.. Десять часов!.. А!.. Ma... М-а-а-а... Уф!..

У него даже прекратилась отрыжка... Он снова пошел к столу... Снова направился за загородку... Он расчищал себе дорогу, пиная сапогами все на своем пути... Проход был освобожден... Он шагал с такой яростью, что под ударами каб-

569

луков крошился каменный пол... Каменная крошка летела во все стороны... Настоящий ураган в караулке... Он проходит мимо меня... Задевает меня на ходу... Останавливается.

– А ты, салага, ты это понимаешь? Дошло до тебя, что тут происходит? Бестолочь! Это тебе не высшая школа! Ну, говори, усек? я тебя спрашиваю! Ничего не знаешь? Ты тут ни при чем? Сплошной разврат, я говорю! Где же мне его искать, дамы и господа? Этот чертов пароль! Я вам его тысячу раз называл! Смирно, лицемеры! Смирно! Я с вами со всеми еще разберусь!..

Продолжая сыпать угрозами, он двинулся дальше.

– А! Ле Мейо, безобразник вы мой! Вы мне поплатитесь за эту шутку! За всю эту комедию! Вам не отвертеться! Представьте себе! Под трибунал! Я верну вам память, душа моя! Нажраться как свинья! Вот вам бригадир, которого мне приходится терпеть! Объясняться будете перед Дисциплинарным советом! Они вас сразу же поймут! Ах! У него помутнение рассудка! Ах! У него потеря памяти! Я вам сейчас другую вставлю! С супергарантией до конца ваших дней! Чертовски сильную память, вы меня слышите? Нечувствительную к сквознякам! Преступная сволочь! Вот такую большую память! Ну да!

Он показывал ему размеры этой будущей памяти, фантастические, впечатляющие, необъятные.

В караулке больше никто не разговаривал. Все столпились за загородкой, навалившись друг на друга, готовые рухнуть от усталости, с затуманенным дремотой сознанием. Не хотелось спать только метавшему громы и молнии Ранкотту.

– Ну так ищите же его, черт побери! Где он, ваш пароль, бандит вы этакий?

Ни на секунду не умолкая, он продолжал вопить уже какую-то полную бессмыслицу. Он весь дрожал от гнева, у него даже ноги тряслись. Я не мог отвести взгляда от его сапог тонкой выделки, сверкающих, подогнанных точно по ноге. Все вокруг с трудом удерживали равновесие, неповоротливые, неподвижные, как слоны.

– Ну, так ты ничего не знаешь, недоумок? Он еще раз обратился ко мне.

– У вас хватает наглости так вонять, – говорит он мне, – мой милый...

Он действительно был шутником, этот Ранкотт. Я бы тоже очень хотел посмеяться, но мне слишком хотелось спать, казалось, что голова у меня была деревянная, свинцовая,

раскаленная, наполненная всяким дерьмом. И вот именно в этот момент Ле Мейо, находящийся в состоянии прострации, сообщает ему потрясающую новость. Воспрянув духом, он вопит:

– Серьжан! Серьжан! Есть! Я вспомнил! Это цветок!

– Цветок?

Мейо имеет успех. Они не могут удержаться на подстилке, таким забавным им это кажется, они буквально корчатся от смеха, до полного изнеможения.

– Цветок! Цветок! Да он совсем окосел! Этого не может быть! Это не пароль!

– Да! Да! – сопротивляется Мейо, – именно! Да! Это цветок! Есть! Я вспомнил!

– Что ты вспомнил?

– Это нурцисс! Я уверен! Это нурцисс!

– Нурцисс? Нурцисс?.. Это ничего не значит!..

– Да нет, это очень даже много значит! Нурцисс! Нурцисс!..

– Эй, это не название битвы, нурцисс!

– Это не название битвы? Блин! Заткнитесь!

– Мейо! Вы можете только чепуху нести. Он не трезвеет, этот гад! Хуже вас, бригадир, ничего быть не может! Давайте теперь я вам расскажу какую-нибудь историю! Погодите минутку! олух!

Все снова развалились на соломе. Но было еще рановато.

Мейо все еще упорствовал, он продолжал приставать ко всем со своим «Нарциссом». Он был уверен, что это был пароль... настоящий, забытый пароль.

– Когда рассветет, я пойду сменю его! – объявил упрямый Мейо, недовольно пыхтя.

– Когда рассветет, я отправлю вас на гауптвахту... – сухо и сдержанно ответил Ранкотт.

Он снова взялся за реестр, еще раз пролистал все страницы... Он снял и отложил в сторону свое кепи... Помассировал череп... Волос у него на голове оставалось немного... Две пряди нависали над левым глазом. Снова порылся в ящике. Он продолжал запугивать Мейо...

– Мерзкий развратник! Сколько вам влепят! А! Мой милый! Вот я же не пьян! Вы позорите свои нашивки, бригадир! Скоро вы сообщите мне о них нечто новенькое! Вы скоро увидите результат своих фокусов! Чего ради мне быть козлом отпущения? Нет уж! Вы будете разжалованы, бригадир! Я вам гарантирую! И чтобы вы этому не удивлялись!

571

Мейо, притихший и скорчившийся на краю дощатого настила, тер закисшие уголки глаз, выковыривая гной. Казалось, что эта печальная перспектива его не трогает. Он был слишком поглощен своими находками, которые тут же обсасывал с ногтей.

Но вот унтер-офицер вскакивает. Его тоже настигает приступ жажды.

– Моя бутылка! Моя бутылка! Чтоб вам всем в аду гореть! Мою бутылку сюда!

Никто не может ее найти.

– Где моя бутылка, ворюги? Все ее ищут.

– Дневальный! Дневальный! Мою бутылку! Скотина!

Дневальный валялся в глубине караулки, он громко храпел, лежа на спине. Он не шевелился. Несмотря на дикие крики, он оставался в прежнем положении, со скрещенными на груди руками. Невозможно было заставить его даже пошевелиться.

– Дневальный, живо! Козел! Ты собираешься подниматься, бездельник? Блин! Куда ты засунул мою бутылку?

Никакого ответа.

– Клянусь, он пьяный в дым, этот недотепа! Еще пьянее, чем остальные!

Тот так и не потрудился встать. Он устроился поспать очень удобно, этот дневальный, ни каски, ни сабли, ни карабина, ничто его не стесняло. Такая омерзительная поза повергла начальство в транс.

– Это выше моего понимания, дневальный исчез! Ей-богу! Он в отключке! А! Представьте себе! Теперь у меня полный набор! Послушайте эту музыку! Он храпит почище паровоза! Растолкай его! Ты там, Жером!

Все принялись расталкивать, бить, пинать сапогами дневального. В конце концов он слегка пошевелился под градом ударов. Перестал храпеть. Но вот он сворачивается клубком и р-раз! Резко выпрямляется! Чуть не пробивая стену! Всем уже не до шуток.

Руки у него вертятся, как крылья мельницы. Он судорожно вырывает пучки соломы из подстилки, они разлетаются по всей комнате. Он пытается ухватиться за что-нибудь, дрыгает ногами, кричит как резаный. У него на губах пузырится пена, лицо становится фиолетовым. Дело плохо. Он лежит навзничь, выпучив глаза, высунув язык.

Ранкотта раздражает такое его поведение.

– Скажите же, черт возьми, бригадир, что все это значит? Что он пил, этот дневальный?

Никто не ответил.

– Кто командир звена?

– Я, серьжан! Я, Блемак Франсуа из третьего! Я его таким не видел. Он два года в моем звене... третий эскадрон, второй взвод, четвертое звено. Никогда его таким не видел.

– Очень хорошо! Очень хороший ответ, Блемак.

В этот момент дневальный выпрямляется, собравшись с силами, приподнимается, еще больше таращит глаза, уставившись на нас, и испускает вопль, ужасный, душераздирающий. Кажется, что это никогда не кончится. Затем снова падает, заваливается на бок, опять начинает стонать и дергаться.

Вся караулка стоит вокруг него, обсуждая происходящее. Ранкотт устанавливает тишину.

– Посмотрите на эту гримасу! Но чего же он нализался, это мерзкое мурло? Конечно, не водки, это невозможно! Должно быть, уксуса! Или краски! Или яда! Да он сейчас подохнет, этот выродок!

Дневальный так страшно бился в судорогах и давился собственной слюной, что вид у него и правда был весьма неприглядный, вызывающий опасения. На него и смотреть противно.

Никто больше не осмеливался к нему прикоснуться. Ран-котту это надоело.

– Комедию ломает! Блин! Ладно! Моя бутылка! Свинья! Что ты с ней сделал? Ты меня слышишь, проходимец?

Он задавал ему вопросы. Но тот продолжал биться в конвульсиях и хрипеть все страшней и страшней.

– У него, случаем, не эпилепсия? – предположил Лам-беллюш. И он принялся вспоминать, излагая подробности... – Бастьен, который был портным в третьем... Артюр... он был в нестроевом взводе после... так он давился собственным языком... его уже должны были демобилизовать... когда его прихватило... он кусал себе язык... прямо впивался в него зубами... я видел, как он выплевывал куски... «Нужно мне его вытащить! – говорил он мне... – Когда у меня приступ, нужно мне его вытащить!..» Я и вытаскивал, вилкой... Артюр Бастьен... Он делался весь черный... Этот, он втягивает язык... он его не высовывает, внутрь убирает.

– Я вас сейчас тоже уберу! Заткнитесь сейчас же, Лам-беллюш! Не морочьте мне голову своей эпилепсией! Уби

573

райтесь! Наберите-ка мне ведро воды! кружку! Сейчас я вам его приведу в чувство, этого пройдоху! Я вас сейчас научу этим хитростям! Бегом! Ну!

Ламбеллюш вернулся с полным ведром.

Сказано – сделано. Несколько кружек воды в лицо. Это привело его в чувство! Еще кружка! Это заставило его сесть! сразу же, с открытым ртом! Он уже не мог кричать. Его глаза округлились. Он съежился от страха. Он дрожал, холодная вода струйками стекала по лицу и одежде.

Он смог что-то простонать... Похоже он звал свою мать.

– Мам-ма... ма... ма... ма...

Из фиолетового он сделался желтым, потом зеленым – до кончиков ушей.

Он смотрел на нас... но он нас не видел... Он снова принялся нести какой-то бред:

– Да... дай... мне... моро... женого.

Он притворялся ребенком, этот кретин. Вот что он просил: мороженого...

– Мама... ма... ма... моро... женое...

– Я тебе сейчас дам мороженого! Мейо! Кувшин! Дайте мне кувшин!

Полный кувшин прямо в рожу!., с размаха... Брызги во все стороны!..

– Ма... ма! Ма... ма! – вопит он. – Ма... ма... Map... га... ритка...

Это уже что-то новенькое. Мейо подскакивает, он не может утерпеть, он вне себя от радости, внезапно он принимается бить чечетку, он словно обезумел...

– Пароль! – в восторге кричит он! – Пароль!

– Что пароль?

– Пароль!

– Вот это?

– Пароль. Пароль! Это он!

– Пароль?

Ранкотт не согласен. «Маргаритка» для него ничего не значит.

– Мейо, вы пьяны! Замолчите! Это ничего не значит, «Маргаритка»! Не было такой битвы, «Маргаритка»! Я-то не пьян, бригадир! А вы совсем окосели! Вы несете чепуху! Вы что, сейчас, издеваетесь надо мной? Что вы выдумываете?

Дневальный не унимался, приступ продолжался, он подпрыгивал, как лягушка, выпитая дешевая бормотуха подступала ему к горлу, он булькал и рыгал пеной... и еще какой

то мерзостью... «Маргаритка»... продолжал настойчиво повторять он...

– Маргаритка!.. – стонал он.

Это способствовало возобновлению дискуссии о том, действительно ли «Маргаритка» – это пароль. Это он? Или это что-то другое? Они никак не могли решить...

Ранкотт стоял на своем... «Маргаритка», такого не могло быть... Точно так же, как «Нарцисс»... Это было еще одно вранье... пьяный бред...

– А! Вы просто морочите мне голову! А! Ну, везуха! Ничего другого вы не придумали?

Тем не менее все остальные упорствовали, они стояли на своем, утверждая, что это был именно их пароль: «Маргаритка».

– Да еще и имя шлюхи!1 Они думают только о задницах, эти проходимцы! И это называется служба?

«Маргаритка» явно не устраивала Ранкотта в качестве пароля, так же, как и «Нарцисс»...

В углу дневальный снова принимался за свое, он опять начинал стонать, судорожно цепляться за все, что попадалось под руку, исходя слюной, заливая все вокруг своей блевотиной. Ламбеллюш не отходил от него, сидел, склонившись над его головой.

– Эпилепсия! ребята! – неожиданно прыскает он со смеху, – эпилепсия! Так и есть! Он его кусает!

Действительно, это так и было, он его кусал! и довольно сильно... его зубы так сильно вонзились в язык, что он уже был похож на фарш! кровь текла ручьем... Нужно было ему его вытащить. Это было нелегкое дело...

Время шло.

Ранкотта утомила вся эта неразбериха, эта болтовни, эта эпилепсия...

– Блин! Живо шевелитесь! Мейо! Вон отсюда! Сейчас разберемся! «Маргаритка»! «Нарцисс»! Мне наплевать! Вы меня слышите, чихать я на это хотел! Блин! Надоело! Достаточно! Если он выстрелит, сами будете виноваты! Убирайтесь! И поживее! Ну! Вперед! Быстро! На пороховые! Одна нога здесь, другая там! Я не хочу вас больше слышать! Блин! Я не хочу вас больше видеть! Смените вашего часового! Дерь-

1 Маргарита – имя героини пьесы А. Дюма-сына «Дама с камелиями».

575

мо собачье! Если он вас укокошит, вот тогда вы поймете как следует! Что вам тогда будет с вашего «Нарцисса»! Вашей «Маргаритки»! Сестренки вашей! Проваливайте! Поворачивайтесь! Я не желаю больше ждать! Посмотрим, какая у вас память! После вашей дурацкой гибели!

Мейо уже устремился вперед, но унтер внезапно остановил его.

– Стой! Стой! Стой! Вы будете проходить мимо лазарета! на обратном пути! Если живы останетесь! Пусть они придут и заберут отсюда этого беднягу дневального! С носилками! Ясно? Ваше чудо эпилепсии! Вот уж поперло, так поперло! Я в восторге! Пароль! Дневальный! Пьянчуги! Все у меня! Все для меня! Летите, мой милый! Пулей! Удачи! Счастливого пути!

Ле Мейо в нерешительности. Он уже не торопится уходить.

– Живей! Вы сами этого хотели. Быстро! Шевелитесь! Бегом!

В конце концов он решился, нам было слышно, как Мейо, уже где-то там, вдалеке, мчится, несется вдоль конюшен, в сопровождении двух человек, рубак с палашами на боку, как их палаши со стуком задевают стены.

Наша дверь осталась открытой, Ранкотт хотел, чтобы холодный воздух проник в помещение.

– Свежий воздух полезен для больных! – Он повторял это, весьма довольный собой. – Вода ему не нравится! Пусть подышит воздухом!

Он склонился над дневальным.

– Ты, дикарь! Бездельник! Если ты у меня не придешь в себя! свинья неблагодарная! я тебя кровью блевать заставлю! Ты у меня ею всю жизнь будешь блевать! Ишь, ловкач! – Это было вежливое предупреждение. – Ну, я жду!

В караулке все начали приводить себя в чувство сильнейшими оплеухами. Наступало время, когда нужно было взбодриться, прогнать сон. Мое пальто было мокрым насквозь от дождя и навозной жижи, ткань так села, что оно уже не застегивалось.

Ранкотт снова поднимает шум, он не может устоять на одном месте, снова мечет громы и молнии, смотрит на часы, от этого у него глаза лезут на лоб.

– Побудка! Черт побери! Побудка! Сигнальщик! Дудка проклятая!

Сигнальщик бросается вперед, выбегает из караулки, унтер следует за ним чуть поодаль.

576

– Я хочу, чтобы это разогнало тучи, слышишь меня, Бинью! Я хочу, чтобы его было слышно за всеми деревьями! Я хочу, чтобы от него ломались ветки! Я хочу, чтобы тебя было слышно на полигоне! Я хочу, чтобы это разбудило президента в Рамбуйе! Но если ты у меня издашь хоть одну фальшивую ноту! Тебе небо с овчинку покажется! Ты у меня получишь свою увольнительную! Свое чертово пойло! Свои погоны! Ты у меня все маневры в кузнице проведешь! Пеший! Ты у меня там сгоришь, в этом горне! Я сказал! сгоришь от жажды, пеший! Если издашь хоть один фальшивый звук! Начинай! Перво-наперво! Труби сбор! Все на выход! Сбор! Ко мне! На Ламбеллюша! Равняйсь! По четыре рас-счи-таись!

Все ринулись к Ламбеллюшу, уже стоящему навытяжку под дождем.

– Первый! Второй! Третий! Четвертый!

Ранкотт замешкался из-за своего ремня, ему никак не удавалось его застегнуть, палаш бил его по ногам. Ему нужно было все снять, чтобы поправить рейтузы.

Он по-прежнему нервничал из-за пароля... «Маргаритка», это не годилось... Он продолжал брюзжать, возясь со своими штанами...

– Там будет видно! Посмотрим... «Маргаритка»!.. Черта с два! «Маргаритка»! Ладно!.. Это бог знает что такое!..

Он замечает меня в конце шеренги, грязного с головы до пят.

– Щетку! быстро! Миниатюра! Навести блеск! Поживее! Мои ботинки!

Я понимаю! Я вижу, что мне нужно делать. Он подходит к столу, садится на краешек. Я приступаю к делу, счищаю с ботинок навоз, стараюсь изо всех сил.

– Выше! Давай! Плюй! Слюной! За работу! Сильней! Недотепа! Сильней! Ты не трешь, ты поглаживаешь! Чтобы были как зеркало! Чтобы я мог в них смотреться!

Я старался как мог. Но это не давало больших результатов. Я был слишком усталым, я не спал всю ночь.

– Потом почистишь заново! Ну и умора! Живо шевелись! Пошел! В строй! Чтобы блестели, как мои яйца!

; Я бросился на свое место. Это было настоящим мучением, стоять навытяжку в шеренге, под порывами резкого ветра.

– Ле Мейо не возвращался?.. Никто ничего не слышал? Нет, ничего не известно... срвсем ничего...

– – Блин! Времени больше нет! Трубите!

19 Селин

577

Эхо подхватило звуки трубы... повторило многократно... Вернуло их к нам с разных сторон... Звонкие раскаты заполнили.., предрассветный сумрак... весь гарнизон... каждый уголок.

Он протрубил еще раз... два раза... три раза... четыре... трубач...

– Разве это не здорово, скажи, придурок?.. Послушай, как это волнует кровь! – Ранкотт обращался ко мне. – Тебя это не трогает? Послушай! Послушай! Это не устав... Это стиль! Педрила, он трубит так, как будто это фанфары! Я не пьян! Небывало! Как хорошо! Я молчу! Да! Это от души!

Он ждет, пока это не закончится, пока не отзвучат последние отголоски звонкой, яростной меди.

Он приводит себя в порядок перед большим зеркалом на стене, приглаживает волосы, смачивает их слюной, чтобы они лежали ровно посередине лба.

Мы ждали, когда это закончится, стояли окоченевшие под дождем.

Он был далеко впереди нас, трубач, он трубил там, в тумане, почти посередине эспланады, направив свой раструб к часам.

Он повторил все еще раз, весь ригодон звонко, то протяжно, то отрывисто, справа налево, потом по диагонали.

– Ты не закончил! Карвик! Блин! – заорал Ранкотт! – Продолжаешь, сволочь!

Пришло время тяпнуть водочки за столом, он отлил немного, плеснул глоточек в бидон, про запас! Он тяжело дышал: «Фууу! Фууу!», ему было жарко. От него шел пар, как от лошади.

Трубач не замолкал... Та-ра-ра! Ту-ру-ру!.. Та-ра-ра!..

От звонких рулад, выводимых Карвиком, мороз продирал по коже. Его трели дрожали в холодном утреннем воздухе.

Промчался галопом еще один болид, еще один смерч... Цок-цок-цок! Цок-цок!Прямо перед нами животное внезапно поворачивает, уходит в сторону, искры летят из-под копыт... Лошадь застывает неподвижно перед трубачом, тяжело дыша, фыркая, замерев от страха. Надо было бы ее поймать.

Ранкотта эта картина привела в ярость.

– Вы только посмотрите на них, на этих двух шлюх, на клячу и трубача! Разве это не наглость! Блин! Ну все на меня'.

1 Ригодон – старинный провансальский танец оживленного характера с прыжками и подскоками.

На меня! Так значит, ты намерена удрать, кусок говна на копытах.

Лошадь начала бешено крутиться на месте, казалось, что у нее вот-вот отвалятся копыта. Но она не убегала, эта тварь с громадными от ужаса глазами.

Наконец она опомнилась, развернулась, на бешеной скорости помчалась, постепенно исчезая из вида, в другую сторону. Это был настоящий шквал. Она как будто растворилась в воздухе.

Карвик послал два прощальных звонких призыва... с самого краешка своей трубы... они улетели, как две стрелы, куда-то под крыши...

В это время все вокруг нас приобрело очертания, стало различимым для глаза... предметы в утренней дымке... тысячи окон... которые будто смотрели на вас... я думаю, это было отражение... отражение... Уже почти рассвело. Все начинало светлеть сверху... крыши... во всем гарнизоне... стены... побеленные известью...

Карвик торопливо подбежал к нам, на бегу он вытряхивал из трубы капельки слюны.

* * *

По стечению обстоятельств я попал к Ле Мейо, в его звено, «первое третьего».

Взводом командовал лейтенант Порта дез Онселль. Когда он являлся на занятия в манеж, это почти всегда было для нас пределом невезения, это означало бесконечные тренировки по полевому галопу. Он становился возле препятствий, дежурный по манежу рядом. Лейтенант никогда не разговаривал с нами, только иногда с унтером, несколько слов 6 том о сем. Он с нетерпением дожидался разваленных препятствий, массовых падений. Он смотрел, как лошади стремительно скачут к препятствию, наталкиваются на него, как оно с грохотом обрушивается. Это служило ему главной причиной проявления крайнего недовольства, поводом для самых тяжелых дисциплинарных взысканий, это больше всего действовало на его воображение. Он дожидался полной уже катастрофы, когда весь манеж лежал в руинах, лошади, люди, сбруя, все в невероятной карусели, живая изгородь уничтожена, вырвана с корнем, ветви и комья земли летают в воздухе, все лошади исцарапаны, покрыты грязью.

В течение двух лет* пока я гробил свое здоровье в «первом третьего», лейтенант Порта дез Онселль не сказал мне

579

ни единого слова. Поистине должна была начаться война, чтобы он таки сказал мне хоть слово, и к тому же это были особые обстоятельства, по-настоящему трагическая ситуация.

«Фердинанд»! Я снова вижу его, вышибленного из седла, привалившегося спиной к столбу, мертвенно бледного, с трудом бормочущего: «Фердинанд! Дайте мне спички,.,»

По дороге нас сильно обстрелял дозор вражеской пехоты... Мы возвращались гуськом из разведки и неожиданно напоролись на них. Он получил по заслугам, дез Онселль. Кровь ручьем текла из-под его кирасы.

Я подчиняюсь, спрыгиваю на землю... но он уже не успевает взять у меня спичечный коробок. Он падает лицом вниз... лежит, распластавшись на собственных сапогах. Не было смысла тянуть резину. Пули свистели со всех сторон. Фрицы снова окружили нас. Они снова пошли на нас в атаку. В панике мы бросились врассыпную. До нашего полка мы смогли добраться только с наступлением ночи. У нас больше не было ни карты, ни компаса. Все осталось у лейтенанта. Мы сориентировались на глазок, на ощупь, по принципу «откуда пули летят», так сказать.

* * *

Должно быть, он не был таким уж жестоким по натуре... Он не слишком обременял нас взысканиями, лейтенант Порта дез Онселль... Я пытаюсь вспомнить. Очень трудно дать себе в этом отчет по прошествии стольких лет... Кто же из офицерья был самым главным мучителем?.. В самом деле? Кто из пяти эскадронов больше всех нас муштровал? кто свирепствовал с раннего утра до позднего вечера, до потери рассудка, доводя народ своими разглагольствованиями до полного изнеможения... Издевательства над людьми... потоки дикой брани... повсюду, в казарме и в конюшне, на кухне и в манеже. Этому конца и края не было.

Я снова вспоминаю дез Онселля, спокойно стоящего у барьерного препятствия, вереницу медленно едущих новобранцев... хоровод начинается... лошади пускаются рысью... все в движении!.. Настоящий цирк!

Я, Фердинанд Бельзебют, изъездил там на своей кобыле все вдоль и поперек ... всеми аллюрами... шагом... рысью... карьером... почти выброшен из седла, пытаюсь удержаться, повиснув вниз головой... Я разбил себе жопу вдребезги... не было места в манеже, где я не падал бы с лошади.

Я получил столько жутких тумаков и затрещин, казалось, что башке на плечах не удержаться, что она улетит, как камень из пращи, моя кожа задубела, слезла клочьями. t ttivtfc -ко раз я мчался, зацепившись шпорами, с вывернугымм im hui коленями, головой вниз, упираясь носом в лошадиное Ьрючо

Задом наперед! Мне конец! Паника! Вперед! Ввысь! Перекладины! Бездна! Голова идет кругом! Прыжки выше крыши! Тряска, от которой можно заблевать все небо! Кажется, что все мои внутренности перемешались, все кишки вытрясло, руки липкие от пота... резкий удар... к горлу подкатывает комок... блевотина растекается по кирасе, вот результат тройного галопа...

Это как в бушующем море, ураган, паника. У тех, кто судорожно пытается уцепиться за лошадей внизу на опилках, глаза вылезают из орбит, лошади гарцуют, все вокруг мелькает, затем наступает момент, когда все становится бесформенным, рассыпается на части, расплывается! черт возьми! и все такое прочее! чехарда! качели! все измотаны до предела! исцарапаны и изранены! все истошно орут! лошади резко поворачивают в сторону, снова пытаются сбросить седоков! Роют копытами землю! Жуткое зрелище!

Если случается, что я отступаю от основного сюжета моего повествования, что-то путаю по прошествии стольких лет после тех бурных событий, если это кажется просто потоком слов, если я представляю все в невыгодном свете, это оттого, что я слишком часто разбивал свою голову обо все эти препятствия, слишком много всякого барахла разбил собственным носом, до крови, на всех скаковых кругах всех манежей 16-го полка, к великой радости бешеных кляч, до их полного лошадиного исступления. У меня до сих пор звенит в ушах, мой череп – мой гонг, так сказать. Вдобавок память мне изменяет. Я не могу больше видеть изображения лошадей. Я веду жизнь жалкого кретина, близкого к самоубийству. Хоровод продолжается! Я чувствую, как меня поднимают! И оп, на лошадку! Карусель завертелась! Они спускаются вдоль стен... Все кобылы весело скачут вприпрыжку, как козочки!

Через время и пространство я снова вижу моего высокомерного «Мотылька», как живого, я вижу его там, в наплывах памяти... капитана Дагомара... Я едва успеваю его разглядеть, так неожиданно он возникает... сквозь облака опилок... Я его вижу... сквозь удушливый страх... капитана Дагомара... это он... это точно он... с каждой минутой я вижу его все отчетливей... Я цепляюсь за лошадиную гриву, за стремена. Порыв ветра подхватывает меня, грохочут копыта, сверкают подковы...

581

Капитан Дагомар, таким, как я его представляю, он плывет по океану... Он плывет наугад... Несется по волнам... Я внезапно меняю место действия... Слышен шум... Это грохот манежа.

«Фердинанд! Фердинанд!» Я слышу его... Мне кажется, что я слышу...

«Где он опять, этот шут гороховый?» – спрашивает он у унтера... Ему оттуда меня не видно.

Я не собираюсь ему отвечать. Я натыкаюсь на перегородки, падающий с ног от усталости после взбучки, снова не могу найти дорогу, иду на стук копыт, на звон подков, избитый до крови, я сжимаюсь в комок, я изрезан на мелкие клочки, стерт в порошок. Я испаряюсь.

* * *

Капитан Дагомар, в своем несуразном кепи, похожем на аккордеон, узком спереди над бровями, с высоким верхом, с дурацким козырьком, наблюдает за нами. Я вижу его впалые щеки, он похож на жуткий призрак, на скелет. Он невесомый, как пушинка, на своей лошади. Она могла бы с легкостью сбросить его. Но он сидит в седле как приклеенный, его ноги обхватили лошадиные бока железной хваткой. Это настоящий кентавр. Он знаменит своим участием в конных состязаниях. Кубков у него не счесть. Его знают во всех странах, даже в Америке. Нужно видеть его в деле, на его рыжем Рубиконе, и даже на его второй лошади, Актинии. Он гордость полка по школе верховой езды.

Неожиданно он входит в манеж, он пришел взглянуть на новобранцев, чтобы оценить их успехи. Ни слова не говоря, он становится рядом с барьерным препятствием, терпеливо дожидается, пока все его преодолеют, пока вся компания не вывихнет себе челюсти, пока лошади не понесут нас, пока не обрушится препятствие, пока мы не улетим вверх тормашками на опилки.

Когда вся эта круговерть наконец заканчивается, все разбредаются кто куда по манежу, люди, лошади, в этой невозможной неразберихе он кричит: