Текст книги "Бойня"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

CASSE-PIPE

Roman

CARNET DU CUIRASSIER DESTOUCHES (1913)

1948

В глубине караулки под абажуром, опершись локтями на стол, сидел бригадир Ле Мейо. Он храпел. В тусклом свете ночника издалека были видны только его усики. Каска сползла на глаза, и под ее тяжестью голова бригадира клонилась вниз... Он еще пытался удержать ее... Он пытался бороться с дремотой... Самое время звонить...

Я долго ждал перед решеткой. Решеткой, по очертаниям которой можно было только догадываться об истинных размерах этой чугунной громадины из страшных пик, торчащих в кромешной тьме.

Я держал в руке дорожное предписание... Время прибытия в нем было указано.

Часовой, стоявший в будке, сам толкнул дверь прикладом. Он крикнул внутрь:

– Бригадир! Это волонтер!

– Пусть этот болван войдет!

Человек двадцать, а то и больше, спали, развалившись на конюшенных соломенных подстилках. Они зашевелились, заворчали. Часовой был еле виден из-за вороха шинелей... торчащие пелерины напоминали соцветие артишока... и еще булыжники мостовой под колесами автомобилей... встопорщенный кринолин. Мне доводилось видеть булыжники с голову величиной... казалось, что ступаешь между...

Мы вошли в берлогу. До одури разило тяжелым солдатским духом. В нос шибало так, что можно было потерять сознание. Сильный едкий запах забивал дух. Это был смешанный запах человеческой плоти, мочи и жевательного табака, и выпущенных из кишечника газов, и еще жидкого остывшего кофе, и лошадиного навоза, и ко всему этому примешивался какой-то запах, еще более тошнотворный, как будто повсюду было полным-полно дохлых крыс. Все это, проникая в легкие, вынуждало задерживать дыхание. Но человек, сидевший у лампы, прервал мои раздумья:

© И. В. Музейник, перевод на русский язык, примечания, 2003

525

– В чем дело, придурок, тебе что, нужно особое приглашение, чтобы начал шевелиться?.. Как зовут, ну!., национальность! Не хочешь записываться своим ходом? Может, прислать за тобой навозную тачку?..

Я хотел подойти к столу, но проход закрывали ноги лежавших на соломе... все эти сапоги со шпорами... носки... Погруженные в глубокий сон, все храпели, завернувшись в свое тряпье. Они лежали сплошной преградой. Я попытался переступать через компанию. Бригадир обрушился на меня:

– Посмотрите-ка на этого недотепу! Барышня'. Никогда не видел такого тупого шпака! Блин! Нам его специально подсунули! Иди же! мудозвон!

Когда я споткнулся о какую-то саблю, вся эта куча тел недовольно заворчала... Кто-то икал, кто-то хрипел. Я им всем перебил сон.

– Заткнитесь, скоты! – заорал Пес '.

Один за другим лежащие приподнялись, чтобы взглянуть на мою рожу, на демисезонное пальто, принадлежавшее на самом деле дяде Эдуарду... Физиономии у всех были красные, багровые, за исключением одной, которая казалась скорее зеленоватой. Все зевали, широко разевая рты. При свете были видны их гнилые кривые зубы, у многих недоставало передних. Некрасивые зубы старых лошадей. Лица с широкими скулами. Эти негодяи ухмылялись, глядя на меня, стоящего перед бригадиром вот так, слегка растерянного, понятное дело.

Они хрипло заговорили все разом, обмениваясь мнениями. Я не понимал, о чем они меня спрашивали... это было какое-то мычание. Бригадиру с трудом удалось развернуть мои бумаги... они все время прилипали к его пальцам... затем прочесть мое имя. Ему еще нужно было вписать меня в реестр... Это был тяжелый, изнурительный труд... Он очень старался.

Целый ряд касок на полке прямо над его головой, с торчащими ярко-красными плюмажами, громадными свисающими конскими хвостами, выглядел впечатляюще.

Бригадир с высунутым от усердия языком все же сумел написать мое имя.

– Дневальный! Эй! Живо пошевеливайся, холера тебя забирай! Эй! Парижанин прибыл! Немедленно к Сержу! Волонтер! Ясно?

1 Пес – солдатская кличка бригадиров (естественно, заочная). Далее в тексте встречаются такие же клички сержанта (Нога или Серж} и старшины {Старшой).

526

> Дневальный приподнялся в глубине соломенного лежбища, пополз по подстилке. Дорогу преграждали дрыхнувшие вокруг, у него не было желания перепрыгивать через них. Ни малейшего. В конце концов ему удалось выбраться наружу, но на ногах он держался с трудом. Он изо всех сил тер закисшие после сна глаза. Он искал свой ремень. Он все время ронял свой палаш Ему ничего не удавалось доделать до конца. Тем не менее он добрался до двери... Он двигался в темноте, переломившись в пояснице, как будто согнутый усталостью... Покой в караулке был нарушен, я потревожил их сон... Я разбудил все стадо...

Впрочем, именно в этот момент ко мне прибыло подкрепление... £ах/Хлопнула входная дверь... Их было не меньше десятка... Они возвращались с обхода... Должно быть, прибыли издалека... и очень быстрым ходом, судя по тому, как они дышали.

– Как там, порядок, на пороховых складах?.. – спросил у них бригадир. – А в конюшнях третьего?..

Они ответили что-то, чего я не понял... для меня это по-прежнему было какое-то невнятное ворчание...

Они поставили свои ружья в пирамиду у стены... Из-за вновь прибывших в крошечном пространстве между столом и стеной образовалась такая давка, что невозможно было сдвинуться с места. Меня зажали в этой толпе зубоскалящих увальней в мокрых накидках так, что пальцем нельзя было пошевелить, тут любой бы задохнулся.

Тем не менее им удалось вылакать одним махом, прямо так, стоя, сначала два литра, а потом еще бутыль.

Они заговорили о каких-то неприятностях, о лошадях, сбежавших из конюшни. Поднялся невообразимый галдеж.

– Блин! мне надо отлить! – крикнул стоявший передо мной. Я мог различить только тряпье, в которое он был плотно закутан. Сам он был практически не виден под своей каской в этой тесноте и темноте.

– Да пошел ты, недоносок!

Это прозвучало как единодушное решение. Он все же захотел пройти и с силой начал проталкиваться сквозь толпу. Он протиснулся уже к самой двери. В этот момент сильнейший пинок подбросил его и вышвырнул к чертям собачьим... Он шлепнулся на булыжник... со всеми своими

1 Палаш – холодное оружие с длинным прямым клинком, вкладываемым в ножны.

527

побрякушками, палашом и остальной амуницией. Послышался жуткий грохот.

– Это и есть тот волонтер?

Вопрос был задан резким пискливым голосом, доносившимся откуда-то с верхнего этажа.

– Смирно! – проорал Ле Мейо.

Я разглядел лицо спрашивавшего... кепи... легкая седина... Унтер-офицер появился из темноты, двигаясь по лестнице вдоль стены. Он спускался, быстро переставляя ноги, ступенька за ступенькой. Те, кто стоял, словно оцепенели, все застыли по стойке «смирно». Были и те, кто еще валялся, продолжая храпеть, на соломе, с ногами, торчащими в проходе за пределами соломенной подстилки. Они были как раз на пути унтер-офицера, и он шел, пиная их сапогами, то справа, то слева. Бац! Бац!.. Ему хотелось взглянуть на меня поближе.

Он вопит, глядя на меня в упор:

– Смирно! Смирно! – В довершение всего он отрыгивает прямо мне в физиономию. – Вот так! – говорит он... Он доволен. Я не шевелюсь.

– Сержант Ранкотт! – представляется он. Я по-прежнему не двигаюсь. Все остальные вокруг гогочут.

– Мейо, у вас бардак на посту! Беспорядок и анархия!

И тут же начинается шквал ругательств и угроз, сопровождаемый сильной отрыжкой. Я не мог хорошо рассмотреть его глаза, этого Ранкотта, из-за коптящей, как головешка, лампы и в особенности из-за надвинутого на брови кепи с каким-то нелепым козырьком вроде веера.

Он повернулся, чтобы взять мои бумаги... Прочел мое имя... При этом снова начал недовольно брюзжать: «М-м-му! М-м-ра!..» Вот так. Застегнул мундир. Должно быть, он дрых в какой-то каморке там, наверху... Он слегка покачивался, изучая вдоль и поперек мои документы, как если бы я пытался всучить ему подделку. Ворчание продолжалось...

Вне всякого сомнения, передо мной была настоящая тупая скотина, на своем веку мне довелось повидать немало подобных мерзких рож, но этот казался идеальным воплощением абсолютного скотства. Его щеки были покрыты сетью багровых прожилок, скулы выпирали так, что, казалось, кожа вот-вот треснет. Его усики с нафабренными острыми кончиками блестели... Он жевал окурок, зажатый в уголке рта... Было ясно, что я действую ему на нервы... Он собирался мне что-то сказать... Он тяжело дышал носом, как собака.

Но в это мгновение его внезапно осенило... вот так, ни с того ни с сего...

– А пороховые склады, Ле Мейо? Вы об этом не думаете? Нет? Как же так?

От этого напоминания Мейо содрогнулся. Он бросился к окну, затем к двери...

– Так точно, серьжан! Так точно, серьжан! Сейчас! Сию секунду!

Он уже был снаружи, он уже бежал... Сержант снова вспомнил обо мне и начал принюхиваться совсем вплотную...

– Да от него воняет, от этого мурла, клянусь! – Это была настоящая находка! Он ликовал! – Ну и мерзко же от него разит!

Это наблюдение удивило меня, так как там, где мы находились, стояла такая адская вонь, что немалых усилий стоило удержаться на ногах и не упасть в обморок. Стало быть, начались придирки.

– Да я из-за него сейчас блевать начну! – громогласно заявляет сержант. Он снова зовет Мейо. – Сейчас же, бригадир, выведите отсюда это мурло! Мне здесь это ни к чему! Проветрить! проветрить! черт побери! Он невыносим, этот свинтус! мне из-за него дышать нечем! Он так может весь пост уморить! На воздух! на воздух! давайте-ка живо отсюда! Уберите все это от меня, Мейо! Покажите ему казармы!

Было очевидно, что одним только своим видом я уже вызывал неприязнь у этого Ранкотта...

– Смирно! – орет он, прежде чем выйти. Я смотрю на остальных. Я делаю так же, как они. Пятки вместе. Голову прямо. – А! Он может тут все провонять! О! Так и несет цивильным! Ну, я вам скажу! – Он продолжал разглядывать меня, чуть отстранясь. – Завтра сразу после побудки отведете его обмундироваться, бригадир! Понятно, нет? Он и на мужика-то настоящего не похож... нет... нет... нет... Просто мечта! А взгляните-ка на его физиономию! Бледный как смерть, честное слово! Да он, считай, уже в лазарете! Что же это будет, когда вас вспугнут, птичка моя? Представьте себе этот полет! Ах! прелестный колибри! Я вам покажу, где раки зимуют! Подождите, мой чудный салажонок. Я верну румянец вашей башке! Я тебя загоняю до седьмого пота!

Он похлопывал тонюсеньким хлыстиком по обшитым кожей бриджам, уже предвкушая будущее удовольствие. И по-прежнему дышал мне прямо в нос.

529

Ну и зачем же ты подался в волонтеры? Ты работая когдп-нибудь кучером? Может, был портным по профессии? Вором, малыш? Случайно, не акробатом? Или конюхом? Парфюмером, в конце концов? Тогда, может, дипломатом? Точильщиком?

– Нет, мсье.

Остальные ржали так, что я чувствовал себя полным кретином от этих вопросов. Они-катались по соломе, содрогаясь от хохота.

– Тогда за каким же хреном ты приперся в 17-й полк тяжелой кавалерии '? Ну? Сам толком не знаешь? С голодухи? Зубы на полке залежались?

Я понимал, что отвечать не следовало,

– Вперед! Слушай мою команду, живо! Шагом марш! Пошел отсюда! Не отставай от бригадира! И поживей-ка, Мейо! Поживей! Я не хочу его здесь больше видеть! Понимаешь ты? четыре эскадрона, четыре! И еще пятый на твою голову! Разбаловали их здесь, этих славных карапузов! Знаешь, сколько от них навозных куч, от четырех эскадронов, ты? а тут еще и пятый? И все это нужно выгрести дочиста! Ты еще узнаешь, почем фунт лиха, обжора! Представь себе! Увидишь, урод! Увидишь! Три года! Пять лет! Таскать тебе это дерьмо – не перетаскать! По горло будешь сыт теплыми навозными лепешками! Ах! Представь себе! Дураков нет! Натерпишься, олух! Это инструктаж, соплячок! Практическая теория опытного кавалериста-навозника!,Ха-ха! Смирно! На какой срок ты нанялся? Не скажешь? На сколько ты подписался? Скажи-ка! Там указано?

– На три года.

– Это слишком мало, бездельник! Вон! Убирайся! Я не хочу его больше видеть! Устройте ему головомойку, Ле Мейо. Он абсолютно невыносим. Который час, бригадир? 10 минут nepßorq? 12 минут? – Он достает карманные часы-лукови-цу. – Какое сегодня число? Не 22-е? Что, нет? 23-е? Надо знать, козлы! Нет! Сегодня 24-е, вот что я вам скажу! Что, недоучки, это вас удивляет?

Он отскакивает в сторону, бросается к столу, снова хватает реестр, склоняется вместе с Ле Мейо над страницей, на которой записаны мои данные.

– Вы уже не знаете, какое сегодня число, бригадир? Вы уже больше ничего не знаете, не так ли? Вы невежда, й тол-

1 Тяжелая кавалерия – кирасиры и драгуны, в отличие от легкой – гусар и конных стрелков.

ку от вас никакого, бригадир Мейо! Вы будете довольны, если ваши рукава немного изменятся? Если с них кое-что снимут?..

Он тыкает в бригадирские нашивки.

Он отрыгивает... садится... Отбирает у бригадира перо, буквально выдирая из пальцев... Исправляет цифру... 4-е, собственноручно... Он старается... Клякса!.. Они оба смотрят на кляксу... таращатся на нее... Одновременно наклоняются.

– Разве это не прекрасно? – восхищается Ранкотт. – Остается только ее размазать. Получится неплохая бабочка...

– Э-э-э! – отрыгивает он. Всеобщее внимание.

В комнате все молчат, кроме сержанта, который брюзжит, чтоб ему пусто было... В свете лампы его козырек и особенно мундир с серебряным галуном блестят так сильно... что слепят мне глаза...Стоящие вокруг шмыгают носами... Они сбились в кучу, как стадо животных... Все ждут грозы... Перо останавливается... Унтер в раздумье... Он теребит кончик носа, трет щеки, подергивает себя за губу, облизывается, покусывает кончики усов. Мое имя приводит его в замешательство... Он снова принимается за каллиграфию.... Все разом водят головами... все... повторяя движение пера, которое то поднимается... то опускается... сначала мое имя... потом имя моего отца...

– Проклятье! – восклицает он. – Фернан?.. Фердинанд?., сын Огюста...урожденный Огюст...фигня!..Сержант Ранкотт... сын Ранкотта, сигнальщика-горниста 12-го драгунского полка!.. Что, не ожидал, выскочка?.. Армейское дитя. Да! Именно! Дитя армии! Четко! Ясно! блин! Огюст... Страховка... служащий... Вы это понимаете? Страховка?.. Кто это Страховка? Не знаю никакой Страховки! А! Как? На кой хрен она нужна, эта Страховка? Вы наглец, мой друг! Наглец! Какая дерзость! Да! Как? Я Ранкотт! Вы поняли? Смирно! Вольно! Смирно! Пятки вместе! Пятки вместе! Не втягивать голову в плечи! Вот так! Смирно!

О пятках я уже знал... я видел... я понял... Нужно щелкнуть каблуками.

Он подавил раздражение... Затем смачно харкнул раз, потом другой, на холодную печку. Мгновенно слившись причудливыми разводами... плевки стекали. Часть слюны потекла по нижней губе... Внезапно сержантом овладела новая мысль:

– А мой ординарец? Мой ординарец! Куда подевалось это отродье? Хр-р! – Плюх! Плевок шлепается на пол.

531

Два кавалериста тут же выскакивают из караулки... Они мчатся на полной скорости... слышно... как на бегу позвякивают их палаши уже где-то вдали на булыжной мостовой... Они возвращаются, бормоча извинения... Они ничего не видели... Бардак на службе... Ругань из-за ординарца, которого не могут отыскать, не прекращается.

Вдруг Ле Мейо вспоминает...

– Но он уже неделю дежурит на ремонте!1

– Ах! проходимец! Ничего мне не сказал! А ваши люди, Ле Мейо? В полном составе... составе... ваши пройдохи? А?

– Все на месте, серьжан!

Прямо за порогом дует ледяной северный ветер, он сразу же пронизывает до костей. Зима уже наступила, суровая, с ледяным дождем, морозом, холодными ветрами.

Солдаты караульной смены один за другим покидают теплую подстилку. Они выстраиваются вдоль стены у водосточной трубы, оружие к ноге.

– Встань сюда! Куда светит мой фонарь!

Ранкотт указывает мне точное место, он освещает кусочек мостовой в самом конце шеренги.

– Сюда!.. – говорит он мне. – Ты понял? Карабин к ноге!.. У тебя его, конечно, нет! У тебя его нет! У тебя ничего нет! Ничего! Ты все-таки посмотри... Нагнись немного, чтобы было видно! Ты видишь приклады? Смотри! Твоей жопе достанется от них, мурло! Если не будешь немного порасторопней!

Он наклоняется вместе со мной. Выпрямляется. Новый приступ отрыжки. Он отрыгивает. Бормочет: «Ах, ну я вам скажу!»

– О! Господи Иисусе! ну конечно! Еще и двух лет не прошло. А ты ведь захотел три года? Очень хорошо! Очень хорошо, сокровище мое. Ты не пожалеешь.

В темноте под проливным дождем его фонарь то затухал, то начинал коптить, то снова разгорался...

От своих речей Ранкотт должно быть слишком разгорячился, даже снял накидку. Он прохаживался под дождем, прямо так, в мокром от дождя мундире, в идеально подогнанных по фигуре рейтузах. Несомненно, я его сильно раздражал, он, конечно же, находил меня отвратительным. Он принялся шнырять, принюхиваться к стоящим навытяжку, изучая их вид. Они стояли не шелохнувшись, как будто за

1 Ремонт – пополнение убыли лошадей в кавалерии.

532

стыли от мороза, от ледяного ветра. Ранкотт снова вернулся ко мне, чтобы излить очередной приступ раздражения. Он поднимает фонарь прямо к своим глазам.

– Смотри, молокосос! Смотри на меня, наглец! Сержант Ранкотт! Постарайся запомнить как следует! Ранкотт! Ранкотт! по прозвищу Бириби!1 Да! Именно! Бириби! Два года по трибуналу! В 1908 году! Да еще строгих! Три года по трибуналу! В девятьсот десятом! Вот так! Да! Трижды бестолочь! Уф! Бириби! Спокойно! Вот так, Ранкотт! Натаскивает вас, строптивцев! Извращенцев! Это здорово, Бириби? Не знаешь Бириби? Прекрасно! Какой дисциплинированный новобранец! Узнаешь! Жалкий мудак! Шомпол! Да! Именно! Шомпол! Карабин! Шомпол!

Он разворачивается, направляет свой фонарь прямо на бригадира.

– Шомпол, Ле Мейо! Я сказал, шомпол! Ва-а-аш шомпол! Живо шевелитесь! Вы меня слышите? Уши заложило?

Мейо наклоняется, шарит в складках шинели. Ранкотт вытаращил глаза, склонившись над ним, так ему не терпится полюбоваться этим прутиком.

Дождь с крыши обрушивается водопадом, вода хлещет бригадиру прямо в лицо. Он морщится. Он Извлекает стальную палочку... с большим трудом... из глубины подкладки...

– А! А! Бригадир! Передайте мне этот предмет! Чтобы я видел! Чтобы я мог взглянуть поближе... Вот так... Вот... – Он рассматривает шомпол на свету. – Ах! Как это красиво! Настоящий шедевр, маленький шомпол, мой милый! Это великолепное украшение... Да... Маленький шомпол – это гордость кавалериста!.. Да! Да! Это правда, сынок, нет ничего более замечательного! А! кажется, все-таки есть кое-что, Ле Мейо! – Он вскрикивает. Он вне себя от радости. – А! Я таки вижу кое-что. А! Я все вижу, мой друг. А! это будет, нет, не будет! Будет... будет... будет... Мейо! Настоящее пятно! А! только маленькое!.. Нет! Нет! Огромное, Мейо! Вот такая громадная ржавчина, бригадир!..

Ему приходится широко развести руки, чтобы показать истинные размеры этого ужасного пятна. Он удовлетворенно хихикает... Эхо превращает это хихиканье в хохот... Он разносится повсюду... По всему расположению части, погруженному во мрак... Это вершина остроумия.

1 Бириби (солд. жаргон) – штрафные роты, служившие в Северной Африке.

533

– Мейо! Мейо! желторотый птенец! Жалкий проходимец! Ваш шомпол прогнил! Килограмм ржавчины на оружии! Ах! Ах! Ну и фрукт! Еще одно позорное пятно на звене! Очень хорошо! Очень хорошо! Шомпол на свалку! Обязательно! Четверо суток! мой милый! Не меньше! Для начала! И основание для раздумий!.. Какое основание? «Небрежное отношение к своему оружию представляет собой наиболее губительный пример для звена, подобная нерадивость сводит на нет успехи в боевой подготовке». Ах! Я так и вижу вас в приятной ситуации!

Мейо пытался привести в порядок свой шомпол.

– Я представляю, как вы стоите перед капитаном! Смир-р-но!

Все снова застыли навытяжку под проливным дождем. Лило как из ведра, потоки воды обрушивались неистовыми шквалами. Дождь лупил барабанной дробью по каскам...

– Смирно! Вольно! Смирно! Этого вперед, Ле Мейо! Новобранец, в темпе! Как следует! А! Отдельная кавалерия! Значит, отборная кавалерия! отборная! Да, отборная! Это требует особого блеска! Лопни моя селезенка! 17-й кирасирский! Тяжелая кавалерия! Кавалерийский корпус! Именно! Тяжелая! Подруга моя дорогая! Тяжелая, парижанин! но быстрая! И имели мы легкую! Каждый день! И на учениях, и в бою! Да! Прямо в жопу! Да! Что, нет? Тяжелая! Что, не так? Я! Ранкотт! Ясно?

И он еще раз сильно отрыгивает мне прямо в лицо. Я стоял, дрожа в своих брючках, застывший, мокрый до нитки.

– Так точно.

– Кто так точно? Кому так точно? Моей собаке так точно?

– Так точно, сржан!..

– Уже лучше!.. Уже лучше!.. Это уже лучше, горбун!.. Держись прямо!.. Глаза!.. Смотреть вдаль... Ты видишь, который там час?.. На циферблате? Там, наверху? Как!.. Ты ничего не видишь?

Я его видел, циферблат... там, в другой стороне... в небе... сквозь дождь... Маленькую желтую луну.

– Который час?

– 25 минут первого, сржан...

– Ты хоть задницу-то мою видишь?

– Никак нет, сржан!

– Ладно! Если я обнаружу хоть кого-нибудь, кто смеется в строю, я ему обеспечу восемь суток и серьезное основа

ние для раздумий... Ах! мои веселые фанфароны, сейчас вы у меня будете корчиться от смеха... я сейчас научу вас веселиться до смерти. Строевая подготовка! Строевая! Напра-во! право! Напле-чо!.. Пусть только кто-нибудь засмеется! Мейо, я не хочу, чтобы они остались сухими! Я хочу, чтобы они разогрелись как следует! Я хочу, чтобы от них пар пошел! Шагом арш! Разз! два! Разз! два! И продолжайте веселиться! Господин в пальто! Пусть потрудится как следует! Нечего сосать леденцы! Под вашу ответственность, бригадир! В ногу, неженка! Рэзз! два! Кудрявая цыпочка! Подстричься! Да! Рэз! два! Рэз! Рэз!

Печатая шаг, мы устремились во мрак, прошли весь двор... Этот тип все орал нам вслед... издалека ... из кромешной тьмы... Эхо металось по двору... Он продолжал вопить нам вслед приказы...

– Зайдите еще раз на пороховые склады, Мейо!.. Me... йо... о!.. Осторожно мне у во-оо-о-рот! Ограда держится на соплях!.. Уразумели? Посмотрите задвижку!.. Понятно-о-о-о? Рэзз!.. Два-а!.. Рэзз!.. Два-а!..

– Слушаюсь, се-ержа-ан!

– Не забудете про фуражи-и-и-ира?

– Никак нет, се-ержа-ан!

Мейо тоже вопил, адресуя отклики в глубину городка. Его голос заглушался звяканьем палашей и лязгающими при ходьбе шпорами...

– В манеже Нансути есть лошадь на объездке! Мейо, она мне нужна-а-а-а!.. Я еще доберусь до вас! Когда приду с проверкой! Дождетесь у меня-я-я-я!

– Так точно, сржа-а-а-ан!

Это отражалось пяти-шестикратным эхом... Все эти вопли продолжали носиться от стены к стене сквозь ночь и ливень.

Наш маленький отряд шагал в ногу под «Рэз! два! Рэз! два!..» вдоль каких-то строений, с неимоверными усилиями мы пробивались сквозь стену дождя, измученные, закоченевшие. Потоки воды превратились в настоящие водопады, которые низвергались с водосточных труб, крыш и даже стен... Вода заливала все вокруг, стремительно неслась, с яростью обрушиваясь на камни, продолжая течь с новой силой, поддаваясь порывам ветра. Этому не было видно конца.

Вдалеке унтер опять возобновил свои призывы... там, в кромешной темноте малюсенькой точкой мерцал его фонарь. Ему требовалось поорать еще...

535

– Часового к поилкам! Ле Мейо!

– Есть, сржа-а-а-а-ан!

, Эхо летало над деревьями... над постройками... долетало до ночного мрака, который возвышался над всем, как гигавд> екая декорация... поднималось высоко в небо... туда, где шевелятся и шепчут что-то огромные черные чудовища... воплощение ночных страхов, притаившихся в листве... движений ночи...

«Е-ес ржа-а-а-а-ан!»

В своем пальтишке я промок насквозь, трудно было представить более отвратительную погоду для начала военной карьеры. Мучительный марш – по камням, покрытым грязным месивом, в темноте, под проливным дождем – продолжался. Мы все еще шли вдоль стен. Мои туфли на тонкой подошве никак не годились для маршировки по булыжникам... с торчащими краями, неровно уложенным, дико неудобным... Я все время попадал ногой между камнями, я спотыкался, два раза падал. Все же старался не отставать, идти в ногу: «Рэз! два! Рэз! два!»

Ле Мейо подбадривал нас. Он шел сбоку, освещая нам путь фонарем, раскачивающимся при ходьбе, комментируя подробно все происходящее и отпуская уморительные шуточки.

– Скажи-ка, салага, монмартрский черный кот1 недоволен прогулкой? Мокрый кот! Дохлый кот! Ботиночки жмут? Не по нраву гарнизон Ла Тремуй? Это тебе не по гравию топать? Что, весело? Нет? Скажешь, тоскливо? Уже не чувствуешь никакой разницы? Ты еще не обосрался? Не решил еще смотаться? Ты сейчас расквасишь себе физиономию! Погоди! Погоди! В ногу! Правой! правой! Как рассветет, увидишь! Свою разбитую вдребезги задницу! Ой-ой-ой!

И все покатываются со смеху.

– Подстилочка-то жестковатая! Гарантировано правительством. Падаешь на нее, и ты уже не жилец. Ты клей с собой захватил?

Он задавал нам ритм своей икотой, больше похожей на всхлипы... Ых... Ых!.. Только это могло прервать поток его остроумия.

– Ты еще не натанцевался! Ты сейчас плюхнешься в грязь!.. И как же ты будешь в манеже? Рэз! два!.. Оно уже на

1 В 1884—1892 гг. на Монмартре было популярное кабаре «Черный кот» (Chat noir).

ногах не держится. Такой везде облажается!.. Ужас! бедняга! И вот такое нам присылают! Из Парижа?.. Рэз! два!.. Сержант их не переваривает, этих волонтеров! Как же он прав! Блин! От них смердит! Ых! Ых! Так они еще и могут пуститься во все тяжкие! Вперед, сопляки! На выучку, жалкий мудак! На стремена не опираться! У него жопа горит! Пожар! пожар! жареная жопа! Пропал зад! Бедненький волонтер! Подобрать яйца! Дерьмо вонючее! Я хочу видеть, как вы держитесь в седле! Назад не отклоняться! Кто оторвет яйца от седла, пойдет под трибунал! Уразумели? Рэз! два! Рэз! два! пока не сдохнет! Держать бедра! держать! они меня бесят! Они меня убивают, эти дикари! Сидеть! Все в порядке с задницами во взводе! Добился-таки!

Я не очень хорошо его понимал... Так мы тащились от одного строения к другому под потоками воды, льющимися из водосточных труб... Еще какие-то конюшни... Там внутри тоже бушевала гроза. Шквалы, порывы ветра... Повсюду валяются брусья от барьеров... Жуткий беспорядок... Бах! Трах! Дзинь! беспрестанно лязгало железо... развороченные кормушки... доски... цепи... сбруя... все во власти стихии. Настоящий разъяренный зверинец. Мы чуть-чуть постояли под окнами. Дождь немного утих.

– В колонну по одному! В колонну по одному! сосунки! Мы все шли и шли вдоль водосточного желоба. Ле Мейо

малость поутих... Он спотыкался, натыкался на нас, брел дальше, разражаясь дикой бранью на каждом подъеме... размахивая фонарем из стороны в сторону... Внезапно мне почудилось, что на нас стремительно надвигается смерч... Топот копыт! прямо на наш строй... Атака... Мы замираем... Он пролетает мимо нас. Я вижу его в свете фонаря... вспышка... Он летит... Не верилось, что это конь... он не касался копытами земли... Мы стоим, ошеломленные до потери сознания... Топот копыт!.. Тагадам! Тагадам! Он уже далеко...

– Ты видел, как он смотался, салажня? Не хочешь нам его поймать? А?

– Рэзз! два! Рэзз! два! Шире шаг, мудилы! Р-рэзз! два! Р-рэзз! два!

Мы снова пошли в ногу, спотыкаясь друг о друга. Над крышами, над часами можно было уже различить вершины громадных деревьев. Над ними в небе виднелись серые клочья облаков. Резкие порывы ветра бросали нам под ноги охапки опавших листьев, они покрывали весь плац, все пространство вокруг, все, что скрывалось в темноте...

537

Понемногу мы приспособились... тараща глаза, мы всматривались вдаль, здания были уже побольше... фрамуги... ко>-нюшни... снова стены и казармы... вокруг огромной бездонной лужи, зияющей предательской чернотой в ночи. Я мог бы побиться об заклад, что размерами она не уступала площади Конкорд. Еще одна лошадь, вырвавшаяся на свободу тройным галопом... Она мчится во весь опор... Она обгоняет нас... как метеор... Тагадам! Тагадам! Эта была белой масти... на бешеной скорости... с развевающимся на ветру хвостом, она похожа на настоящую комету... Она чуть не утащила за собой фонарь... погасив его на бегу... Тагадам! Тагадам! Как бы я хотел умчаться вместе с тобой...

– Бардак! Пороху они, что ли, нажрались, кобылье проклятое! У этих скотин скипидар в заднице! И опять же салаги виноваты! Погибель для дежурных в конюшне! Тошнотворный запах салажни! Они спасаются бегством, кобылы! Их не проведешь! Такая вонь! Ты слышишь меня, паршивец?

Я понимал, что это относилось ко мне. В конце концов мы добрались, толкаясь и тесня друг друга, – «Рэзз! два! Рэзз! два!» – запыхавшиеся, одуревшие, до двери под большим висячим фонарем, за которой начиналось расположение одного из эскадронов.

– Кавалеристы... стой!

Бригадир пошептался со стариками... о чем-то поспорили... затем он принял решение.

– Кердонкюф, ты! На пле-чо! На пороховые склады! Сменишь часового! Ты понял? Стой, кто идет? Пароль знаешь?

Понятное дело, Кердонкюф его не знал...

– Как? Как! ты его не знаешь?

Вот это да, это было уже слишком! Ле Мейо задыхался от возмущения. У него даже вылетели из головы все его ругательства. Он напрасно старался заставить Кердонкюфа вспомнить пароль, размахивая перед его лицом фонарем... Даже это не помогло... Кердонкюф старательно перебирал в уме возможные варианты, он похрюкивал от усердия, втянув голову в воротник... но так и не мог ничего вспомнить.

– Ну, ты так и не вспомнил, олух?

Стоящему на свету Кердонкюфу выволочка была устроена еще почище, чем мне. Его каска не очень хорошо держалась на голове, при каждом порыве ветра она то спадала ему на лоб, то снова съезжала на затылок, при этом с высокого гребня каски фонтанировали во все стороны струйки воды.

– Проклятый придурок! Посмотри на себя! Как ты ведешь себя? Да как ты смеешь? Совсем стыд потерял, честное слово! Значит, воинскую дисциплину в поте лица папа римский должен за тебя соблюдать, подлец ты этакий! Так что, совсем пусто в башке? На ней даже каска уже не держится! Ну зачем-то же тебе ее все-таки приделали! Блин! Ты не станешь отрицать! Чертово проклятущее конченое дубье! Послушай, Кердонкюф, ты уже ничего не знаешь? Ты вообще ничего не знаешь, ну совсем ничегошеньки? Ты дурак набитый?

– Так точно, бригадир.

– Совсем ничего?

– Так точно, бригадир...

– Чертов сукин сын!

Вместе с бурными потоками воды в темноте неслись потоки грубой, бессмысленной, разнузданной брани. Остающейся без ответа... Мы пошли укрыться от дождя на противоположную сторону, при каждом шаге мои туфли издавали странный хлюпающий звук, настоящие насосы. Дождь опять усилился.

– Двое суток губы! Медом не покажется! Честное слово! Представь себе! Я тебе покажу, как забывать пароль, Кердонкюф! Свинья! Погоди у меня! погоди! Дубина!

Ле Мейо не мог сдержать раздражения, как же он омерзителен, этот подонок, этот негодяй, которому на все насрать, который инструкции в грош не ставит.