Текст книги "Сеньор Виво и наркобарон"

Автор книги: Луи де Берньер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

32. Танец огня (1)

Его называли Лазаро, но настоящее его имя было Прокопио, и за свою жизнь он сменил множество имен. Никто наверняка не знает, как передалось несчастье, но известно, что в детстве Лазаро жил где-то на Амазонке, у него был ручной броненосец, который заболел и умер, – зверюшка и могла оказаться переносчиком беды.

Лазаро происходил из семьи колонистов, что жила в лесу в хижине на сваях. Когда стояла засуха, они охотились на ягуаров и оцелотов, добывали шкуры, а в сезон дождей отлавливали дельфинов и длиннохвостых попугаев с красивыми перьями. Одни говорили, Лазаро стал таким потому, что над убийцами дельфинов висит проклятье; другие считали, это на него осерчал бог ягуаров. Да, многие обходили семью Лазаро стороной, ибо дельфины умеют превращаться в людей и брюхатят девушек на праздниках, а дельфинихи, отдаваясь человеку, так утонченно ласкают его хвостом, что многие мужики нечаянно захлебываются восторгом и тонут. И дельфинихи подолгу плавают вокруг утопленника, поют печальную песню, а затем подталкивают тело к берегу, чтобы родственники забрали и пристойно похоронили, пока труп не сожрали кайманы. Очень часто дельфины спасают тонущих, но иногда перепутают и спасают тех, кто вовсе не тонет, а ныряет за черепахами. С этим нужно смириться – это ведь лишний раз доказывает, какие они милые животные. Колонисты позволяют им таскать из сетей рыбу, а когда дельфины превращаются в людей и выходят из воды, мускулистые, с разноцветными глазами, они любят кого захотят, и считается, что нехорошо отказывать любовнику, любящему так нежно. Дети, рожденные от дельфинов, всегда возвращаются в воду, и существуют чуть ли не целые округа, где живут дель-финочеловеки, а потому вдвойне преступно их убивать. К тому же дельфины любят друг друга так романтично и шаловливо, так самозабвенно, что совершенно ясно: они посланы Господом учить нас своим примером.

Сила дельфиньей любви так велика, что, если натереть между ног мазью, приготовленной из полового органа инии, никто из представителей противоположного пола перед тобой не устоит; вот почему ее так стремятся заполучить не только «лодочницы» – проститутки, которые обслуживают прямо в лодках, сводни возят этих девиц вверх-вниз по реке, – но и те, кто неразборчив в связях, и те, кому требуется поддержка в любовной гонке. Встречаются подделки с тем же отчетливым, едким запахом и той же маслянистостью, существует и тайная торговля подлинным продуктом. Настоящую мазь тайком поставляют мерзкие людишки, что плюют на Господню волю и охотятся на дельфинов.

Семья Лазаро охотилась и хорошо зарабатывала, но люди не хотели с ними знаться, и никто не удивился, когда к Лазаро подкралась болезнь, которую и заметили-то не сразу. Поначалу ее ошибочно приняли за уродующую хворь лейшманиоз, которую вызывают заразные москиты, но позже выяснилось, что же это на самом деле, и тогда ему пришлось покинуть селение.

Все началось с едва заметных воспаленных царапин, и еще Лазаро обратил внимание, что к концу дня отекают ноги. К утру отечность проходила, и он, пожимая плечами, воспринимал это как небольшую неприятность – потерпеть, пока само не пройдет. Нос вечно был заложен, и порой выделялась кровянистая слизь. Бывало, засунет Лазаро палец в ноздрю, выковырнет засохшую корку и закопает ее в землю с заговором против хвори.

Если живешь в лесу, ходишь голышом и почти все время проводишь в воде или в тени громадных деревьев, жарко не будет, но когда темная кожа Лазаро после охоты блестела от пота, на ней появлялись красноватые пятна, особенно на руках и ногах, и мать его считала, что от почти индейской жизни в нем заговорила индейская кровь.

Когда лицо Лазаро стало покрываться буграми, он уже был женат на Раймунде, у них родилось двое детей. Потом настало время, когда жена не могла заставить себя коснуться его лица, поцеловать, и отдавалась ему лишь в темноте, да и то неохотно. Дети, совсем крохи, уклонялись от его ласк, и порой Лазаро одиноко плакал в лесу. Он ходил к знахарю, чья одежда целиком состояла из трещоток гремучих змей, он ходил к колдуну, умевшему заговаривать, но никто не знал, как избавить Лазаро от наростов на некогда красивом лице.

Уши Лазаро сделались толстыми и бугорчатыми, кожа на лице свисала толстыми складками; у него появилось прозвище «слон». Отекшие ноги еще больше оправдывали новое имя. Есть поверье: назови человека звериным именем, и рано или поздно он сделается похожим на этого зверя; люди стали давать Лазаро клички из злого озорства. Называли его «львом», и у него распухал, расплющивался нос. Ресницы и брови поредели, потом и вовсе пропали. Кожа стала сухой и чешуйчатой – Лазаро звали «рыбой». Проснувшись однажды утром, он обнаружил, что Раймунда забрала детей и ушла. Не в силах вынести тоски, Лазаро сел в лодку и поплыл вверх по течению к горам, где человек может подняться ближе к Богу и умереть в покое.

33. Мавзолей

Друзья в Ипасуэно заметили исчезновение Дионисио. Он не потрудился кого-либо о своих планах известить, и все тотчас пришли к выводу, что его наконец убили. Кое-кто из приятелей к нему заходил, но ни Херес, ни Хуанито не знали, где он, и никто не видел в городе его уникальной машины. Мысль, что он отбыл на каникулы, казалась нелепой: все знали, что по дорогам, непосильным даже для тракторов, в драндулете Дионисио далеко не уедешь. Друзья надели траурные нарукавные повязки и передавали друг другу весть о смерти Дионисио, пока о ней не узнал весь город, в том числе и Заправила, которому приписывали то самое дело, что он не сумел исполнить. Херес предложил устроить аукцион и распродать все вещи Дионисио на сувениры коллекционерам, но Хуанито его пристыдил, сказал, что без разрешения родственников трогать ничего нельзя. Рамон полагал, что с Дионисио все в порядке, но молчал, прикинув, что слухи о смерти друга помогут настроить общественное мнение против кокаиновых банд. Сеньор Морено, прекрасно знавший, где находятся Дионисио и Аника, уехал покупать «Калашниковы» у армейского офицера, получившего их от одного из главарей наркобандитов в обмен на взрывчатку, которой тот намеревался взорвать редакцию «Прессы». Главарь приобрел автоматы в отряде «Народно-освободительных сил»: часть сделки, по которой мнимые коммунисты за наличные обеспечивали охрану путей поставки наркотиков. Первоначально «Народно-освободительные силы» получили автоматы от самого сеньора Морено, купившего их у капитана Панамского сухогруза в Барранкилье, а тот по случаю приобрел их у арабского торговца оружием, закупившего «Калашниковы» в Анголе и у афганских моджахедов после того, как оружие изрядно послужило во Вьетнаме. Сеньор Морено увлеченно зарабатывал на перепродаже этого поскитавшегося и поизносившегося оружия и ничего не слышал о смерти дочкиного приятеля, пока не выяснилось, что приятель все-таки жив.

Декан факультета, где преподавал Дионисио, – дама, склонная к мелодраматическим эффектам, – поспешила известить «Прессу» о гибели философа при загадочных обстоятельствах и в форме эмоционального некролога отдать покойному дань. В его смерть не верили одни женщины из лагеря – они говорили, что он являлся им во сне, сказал, что жив, и предлагал поддержку. Ни одну в связи с исчезновением Дионисио не терзали опустошенность и утрата, и, как выяснилось, только «чокнутые» и были правы, поскольку они одни в этой ситуации не вели себя разумно. Все-таки вернувшись в Ипасуэно, Дионисио узнал, что его место в колледже объявлено вакантным, кафедре светской философии навечно присвоено его имя, а среди горожан открыта подписка по сбору средств на установку его статуи на площади, но если вдруг отыщется тело – то на строительство безвкусного мавзолея в отвратительном стиле рококо. И то и другое Заправила планировал взорвать, пока не узнал от своих людей в Вальедупаре, что Дионисио жив и здоров, и тогда начал разрабатывать идею, которую предложил сам сеньор Морено, решивший, что единственный способ спасти Анике жизнь – разлучить ее с любимым.

Пока в Ипасуэно разворачивались эти события, счастливые Аника и Дионисио сооружали опалубки для глиняных блоков, возводили деревянную модель мавзолея Голого Адмирала, устраивали бесконечные сиесты, объедались подливкой Первой Весны и томно предавались любви в обессиливающей духоте позднего вечера. Дни они проводили в трудах, вымазавшись с ног до головы, чем шокировали тех, у кого существовали некие предрассудки, как должно выглядеть генеральскому сыну.

Возведение мавзолея шло невероятно тяжело; Дионисио собирался заложить очень глубокий фундамент, который выдержит ураганы и землетрясения, – ему хотелось, чтобы сооружение простояло еще долго после его смерти, и на земле осталось свидетельство его существования. Однако строительство велось на земле, набитой обломками многовековой сельской жизни. Непрочная лопатка, позаимствованная из материных садовых инструментов, все время ломалась, натыкаясь на черепки, кирпичные обломки, корни деревьев, проволочную сетку, ослиные подковы, лемеха плуга, неопознанные железяки и даже мушкет, который бросил неизвестный конкистадор, вовлеченный в смертельный поход. В одуряющем зное пот лил с Дионисио ручьем, щипал глаза, Аника подменяла друга, пока сама не выбивалась из сил, и тогда они отправлялись на кухню и выпрашивали фруктовый сок у сговорчивых служанок Голого Адмирала.

В итоге Дионисио позвонил в инженерный полк и, назвав имя отца, одолжил землеройную машину; Аника мгновенно нашла с нею взаимопонимание и за пару часов сноровисто выкопала котлован. Слуги и лирическая жена Голого Адмирала за этим наблюдали, притащив из дома стулья и рассевшись под деревом. С тех пор почтенных лет садовник твердил, что на самом деле Аника – мужчина, невзирая на весьма заметные округлости под блузкой.

Влюбленная пара трудилась понемножку – так, в общем-то, любая работа и делается. Начинали с утра и работали, пока от жары даже деревья не начинали потеть; жена Голого Адмирала следила, чтобы у трудяг было вдоволь укрепляющих травяных отваров. Потом долго сидели в теньке, постреливая сигаретными окурками в ящериц и обсуждая доходившие из Ипасуэно сплетни. Затем шли в дом и ели изобретения Первой Весны с подливой агуакате и весь день посвящали сиесте в гамаках, подвешенных в копии аристотелевской беседки: дремали и глядели на птичек, порхавших в зарослях бугенвиллии. С наступлением вечерней прохлады возвращались к работе и трудились с ритмическими взрывами энергии, с каждым днем замечая, как растет великолепное сооружение. Дионисио смотрел на лицо Аники, светившееся гордостью за то, что они вдвоем сотворили, и сам наполнялся гордостью за подругу, самоотверженно окунувшуюся в работу, по тяжести сравнимую с трудом каторжника.

Сумерки быстро перетекали в темноту, стаи летучих мышей-вампиров вырывались из дупел – над корнями деревьев земля была темно-красная от накапавшей живой крови. Влюбленные уходили в дом, мылись и вновь отправлялись в гамаки под бугенвиллией.

Аника потом очень тепло вспоминала возведение мавзолея – особенно момент, когда они распили две бутылки чилийского вина и хрястнули их об пол, чтобы дьявол порезал себе лапы. Она согласилась взять только треть из отваленной Голым Адмиралом внушительной кучи песо, чтобы Дионисио мог без труда позволить себе поездку в Новую Севилью.

34. Если армейские офицеры – демократы, это вселяет надежду

В то утро Дионисио пробудился со вкусом сырого лука во рту и с ощущением, будто весь оплетен паутиной. Окончательно проснувшись, он понял: это оттого, что вечером предстоит свидание с Аникиным братом, прибывшим в вальедупарские казармы на однодневные курсы по технике подавления мятежей. Дионисио не только с большим предубеждением относился к военным вообще, делая исключение для отца и офицеров, которых знал лично, но его к тому же очень сердило, когда кто-то отвлекал от него Анику. Она и ее сестра Элоиза боготворили брата, служившего в элитных частях пограничной стражи, и Дионисио предвидел вечер в обществе назойливого, явного неофашиста, изрекающего догмы и привычного к поклонению.

Когда молодой капитан прибыл на джипе, подняв тучу пыли, и охранники у ворот махнули ему, чтоб проезжал, Дионисио тотчас затошнило при виде двухметрового нордического красавца с орденскими планками на груди.

Аника с сияющими обожанием глазами предложила сводить его в городской бар, и Дионисио, раздраженный, словно от муравьиных укусов, нелюбезно согласился. Но в баре братец показался не таким уж и противным, особенно когда Аника шепнула, что капитан очень боялся встречи с прославленным автором писем и возможным мучеником, претерпевшим от наркомафии.

– Я ехал сюда и думал, вас уже убили, – сказал капитан. – Утром прочел в «Прессе» ваш некролог и готовился весь вечер утешать сестру. Вообразите мое замешательство, когда я увидел, что вы живехоньки.

На Дионисио произвело впечатление, что армейский офицер читает серьезную газету, и ошеломило, что кто-то безо всяких на то оснований сообщает о его смерти.

– У вас газета с собой? – спросил он.

Прочитав собственный некролог и передовицу, где выражалась скорбь по поводу его кончины и превозносилась сила его духа, Дионисио немедля принялся сочинять остроумный ответ в редакцию о продолжающейся непрерывности собственной жизни. Аника и капитан с энтузиазмом включились в игру, и вскоре все трое покатывались со смеху, опустошая бутылки с быстротой, что встревожила бы и унылого скандинава.

Натянутость рассосалась, Дионисио забыл, что намеревался отмалчиваться, и выяснилось, что мужчинам есть о чем поговорить. Капитан рассказывал об офицерском училище, где обучение – сплошь промывание мозгов и жестокость, что он был близок к самоубийству, что командиры никогда не знали, чем занимаются сержанты, и какое облегчение – оказаться, наконец, в сьерре, в пограничной страже. Что интересно, капитан, тогда еще новоиспеченный лейтенант, находился в составе подразделения, освобождавшего политических узников преступного полковника Асадо. Капитан рассказал, как в одиннадцать утра генерал Фуэрте подвел их к Военному училищу инженеров электромеханики, как они просто вошли на территорию и очутились в аду на земле. У капитана дрожали губы, когда он описывал вонь горелого мяса, лужи крови и испражнений, до невозможности искалеченных заключенных, умолявших прикончить их.

– Не могу больше об этом, – сказал он. – Но я считаю, генерал Фуэрте – настоящий освободитель, его можно сравнить с Мартином и Боливаром. Такого человека уже не будет.

Дионисио разволновался, глаза блестели от слез:

– Он и для меня герой. Но все знают, что убили-то его военные. Даже катафалк взорвали на похоронах. Мой отец публично заявил об этом, когда сменял его на посту губернатора.

Капитан подался вперед и очень искренне произнес:

– Только не совершайте ошибку – не думайте, что форма любого превращает в чудовище. Не забывайте, армия и расчистила всю эту грязь, и делали это такие люди, как ваш отец.

– И вы.

– У меня тост, – сказал капитан. – За демократию и за память о генерале Фуэрте!

– Да здравствует демократия и светлая память ему!

Они выпили залпом и посидели молча; затем беседа продолжилась. На прощание Дионисио с капитаном долго жали друг другу руки и обнимались.

– Надеюсь, еще увидимся, Дионисио. Пиши свои письма.

– Пусть только Аника напомнит мне их известить, что я жив, а то сам забуду и они решат, что пишет самозванец. Знаешь, Фелипе, ты – первый, кто сказал мне, чтоб я писал и дальше. Все уговаривают остановиться.

– Генерал Фуэрте не останавливался. Ты – генерал среди гражданских и ведешь такой же бой. Только, ради бога, побереги при этом мою сестру.

Капитан уехал, и Дионисио сказал:

– Чудесный парень. Очень он мне понравился, хоть и военный.

– Ты за весь вечер слова мне сказать не дал, – пожаловалась Аника. Потом задумчиво хмыкнула: – Неудивительно, что вы поладили. Вы похожи, словно братья.

– В день, когда я стану похожим на армейского офицера, все в мире перевернется.

– Тогда уже точно все перевернулось.

Дионисио не встретится с Фелипе до того самого дня в Кочадебаходелос Гатос, когда, к обоюдному изумлению, они обнаружат, что бок о бок сражаются за общее дело.

Часть вторая

Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, – и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние…

Псалом 142

35. Дневник Аники (2)

Даже не знаю, с чего начать. С начала? Все так ужасно, как в американском фильме каком-то. Однажды вечером я получила срочную телеграмму из Ипасуэно – якобы от отца, он писал, что мне надо срочно вернуться домой. Я очень встревожилась, бог его знает, что там могло произойти, но такого даже представить себе не могла. Д. предложил отвезти меня, но я сказала, что отправлюсь поездом, а там пересяду на автобус. Д. хотел оплатить половину билета, но я отказалась.

Я добралась сюда совершенно измотанная, по-прежнему сильно беспокоилась, всю дорогу думала, что же такое могло случиться. А у дома увидела машину, двое мужчин на переднем сиденье разглядывали комиксы. У меня сердце оборвалось, этих людей тут все знают, они убийцы, работают на этого жирного засранца. Одного зовут «Пестрый», потому что одевается ярко и безвкусно, как попугай. Носит золотые коронки, и от него еще несет дешевым одеколоном – наверное, на шлюх пытается впечатление произвести. У второго кличка «Малыш», он очень маленького роста.

Я хотела убежать, но Пестрый наставил на меня пистолет и сказал что-то вроде: «Пошла в дом, лярва, или схлопочешь свинца, усекла? У меня словцо для тебя от пахана».

У меня во рту пересохло, сердце так колотилось, что вот-вот упаду. Я думала, точно изнасилуют и разрежут на куски, эти сволочи всегда так с женщинами поступают. Меня трясло, не могла попасть ключом в замочную скважину, Пестрый вырвал у меня ключ и сам открыл.

Они втащили меня за волосы в гостиную, швырнули на пол и давай издеваться: «Как тебе кажется, лялька, что мы с тобой сделаем? Может, отрезать титьки, на кошельки пойдут, а? Хочешь, растянем тебе дрольку, чтоб твоему знаменитому миленку от нее уже никакой радости? Дай-ка посмотрим, чего это ему у тебя так глянулось, а потом все ему до тонкости распишем, идет?»

Я пыталась сесть, но они меня пинали, а я только повторяла: «За что? За что?» – и умоляла меня отпустить. Пестрый спрашивает: «Что всего дороже на свете?» – а говнюк-коротышка отвечает: «Ну конечно, семья», – и тот недоносок говорит: «Точно. Теперь слушай, кошелка, вот тебе словцо от пахана: "Брось Дионисио Виво, а то сначала убьем отца, потом сестру, потом брата, потом мачеху, потом мачехину собаку, а там уж и тебя, вот в таком порядке"».

Я все повторяла: «За что? За что?» – и Пестрый говорит: «А нам за это клево забашляют». Оба ржут, засранцы, им кажется, это остроумно. Потом говорят: «Если Виво или кто другой хоть что-то узнает, вы все по-любому умрете, но медленно, и будет очень больно».

Я, как заведенная, спрашивала: «За что?» – и коротышка говорит: «Самого Виво не достать. А так ему здорово аукнется. Что, не согласна? А вот нам так кажется». Они опять давай гоготать, оттаскали меня за волосы, меня вырвало на ковер, и это их еще больше развеселило.

Я спросила: «Сколько у меня времени?» – они ответили: «Месяц. Вполне хватит, чтоб потрахаться на прощанье».

Потом встали перед зеркалом, одернули пиджаки и галстуки поправили, прямо герои из фильмов, а Пестрый, сволочь, еще причесался и волосы гелем смазал. Затем подошел ко мне, сграбастал и попытался поцеловать, меня замутило, я стиснула зубы. Но он все толкал мне язык в рот, так омерзительно, и я не придумала ничего лучше, как изо всех сил его укусить. Он меня отбросил, прижал ладонь ко рту и стал вытаскивать ремень, чтоб избить, но коротышка его остановил, сказал, что им велено меня пока не трогать, и сильно подчеркнул слово «пока».

Пестрый ударил меня об стену, потом они ушли, а я бросилась в ванную и все полоскала и полоскала рот, чтоб избавиться от его слюней, и меня так трясло, что снова замутило, только тошнить было нечем. Переоделась, спустилась вниз, выкурила подряд десяток сигарет и пошла к Ханите.

Она прижала меня к себе, заставила обо всем рассказать, а потом мы сидели и плакали; меня по-прежнему всю колотило, и она держала меня за руки. Сказала, нужно идти прямо в полицейский участок к Рамону, и надо вернуться в Вальедупар и все рассказать Дионисио, потому что его отец генерал, у него армия, он приведет сюда солдат и разотрет этих гадов в порошок раз и навсегда, он такой, а я все повторяла: «Нет, нельзя, что тогда будет?» – а Ханита все говорила: «Нужно, нужно», – и я ответила: «Хорошо», – но про себя знала, что не расскажу. О господи! Я так злюсь на Бога! Тоже сволочь порядочная! Наверное, он какой-нибудь черт, и юмор у него, как у садиста-недоумка! Мне хочется прибить этого Бога, раз он такое позволяет, ведь мы всего-то пытаемся быть счастливыми! Дерьмо ты, а не Бог!

Возвращаюсь в Вальедупар, но не знаю, что мне делать.