Текст книги "Роскошь изгнания"

Автор книги: Луи Басс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Он мертв, – безучастно говорит она.

Когда она раскрывает ладони, я вижу не воробья, а окровавленный кусок плоти. Он живьем был вырван у кого-то и еще слабо пульсирует. Из него торчат сосуды. Он истерзан и покрыт опухолями. Узнав его, я поднимаю руку к груди. Рука проваливается в дыру, окунается в бурую кровь. Силы стремительно покидают меня. Кровь крупными каплями падает на бездыханный комочек в ладонях Элен, и обнаженная плоть шипит и дымится. Поднимаю голову и вижу, это вовсе не Элен, а Фрэн, и она плачет.

Когда я открыл глаза, сад сиял под солнцем точно как в моем сне. Трава была в росе. Глядя на сияющий сад, я понял, что самую большую боль мне причинило предательство Фрэн. Она была рада уйти и жить с Элен и Россом. Последнее время наша любовь была неподдельной. Может, единственной настоящей любовью. Тут зазвенел звонок в дверь, и я понял, что этот звук и разбудил меня.

Жесткий стул не самое удобное место для сна. Когда я встал, позвоночник пронзила боль. Ноги едва слушались. Морщась от боли и потирая небритое лицо, я деревянной походкой поплелся к двери.

Это был Росс. Осунувшийся и неулыбающийся, но поразительно убедительный в прозрачном утреннем воздухе. Мгновение мы смотрели друг на друга, и я вглядывался в эту лысую голову, бороду, темные круги под глазами, по-совиному скорбные. Я видел перед собой только злодея, разрушившего мою семью.

– Могу я войти? – наконец спросил он.

– Нет, – вырвался у меня хриплый шепот. – Нет, – повторил я твердым голосом. – Я уже много сделал для тебя. Даже слишком много.

– Нам надо попытаться найти способ как-то все уладить, Клод, хотя бы только ради детей.

– Они меня больше не волнуют.

– Ты знаешь, что это не так. А теперь впусти меня.

Я отрицательно помотал головой и не сказал больше ни слова. Вокруг пели птицы. Интересно, сколько сейчас времени, подумал я. Летний день обещал быть прекрасным. Гравий на подъездной дорожке уже поблескивал в лучах солнца. Глядя на эти признаки приближающейся дневной жары, я затрясся всем телом, словно только что вылез из ледяной ванны, где пролежал несколько часов.

– Когда это началось?

– Что именно?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Когда вы в первый раз…

– Этого никогда не было.

– Я тебе не верю. Я больше не могу верить тебе, что бы ты ни сказал.

Росс начал подниматься по ступенькам крыльца, приближаясь ко мне. Лицо его выражало сострадание, и это привело меня в ярость. Он протянул руку:

– Клод…

Как только он подошел ближе, я ударил его кулаком с такой силой, что сам испугался. Он покатился по ступенькам и распластался на гравии. Мгновение он лежал неподвижно, потом потер челюсть и потряс головой.

– Черт! – Он сидел и хмуро смотрел на меня. – Ну что, теперь полегчало?

– Нет. Извини, Росс. Я не хотел. Извини. Коренастый крепыш поднялся, отряхнул брюки и выпрямился.

– Ты говоришь это просто для того, чтобы заставить меня почувствовать свою вину.

– Нет. – Я сел на верхнюю ступеньку. Дрожь, бившая меня, стала еще сильней. – Нет. Я вообще не совсем понимаю, что происходит. Все это кажется мне нереальным.

– Знаю. Я чувствую то же самое. И Элен в том числе. Это похоже на кошмар. – Он помолчал и состроил забавную физиономию, оттопырив языком щеку. – Господи. Ты мне чуть зуб не выбил, шатается.

Мной внезапно овладела слабость, и я поймал себя на том, что смотрю на него не как на предателя, но как на друга.

– Помоги мне, Росс. Моя жизнь летит под откос. Что мне делать?

Все так же дрожа, я уткнулся лицом в ладони. Мгновение спустя я почувствовал его крупную ладонь на своем плече и вновь пришел в ярость.

– Убирайся прочь! – закричал я и стряхнул его руку. – Это ты всему виной, ты, коварный Брут! Я был твоим другом! Другом, Господи!

Я встал и, угрожающе размахивая руками, погнал его с крыльца как человека, вломившегося в дом.

– Хватит! Мотай отсюда, ублюдок! – Пожав плечом, он пошел прочь, тыкая носками ботинок в дорожку так, что разлетался гравий. Когда он был уже почти у ворот, я понял, что не вынесу, если он уйдет. – Росс!

– Чего ты хочешь? – спросил он, обернувшись. Он стоял, сунув руки в карманы, и вид у него был как у несчастного мальчишки или того угрюмого студента, каким я впервые увидел его на одной вечеринке.

– Зачем ты это сделал, Росс?

Вид у Росса стал еще более жалким. Мое сердце рванулось к нему.

– Сообрази сам, – раздраженно ответил он и, выйдя за ворота, потопал по дороге.

Целый час я сидел на излюбленном месте у двери в сад. Несмотря ни на что, мне хотелось, чтобы Росс вернулся, словно можно было еще как-то все уладить. Но вместо Росса, открыв дверь своим ключом, появилась Элен. Я даже не оглянулся. Никакой изгнанник не смотрит на фотографию дома, из которого его изгнали. Я просто сидел, глядя в сад, как сидел вчера вечером, но не мог заставить себя не прислушиваться. Особенный звук Элен, входящей в дом и направляющейся в кухню, я узнавал на подсознательном уровне, как звук уличного движения или дождя.

– Клод. Нам надо поговорить. – Я слышал по ее голосу, что она, того гляди, заплачет. – Разобраться во всем.

– Ты права. В чем ты хочешь разобраться?

Она подошла ко мне, опустилась на корточки рядом и принялась рыдать.

– Клод, пожалуйста! Я, наверно, схожу с ума.

– Избавь меня от мелодрамы и просто скажи, что ты хочешь получить. Ты должна была это решить, раз так долго готовилась.

– Не хочу говорить об этом.

– Послушай, Элен. – Ее имя словно ожгло мне губы. – Просто сначала скажи мне это, а потом обсудим все остальное.

– Тогда ладно. Я хочу только бутербродную и квартирку над ней на втором этаже.

– Уверена, что больше ничего не хочешь? Ты легко можешь получить больше.

Я заставил себя посмотреть на нее, и ее вид вызвал у меня улыбку. Банальный добрый жест, казалось, окончательно сломил ее; она обхватила мои колени, заливаясь слезами и моля о прощении. Я непроизвольно поднял руку и погладил ее по седеющим волосам.

– Прости, что я солгала тебе, Клод! – всхлипывала она. – Тогда, ночью в спальне. Я так виновата!

– Ладно, Элен, ладно. Я понимаю, почему ты сделала то, что сделала. Знаю, тебе было нелегко все эти годы. Просто скажи, ты мне изменяла?

– Нет, – глухо ответила она. – Нет конечно.

– Теперь все кончено, Элен. Больше тебе нет необходимости лгать мне. Просто скажи правду. А как прошлой ночью, например?

Она не отвечала, только всхлипывала. Я почувствовал своего рода облегчение. Знание причиняет более острую, но и более ясную боль.

– Я не собираюсь заниматься банальными выяснениями, как, когда или почему. Что я не могу представить, того мне не нужно знать. Только, пожалуйста, скажи мне, дети-то хотя бы – мои?

Элен перестала всхлипывать и зло посмотрела на меня покрасневшими глазами.

– Клод! Как ты можешь даже думать о таком? Конечно, они твои!

– Прости. Но ты видишь, до чего ты меня довела своим предательством и двуличием. Я не могу заставить себя поверить ни единому твоему слову.

– Тогда какой смысл спрашивать?

– Никакого. Больше и не собираюсь спрашивать тебя.

– Верь мне, Клод. – Ее голос неожиданно напомнил мне голос той юной девушки, какой она была когда-то, когда я впервые встретил ее, тихий голос, полный нелепости и любви. Больше любого другого звука он означал для меня звук дома. Долгие годы моя душа постепенно заполняла эту звуковую изложницу и сейчас мягко впрыгнула в нее, как котенок в любимую корзинку. – Росс и я были всего лишь…

– Не желаю ничего слышать! – заорал я, вскочив на ноги и отбежав прочь, оставив ее стоять на коленях у стула. – Ничего, понятно тебе? – Я перевел дух. – Когда Фрэн возвращается из Франции?

– Сегодня. Около восьми вечера.

– И поедет к Россу, да?

– Да. Я уже с ней говорила.

Несколько мгновений я молчал, перенося новый удар. Потом продолжил.

– Завтра вы обе приедете сюда и заберете свои вещи. Меня здесь не будет. Свои ключи оставите на кухонном столе. После этого вам обеим доступ в этот дом будет закрыт. Все дальнейшие вопросы вы должны будете обсуждать через адвокатов.

– Что? Я хочу сказать, я…

– Я деловой человек, Элен, и это еще один вид сделки. Я должен защитить мои интересы. В данный момент они заключаются в том, чтобы по своему усмотрению выбирать, когда в следующий раз увидеть всех вас.

Ее крупное лицо выглядело таким детским и растерянным, что во мне вдруг проснулось сочувствие. Я подошел и протянул ей руку.

– Вставай, дорогая! Ну же!

– Что происходит, Клод?

Обняв ее за плечи, я повел ее к двери.

– Ты уходишь, вот что, – сказал я мягко. – Не пытаешься звонить или еще как-то связаться со мной. Мне нужно время, пока я смогу прийти в себя и вести себя цивилизованно. Ты понимаешь, правда?

– Да, милый, – кротко ответила она, – понимаю.

– Потом, когда я справлюсь со всем этим, я свяжусь с тобой, и мы все сможем быть друзьями. Просто оставь меня одного на пару недель, хорошо?

Я открыл дверь на улицу, и мы остановились на пороге, щурясь от яркого утреннего солнца. Все почему-то выглядело привычней и реальней, чем всегда. Листва в парке, серебристая и зеленая, плыла в легком ветерке медленно, словно влекомая солнечной рекой, стеклянно-прозрачной в своем движении. Элен и я посмотрели друг на друга. Ее лицо было все мокро от слез, словно у нее была аллергия.

– Кто б мог подумать, что двадцать семь лет брака кончатся подобным образом! – сказал я. – Тем не менее, возможно, это не самый худший способ подвести итог.

Я наклонился, чтобы коснуться губами ее щеки, но Элен повисла у меня на шее и не хотела отпускать. Она с такой силой стискивала меня, что было больно, и я поймал себя на том, что ухмыляюсь поверх ее плеча: когда-то в молодости у нас с ней была такая игра, кончавшаяся тем, что Элен душила меня в объятиях.

В лучшие наши времена Элен любила вот так обнять меня и очень долго не отпускать. Сейчас, поскольку это было последнее наше объятие, оно длилось вечно. Мы стояли на ступеньке залитого солнцем крыльца, покачиваясь, как лодки в приливной волне. Это напомнило мне о последней танцующей паре на дискотеке в пятом классе. Они, шатаясь, едва двигались по залу среди пара кофеварок и бумажных стаканчиков на полу и от усталости не могли остановиться. Я всегда испытывал легкое чувство вины, когда освобождался от этих объятий, хотя кто-то из нас ведь должен был быть первым. Но когда я сейчас попытался наконец разомкнуть ее руки, Элен лишь еще крепче прижалась ко мне.

– Всегда ты так! – яростно прошептала она мне в ухо. – Всегда! Всегда норовил удрать от меня, скрыться в своем кабинете или одном из своих магазинов.

Потом отпустила меня и, не оглядываясь, сошла с крыльца. Все еще покачиваясь, я смотрел ей вслед. На ней было одно из ее любимых платьев в цветочек, легкая хлопчатая туника, подол которой нежно плескался у ее колен. Как часто бывало прежде, меня поразило, что она, казалось, не идет, а скользит, двигаясь с изяществом, придававшим легкость ее крупной фигуре. Когда она дошла до ворот, это впечатление стало столь сильным, что она казалась почти нематериальной – просто образ полной женщины, таинственным образом возникший на гравийной дорожке. Глядя на нее, повторяющую недавний путь Росса, я думал, что если он определенно массивный, земной, то Элен – не иначе как воздушное создание.

Я пристально смотрел на нее, вглядываясь в рыхлую кожу рук, сильные икры. Перед тем как ей исчезнуть, я едва не поддался искушению позвать ее обратно. И может, удержало меня не только понимание, что это безнадежно, но и ощущение ее призрачности. Когда она выплыла из поля зрения, мне показалось, что она не просто свернула за угол, а растворилась в воздухе, исчезла бесследно. Если бы я выбежал на улицу, то и следа бы ее не нашел.

Как бы то ни было, она ушла и больше никогда не появлялась.

Дом всегда был слишком велик для нас, даже когда дети жили с нами. Теперь, когда я остался в нем один, он превратился в приговор, своей огромностью и пустотой демонстрирующий, на что я растратил отпущенное мне время. Мемуары были последней грандиозной иллюзией моей карьеры, которая, как великий маг, долгие годы держала меня в плену своих чар, а теперь ушла со сцены. Придя в себя, я оглянулся вокруг и увидел, что остался один.

Впрочем, моя профессия сделала меня состоятельным. На другой день, еще не уверенный в собственных намерениях, я вышел из дому, чтобы провести предварительные переговоры со своими бухгалтерами, адвокатами и агентами по недвижимости. Вернувшись вечером, я увидел, что Элен оказалась верна своему слову: на кухонном столе лежали два набора ключей. Ее вещи исчезли из нашей комнаты. Из комнаты Фрэн все было вынесено подчистую.

Конец любви – это негативная копия ее начала. Испытываешь то же чувство нереальности, как тогда, когда только влюбился, так же не можешь есть и спать. Тобой овладевает в точности то же странное оцепенение, схожее с шоком после автомобильной катастрофы. Любовь, как отдых от одиночества, начинается и заканчивается в одном и том же аэропорту. Самое ужасное в конце это то, что он так ясно напоминает тебе о начале, о радости, которая сопровождала тебя тогда. Все то же самое, только теперь вместо радости горе.

Целую неделю я оставался дома. Долгое путешествие обратно в одиночество было только началом. Ни разу за все годы я так не напоминал себя молодого, влюбленного в Элен. Я не брился. Почти не ел. Если и удавалось заснуть, то только на диване внизу. В нашей спальне царила невыносимая пустота. Иногда мне казалось, что виноваты во всем Элен и Росс. Тогда на меня накатывала ярость, и я чувствовал, что был с ними слишком великодушен. Но порой мне казалось, что во всем виноват один я. Что я сам толкнул их на это. Тогда меня охватывало отчаяние и чувство, что это я нуждаюсь в прощении.

Элен нарушила обещание и позвонила мне на второй день. В ее голосе слышались слезы. Я молча бросил трубку, боясь тех слов, которые могу ей сказать. Больше она не пыталась звонить. Остальные – Росс, Кристофер и Фрэн – пытались поговорить со мной по телефону в разные дни недели, но ответил я только Кристоферу. Я сказал, что не упрекаю его мать или Росса в том, что произошло, но в данный момент мне тяжело видеть их и даже его.

Едва положив трубку, я понял, почему он единственный, с кем я был готов говорить: я не любил его так, как остальных. Я не способен был признаться себе в этом, когда мы еще жили одной семьей. Недостаток любви делал мои отношения с ним более легкими и приятными, тогда как слишком сильное чувство любви отравляло мои отношения с Фрэн.

Первые два дня я не был уверен, как поступлю дальше. Мне казалось, что, возможно, как я сказал Элен, все, что мне нужно, это побыть несколько недель одному, чтобы стать нормальным человеком. Однако постепенно до меня дошло, что ничего у меня не выйдет. Найти в себе силы для прощения оказалось намного трудней.

Только на третий день я отчетливо увидел направление, которое возьмет мое будущее, и, увидев, удивился тому, что собирался сделать, даже еще больше, чем тому, что уже случилось. Понадобился целый день, чтобы просто понять смысл предстоящего. После этого я битых два дня висел на телефоне.

В пятницу я должен был явиться в клинику на исследование. Нечего и говорить, что, когда я проснулся утром, боль в желудке – бывшая неизменной составляющей моей жизни всю неделю – почти совершенно исчезла. Я поднялся наверх и торжественно сбрил седую щетину, словно обряд совершал, зная, что сегодня один из важнейших дней в моей жизни.

Побрившись, я с отвращением пошел в спальню. Там перед зеркалом платяного шкафа надел костюм, как в былые дни, когда собирался на работу. Казалось, я чую висящий в воздухе запах прошлого. Потом быстро собрал в сумку самое необходимое и вышел из спальни.

Прекрасный летний день встретил меня теплом и отдаленными звуками города. Поставив кейс и сумку на крыльцо, я тщательно запер дверь. Перед тем как сесть в машину, я не удержался и в последний раз посмотрел на дом. Обвел взглядом окна нашей спальни справа и моего кабинета слева, безмолвных, равнодушных свидетелей прошлого. Мне хотелось попрощаться с каждым воспоминанием по очереди, но времени на это не было. Я сел в машину и выехал из ворот.

Вместо того чтобы сразу направиться в клинику, я сначала поехал в город вместе с едва ползущим в час пик потоком машин. Я приготовил маленький сюрприз Вернону.

Когда я остановился у книжного магазина, Фредди копошился в урне у дверей. Когда я подошел, он поднял голову. Хотя я уже несколько недель не был в магазине, Фредди ничуть не удивился, увидев меня.

– А! Мистер В.! – сказал он с укоризной, словно мы с ним условились о встрече, а я заставил его ждать себя. – Вот и вы!

Хотя в разгаре был июнь, на Фредди по-прежнему было два пальто. В дополнение к ним он еще обмотал руки какими-то засаленными лохмотьями. Мне пришло в голову, что, наверно, человек, вынужденный спать под открытым небом, постоянно чувствует зимний холод в костях. Затем я поразился, насколько Фредди, с его изможденным лицом и невероятно длинной бородой, напоминает пророка или древнего мудреца. Когда-то он сунул руку в зеленую пластмассовую урну и извлек оттуда клинописную табличку, которая объяснила все.

– Доброе утро, Фредди! Как улов?

– Неплох, мистер В., неплох. – Фредди казался довольным. Он снова нагнулся, словно стараясь понять, о чем там ему ласково сигналит тень трепещущей листвы, потом поднял на меня выжидательный взгляд. – Желаете, чтобы я перешел в другое место?

– Нет, Фредди. Не желаю. Не сегодня.

Лицо у Фредди разочарованно вытянулось. Он знал, что, когда его гонят, можно рассчитывать на кое-какую мелочь.

– А-а, – протянул он. – Я-то думал…

Он замолчал, увидев, что я полез в карман. Я извлек бумажник и протянул ему две бумажки.

– Получи, Фредерик, сын мой. Выпей за мое здоровье.

– Это что? – сказал Фредди, согнувшись над банкнотами и разглядывая их. Потом взглянул на меня в искреннем замешательстве. – Никогда таких не видал, нет.

Я не знал, то ли смеяться, то ли плакать.

– Это полсотни, Фред, – мягко пояснил я, – настоящие. Примут в любом нормальном магазине.

– Полсотни! Но их тут две… это значит…

– Продолжай. Удиви меня.

– Нет, нет, мистер В. Нет, нет. Так не пойдет, это чересчур много.

– Чепуха, Фред. – Дело было в том, что один из моих телефонных звонков за последние два дня открыл мне реальные размеры моего состояния, и я ощутил нечто вроде угрызений совести. – Бери, не сомневайся. Устрой себе небольшой праздник. Давай, ноги в руки и вперед.

Я пошел по солнышку к двери, небрежно помахивая кейсом. После недели страданий и самоизоляции я чувствовал себя выздоравливающим, гуляющим по берегу моря. Приятно было вновь вернуться к жизни.

– Почему так много, мистер В.? – послышался за спиной голос Фредди.

Оглянувшись через плечо, я увидел, что он стоит, как стоял, и с благоговейным ужасом глядит на деньги, зажатые в вытянутой руке. Я остановился и повернулся к нему, щурясь от слепящего солнца. К своему удивлению, я почувствовал, что впервые за то время, как Элен ушла от меня, на моих глазах выступили слезы.

– Потому что этого тебе хватит надолго, Фред, – сказал я. – Может так случиться, что мы еще не скоро увидимся.

Когда я вошел в магазин, Кэролайн протирала стекло шкафа, в котором хранились наиболее дорогие издания. Вернон с важным видом сидел за столом, проставляя цену на стопке новых поступлений. Я прекрасно представлял, как он это делает: тонким, как булавка, острием карандаша, легким, почти невидимым почерком педантичного призрака.

Я не был в магазине после возвращения из Неаполя, и Кэролайн явно была удивлена, увидев меня.

– Мистер Вулдридж! – По ее интонации я почувствовал, что она, конечно, все уже знает от Кристофера. – А мы вас не ждали.

– Надеюсь, приятный сюрприз?

Если Вернон что-то и почувствовал при моем появлении, то сумел не показать этого. На нем был довольно нарядный жилет цвета горчицы и зеленый, как трава, шелковый галстук.

– Доброе утро, Клод! – сказал он без улыбки, изящным жестом приподняв карандаш. – И впрямь нежданная радость.

Я успел забыть его сухость, его шелестящий, как змея по песку, голос. Во мне проснулась нежность к нему, может, только оттого, что он был столь важной частью моего недавнего прошлого и, как все, что его составляло, должен был исчезнуть.

– Погодите танцевать на столе, Вернон. Поднимитесь наверх. Я хочу с вами поговорить.

Ему понадобилась вечность, чтобы со своим артритом добраться до офиса. Я помогал ему, поддерживая под локоть. В первый раз я заметил, как подрагивает его подбородок от напряжения, и это опечалило меня.

В офисе все было как всегда. Золотая пыль кружилась в столбах света, протянувшихся от окна к столу. Штабеля книг казались еще неподвижней и внушительней, миллионы безмолвных слов, заключенные в них, соединялись, чтобы создать ауру этой комнаты, приглушающую шум машин на улице. Они были как столпы священного храма, хранящего сокровенную тайну. Разрушить их после стольких лет было бы маленькой трагедией, однако время не остановишь. Один Вернон знал все их секреты, а он был стар и не имел наследника. Мое вторжение лишь на время отсрочило гибель магазина.

Я был рад, обнаружив, что в сейфе под гравюрой с изображением кремации Шелли осталось виски. Хотя было еще утро, я налил нам по стакану. Вернон, чувствуя, наверно, что для этого есть особый повод, не стал возражать. Просто взял и пригубил виски.

Я положил кейс на стол и сел, глядя на Вернона, как в тот день, когда мы с ним расшифровывали письма.

– Вернон… – Я набрал в грудь воздуху. – Не знаю, с чего начать…

Вернон промолчал, но с понимающим видом едва заметно кивнул, отчего оправа его очков вспыхнула в солнечном луче. По сравнению с его глазами оправа казалась забавно выразительной.

– М-да. Вы могли слышать, что у меня были кое-какие семейные проблемы.

– Да, Клод, слышал. – Он негромко кашлянул, звук был такой, словно кто проглотил стакан пыли. – И я чрезвычайно огорчен случившимся, если будет позволено выразить свое мнение.

– Благодарю вас. Как бы то ни было, суть в том, что я не вижу никакого смысла продолжать заниматься бизнесом, поэтому все распродаю. Я имею в виду все мои дома и магазины, включая и этот.

Как я и ожидал, Вернон ни единым намеком не показал своих чувств. Лишь спокойно поправил очки на носу и еще пригубил виски.

– Понимаю.

– Я заранее извещаю вас об этом по двум причинам. Во-первых, потому, что это, безусловно, заденет вас. Я сделаю все, что в моих силах, но не могу гарантировать, что вы сохраните свое место. Я имею в виду, что новый владелец может пожелать превратить магазин в кафе.

– Возможно, это и к лучшему, Клод. Я уже подумывал уйти на покой. Есть еще столько книг, которые хотелось бы прочесть, и… – Он, казалось, перенесся мыслями в будущее, устремив взгляд в яркий голубой прямоугольник окна. – А вторая причина?

– Моя семья станет разыскивать меня и заявится к вам.

Взгляд Вернона стал сосредоточенным, и это напомнило мне его в те моменты, когда он расправлялся с кроссвордами в «Таймc».

– В самом деле? И почему они станут вас разыскивать?

– Потому, Вернон, старина, что я намерен удрать, скрыться. По общему мнению, мне следует оставаться здесь и поддерживать цивилизованные отношения со всеми. Но я, черт подери, не собираюсь этого делать. Моя жена и мой лучший друг повели себя настолько эгоистично, что сбежали вместе, так что я не вижу, почему бы и мне не быть эгоистом.

– Хотя я очень сочувствую вам, Клод, это не тот поступок, который я могу одобрить. Помните, у вас есть дети, о которых надо заботиться.

– Уже не дети, Вернон, а взрослые люди, к тому же они вполне счастливы с их отчимом. Кому нужен на пиру призрак отца?

– Уверен, если вы как следует подумаете…

– В любом случае я теперь не очень уверен, что дети вообще мои.

Вернон поерзал в кресле. Вид у него был растерянный.

– Я не знаю вашей жены, Клод, но уверен… – Он осекся и задумчиво смотрел на меня, побалтывая виски в стакане. – Что ж, в конце концов, может, вы и правы. Может, вам и нужно уделить немного внимания себе.

– Точно. Так вот, когда они заявятся, передайте им, чтобы не беспокоились. Скажите, что со мной все в порядке, что я не испытываю к ним ненависти. Просто передайте им наш разговор, и все.

– И где вы будете?

– Может, в тысяче миль отсюда, может, под самым их носом. Искать бессмысленно.

– Но вы хотя бы решили, куда отправитесь?

– Есть одна идея.

– Очень хорошо, Клод. Сделаю, как вы просите.

Некоторое время мы сидели молча, избегая смотреть друг другу в глаза. Я озирал пыльную комнату, чувствуя покой, думая о покое, ожидающем меня впереди. Байрон по-прежнему стоял в застывшей позе на своем берегу, словно ничего не произошло. Неожиданно я улыбнулся.

– Вернон, помните день, когда мы бились над теми письмами? Когда за окном бушевала гроза?

– Очень даже помню.

– Я прекрасно себя чувствовал. Последние мои поиски! – Я покачал головой. – И все-таки я не представлял, чем все кончится.

Вид у Вернона снова стал растерянный. Он отпил глоточек, но ничего не сказал.

– Отношения у нас, Вернон, были не очень-то. Теперь, когда все позади, надеюсь, вы сможете сказать мне правду.

– Конечно, Клод.

– Вы знаете, что я подозревал вас по части мемуаров, что мне казалось, вы меня водите за нос?

Вернон чуть заметно улыбнулся и одернул жилет.

– Было у меня такое ощущение, не отрицаю.

– Так я был прав, подозревая вас?

– Нет.

Я резко наклонился к нему через стол.

– Скажите мне правду, – злобно прошипел я. Меня подмывало схватить его за горло, но вместо этого я грохнул ладонью по кейсу. – Вы мне действительно друг? Я был прав, подозревая вас?

– Нет.

Голос его был спокойным, как прежде, и я вдруг понял, что нет никакого смысла спрашивать его. Я обессиленно упал в кресло.

– Вы мне не верите, Клод?

– Нет, Вернон, но это не ваша вина. Я по большей части потерял веру в людей.

Чтобы немного успокоиться, я встал, подошел к окну и выглянул на солнечную улицу. Фредди возле урны не было.

– Вы живете один, не так ли, Вернон?

– Да, вот уже пятнадцать лет.

Я повернулся к нему. Вернон неподвижно сидел у стола, похожий на изображение благородного старца. Интересно, подумал я, что он почувствовал, когда от него ушел последний любовник, и, может, им приходится трудней, когда они стареют, чем нам, нормальным. Но потом я понял, что трудно приходится всем. На свете столько разнообразных форм изгнания, сколько людей.

– Тяжело вам дается одиночество?

– Порой бывает тяжело. Но люди ко всему могут приспособиться, Клод.

Кажется, более грустной вещи мне еще никто не говорил, но голос Вернона отнюдь не был грустным. Наверно, когда пятнадцать лет живешь одиноко, тишина побеждает даже грусть.

Минуту я стоял у окна, глядя на него и думая о тишине, ждущей меня впереди. Потом подошел к столу и резко открыл кейс. Вынул оттуда небольшую черную записную книжку и толчком послал ее по столу в его сторону.

– Это вам. В виде благодарности за все.

– Что это? – спросил Вернон, беря книжку в руки и профессиональным взглядом окидывая черный кожаный переплет. Если его безразличие было напускным, то он прекрасно его изобразил.

– Дам подсказку: она обошлась мне почти в пятнадцать тысяч.

Впервые за все время, что я знал его, на лице Вернона появилось выражение неподдельного изумления. Челюсть у него не отвалилась, но губы определенно приоткрылись.

– Просто не верится! – воскликнул он, с благоговением медленно поворачивая книжку перед глазами. – Этого не может быть!

– Вы меня удивляете, Вернон. Вы обращаетесь с ней как с драгоценной реликвией, а я-то полагал, что Байрон не принадлежит к числу ваших любимых авторов.

– Не принадлежит, – сказал Вернон с тихим волнением. – Но все равно поэт есть поэт. Тем более великий.

– Безусловно. Впрочем, не относитесь со слишком уж большим почтением именно к этой реликвии. – Я взял кейс и направился к двери. – Я совершенно уверен, что это подделка.

– Но вы же не отдаете ее мне на самом деле?

– Почему нет? Если вы пытались сыграть со мной шутку, то она не имеет никакой ценности. Если нет и она окажется подлинной, то это будет достойной наградой за вашу преданность и помощь. Сама по себе она для меня больше ничего не значит.

– Нет! – Я впервые услышал, чтобы Вернон кричал. – Не хочу!