Текст книги "Страстная неделя"

Автор книги: Луи Арагон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

«Кажется, действительно придётся расстаться со скрипкой, – подумал он, – и зрение портится… скоро для игры по нотам мне понадобятся очки…»

Решено было послать все находящиеся в запасе войска на обе дороги, ведущие к Фонтенбло. Потом вместе с герцогом Беррийским и графом Артуа они отправились к королю. Вот тогда-то король и решил выехать в Лилль, но не желал, чтобы об этом стало известно. Поэтому и изобрели для отвода глаз всю эту историю со смотром войск на Марсовом поле. Мармон, который командовал королевской гвардией, положил немало труда, чтобы помешать этому: ведь он был одним, из сторонников плана защиты Лувра как центра обороны. Безумие! Весь день отдавали, а потом отменяли приказы. Итак, призванный во дворец Макдональд нарядился в чёрный фрак и оливковые панталоны. Пусть в качестве камердинера привратник ровно никуда не годен, зато жена его, к счастью, умеет орудовать утюгом. А дождь все лил.

Жак-Этьен раскрыл зонтик-трость и медленно побрёл по набережным под серым шёлковым балдахином, нацепив крючок трости на запястье. Никто бы не узнал в этом прохожем командующего Мелэнским лагерем. Никто, за исключением бурьеновского эмиссара, который шёл на некотором расстоянии за маршалом и готовил в уме обстоятельный доклад начальству по поводу этого загадочного маскарада. Шпик попался с самолюбием: он, как и все прочие, считал, что раз ты маршал, так уж наверняка изменник, на что он и рассчитывал, выслеживая Макдональда.

Ему мерещился очередной заговор, который он с блеском разоблачит, но кому завтра донести о заговоре – вот в чем вопрос. И как устроить, чтобы ему утвердили расходы по слежке.

Жак-Этьен шагал под дождём, он совсем забыл, что нынче вербное воскресенье 1815 года, что Бонапарт в Фонтенбло. Всю жизнь прослужив в армии, он видел, как сдаёт свои позиции человек, видел, как ненависть и личные интересы толкают даже наиболее дельных офицеров на постоянные распри, он по собственному опыту знал цену этому соперничеству, этим мизерным интригам. Всю свою жизнь. Но ничто не могло изменить его натуру. Он служил Революции, служил честно, хотя в силу аристократического происхождения был на подозрении, служил честно, хотя считалось почему-то, что он участвовал в заговоре Дюмурье, хотя комиссары Конвента десятки раз грозились его арестовать, арестовывали, выпускали на волю… даже чин генерала, внезапно пожалованный ему в 1793 году, принёс не только радость, но и уверенность, что за этим кроется какая-то ловушка… Он служил Бонапарту, был одним из участников переворота 18 брюмера, а потом на пять лет его сдали в архив… Неважно, тогда он был ещё молод, кровь у него была горячая, и генеральша Леклерк помыкала им как хотела. На пять лет, не считая тех трех, что просидел он в Копенгагене посланником, это он-то, он-то! Для такой должности требовался женатый человек; вот почему он и вступил во второй брак с вдовой Жубера, той самой, что называла его игру «пиликаньем». Но даже этот брак не умилостивил императора… А потом, потом, поскольку он был на подозрении, то и решил заживо похоронить себя в Курселе. А сколько раз сам Наполеон отстранял его… Между ними всегда стояла тень Полины. Ну что же, Макдональд теперь служит Людовику XVIII, чьё благоволение к маршалу насчитывает ровно пять дней. Он ни от кого не зависит. У него есть свой дом, свои земли. Он сберёг субсидии, которые получал в Неаполитанском королевстве у Мюрата… Реставрация тут ничего не изменила…

Надо понять, что все это казалось ему совершенно в порядке вещей: честолюбцем он был лишь в девятнадцать лет, ещё в заведении Пауле. где воображал себя этаким Ахиллесом… Но поручик в 1791 году, полковник в начале 1793 года и генерал летом того же года, он слишком быстро поднялся по иерархической лестнице, и юношеское честолюбие исчезло с возрастом как дым. Он жаждал теперь спокойной жизни. Столько раз он глядел в глаза смерти. Ему вспомнился один июньский вечер – было это в конце прошлого столетия. Часть разбитых австрийских улан засела за поворотом дороги между Болоньей и Моденой, и, прежде чем он успел их заметить, его уже выбили из седла. И вот он, раненный в голову, лежал на дороге, в горькой дорожной пыли, задыхаясь от зноя, не в силах подняться, а перепуганные кони без всадников повернули вспять и пронеслись по его телу – он тогда лишился чувств. В те времена он не боялся смерти; он только что потерял свою Мари-Констанс, свою молодость. А возвращение на родину в тряских каретах, когда каждый поворот колёса болезненно отдаётся в искалеченной груди! Или взять хотя бы вечер Ваграмской битвы, после того как Ло де Лористон – нынче он командует серыми мушкетерами атаковал врага, открыв огонь из сотни орудий, и его части благодаря умелому манёвру смяли центр армии эрцгерцога Карла; от того вечера остался в памяти дом, ещё дымящийся после наспех потушенного пожара, крышу снесло ядром, сам он лежал на полу, на охапке сена, с разбитым коленом: его лягнула лошадь, невыносимая боль в ноге, а над головой – безоглядное июльское небо со всею щедрой россыпью своих звёзд… А эта звёздная, бесконечно долгая ночь, когда ему так хотелось взять в руки смычок и скрипку, чтобы забыть раненое колено! Эта ни с чем не сравнимая ночь, когда столько было передумано… и все казалось – таково уже свойство славы – возможным, легко осуществимым, даже вопреки боли, даже вопреки сомнениям… например, излюбленная его мысль о великом всеобщем мире, о красоте Италии, античном искусстве, немецкой музыке, Неаполе, Вене, обо всем, что жило в нем неразделимо, воскресало неподалёку от тех мест, где творил Бетховен… и. когда утром император, войдя в разрушенный дом, поздравил его и сказал: «Жалую вас маршалом Франции…» – слова эти прозвучали будто финальный аккорд, как разрешающая фраза долгой ночной мелодии.

Дворец был окружён громко галдевшей толпой, люди беспокойно сновали вокруг королевского поезда. С улыбнувшегося вдруг неба тихо сыпались легчайшие пылинки дождя. В непрерывной беготне офицеров чувствовалась предотъездная лихорадка, и, подойдя вплотную к окнам, можно было видеть, как в королевских покоях суетятся вокруг открытых и уже опустошённых шкафов придворные, священники, дамы, на полу валяются упакованные тюки, все укладываются, толкаются. Зрелище целой вереницы карет, поданных к крыльцу уже несколько часов назад, лишь усугубляло страхи парижан.

– Его величество вас ждёт, – обратился к Макдональду господин д'Альбиньяк, помощник командира королевского конвоя и комендант Тюильри. Был он неестественно бледен и возбуждён.

«Вот кому тоже не мешало бы поиграть немножко на скрипке», – подумал Жак-Этьен. Он взглянул на часы: без четверти четыре.

Человек, вышедший из личных апартаментов короля, вежливо посторонился, пропуская маршала – тот мельком взглянул на него и узнал отца Элизе, который массажировал и врачевал Людовика XVIII. «Слава богу, я пока ещё не нуждаюсь в услугах иезуита с его мятными лепёшечками», – подумал Макдональд.

У короля находился неизменный господин Блакас, а также князь Ваграмский, он же Бертье, старый соратник Макдональда по 18 брюмера. Он яростно грыз ногти. Бертье ещё больше располнел, постарел. Ему, должно быть, сейчас шестьдесят два, шестьдесят три года… непосильное бремя ответственности, трое малолетних детей, молодая жена и старая любовница, особняк на бульваре Капуцинок, замок Шамбор и земли в Гро-Буа… Увидев в его глазах испуганно – тоскливое выражение, а на лбу крупные капли пота, Макдональд вдруг почувствовал себя юным, лёгким, бодрым. В ушах его настойчиво звучала Гайднова фраза – все снова и снова… Как там дальше у Гайдна? И что говорит его величество?

– Нет ничего хуже для ревматизма, чем мартовская погода, – говорил Людовик XVIII, – а вы представьте себе только, каково-то будет в пути! Скажите-ка, господин маршал, если не ошибаюсь, ведь в Бовэ живёт ваш зять?

* * *

Из окон Военного училища, стоявшего на самом берегу Сены, Марсово поле казалось огромной вольерой, затянутой со всех сторон частой сеткой дождя. Таким по крайней мере видел его Сезар де Шастеллюкс, помощник командира лёгкой кавалерии, возможно, ещё и потому, что слово «вольера» приводило ему на память детские годы, протёкшие во дворце Бельвю, у тёток короля Людовика XVI – мадам Виктуар, мадам Аделаиды и мадам Софи, среди пёстрого идиллического мирка попугаев, в этой теплице, словно. сошедшей со страниц романов Бернардена де Сен-Пьер.^{29} заставленной пальмами и экзотическими цветами, вокруг которых порхали пёстрые птички.

А здесь пестроту создавала многоцветная гамма мундиров, впрочем, преобладали белые плащи гвардейцев – на Марсовом поле скопилось более трех тысяч человек, а рядом стояли тысячи полторы коней под пурпуровыми чепраками; мозаичный ковёр мундиров расцвечивали треуголки, конские хвосты, каскадом ниспадавшие с касок, медвежьи шапки, плюмажи, эполеты, лядунки, галуны, темляки, кисти, начищенные до блеска пуговицы с королевскими лилиями, с изображёнными на них солнцем и гранатами, перевязи, знамёна, орденские ленты, пряжки, аксельбанты, шпаги и сабли, ружья и мушкеты… словом, вся королевская гвардия, битых два часа простоявшая в полной боевой готовности под проливным дождём, роты, похожие сверху на разноцветный газон: в глазах буквально рябило от смеси одежд и самых различных видов оружия, и не удивительно, ибо все это войско удалось собрать только случайно: людей хватали направо и налево, когда большинство уже разошлись после утренней поверки: исключение составляли подразделения, участвовавшие в учении на плацу Гренель; гвардейцы были кто в парадном мундире, кто в обычной форме, и, как всегда, беспорядок вносили спешившиеся кавалеристы, стоявшие впереди эскадронов: Сезар де Шастеллюкс, проходя мимо штаба королевских кирасиров, которыми командовал его двоюродный брат Этьен де Дюрфор, приветствовал командиров, высоко подняв саблю.

По рядам королевского конвоя прошёл ропот нетерпения, и от этого ещё острее нахлынули воспоминания о Бельвю; как раз среди гвардейцев конвоя смешение видов одежды достигло своего апогея, и так как они преобладали, то, глядя на всю эту массу пешей гвардии, хотелось воскликнуть: «Хоть этих-то чучел не пускайте на смотр!» Рота герцога Граммона, которой командовал Тони де Рейзе, в данный момент целиком поглощённый рассказом своего зятя, барона Клуэ, о событиях в Лионе, как ни странно, сумела перещеголять все прочие части вопиющей разномастностью одеянии, хотя она справедливо считалась наиболее старой и лучше всех экипированной: однако в последнее время сюда устремились дворянские сынки, которые сочли бы для себя бесчестьем служить в ротах князя Ваграмского или герцога Рагузского, существовавших без году неделя! Синие мундиры, шитые золотом; чёрные треуголки, вкраплённые среди касок с бронзовыми и медными бляхами и чёрными или красными султанами; плащи с золотыми шнурами – в этой пестроте трудно было разобраться, однако же Сезару показалось, что он попал на скучное семейное торжество. Тут повсюду были свойственники Шастеллюксов, Дама, Ларошжакленов, Ноайлей, Лоржей… Смесь поколений и чинов; многие вернулись из Польши или Италии, из Англии или Австрии, где они проживали в качестве эмигрантов, но большинство – молодёжь, что где-нибудь в медвежьих углах, в своих разорённых поместьях, среди лесов и садов, долгие годы мечтала под сенью орлиных крыл о возвращении Бурбонов.

А также и те аристократические юнцы, которые служили под знамёнами Узурпатора, потому что не было для них жизни, кроме службы, и другого ремесла, кроме военного. И впрямь это была огромная вольера, где мокли под дождём в тревожном ожидании огненно-перые птицы, а расшитые золотом, с латинскими девизами знамёна хлопали по ветру, как птичьи крылья. Утверждали, что слух об измене Нея опровергнут…

– Вот видите! Я же говорил…

– Поживём – увидим! – У Тони де Рейзе все ещё звучал в ушах рассказ барона Клуэ…

Сезар де Шастеллюкс наконец добрался до своей роты. В Военном училище вместе с маршалом Мармоном, чей приказ он вёз, остался и его тесть, граф Шарль де Дама. командир лёгкой кавалерии, – Сезар был его помощником. Итак, вот чем все кончилось. И взор полковника обратился к высотам Шайо на том берегу Сены… «Двигаться на Сен-Дени…» В течение дня из Парижа постепенно отводили войска: одни части направляли в Вильнев – Сен-Жорж или в Эссон, другие – на Север. Но королевская гвардия… Значит ли это, что его величество не прибудет на смотр, подготовленный с таким трудом? Почему именно на Сен-Дени? Для того чтобы стоять там или идти вперёд, но куда?

Как намерены поступить принцы? Пока что речь шла не о том, чтобы немедленно идти на Сен-Дени, – просто требовалось подготовиться и ждать сигнала, по которому и начнётся манёвр на Сен-Дени… Значит, покидать Париж? Покинуть короля? Лёгкая кавалерия стояла вдоль Сены, позади всех, между чёрными и серыми мушкетёрами.

Старший в роде Шастеллюксов твердил про себя: «Конец, это конец…» В его воображении вставали картины давно минувших дней: возвращение из Версаля в Париж в октябре 89-го года в одной карете с королевской семьёй под крики черни – ему, Сезару, шёл тогда десятый год; и дети короля, с которыми до последнего часа играли сестры Сезара и сам Сезар: и изгнание, Неаполь, где он служил вплоть до прихода Мюрата… Потом возвращение во Францию, ставшую Империей, их старинное родовое поместье Тиль близ Жизора, где Жоржина как раз и познакомилась с Шарлем… Сезар натянул поводья и остановил коня. Что это такое происходит!? Похоже, что мушкетёры и лёгкая кавалерия строятся к походному маршу. Если говорить откровенно, то в этом браке повинен он, Сезар, полковник тридцати пяти лет, отказавшийся служить Узурпатору. Ведь это он уговорил родных. Разве не он сломил упорство отца, который никак не мог решиться на разлуку с младшей дочкой и выдвигал одно препятствие за другим? Но сам-то Сезар действовал так лишь потому, что догадался о любви своей сестры к Шарлю Лабедуайеру, подметив в глазах её влюблённый блеск. И хотел только одного – счастья Жоржины. А возможно, и он сам был покорён Шарлем, как и все, поддался его очарованию. Жоржина… бедная сестрёнка… Ну конечно, его рота уже двинулась. Он пришпорил коня и что-то крикнул шевалье де Ламарше, который, по-видимому, тоже решил двинуться вместе со всеми, но тот в ответ только отрицательно помахал рукой. Командир роты граф де Люссак обернулся и подъехал к де Шастеллюксу. Как? Вы покидаете Марсово поле? Не они одни – дан общий приказ. Но ведь он, полковник де Шастеллюкс, привёз приказ маршала Мармона: приготовиться к отправке в Сен-Дени, а приготовиться – это значит ждать приказа.

– Но приказ получен.

– Да где же он? От кого? Кто командует последние три дня гвардией, маршал или нет, я вас спрашиваю?

– Откуда пришёл приказ – неизвестно, но приказ пришёл.

Возможно, прямо из дворца. От графа д'Альбиньяк, помощника командира королевского конвоя, коменданта Тюильри… или же от графа Мезона, под чьим началом состоит первый военный округ, другими словами – город Париж и его окрестности. Или от королевского секретаря господина Блакас д'Оп, а следовательно, от самого короля… или же от герцога Беррийского, который руководит операциями по обороне столицы… если только не от маршала Макдональда, заместителя герцога Беррийского, а может быть, от герцога Фельтрского.

– Кларк не имеет права давать приказы по армии! Этого ещё только недоставало! С каких это пор войска передвигаются по повелению военного министра?

Но движение охватило уже все Марсово поле, останавливать войска было поздно. А потом, может быть, приказ передали через его высочество принца Конде, ведь он обер-гофмейстер… или через его высочество герцога Бурбонского. Сезар нетерпеливо передёрнул плечами. Во-первых, герцог Бурбонский уехал в Вандею. А во-вторых, если командуют все вместе, значит, никто не командует. Что ж, тем хуже! Он подъехал к графу де Люссак и встал во главе колонны.

Сейчас вся вольера устремилась в одном направлении, словно попугайчики, которые спешат к руке, крошащей булку. Кавалеристы разворачивали коней, бил барабан, ветер рвал знамёна, пехтура – язык не поворачивается назвать её пехотой – строилась с покорностью школяров.

Сезар де Шастеллюкс твердил: «Конец, конец…» И снова ему увиделось залитое слезами личико сестры, и снова он упрекнул себя за эти слезы: разве не он устроил её брак вопреки родительской воле, разве не он в прошлом году уговорил Шарля де Лабедуайер, находившегося в отставке, вступить в армию и по протекции герцога Орлеанского, которому поручился Роже де Дама, муж Полины, Шарлю дали под командование 7-й линейный полк. Дядя Лорж молол вчера по этому поводу просто чепуху.

Сезар отогнал от себя назойливую мысль, но дело от этого не менялось: не введи он Шарля в королевскую армию, его зять в Гренобле не перешёл бы со своими людьми на сторону Бонапарта… Сезар подумал о своих родных и близких, погибших под ножом гильотины, о тех, кто сложил голову в Вандее… А ведь он сам вместе с братом уговорил Шарля идти служить королю.

Предатель в семействе Шастеллюксов! Стыдно бояться слов. А Сезар панически боялся слов. Он не мог взять в толк, как это Лабедуайер, свойственник Шастеллюксов, мог удалиться от дел, когда возвращается законный государь. Тогда во главе полка гвардейцев Сезар выехал навстречу графу Артуа, под командованием которого он состоял, как сегодня состоит под командованием своего тестя, графа Дама. Он сопровождал его к мессе и Собор Парижской богоматери… И все, что кипело у него на сердце против зятя, было бессильно даже сегодня убить ту любовь, которую он к нему питал. Разве можно было сомневаться, что Жоржина любила Шарля де Лабедуайер? Так он был хорош собой, – гак отважен, гак победителен; да, он служил офицером при Империи, но он об этом так славно говорил: «– Я сражаюсь не за императора, а за Францию…» А сам. и грех недель не прослужив королю, перешёл со своим полком на сторону Узурпатора… И это в нашем семействе! Самое ужасное для него, для Сезара де Шастеллюкс, что даже отвращение к предательству не могло заставить его возненавидеть зятя. Накануне он зашёл к Жоржине, которая безвыходно, не отпирая ставень, сидела в своей спальне на улице Бак… вся в чёрном, переходя от слез к молитве и от молитвы к слезам… с ужасом глядя на своё дитя, прижитое от Шарля… но Зефирина тихонько увела Сезара прочь.

Войска производили манёвр почти механически. Эти неопытные юнцы, должно быть, с молоком матери всосали умение держать строй, и только поэтому роты не сбились в кучу.

Следовало признать, что рота князя Ваграмского– только накануне вернувшаяся из Мо, прошла на прекрасном аллюре… Сезар видел все это как сквозь туман. Шарль! Шарль!.. «Стой!»

Пришлось пропустить вперёд гренадеров.

В эту минуту вдоль набережной прокатился гул: послали вестовою посмотреть, что происходит. Движение королевской гвардии прекратилось само собой, войска отхлынули. Что случилось? Приказы офицеров не имели никакого действия. ДОЖДЕ, полил с новой силой. Лошадиные крупы налезали на гренадеров.

Кто-то отмахивался от них саблей. В мгновение ока весь великолепный порядок нарушился. Никто уже не знал, что делать, всадники наезжали на пехоту, раздались крики, через две-три секунды образовался затор. А посреди с проклятьем прокладывала себе дорогу группа штабных: Мармон и рядом с ним полковник Фавье, ехавший из Военного училища со стороны Сены.

– Вы-то хоть знаете, полковник, что происходит? – крикнул маршал Мармон Шастеллюксу. Но ответа слушать не стал.

Его рота вступила на мост, и авангард уже поравнялся с началом Вдовьей аллеи. Гренадеры, узнав маршала, расступились, и Шастеллюкс следил за ним взором, пока тот не достиг противоположного берега реки.

Вдруг раздался рокот голосов… Что это они говорят? Король… король… Как король? Шастеллюкс махнул рукой графу де Люссак, и они вместе обогнали гренадеров, которые, пропустив Мармона, снова смыкали ряды. Что они говорят о короле? И вдруг оба поняли. Выбравшись на набережную, они увидели проезжавшую мимо карету – карету, запряжённую шестёркой: и все узнавали её с первого взгляда, равно как и примелькавшийся силуэт главного форейтора, скакавшего впереди… На глазах войск, двигавшихся походным маршем, среди полного смятения придворных карета на рысях катила от Тюильри. и в окошко её можно было разглядеть крупную голову и седые волосы его величества. Людовик XVIII крикнул что-то форейтору, карета, не замедляя хода, развернулась в самой гуще роты герцога Рагузского, которая не без труда пыталась посторониться, и устремилась на мост вслед за Мармоном. По обыкновению ни на кого не обращая внимания, пусть, мол, сами сторонятся!

Что же сейчас делать? Продолжать манёвр, прекратить его?

Ведь был дан приказ идти на Сен-Дени… Покидал ли король свою столицу? Уже темнело. Карета достигла Вдовьей аллеи. Гвардейцы конвоя, успевшие сгрудиться в аллее, взяли на караул.

Маршал приблизился, салютуя королю. И издали было видно, как король что-то крикнул ему в окно кареты. Тотчас же полковник Фавье поскакал обратно к мосту.

Он привёз отмену приказа:

– В Сен-Дени не идти. Король возвращается в Лувр, а мы – в казармы.

– А как же смотр?

– Какой ещё смотр, кто вам о смотре говорил?

Это уж было чересчур. Сезар попросил у тестя увольнения: не может же Зефирина все время сидеть одна с бедняжкой Жоржи ной, тем паче что та не перестаёт рыдать.

– Что ж, – ответил Шарль де Дама, – отправляйтесь к вашей супруге, полковник! Поцелуй её от меня… и Жоржину тоже.

И все-таки граф де Дама – прекрасный наездник, какая посадка! И подумать только, что он на три или даже четыре года старше Людовика XVIII… До чего же любит его величество пронестись в карете на рысях: видно, быстрой ездой хочет возместить свои немощи! Сезару говорили, что отец Элизе внушил королю, будто быстрая езда в карете оживляет организм.