Текст книги "Подвиги санитарки"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 6

По воде. – В Сюбербивиле. – Бедные больные! – Все больны. – Благодарность. – Барка становится санитаром. – Фантазия. – 14 июля. – Кресты и кресты. – Умирающий.

– Итак, сударь, – сказала Фрикет начальнику госпиталя в Амбато, – неужели я должна уехать сразу и не могу даже остановиться, чтобы распаковать свои вещи?

– Да, мадемуазель, нельзя терять ни минуты.

– Значит, вам мои услуги не нужны?

– Напротив, очень нужны! Но у нас здесь все же неплохие условия. У больных есть крыша над головой, белье, лекарства и уход… А вот в Меватанане или, точнее, в Сюбербивиле нет ничего! Там очень тяжелое положение! Все нужно организовать, слышите, все! Мы разговариваем, а люди там умирают!

– Ужасно!

– Да, хуже некуда… Впрочем, сами увидите. Больше тысячи больных, а врачей всего четверо и шестеро санитаров! Вам будет много работы.

– Хорошо, сударь, я выезжаю немедленно.

– Наша канонерка [98]98
  Канонерка – относительно небольшой, неглубоко сидящий военный корабль, предназначенный для действий у берегов и на мелководье на морях и реках.


[Закрыть]«Ля зеле» поведет сегодня грузовую баржу в Меватанану. Вы можете поехать на ней и взять с собой кое-что из багажа, а остальное привезут потом. Счастливого пути, мадемуазель, и спасибо за все, что вы сделали для наших больных.

Фрикет попрощалась и, все еще обдумывая слова доктора, направилась к Барке и Мейсу, ожидавшим ее неподалеку. Сообщив о неожиданном повороте их судьбы, она сказала, что им придется добираться по суше и встретиться с ней либо в Меватанане, либо в Сюбербивиле.

– Карашо, карашо! – говорил араб. – Моя знать эти места как свой карман, я тебя найду… И за нашего Мейса не надо беспокоиться, и за моя тоже.

– Ладно, я на тебя надеюсь. До свидания, друг мой.

– До видания, госпожа, частливо пути!

Получив бумагу о своем новом назначении, Фрикет отправилась на канонерскую лодку, где ее приняли очень любезно. О ней уже были наслышаны, встречали везде с почетом и оказывали знаки внимания.

На следующий день она пересела около Манганоро на скорый поезд и пустилась далее сухопутным путем до Сюбербивиля, куда добралась через два дня после отъезда из Амбато.

О Сюбербивиле особенно нечего сказать: это даже не город, а поселок, возникший на золотоносном участке и основанный одним богатым французом, господином Сюберби, который, по всей видимости, немало постарался, чтобы началась война. Что ж, если это правда, пусть ничто не отягощает его золота!

Начальник госпиталя в Амбато не преувеличивал: здесь царило всеобщее смятение, грязь была ужасная. Больные находились в наспех сооруженном укрытии, под легким навесом. Все пространство заполняли несчастные, ждавшие первой помощи, и, пытаясь оказать ее, персонал буквально сбивался с ног.

Фрикет сразу направилась к самым тяжелым больным; измученные страданиями, они уже потеряли всякую надежду. Она обнаружила несчастных кули, лежащих друг над другом на импровизированных койках в страшной тесноте, по двое, по трое, в отвратительной грязи. Алжирцы, уехав из дому, ни разу не переодевались, сплошь были покрыты червями. Многие болели дизентерией и корчились и умирали среди кровавых испражнений, источавших невыносимый запах.

Юная француженка металась от одного к другому, обрабатывала раны, готовила лекарства. У нее нашлись преданные помощники, старавшиеся ей подражать. Да, это была тяжелая и грязная работа! Приходилось подавлять отвращение… Какой же удивительной энергией надо было обладать, чтобы постоянно ухаживать за теми, кто уже потерял человеческий облик. И в то же время ни с чем не сравнима радость врача, промывшего рану и услышавшего вздох облегчения: появляется надежда на выздоровление. Эти люди, полудикари, радовались, как маленькие дети, при виде изящной девушки с тонким лицом и нежным румянцем, которая, не замечая времени и не щадя себя, боролась за их жизнь. На черных лицах, искаженных страданием и похожих на страшные маски, появлялось подобие улыбки, никогда не плакавшие глаза увлажнялись слезами, и они стекали по щекам, как капли росы по иссохшей траве. Все они были мусульманами, привыкшими считать женщину низшим существом, и они восхищались ее красотой, сильным характером и образованностью. Фрикет стала для них каким-то чудом, добрым ангелом, творившим добро. Они беспрекословно слушались ее взгляда, улыбки, она подчиняла их целиком своей воле, которая настойчиво вела к исцелению.

Постепенно в госпитале воцарились чистота и порядок. Хороший пример оказался заразителен, выздоравливающие старались помогать Фрикет. Все мало-помалу налаживалось.

Проделав немалый путь по суше, к назначенному месту встречи прибыл Барка. Он тоже стал добровольным санитаром, брался за любые работы, прежде всего за те, где требовались мужчины, образцово исполняя все поручения.

Приказания шли по цепочке: от главврача к Фрикет, от нее – к Барке, а тот, в свою очередь, спешил их тут же исполнить.

Иногда дело не обходилось без комических происшествий. Это касалось, в частности, известного медицинского приспособления, особенно любимого врачами Мольера [99]99
  Мольер (наст, имя Жан Батист Поклен; 1622–1673) – французский драматург, актер, театральный деятель, реформатор сценического искусства.


[Закрыть]. Наша эпоха внесла в него некоторые усовершенствования, но применение осталось прежним, и Барка, вслед за доктором Флераном, широко использовал его по своему усмотрению.

Аппарат [100]100
  Имеется в виду специальная кружка с резиновой трубкой, применяемая для очищения желудка; клизма.


[Закрыть]имеет длинную трубку и изогнутый наконечник из слоновой кости, и алжирец решил, что он похож на кальян [101]101
  Кальян – курительная трубка особого устройства, при котором табачный дым пропускается через воду и очищается там.


[Закрыть]. Барка так его и назвал – мой кальян.

– Ну что, приятель, выкури трубочку, – говорил он больному, которому прописывали эту особого свойства процедуру.

Приятель не хотел, упирался, даже намеревался сбежать. Барка проявлял настойчивость, казался непреклонным и в конце концов добивался успеха:

– Начальник сказать, так надо! И барышень-доктор тоже сказать! Ну-ка, покури кальян…

Он заливался смехом, и все начинали смеяться, и в эти минуты всеобщего веселья болезнь, казалось, отступала и давала передышку.

Странное дело: находясь в самом очаге инфекций, Фрикет чувствовала себя превосходно. Она ела на ходу, мало спала, никогда не отдыхала, но ни разу не ощутила усталости или недомогания. Да, многие женщины, внешне хрупкие и слабые, в работе оказываются гораздо выносливее мужчин. Испытания и тяготы жизни закаляют их, самопожертвование придает им сил. Величие души не может возникнуть на несколько часов или несколько дней, эта черта присуща человеку всю жизнь!

Время шло. В Сюбербивиле все было спокойно, Фрикет все так же работала. И вот наступил праздник 14 июля. Солдаты по приказу командира получили трехдневный отдых и пакет с подарками. Конечно, по традиции, не обошлось без парада. Затем сомалийцы и алжирцы устроили скачки на мулах. Вечером в городе было шествие с разноцветными факелами, а после отбоя офицеры пили пунш.

Официальное веселье закончилось, а болезнь и страдания не знали отдыха, людям все так же требовалась помощь.

Фрикет вздрогнула от неожиданности, услышав стук копыт мула. Ей хорошо было известно, что он предвещал прибытие нового больного. «Еще один, – подумала она… – Боже, когда же ты сжалишься и прекратишь поток этих несчастных!»

Санитары на руках сняли больного с телеги. При виде девушки на исхудавшем бледном лице показалась робкая улыбка. Несчастного уложили на носилки, Фрикет подошла к нему. Он поднес руку к козырьку и прошептал:

– Здравствуйте, мадемуазель. Это я… Пепен, капрал Пепен… меня трудно узнать… тем более что я все еще не сержант.

До этого дня Фрикет одинаково относилась ко всем своим больным, никого не выделяя, но прибытие капрала Пепена все изменило… Сердце ее дрогнуло. Парижанин не был для нее обыкновенным пациентом. Это был товарищ, друг, земляк, как говорили в полку. К тому же, как оказалось, они ходили в одну школу, были соседями, знали семьи друг друга. Их отцы, гордившиеся, что их отпрыски выросли настоящими патриотами, и матери, беспрестанно тревожившиеся за детей, часто виделись на улице. Случайная встреча молодых людей была трогательной и радостной. Капрал, не терявший веселья и бодрости в любых условиях, был, казалось, не из тех, кто навсегда остается в чужой земле, а из тех, кто побеждает недуги и смерть и с честью выходит из любых испытаний.

Тем тяжелее было видеть его умирающим. Заразился он неожиданно. Три дня назад у него обнаружилась острая дизентерия, которая сопровождалась лихорадкой, и буквально сломила молодого человека. Он измучился от колик, сжигавших его внутренности раскаленным железом, лицо его то и дело искажалось от боли. Стараясь не стонать, он кусал свою простыню и с отчаянием глядел на девушку, как будто умоляя: «Сделай же что-нибудь!.. Спаси меня!» Фрикет срочно послала за врачом и дала больному большую дозу опиума. Затем она внимательно осмотрела его.

ГЛАВА 7

Ужасная болезнь. – Отчаянные усилия. – Самоотверженность. – Надежда. – Хитрость. – Тревоги. – Священник. – Последняя воля. – Агония. – На знамя равняйсь! Смирно!

Изменившееся до неузнаваемости лицо парижанина выражало тоску и отчаяние. Язык, почерневший и иссохший, судорожно дергался, а слизистая оболочка рта уже покрылась струпьями. Фрикет сразу поняла, что состояние больного крайне тяжелое, почти безнадежное. Опиум не принес облегчения, надо было срочно что-то делать. Девушка решилась на инъекцию морфия. Пепену стало чуть лучше, он погрузился в сон, и муки его на какое-то время прекратились. В этот момент появился главный врач, который тоже внимательно осмотрел больного, одобрил все принятые меры и с грустью покачал головой. Когда он собрался уходить, девушка негромко спросила его об исходе болезни.

– Капрал обречен, надеяться можно лишь на чудо, – ответил врач.

Фрикет в ужасе прошептала:

– Несчастные родители… Он – единственный сын… Какой удар!

– Молодой человек – ваш знакомый, мадемуазель?

– Да, в некотором роде… Мы – соседи по предместью… Это прекрасные люди, честные, трудолюбивые…

– Страшное несчастье, но что делать… Неизвестно, как долго мы еще будем платить войне эту ужасную дань! Попробую сделать невозможное… И вы тоже станете бороться!

– Конечно, сударь!

– Хотя я вам все время твержу, что надо отдыхать, беречь силы.

– Когда сами вы и ваши коллеги не щадите себя?.. Я начну отдыхать, когда больше не будет больных.

– Госпиталь для нас поле боя, и долг наш сражаться со смертью.

– Я тоже так думаю, сударь. Вы подаете всем нам пример, достойный подражания, я хочу походить на вас! Если я не выдержу здешних условий, то умру, по крайней мере, с сознанием выполненного долга и служения Родине!

Не теряя ни минуты, врач энергично взялся за лечение, применяя самые сильные средства против дизентерии. Хлористая ртуть, строжайшая диета, тщательный уход. Каждый стремился что-нибудь сделать для бедного молодого человека, который оставался одним из самых тяжелых больных.

В первые дни самочувствие капрала немного улучшилось, он приободрился и начал надеяться на выздоровление. К нему почти вернулась его прежняя веселость, однако она была наигранной, и Фрикет это не нравилось. Парижанин не знал, как ее благодарить, и не скупился на похвалы:

– Какая же вы добрая, мадемуазель Фрикет! Да, добрая и заботливая, как мать или сестра… А ведь я для вас человек едва знакомый, почти чужой.

– Вы – француз, солдат, вы воевали за Родину… Я тоже люблю свою страну. Разве я могу вести себя иначе?

– Да, я все понимаю, мадемуазель, но вы и в самом деле достойны восхищения. Если мне удастся выкарабкаться, я перед вами навеки в долгу…

– Обязательно, мой милый, вы обязательно поправитесь.

– И наши старики в предместье увидят, как я возвращаюсь к себе домой. Бедная мамочка, как она обрадуется, когда узнает, что сын ее выздоровел благодаря вам… О, она у меня замечательная, просто золото. И отец тоже славный… папаша Пепен, по прозвищу Рифлар, такой веселый и добрый. Я так и вижу, как он сидит и вынимает соринку из часов… В левом глазу у него монокль [102]102
  Монокль – круглое оптическое стекло для одного глаза, вставляется в глазную впадину вместо очков.


[Закрыть], и он делает вот такую гримасу…

И бедняга пытался изобразить своего отца: он подмигивал глазом, притворяясь, что туда вставлено увеличительное стеклышко, и смеялся, хотя по его впалым щекам катились слезы.

Фрикет слушала, растроганная воспоминаниями, и живо представляла себе этот уголок предместья. Все здесь было мило ее сердцу – экипажи, трамваи, повозки, тележки, торговки, ротозеи, знакомые вывески. Вот кондитер: у него она покупала сладости, отдавая монетки, которыми награждала ее мать за школьные успехи. Вот старая торговка и ее газетный киоск; в ногах у нее грелка, а вот «Журнал путешествий» с прекрасными гравюрами. Мастерская, где работал отец, горы стружки, в которых она играла, резвилась, как чертенок, складывая в кучу щепки… Милая матушка: она по сто раз перечитывает письма из Японии, из Джибути, с Мадагаскара и смотрит на большую фотографию дочери, на ее награды за отличную учебу в коллеже и дипломы бакалавра филологии и естественных наук, висящие на стене на почетном месте. Кажется, что слышен голос отца, оторвавшегося от работы и говорящего самому себе:

– Интересно, что сейчас делает наша дочурка? И где она, наша Фрикет?

А мать сидит одна в столовой и говорит с ней, как будто она рядом:

– Дочка, зачем же ты от нас уехала?

Фрикет вспоминала дом, родных, ей казалось, что она вот-вот разрыдается, девушка едва сдерживала слезы. В этот момент умирающий застонал, и мысли медсестры вновь обратились к печальной реальности. Мадагаскар! Честь знамени, война, страдания, болезнь… Ад, в котором силились уцелеть наши солдаты.

…Прошла неделя, больному становилось то лучше, то хуже. Он держался стойко и не сдавался. Бедняге не хотелось умирать, он изо всех сил боролся со смертью.

Наступило 28 июля, день его рождения. Капралу исполнилось 22 года. Как грустно! Утром у больного произошло такое сильное кишечное кровотечение, что он потерял сознание. Фрикет решила, что все кончено. Вероятно, во Франции он смог бы выжить, а здесь не оставалось никакой надежды.

После инъекции кофеина [103]103
  Кофеин – вещество, содержащееся в кофейных зернах, листьях чайного дерева, некоторых других растений. Употребляется в медицине как средство, возбуждающее нервную систему.


[Закрыть]и эфира [104]104
  Эфир – здесь: пахучая летучая жидкость, применяемая в технике как растворитель, в медицине как обезболивающее средство.


[Закрыть]молодой человек пришел в себя. Он понимал, что обречен, и собирался достойно встретить смерть. Бедняга был в полном сознании и ощущал, как на него надвигается то «небытие», которого страшатся даже самые храбрые.

Пепен долго смотрел на склонившуюся над ним Фрикет, а затем едва слышно прошептал:

– Прощайте, мадемуазель… Когда вернетесь домой… скажите моим… отцу, матушке… всем… Скажите им, что я умер с честью и в свой смертный час думал о них… Отдайте им мои бумаги, военный билет… в нем нет ни одного замечания… У меня на груди медальон… Пусть меня с ним и похоронят, там портрет… одной девушки, на которой я по возвращении хотел жениться… Сделаете так?

– Клянусь, – пообещала Фрикет, задыхаясь от слез.

– И спасибо за все, добрый мой ангел…

Как раз в этот момент возле капрала остановился священник, совершавший обход палат. Он был высок ростом, с открытым добрым лицом и длинной бородой. Парижанин обратился к нему:

– Здравствуйте, господин кюре… хорошо, что вы пришли… Мне хотелось бы немного поговорить с вами… наедине… Вы не рассердитесь, мадемуазель Фрикет? Мне надо кое в чем признаться господину кюре…

– Я к вашим услугам, сын мой, – проговорил священник, взяв Пепена за руку.

Фрикет удалилась. Через пять минут кюре позвал ее:

– Он умирает.

Голос священника дрожал, и, хотя ему часто приходилось видеть смерть, он никак не мог к ней привыкнуть.

Девушка подошла к умирающему. Глаза его уже заволакивал туман, дыхание становилось прерывистым, потрескавшиеся губы дергались, приоткрывая зубы в страшной усмешке мертвеца. Это была агония. Мог ли он еще видеть и слышать? В его последний час возле него находились близкие ему люди, они с глубокой скорбью ожидали, когда душа его вознесется к Богу. Губы еще шевелились, слова были бессвязны, но иногда можно было понять:

– Отец, матушка… я ухожу… далеко… навсегда… Париж, друзья… О, дорогая матушка, как я страдаю… Прощайте…

Издали донесся звук трубы – маршировали войска. Капрал приподнялся и пронзительно крикнул:

– На знамя равняйсь! Смирно!..

Несчастный упал на постель и затих, страдания его прекратились. Фрикет и священник опустились на колени и начали молиться, а больные с ужасом прошептали:

– Еще один!

Окончив молитву, девушка, бледная как полотно, приблизилась к капралу и закрыла ему глаза. Рыдания душили ее.

– Прощай, верный товарищ…

С помощью Барки она приступила к омовению тела, затем взяла бумаги покойного и посидела возле, пока его не отнесли в морг. Но она не могла позволить себе долго плакать, ведь кругом были другие несчастные…

И снова Фрикет погрузилась в свою работу, по-прежнему она боролась за жизни больных, делая все, что было в ее силах, и даже больше.

ГЛАВА 8

Похороны. – Процессия. – Венки. – Фрикет и капитан идут во главе. – Последнее «прощай». – Командующий принимает меры. – Французским журналистам ехать не разрешается. – Фрикет отправляется в путь.

Фрикет предупредила Барку:

– Ты должен действовать! Надо раздобыть доски для гроба… Я не хочу, чтобы капрала хоронили в простыне.

– Да, госпожа, моя будет находить.

– Вот тебе деньги, может быть, купишь…

– Если моя не купить, тогда будет украсть.

Покойников было столько, что уже давно для гробов не хватало досок. Умерших заворачивали в полотно и хоронили. Потом не стало хватать людей, чтобы рыть могилы.

Но девушке хотелось, чтобы капралу были оказаны почести и похороны его совершились в соответствии с нашими представлениями о приличиях. Невыносимо было думать, что его бедное тело будет просто засыпано землей и может оказаться добычей диких зверей.

Барка пустился на поиски и наконец, зайдя в один из магазинов господина Сюберби, в котором изготовлялось все, что нужно для промывки золотого песка, обнаружил там забытые кем-то доски. Они были ровные и гладкие и вполне годились для гроба.

Фрикет проследила, чтобы тело капрала положили в гроб в ее присутствии, и, чтобы ему не было жестко, положила туда пальмовых листьев.

После этого Барка заколотил крышку и проговорил, вытирая пот:

– Он – карошая солдат… карошая француз… Барка сильно жалеть… Теперь будет прочесть молитвы ваш мулла.

Похороны были назначены на раннее утро. Это случалось каждый день, но обстановка неизменно оставалась торжественной.

В назначенный час перед моргом выстроилась похоронная процессия. Ее возглавили капитан, в роте которого служил капрал, и Фрикет, представлявшая родственников покойного.

Священник, облаченный в стихарь [105]105
  Стихарь – длинная одежда с широкими рукавами, церковное облачение служителей церкви.


[Закрыть]и епитрахиль [106]106
  Епитрахиль – часть священного облачения при богослужении; нечто вроде передника, надеваемого на шею и спускающегося почти до земли.


[Закрыть], находился возле гроба, его помощником был высокий бородатый солдат Иностранного легиона. Он нес кропильницу. Поверх гроба лежали вещи капрала: гимнастерка, фуражка и сабля.

Несли его четверо негров, крепкие, сильные и опытные носильщики. Далее следовал почетный караул: два отделения с командиром в полном боевом облачении. Четыре солдата несли венки из живых цветов, один – от местных офицеров, второй – от друзей, капрала, третий – от больных, а четвертый – от Фрикет. Венки не походили на пышные сооружения, изготовляемые специалистами своего дела. Ничего показного, напоминающего официальный, нередко фальшиво-лицемерный траур: великолепные цветы были обвиты вокруг снятых с бочек обручей. Так трогательно провожали эти люди своего товарища в последний путь, и горе их было искренним. Они оплакивали человека, который сражался, надеялся и страдал вместе с ними.

Сразу за капитаном и Фрикет шли офицеры в парадной форме. Это были друзья, а также представители от разных воинских частей. Все они выглядели больными, измученными, их терзала лихорадка, и они с тревогой спрашивали себя, не придет ли вскоре и их черед.

Священник торжественно прочитал короткую молитву и сделал знак носильщикам. Они подняли гроб, и процессия направилась к кладбищу. Шли они ритмично, плавно, неся мертвого, как будто он был живым. По дороге им приходилось подставлять под брусья носилок то одно, то другое плечо, но ни разу ноша не опустилась на землю.

Неподалеку от госпиталя находилась часовня: соломенная хижина с крестом на крыше. Каждое утро священник служил в ней мессу [107]107
  Месса – богослужение у католиков, имеющее сходство с православной обедней.


[Закрыть]. Алтарь [108]108
  Алтарь – часть христианского храма, где находится престол, на котором производятся священнодействия.


[Закрыть]заменял деревянный стол, накрытый простыней. Но сейчас часовня была разрушена, это случилось два дня назад во время бури. Вот почему траурный кортеж не сделал, как полагается, остановки в церкви, а держал путь сразу на кладбище, которое располагалось на открытом и ровном участке, где изредка попадались пальмы, напоминающие огромный веер.

Войска в Сюбербивиле обосновались сравнительно недавно, но могил – увы! – было здесь уже очень много. Среди чахлой травы в симметричном порядке тянулись два параллельных ряда надгробных холмиков. Над каждым стоял деревянный крест с железной табличкой, на которой указывались фамилия, звание и возраст покойного. Было видно, что копали не так давно, земля была рыхлой, таблички еще не успели покрыться ржавчиной, и на многих венках еще не завяли цветы. Смерть была частым гостем в этих местах, и кладбище заполнялось со страшной быстротой.

Покрытое телами убитых, застывшими в невообразимых позах, выражающих отчаяние и предсмертную муку, поле сражения после боя представляет собой ужасное зрелище. Но там, по крайней мере, в воздухе чувствуется запах пороха, а сердце наполняет праведный гнев. Это можно понять – и тяжелое впечатление, и волнение. Вид кладбища вызывает совсем иные чувства: никакого величия, здесь смерть предстает во всей своей бессмысленной и ужасной обыденности. Нет военного салюта, героев и медных труб. Все смешалось на небольшом клочке земли – люди, их подвиги, заслуги и звания. Холмик в шесть футов [109]109
  Фут – английская мера длины, равная 12 дюймам, или 30,479 см.


[Закрыть], крест и фамилия, которую назавтра забудут!

Вот почему пришедшие на кладбище старались не смотреть на эту проклятую землю. Каждого терзала мысль: «Может быть, и я лягу там завтра!»

Носильщики поставили гроб около глубокой ямы, в которую его должны были опустить. Капеллан [110]110
  Капеллан – католический священник.


[Закрыть]начал отпевание, и голос его резко зазвучал в тишине. У многих перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. Присутствующие оплакивали не только покойника, но и самих себя! Наконец гроб медленно опустили в могилу. Настал самый тяжелый момент: расставание с близким человеком, с тем, кто любил, страдал, был верен идеалам Родины и долга, – этот человек сейчас должен был уйти навсегда! Все глаза устремились на деревянный саркофаг [111]111
  Саркофаг – здесь: гроб.


[Закрыть], скрывавший тело отважного парижанина. Казалось, что он что-нибудь скажет, что друзья увидят его опять…

Все было кончено. Капитан закашлялся, не в силах скрыть своих чувств. Это был старый офицер, сын крестьянина, оставшийся простым солдатом. Он прекрасно разбирался в людях и от всего сердца полюбил славного капрала. Капитан не умел хорошо говорить, но слова его шли от души и находили отклик у остальных.

– Товарищи! – сказал он, повернувшись к присутствующим. – Сегодня мы прощаемся с капралом Пепеном. Мне кажется, что я похоронил сына. Смерть уже не раз забирала у меня людей, но никогда еще мне не было так больно. Капрал был лучшим из лучших, верным долгу, смелым патриотом. И еще: он был такой веселый, любил пошутить, как истинный парижанин. Мы все любили и ценили его. Он был честным и бескорыстным, готовым пожертвовать собой во имя других. Он навсегда останется в наших сердцах, мы не забудем его! Тяжело говорить, но ведь он заболел, пытаясь помочь своим товарищам. Он любил людей, Францию и умер с честью, никакие страдания не сломили его. Прими же, Пепен, наше последнее «прощай». Я говорю это и от имени твоих близких, которых нет с нами, и от имени твоих боевых товарищей!

Полковник выступил вперед, пожал руку Фрикет и старому офицеру, бросил на крышку гроба горсть земли и с тяжелым сердцем двинулся в обратный путь. Его примеру последовали офицеры, потом солдаты. Когда все разошлись, Фрикет сняла с одного из венков цветок, положила его в конверт и подумала: «Я отошлю этот цветок его матери». Потом она прочла молитву. Ей хотелось побыть одной.

Вскоре девушка вернулась в госпиталь, где ее, как всегда, ждала работа. Она поможет ей отвлечься от горя.

…Так прошло несколько недель. Фрикет, не щадя себя, ухаживала за больными. Между тем число их не уменьшалось, и она с ужасом видела, что ситуация становится все серьезней.

К этому времени работа персонала понемногу наладилась. Снабжение продуктами и лекарствами шло без перебоев, так же как и перевозка госпитализированных. Фрикет удалось познакомиться с французскими журналистами, которые отнеслись к ней с большой симпатией.

Наступило 15 августа. Время проходило, войска не продвигались, а, по выражению одного из корреспондентов, рассеивались. С каждым днем командующий видел все яснее, что основные силы французов не смогут дойти до Тананаривы раньше сезона дождей. Следовало торопиться, иначе они рисковали провести зиму в ужасных условиях и потерять с таким трудом завоеванные позиции. Тогда он решил принять чрезвычайные меры и, составив подвижную колонну из самых здоровых людей, взяв только необходимое и совершив марш-бросок, достигнуть с ними столицы. Сбор этой группы должен был происходить в Андрибе, местечке, расположенном примерно в восьмидесяти километрах к югу от Сюбербивиля. По расчетам командующего, отсюда можно было дойти до Тананаривы за двадцать дней. Французские корреспонденты: Пажес из «Голуа», Будуреск из «Пети Марсейе», Дельорб из «Тан», Тинер из «Монд иллюстрэ», Фабер из «Ажанс Ава» – собирались выехать вместе с экспедицией, воспользовавшись, как они делали раньше, специальным разрешением военного министра. Они надеялись получить его, так как уже давно были в стране и мужественно переносили все тяготы и лишения армейской жизни.

Наши доблестные соотечественники намеревались выехать в Андрибу, движимые чувством патриотизма и профессионального долга. Они не знали, доведется ли им остаться в живых. Их опасения имели основания: один из журналистов, господин Фабер, недавно скончался.

И вот, к своему крайнему удивлению, репортеры получили письмо, в котором командующий уведомлял их о том, что они могут отправиться за специальным отрядом, но что им следует подождать, когда в Тананариву войдут главные силы и дороги станут более приспособленными для путешествий. Этот неожиданный отказ поразил журналистов. В особенности расстроилась Фрикет, оскорбленная в своих лучших чувствах. Она отреагировала чисто по-женски: ей пришла в голову мысль действовать без разрешения. А как же иначе! Извечная женская непоследовательность. Чем сильнее запрещают, тем больше хочется. Lex irritat peccatum.А наша героиня была настоящей женщиной.

Кроме того, ей нестерпимо хотелось вырваться из госпиталя, но не потому, что давали о себе знать усталость и разочарование. Работала она по-прежнему изо всех сил, ухаживая за самыми тяжелыми, не замечая времени и не думая об отдыхе. Но порой девушка испытывала тягу к перемене мест, непреодолимое желание уехать. Помогать несчастным можно было повсюду: ее услуги, конечно, пригодились бы и во время движения воинской колонны, ведь в этом походе рисковали заболеть очень многие. Такая жизнь более всего отвечала ее деятельной натуре, стремившейся к необыкновенным приключениям.

Молодая парижанка обратилась за разрешением, которого не получили французские журналисты, надеясь, что, поскольку она выполняла обязанности медсестры, ей не откажут, и по своей наивности думала, что заслуживает того же, чего удалось добиться одному журналисту-немцу.

Разумеется, в штабе на ее доводы не обратили никакого внимания, и Фрикет получила вежливый отказ.

У нас уже стало правилом, что примерным французам не разрешается приближаться к нашим укреплениям. Другое дело итальянцы, которые появляются каждый день, то в качестве землекопов, то экспедиторов грузов.

Когда вам запрещают уехать, все мысли сводятся только к тому, как этот запрет обойти. Фрикет рассуждала в полном согласии с логикой женщины, которая во что бы то ни стало добивается своего: «Я вольна распоряжаться собой и своим временем, как хочу. А если так, то я еду».

Она приказала Барке готовиться к отъезду. Чрезвычайно довольный таким поворотом событий алжирец заявил, что на сборы ему нужно два дня. Девушка щедро предоставила ему четыре, но с условием, что ничего не будет забыто. Барка доверху набил свой мешок провизией, сложил вещи в кучу так, что получилась настоящая пирамида. Изрядно растолстевшему Мейсу тоже достался немалый груз: кроме всего прочего на него навьючили и полный набор медикаментов. Вспомнили и об оружии: Фрикет взяла с собой револьвер, а ее денщик – охотничье ружье.

В одно прекрасное утро наши герои тронулись в путь. Фрикет казалось, что они взяли слишком мало продуктов. Но денщик успокоил ее: во время похода можно раздобыть столько сухарей и консервов, что хватит на целое войско.

Друзья уезжали с легким сердцем и не подозревали об ожидавших их драматических приключениях.