Текст книги "Подвиги санитарки"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 3

Окончание заседания. – В тюрьме. – Заключение. – Одиночество. – Тюремщица. – Слепая. – Фрикет начинает исцеление. – Лечение. – Она видит! – Благодарность. – Отец. – Барка. – Планы побега. – Фрикет становится негритянкой.

Фрикет продолжали настойчиво допрашивать, судьи были настолько пристрастны, что девушка в конце концов потеряла терпение и вспылила:

– Заметьте, господа, что вы судите мою родину, а не присутствующую здесь француженку. Вы хотите решить дело о ружьях Лебеля… Чистейший абсурд. Ничего у вас не получится! Франции не нужно поставлять оружие Менелику, у негуса есть надежный поставщик, который снабжает его отборным оружием и не требует денег. Вам он прекрасно известен.

– И кто же он? – наивно спросил председатель.

– Италия, сударь. Да, Италия, от которой ему в огромных количествах достаются ружья, пушки и боеприпасы!

Председатель в ярости вскочил со своего места. Он собирался ответить оскорблением, но сдержался из вежливости и произнес всего лишь:

– Sangue di Cristo!

Другие судьи тоже обиженно заволновались. Фрикет осталась весьма довольна; она пристально смотрела на них своими веселыми глазами и молчала.

Наконец к председателю вернулось хладнокровие, и он, злобно улыбаясь, вновь приступил к слушанию дела, продолжая его лишь для формы, так как виновность Фрикет уже считалась доказанной и приговор был известен заранее.

Девушка перестала отвечать на вопросы и обращать внимание на происходящее. На этом суде у нее даже не было того, что всегда предоставляют обвиняемым, то есть официального защитника. И ничего удивительного, что после короткого совещания француженке был вынесен обвинительный приговор. За попытку доставить противнику боевое оружие она приговаривалась к пяти годам тюремного заключения. Плюс пять лет за оскорбительные выпады против итальянского государства во время судебного заседания. Солдат Барка, называющий себя ее слугой, был также признан виновным и приговорен к десяти годам тюрьмы. Экипаж арабского судна был единогласно приговорен к смертной казни.

Не прошло и суток, а приговор был приведен в исполнение. Итальянцы проявили изощренную жестокость, заставив Фрикет присутствовать на казни несчастных арабов. Их расстреляли на открытом месте, которое у итальянцев называлось полем для маневров и служило для казней. Моряки держались стойко, как истинные мусульмане проявляя равнодушное спокойствие перед лицом смерти и говоря о своей печальной участи «местуб» – так суждено было свыше.

Француженка достойно выдержала тяжкое испытание; она не хотела, чтобы враги радовались, видя ее слезы или волнение. Затем ее с Баркой отвели в тюрьму – в самую настоящую крепость из гранитных глыб и тесаного камня, откуда невозможно убежать; она совершенно не напоминала легкие сооружения, которые используются для содержания заключенных в недавно организованных колониях.

Камера Фрикет находилась в полуподвале: это был не подвал и не первый этаж, а нечто среднее, походившее на чулан. Места было немного, но зато здесь царила приятная прохлада, что являлось несомненным достоинством. Из мебели в камере была походная кровать с доской вместо матраца и двумя кусками сурового полотна вместо простыней. Массивный стол и табуретка были намертво прикреплены к полу. Свет проникал через пробитое под самым потолком окошко, узкое как бойница и закрытое толстыми железными прутьями.

Девушка смотрела на этот каменный мешок и думала: «Нужно стать птицей или мышью, чтобы выбраться отсюда. И по милости этих макаронников я должна просидеть здесь целых десять лет! Через десять лет я поседею… нет, я умру с горя… Десять лет! А бедный мой Барка, что-то он сейчас делает, наверное, тоже вне себя от ярости!»

Обязанности тюремщицы исполняла молодая негритянка; она принесла узнице скудный обед – миску риса и деревянную тарелку с ломтиками сала. К сомнительной чистоты посуде прилагались также деревянные ложка с вилкой. Фрикет заметила, что у негритянки были неуверенная походка и неподвижный взгляд, свойственные слепым.

Француженка подошла к девушке, взглянула на ужасно распухшие веки и сделала вывод: запущенная офтальмия [148]148
  Офтальмия – воспаление глаз.


[Закрыть]. Из глаз вытекал и засыхал на щеках зеленоватый гной; на несчастную было страшно смотреть. Фрикет искренне пожалела ее, сказала несколько ласковых слов, смысл которых остался для слепой непонятным. Однако доброта пленницы так растрогала негритянку, что та не смогла подавить рыдания. Тюремщица думала, что обнаружит в камере отвратительное создание, преступника, от которого будет слышать грубости и ругань, а вместо этого в ее ушах раздавался нежный девичий голосок. Ее бедное сердце заполнило чувство бесконечной благодарности…

Фрикет знала, что офтальмия очень распространена среди местных жителей; отсутствие медицинской помощи и антисанитария делают ее почти неизлечимой. На дорогах можно встретить много ослепших от этой болезни, они бродят повсюду, и их пустые глазницы закрыты огромными кровоточащими веками.

После ухода тюремщицы француженка не без содрогания приступила к еде, а затем посвятила свое время обычному для узников занятию – стала придумывать планы побега, которые все были совершенно нереальными. После трудного дня девушка чувствовала усталость, тянуло в сон. Улегшись на жесткую постель, она, как ни странно, уснула как убитая.

На следующее утро Фрикет с нетерпением ожидала прихода негритянки, единственного живого существа, которое ей позволяли видеть. Еще издали она услышала знакомые неуверенные шаги. Бедняжка не забыла ласковых слов сострадания и, желая отблагодарить пленницу, позаботилась о принесенной ей пище и посуде. Меню было значительно лучше, а приборы гораздо чище.

Фрикет очень хотелось помочь несчастной, и она подумала: «А что, если попробовать ее вылечить?» Взяв слепую за руку, француженка осторожно притянула ее поближе к свету и стала внимательно рассматривать ее глаза. Негритянка дрожала, но, несмотря на испуг, покорилась. Болезнь зашла далеко, однако роговица и радужная оболочка еще уцелели.

«Попытаемся сделать невозможное, – решила Фрикет. – Может быть, мне удастся вернуть ей зрение!..»

К сожалению, девушка не могла объяснить то, что намеревалась осуществить. Совершенно случайно ей вспомнилось арабское слово Tébiba,и она произнесла его в надежде, что негритянке известно его значение. Черное лицо осветилось радостной улыбкой.

– Tébiba! Tébiba! – повторил звучный голос.

Слепая поняла, что эта женщина – врач и, может быть, сумеет ее вылечить. Фрикет видела одно-единственное средство – попробовать прижигания конъюнктивы [149]149
  Конъюнктива – соединительная оболочка глаза.


[Закрыть]. При ней, к счастью, оставалась крошечная сумочка с медикаментами, которую она носила во внутреннем кармане кофты. Хорошо, что итальянцы ее не обыскивали. Достав ляписный карандаш, она подвела больную к окошку, чтобы лицо несчастной оказалось на свету, затем отодвинула правое веко и приложила к нему кончик ляписа. Негритянка тихо застонала, но не стала отбиваться, а стойко вытерпела прижигание, понимая, что ей желают добра. Француженка решила не подвергать пока этой операции другой глаз: был риск, что лечение окажется неудачным, тогда негритянка могла навсегда потерять зрение. Фрикет ласково погладила ее по щеке и сказала одно из тех слов, которыми матери успокаивают своих детей.

Все следующие дни прижигания повторялись; вначале не было никаких положительных результатов, даже, наоборот, отмечалось ухудшение. Негритянка переносила все очень терпеливо и не жаловалась. Через неделю наступило значительное улучшение: опухоль заметно спала, стала проглядывать радужная оболочка. Видя такой успех, девушка приступила к лечению левого глаза.

Между тем жизнь в тюрьме текла удивительно однообразно. Фрикет, привыкшая к движению и солнечному свету, страдала от своей каменной клетки, куда не доносились ни голоса людей, ни пение птиц, ничего! После болезни ее организм ослаб, ей требовалось хорошее питание. Она чувствовала, что силы, приобретенные ею в Носси-Комба, и особенно во время морского плавания и в Джибути, вновь покидали ее. Девушка с ужасом думала о том, что, если чудовищное обвинение не будет снято и заключение окажется длительным, она непременно умрет от горя и тоски. К тому же ей не давали чернил, бумаги, книг. Отсутствие пространства, свежего воздуха и впечатлений угнетало ужасно. Может быть, таким образом хотели уничтожить надежду на спасение?

О пленнице, казалось, забыли; она была лишена даже прогулок по специальным залам или коридорам, которые обычно разрешаются заключенным. Фрикет пыталась не сдаваться, подбадривала себя, зная, что если дух ослабеет, то тело будет обречено на гибель. Но сколько времени она могла так продержаться?

Единственными счастливыми были минуты, когда слепая негритянка приносила еду и покорялась неприятной процедуре. Каждый день француженка с лихорадочным нетерпением ожидала прихода нубийки.

Так продолжалось около трех недель. Лечение свершило настоящее чудо. Страшная болезнь отступала, слепая начинала видеть. Когда ей в первый раз удалось разглядеть свою спасительницу, она упала на колени. Негритянка не знала, что Tebiba была белой женщиной. Увидев ее нежное тонкое лицо, прекрасные глаза, вьющиеся волосы, она решила, что это какое-то неземное создание, ангел, спустившийся с небес, чтобы творить добро и помогать несчастным; о таких чудесах она слышала от людей в черных сутанах [150]150
  Сутана – одежда католического духовенства вне богослужения.


[Закрыть].

Тюремщица схватила руку Фрикет и в порыве благодарности покрыла ее поцелуями. Француженка, взволнованная и растроганная, обняла ее и проговорила:

– К чему это, зачем падать передо мной на колени, я же не императрица… Лучше обними и поцелуй меня, и я буду счастлива…

И чтобы было понятнее, сама крепко расцеловала негритянку, а затем прибавила:

– Теперь ты видишь… Так посмотри же на меня как следует… Я ужасно рада, что смогла вернуть тебе зрение…

Негритянка не сводила со своей спасительницы восторженного взора и что-то быстро говорила на своем языке.

– О да, – прервала ее Фрикет, – мы можем разговаривать часами, но мы ведь все равно не поймем друг друга. Хорошая ты девушка… как объяснить тебе, что я готова распрощаться с тобой ради свободы. Если бы ты могла выпустить меня отсюда!

Два дня спустя вместо знакомой девушки появился старый негр с седой бородой, чей неожиданный приход почти испугал Фрикет. Он поклонился, почтительно поцеловал ей руку и произнес одно-единственное слово:

– Барка!

Фрикет радостно повторила:

– Барка…

Старик кивнул головой, приложил палец к губам и бесшумно исчез. Через пять минут он появился вновь; а за ним – Фрикет не поверила собственным глазам – в камеру вошел ее денщик Барка, живой и веселый, только сильно исхудавший от тюремной пищи. Встреча с любимой госпожой подействовала на него самым необыкновенным образом: растеряв всю свою сдержанность, он смеялся и плакал, и казалось, сошел с ума от радости.

Однако старый негр что-то быстро сказал ему, и Барка пришел в себя.

– Да, правильно, времени у нас мало, – проговорил араб. – Этот человек – отец той девушки, которую ты вылечила… в благодарность он хочет помочь тебе и готов, если потребуется, даже жизнь отдать.

– Нет-нет, не надо жизнь, пусть он только вернет нам обоим свободу, если это в его силах.

– Да, госпожа, несмотря на смертельный риск, он хочет устроить нам побег. Но для этого никто не должен обращать на тебя внимания, а ведь здесь нет других белых женщин… Если бы не твоя кожа, то…

– То что тогда?

– Тогда это было бы нетрудно.

– Нетрудно что?

– Убежать отсюда.

– Неужели это возможно?

– Конечно, госпожа.

– Проскользнуть незамеченными под самым носом у итальянцев?

– Да.

– И мне мешает только моя белая кожа?

– Да, так он говорит.

– Ладно, завтра я сделаюсь негритянкой.

– Достать черной краски… а вдруг пойдет дождь… краска смоется.

– Не беспокойся, я стану настоящей негритянкой, так что чернота моя не смоется даже мылом и горячей водой.

Прошло еще два дня. Старик теперь все время приходил со своей дочерью, которая совершенно поправилась.

ГЛАВА 4

Фрикет стала негритянкой. – Костюм и прическа. – Барка приходит в восторг. – Побег. – Опасности. – В таинственном долге. – Обыск. – Тревога. – Мнимую негритянку никто не узнает. – Опять животные с горбом. – Бегство. – Благодарность.

Старый негр, несмотря на суровый вид, обладал добрым сердцем, и, хотя душа его очерствела оттого, что, будучи приставленным к заключенным, он видел много настоящих преступников, нравственных уродов, воров и убийц, его самым сильным чувством была любовь к дочери. Фрикет вылечила его дочь, за что он был бесконечно благодарен и согласился устроить побег.

Старик работал в тюрьме очень давно, еще до итальянской оккупации, тогда он находился на службе у хедива; свое место он сохранил и после прихода итальянцев, пользовался у них абсолютным доверием, так как слыл образцовым тюремщиком; никто не мог бы заподозрить его в сочувствии или помощи кому-то из пленников.

Когда Барка объяснил, что белая госпожа сделается негритянкой, старик не поверил и расхохотался. Барка заметил с серьезным видом, что госпожа все может, даже возвращать зрение слепым. Затем он рассказал о том, как они бежали из плена на Мадагаскаре, как светились в темноте и до смерти напугали туземцев. В заключение он добавил:

– Да, мы горели огнем, а не сгорели! И все благодаря могуществу госпожи.

– Тогда скажи ей, что сегодня ночью. Одежду она получит.

Араб предупредил Фрикет, что решительный момент освобождения настал; он несколько раз повторил последние слова старика:

– Сегодня ночью.

Девушка радостно всплеснула руками и воскликнула:

– Ура! И да здравствует свобода!

Тюремщик и его дочь пришли вечером; они, разумеется, имели полное право ходить по тюрьме, когда им заблагорассудится. Старик нес фонарь, горящий фитилек был прикрыт от москитов стеклянным колпаком. Увидев Фрикет, старик и девушка застыли от изумления: ее лицо, руки, шея были совершенно черными; выделялись только прекрасные глаза и алые, как гранатовый сок, губы с ослепительно белыми зубами. Перед ними была настоящая негритянка, на лице ее сияла веселая улыбка.

Старик поспешил в камеру Барки, а его дочь развернула принесенный ею сверток; в нем лежала женская одежда, видимо, ее собственное праздничное платье. Знаками она показала Фрикет, что одежда предназначалась для нее, и помогла ей одеться. Нубийский костюм состоял из большого куска белой ткани с разрезами для рук и головы, тонкого муслинового [151]151
  Муслин – легкая тонкая ткань.


[Закрыть]шарфа, который служил поясом, легких полотняных шаровар и соломенных сандалет. В таком наряде девушка была очаровательна: она походила на одну из местных модниц.

Оставалось сделать прическу, как у здешних красавиц. Бывшая пациентка Фрикет оказалась искусным парикмахером: она разделила волосы француженки на четыре пряди ото лба до затылка, заплела их в косы, посыпала черным порошком, самым причудливым образом обвила вокруг головы и закрепила длинными серебряными шпильками. Зеркала не было; впрочем, Фрикет оно все равно бы не пригодилось: ее внешность так изменилась, что она ни за что не смогла бы узнать себя.

Вошел Барка, одетый в арабский костюм. Он был родом из страны гор, где одевались иначе, а сейчас выглядел одним из тех кочевников, которые странствуют по пустыне, выходящей к Красному морю, Индийскому океану и Персидскому заливу. Увидев Фрикет, он отшатнулся и широко раскрыл рот от удивления.

– Госпожа! – воскликнул он, поднимая руки вверх, как муэдзин [152]152
  Муэдзин – служитель религиозного культа у мусульман, созывающий с минарета – высокой башни, поставленной рядом с мечетью (храмом), – верующих на молитву.


[Закрыть]на молитве. – Госпожа, моя никогда не думать, что твоя стать негритянкой… Твои отец и мать не смогли бы твоя узнать. Я, твоя слуга, не узнать свой госпожа…

Француженка звонко рассмеялась и ответила:

– Знаешь, Барка, чернота эта не смоется ни водой, ни мылом, ни маслом.

– Но твоя не всегда оставаться черной?

– До тех пор, пока это будет нужно для нашего побега.

Оживленная беседа была прервана появлением старого негра, несшего веревки, сделанные из длинных, связанных друг с другом кусков материи.

Он сказал Барке по-арабски:

– Друг, время не ждет, иди к себе в камеру, накрепко свяжи меня этими веревками и заткни рот. Сделай все как следует, это должно выглядеть, как будто ты на меня напал. Если они заподозрят неладное, мне несдобровать. Скажи своей госпоже, что я благословляю ее и буду помнить всю жизнь. И скажи еще, чтобы она связала мою дочь.

Барка точно перевел все, что сказал старик, не забыв и о его торжественном благословении. Молодая негритянка, знавшая все детали побега, присела на постель и протянула Фрикет руки, чтобы та связала их. Француженка так и поступила; затем она нежно расцеловала девушку, жалея, что не может обменяться с ней ни единым словом и не знает даже ее имени…

После этого Фрикет взяла ключи, вышла в коридор и заперла дверь именно в тот момент, когда Барка покидал свою камеру, согнувшись и прихрамывая как старик тюремщик. Беглецы направились к выходу, стараясь вести себя как можно естественнее. Благодаря объяснениям старого негра алжирец уверенно ориентировался во внутреннем расположении тюрьмы, и они спокойно проследовали мимо охранявших ворота часовых. Выйдя на площадь, беглецы свернули на боковую улочку, пошли прямо, свернули еще раз и, наконец, оказались в каком-то тупике перед едва различимой в темноте дверью.

– Здесь, – прошептал Барка.

– Что здесь? – спросила Фрикет, с любопытством озираясь вокруг.

– Дом того человека, который должен спрятать нас и переправить в Абиссинию к негусу. Это друг отца спасенной тобой девушки.

Барка постучал, как было условлено. Его о чем-то спросили и, получив ответ, быстро открыли дверь. Француженка и араб вошли в дом; их провели в просторную комнату, где сразу накормили обедом; слуги бросали на них любопытные взгляды. Фрикет очень хотелось хоть что-нибудь разузнать у них, но Барка так выразительно посмотрел, что она не стала настаивать.

Не имея никакого представления о том, что было уготовано ей судьбой, девушка решила покориться воле случая; она чувствовала, что ее несло в открытое море приключений.

Между тем ее спутник чувствовал себя превосходно: он пил кофе, курил и наслаждался запахом табака и кофейным ароматом, как человек, который долгое время был лишен всех этих удовольствий и потому торопится наверстать упущенное.

Когда их оставили одних, Барка тихо сказал:

– Надо немного поспать и отправиться в путь завтра на рассвете.

– Да, конечно, но как? Пешком, на повозке, верхом на лошадях?

– Нет, госпожа, каждый иметь своя верблюд, он бежать быстрее лошади.

Прошло два часа. Беглецы, взволнованные ожиданием, не могли сомкнуть глаз. Внезапно прогремел пушечный выстрел, от которого весь дом затрясся до основания; через минуту раздался второй. В городе поднялась тревога: послышались крики, топот шагов, бряцание сабель.

В комнату поспешно вошел хозяин дома, высокий араб со смуглым морщинистым лицом; он обратился к Барке со словами:

– Ваш побег только что обнаружили. Два выстрела означают, что из тюрьмы сбежали двое. Сейчас пойдут обыскивать дома… Сохраняйте спокойствие, и все обойдется…

По улицам уже мчались солдаты, они заходили в каждый дом, открывали все двери, проверяли самые укромные уголки. Как настоящие полицейские, они пристально вглядывались в каждого человека и искали сходства со сбежавшими преступниками. У них были точные приметы: им приказали найти белую женщину, одну-единственную в колонии.

Но напрасно они искали; и кто догадался бы, что Фрикет скрывается под совершенно несвойственной ей внешностью черной как смоль негритянки.

Все же ей пришлось поволноваться, ведь в случае поимки беглецов ожидало суровое наказание за побег: ужесточение режима и продление срока заключения. Когда итальянцы собрались уходить, она почувствовала, что по лицу ее стекает холодный пот, и машинально вытерлась кончиком своего белого одеяния: местные жители никогда не пользуются носовыми платками. Барка пришел в ужас, он боялся, что черная краска сотрется с ее лица. Однако ничего не случилось, и негритянская внешность не пострадала.

На рассвете беглецы вышли во внутренний дворик, который имеется во всех арабских домах, и увидели четырех навьюченных верблюдов.

– Вот на чем мы поедем, – объявил Барка.

– Опять будем путешествовать на горбатых животных! – заметила француженка. – Они напоминают мне беднягу Мейса! Что-то с ним сталось?

Когда речь заходила о зебу, алжирец всегда хранил загадочное выражение лица. Вот и теперь он улыбнулся и проговорил:

– Мы его там съедать… Наши солдаты иметь мало пищи… а он быть такой толстый… жирный бульон и кароший мясо…

– Какой ужас!

– Он спасать солдат и Барка, без него мы умирать…

– Да, ты прав. Как людоед, который съел собственных детей, чтобы их отец не помер с голоду.

Разговор их был прерван приходом двух высоких берберов [153]153
  Берберы – группа народов в Северной и Северо-Восточной Африке.


[Закрыть], которые обменялись с Баркой несколькими фразами. Один из них что-то крикнул, и верблюды улеглись на землю. Алжирец показал Фрикет, как надо взбираться на животное, и помог ей сесть в седло. Затем сам сел верхом, и его примеру последовали оба бербера.

Старший из погонщиков крикнул еще раз, верблюды подняли вверх свои длинные шеи и встали на ноги. Фрикет показалось, что ее бросили на крышу качающегося домика, который двигался с необыкновенной скоростью.

Почти совсем рассвело, караван покинул таинственный дом, где удалось спрятаться беглецам. Фрикет не успевала разобраться в стремительном ходе событий, мысли ее путались. Она знала только, что была на свободе и ехала неизвестно куда в самом фантастическом виде на спине экзотического животного.

Вскоре возникло неожиданное затруднение: после ночного переполоха выехать из города стало намного сложнее. Повсюду продолжались обыски, появились дополнительные часовые. Беглецов было приказано взять во что бы то ни стало – живыми или мертвыми. Особенно тщательный осмотр производился у городских ворот, из которых никого не выпускали без специального распоряжения коменданта. Фрикет всего этого не знала, иначе ей трудно было бы сохранять на своем черном лице столь беззаботное выражение.

Когда путники подъехали к воротам и стражники преградили им дорогу, старший из берберов молча достал из кармана засаленный бумажник и вынул из него какой-то листок бумаги, спокойно развернул его и сунул под нос начальника стражников, которому пришлось прочесть следующее:

«Настоящим приказывается постоянно пропускать Ахмеда бен Мохаммеда и его сопровождающих как особого курьера главнокомандующего и оказывать ему в случае необходимости всяческую помощь и содействие.

Подписано: Баратьери.

Утверждено: начальником генерального штаба

Монтелеоне».

Ослушаться столь высокопоставленных чинов было невозможно: документ оказал нужное воздействие. Охрана отдала честь и пропустила караван.

Выйдя из города, верблюды припустились бежать своим знаменитым галопом, который позволяет им легко преодолевать за час расстояние в четыре лье. Они повернули на южную дорогу, окруженную холмами и укрепленную фортами, рассеянными между Массауа и Алаги, где итальянцы потерпели сокрушительное поражение.

Стало ясно, что путники уже были в безопасности и их удивительное бегство прошло успешно. Только сейчас Барка рассказал обо всех обстоятельствах, благодаря которым их освобождение стало возможным.

Ахмед бен Мохаммед был женихом бедной девушки, вылеченной Фрикет от слепоты. Вняв мольбам своей невесты, он согласился помочь узнице, рискуя собственной жизнью. Пользуясь абсолютным доверием в итальянском штабе, он часто возил зашифрованные депеши комендантам фортов. Его верблюды, быстрые как ветер, позволяли перемещаться с необыкновенной скоростью. Расхваливая их перед Баркой, он сказал:

– Они за два дня перенесут нас к Макалле, осажденному войсками негуса. Там ты и твоя госпожа будете в безопасности.

– Да сбудется воля Аллаха! – подхватил Барка, как верующий мусульманин.