355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Луи Анри Буссенар » Африка » Текст книги (страница 24)
Африка
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 23:13

Текст книги "Африка"


Автор книги: Луи Анри Буссенар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Три недели спустя полковник Борньи-Деборд присутствовал при закладке форта Бамако: несмотря на попытки Самори разрушить наше предприятие, форт начал строиться. Полковник сказал на церемонии товарищам: «Сейчас прозвучит одиннадцать пушечных залпов в ознаменование того, что отныне и навсегда на берегах Нигера развевается французский флаг. Звук наших маленьких орудий не долетит даже до окрестных гор, но эхо его разнесется значительно дальше Сенегала!»

Впрочем, и Самори вскоре убедился, насколько белые сильны, отважны, с ужасным оружием, и, прекратив бесплодную борьбу, сдался на милость победителя. Он признал протекторат Франции и подписал договор, вследствие которого французское влияние распространилось на прекрасные и богатые страны Западного Судана и на весь водный путь по Верхнему Нигеру.

Напомним в двух словах еще об одном важнейшем событии истории французских исследований в Судане. В 1888 году капитан-лейтенант Карон на канонерке «Нигер» достиг знаменитого порта Томбукту! Жители – преимущественно туареги – встречали его негостеприимно, хотя и без открытой враждебности. Они приглашали Карона на берег, но тот, чтобы не попасть в засаду, подобно Флаттерсу, не сходил с корабля. Впрочем, Риайя, глава здешнего государства, под давлением мавританских купцов объявил капитану, что страна закрыта для иностранцев и французам здесь делать нечего. Надо сказать, права этого вождя очень спорны: настоящая власть принадлежит Алимсару, великому вождю туарегов, который со всех товаров, проходящих через Томбукту, берет десять процентов пошлины. Карон вступил в переговоры и с ним, но также без большого успеха.

Великолепная экспедиция капитана Карона заложила основы для создания карты Нигера и географического изучения Западного Судана. Карон продолжил труды первых исследователей этой реки: Мунго Парка (1795), Рене Кайе (1828), Генриха Барта (1853) и капитан-лейтенанта Мажа (1866). Но точные и подробные съемки реки до Карона и не начинались. Даже положение Томбукту с присущей морякам точностью определил именно Карон!

ГЛАВА 27

ДОКТОР РЕПЕН В ДАГОМЕЕ

Дагомейское войско. – Амазонки. – Человеческие жертвоприношения. – Похороны царя Гезо.

Для путешественника есть интереснейшая страна, о которой вспомнили благодаря новейшим исследованиям, – Дагомея[437]437
  Дагомея – в настоящее время Республика Бенин.


[Закрыть]
. Выдающийся военно-морской врач, доктор Репен, посетил ее в 1853 году, но и тридцать пять лет спустя там все осталось по-прежнему: стародавние обычаи, рабство, женщины-воины, фетиши[438]438
  Фетиш – обычный предмет, обожествляемый сторонниками «первобытных» верований; предмет слепого поклонения. У сторонников анималистских верований, каких до сих пор немало сохранилось в странах Черной Африки, фетишем часто служило какое-нибудь животное.


[Закрыть]
, ужасающие человеческие жертвы, наконец – цари, вечно пьяные от крови и совершенно не приемлющие идей нашей современной цивилизации.

Доктор Репен отправился в Дагомею к царю Гезо с богатыми дарами от французского правительства, чтобы уладить несколько торговых дел. Он сошел на берег в Вида, где было тогда и французское поселение. Это второй по значению город царства; площадь его – не менее семи квадратных лье, население около миллиона человек.

Прежде всего путешественника поразил змеиный храм. В Дагомее змеи – весьма почитаемый фетиш. Круглое здание имеет десять – двенадцать метров в диаметре и семь – восемь в высоту, внутри украшено древесными ветвями. Через две двери в круглой стене свободно проползают туда и обратно местные божества… Змеи, длиною от метра до трех, от природы безобидны. Нередко можно видеть, как они ползут по улице. Тогда туземцы почтительно подходят к ним, с невероятными предосторожностями берут в руки и относят назад в храм. Горе чужеземцу, который по неведению или неосторожности убьет или как-нибудь обидит змею – он поплатится жизнью.

Охрана змей-фетишей поручена неграм, которые живут близ храма в огромном доме и питаются от обильных приношений верующих. По дороге из Вида в Абомей (столицу Дагомеи)[439]439
  Абомей – город, основанный в начале XVII века династией аджа, был столицей могущественного царства народа фон вплоть до французского завоевания; теперь – главный город Центрального департамента Республики Бенин.


[Закрыть]
стоит еще один змеиный храм, но охраняемый женщинами – они считаются змеиными женами. Наконец, неподалеку от столицы вы проезжаете Кану – священный город, обитель великих жрецов. Там находится храм, где приносят в жертву людей, – небольшой квадратный глинобитный домик, расписанный изображениями фантастических животных…

Абомей – значительный город, имеющий в окружности двенадцать – пятнадцать миль и насчитывающий тридцать тысяч жителей. Его защищает глинобитная стена семиметровой высоты и ров десятиметровой ширины и глубины. Проходят в город по легким деревянным мостикам через ров – такие мостики ничего не стоит убрать или разрушить. Улицы в основном широки и чисты, но малолюдны, поскольку каждый дом стоит посреди отдельного двора, обнесенного глиняной стеной.

Путешественника со спутниками у входа в город встретил некий придворный сановник с пышной свитой и отвел на большую площадь под сенью прекрасных деревьев, где гостей усадили и подали прохладительное. Вскоре явилось множество военачальников с воинами. Они прошли перед путешественниками парадом, причем вожди, при знаках различия, по очереди изображали перед французской миссией бешеную пляску.

«Когда странный парад закончился, – пишет доктор Репен, – отворились ворота дворца, прозвучал артиллерийский салют и громкие вопли, все пали ниц в пыли – и в глубине обширного двора, словно вымощенного человеческими спинами, появился царь Гезо, окруженный женами и гвардейцами-амазонками. Он восседал под большими опахалами на чем-то вроде трона. Сняв шляпы, мы направились к нему. Государь встал, ступил несколько шагов к нам навстречу и, пожав по-европейски руки, знаком пригласил нас усаживаться в расставленные перед троном кресла. По другому знаку руки вождя прежде лежавшие ниц в пыли подняли головы и обступили нас, но с колен, однако, так и не встали».

Царю было лет семьдесят. Роста он был выше среднего, станом еще прям и тверд, одет весьма просто: шелковая повязка, завязанная на поясе, окутывала его плечи. Голову правителя венчала черная широкополая шляпа с золотым шнурком, ноги обуты в шитые золотом и серебром сандалии. Украшений почти не было, лишь большое золотое ожерелье недурной работы, на котором висело что-то вроде ажурной шкатулочки с какими-то ценными талисманами.

По правую руку от государя совершенно неподвижно сидели по-турецки на коврах шестьсот женщин гвардии, зажав между ног ружья, а за ними – охотницы на слонов с закопченными карабинами, одетые в коричневые ткани. По левую находились жены из сераля, всего около двухсот – одни еще совсем девочки, другие в полном расцвете и блеске негритянской красоты; были и пожилые, сиявшие богатыми шелками и украшениями из серебра и золота. Наконец, позади трона стояло несколько фавориток и начальница женской гвардии. Перед повелителем преклонили колени его старший сын Бахаду – загодя назначенный наследник престола – и министры. Путешественники представились царю и после нескольких речей, встреченных кликами толпы, удалились. На другой день состоялась приватная деловая беседа. Затем государь, чтобы дать представление о могуществе, повелел устроить большой военный парад.

Монарх уселся на роскошно украшенный помост, окруженный женами и частью женской гвардии; важнейшие сановники стояли перед ним на коленях. Перед помостом было выставлено двадцать пять – тридцать нацеленных на площадь пушек всевозможных калибров и форм на массивных лафетах; артиллеристки-амазонки держали зажженные фитили. Когда все собрались, по площади прошагала колонна из пяти – шести тысяч человек. Впереди шли музыканты – десятка три. Одни из них дудели в слоновьи бивни, продырявленные на кончиках, издавая хриплые звуки, подобные пастушьему рожку; другие били в барабаны из антилопьей кожи, натянутой на деревянные колоды, выдолбленные, как ступка. Иные сотрясали странным инструментом: пустой высушенной калебасой, обтянутой редкой сеткой, в каждую ячейку которой был вделан овечий позвонок; звук такой калебасы подобен звуку надутого пузыря с сушеным горохом. Еще иные звонили железными палочками в грубые колокольцы; кто-то еще, наконец, свистел в бамбуковые флейты, звук которых терялся в шуме всех оркестров. После парада воины салютовали несколькими ружейными залпами, а затем показали обычные приемы. Они с поразительной скоростью выбегали из строя с ружьем наперевес и с ножом в руке, словно врасплох кидаясь на противника. Отбежав на некоторое расстояние, все они, как один человек, встали и с устрашающим воплем разрядили ружья. Одни воины делали вид, что сносят тесаком голову невидимому неприятелю, и торжествующе несли ее в руках, другие бежали, увлекая за собой противника, чтобы он оказался в окружении всей армии…

Внезапно войско сломало строй и все воины, потрясая оружием, с воплем бросились в бешеную атаку, преследуя разбитого врага. Погоня продолжалась до конца площади, потом дагомейское войско довольно стройно запело победную песнь и застыло перед лицом государя.

Едва они смолкли, как воздух вновь потрясли звуки канонады. Артиллеристки-амазонки заряжали и стреляли, забивая старые пушечки порохом по самое жерло, так что те подпрыгивали, плохо закрепленные на лафетах. Путешественники, сидевшие прямо напротив многошумной батареи, начали побаиваться, как бы в них не угодил какой-нибудь банник, забытый в стволе артиллеристом в юбке… И тут в клубах пыли на площади явилась женская армия – около четырех тысяч амазонок, лучше вооруженных и единообразней одетых, чем мужчины. Их войско состояло из четырех полков. Первый был одет в синие рубахи, перехваченные на талии синим или красным поясом, и белые с синими полосками штанишки до колен. Знаком полка были белые шапочки с изображением крокодила, вышитым синими нитками. Вооружение состояло из мушкетов и коротких, почти прямых сабель в кожаных ножнах с медной инкрустацией (на саблях отсутствовали гарды); рукояти отделаны акульей кожей. Сабли висели на узких кожаных перевязях через плечо, разнообразно вырезанных по краям и украшенных каури либо разрисованных красной краской. Порох в гильзах из высушенных банановых листьев держался на поясе в патронташах из нескольких отделений. На шее висело множество разнообразных амулетов.

Второй полк, числом около четырех сотен женщин, составляли охотницы на слонов. Высокий рост, обмундирование, покроем подобное вышеописанному, но все коричневое, длинные и тяжелые закопченные карабины, с которыми они управлялись весьма легко, придавали отважным воительницам чрезвычайно внушительный вид. На поясе у них висели чрезвычайно прочные кривые кинжалы, а вместо головного убора – причудливое украшение: антилопьи рога на железном обруче вокруг головы, наподобие диадемы.

В третьем полку насчитывалось всего две сотни амазонок, вооруженных короткими мушкетонами и одетых в туники из двух полотнищ синего и красного цветов, похожие на средневековые одеяния. Это были артиллеристки, для которых, по-видимому, не хватило орудий.

Все полки промаршировали в недурном порядке. Потом генеральша, которую можно было опознать по конским хвостам на поясе, дала команду, и начались учения, совершенно подобные тем, что описаны выше, – только все, насколько возможно, делалось еще яростней и самозабвенней.

Трудно описать, прибавляет доктор Репен, что представляла собой эта сцена: раскаленные небеса, вихри пыли и дыма, блеск мушкетов, грохот пушек – и четыре тысячи женщин, упоенные шумом и порохом, скакавшие и корчившиеся с дикими криками, как одержимые…

Наконец, когда порох и силы подошли к концу, понемногу восстановились порядок и тишина. Амазонки встали в строй и заняли места прямо перед повелителем. Настала очередь охотниц на слонов, не принимавших участия в предыдущей сцене. Они встали в круг и поползли на корточках, не выпуская карабинов, к тому месту, где якобы находилось стадо слонов. Когда охотницы добрались до воображаемых толстокожих, они по приказу командирши разом вскочили и выстрелили в воздух, затем бросились на животных с ножами, чтобы прикончить их и отрубить в знак победы трофеи – хвосты. Потом охотницы с песней вернулись на место.

«Но это было еще не все, – пишет доктор Репен. – Праздник был не завершен, пока не пролилась кровь. Дело в том, что у жителей Дагомеи в обычае по случаю любого общественного торжества приносить человеческие жертвы. Царь извинился перед нами, что в настоящий момент он может казнить всего лишь дюжину заключенных, – для таких гостей, сказал он, это слишком ничтожная честь. Но мы сказали, что уйдем, а не будем присутствовать при подобном зрелище.

Так что в этот раз роковой медный чан, стоявший перед повелителем (путешественники давно гадали, каково его предназначение), был обагрен не человеческой кровью. На площадь принесли связанную гиену с заткнутой кляпом пастью. Главные вожди собрались вместе и сделали вид, что совещаются так, если бы в жертву приносилась не гиена, а человек. Гиену приговорили к смерти. Как она ни рычала, как ни пыталась в отчаянье сопротивляться, министр юстиции, соединяющий высокую должность со званием верховного палача, одним взмахом огромной сабли, на которую всегда опирается при ходьбе, отрубил животному голову».

Царь Гезо был не лучше и не хуже предшественников – все в их роду предавались кровавому упоению. Он умер года через два после визита доктора Репена. Достойные доверия миссионеры сообщают ужасные подробности похорон – их здесь стоит привести как картину дагомейских нравов.

Тело монарха положили в гроб из глины, замешанной на крови сотни пленных с последней войны, которых принесли в жертву, чтобы они охраняли монарха в ином мире. Голова покойного почивала на черепах побежденных владык, а землю вокруг гроба в память о царском достоинстве усопшего усеяли обломками скелетов. После этого открыли ворота пещеры и ввели туда восемь придворных танцовщиц с пятьюдесятью солдатами. Всем им дали немного еды; они также должны были сопровождать государя в царство теней.

По обычаю, наследный принц Бахаду восемнадцать месяцев правил как регент от имени покойного отца. Когда срок истек, он созвал в абомейском дворце большое собрание. Из дворца проследовали в погребальную пещеру. Открыли гроб, достали череп покойного государя. Регент взял череп в левую руку, топорик – в правую и громогласно объявил якобы неизвестную народу новость, а именно: царь умер, он же, регент, прежде правил именем усопшего. Услышав мнимую новость, все пали ниц и в знак великой скорби посыпали себя прахом. Но траур был недолог: регент положил череп и топорик, достал из ножен меч и объявил себя царем. Народ, вмиг перейдя от величайшей скорби к буйной радости, начал петь и плясать под оглушительную музыку…

Тогда начались настоящие похороны. В царском склепе замуровали шестьдесят человек, пятьдесят баранов, пятьдесят коз, сорок петухов[440]440
  Петух у дагомейцев, так же как у их соседей ашанти, считается вещей птицей. По конвульсиям, сотрясающим тело петуха сразу после отсечения головы, жрецы делают предсказания, получающие силу непререкаемого закона. Порядок церемонии остается неизменным. Помощник держит птицу за лапы, тогда как жрец хватает голову и отсекает одним ударом. Потом птицу роняют на землю. Если она в конвульсиях приблизится к человеку, вопрошавшему оракула, то это считается благоприятным знаком. (Примеч. авт.)


[Закрыть]
и множество монет.

Затем солдаты обоего пола начали палить из ружей, а новый властелин совершил пеший обход дворца. Когда он вновь подошел к воротам склепа, под очередной залп зарубили еще пятьдесят рабов. Так повторялось в течение трех недель – но это был лишь первый акт драмы.

Бахаду велел бить в барабан, чтобы возвестить празднование Дня великой дани. Подобная церемония совершается ежегодно, когда посланцы государя и вожди племен приносят повелителю дань, которой он и живет. Утром первого дня праздника на главной площади было предано казни сто мужчин, а в дворцовых покоях – сто женщин. Под мушкетный салют вышел царь, которому знатные люди поклонились и каждый подарил рабов, чтобы принести их в жертву.

Затем Бахаду поднялся на помост, где стояли большие корзины. В каждой сидел живой человек, так, что наружу торчала только голова. Корзины выстроили в ряд перед царем. Тот горячо помолился государственным фетишам. Несчастным, сидевшим в корзинах, развязали правую руку и дали выпить по стакану рома за здоровье повелителя, обрекавшего их на смерть…

После этого корзины одну за другой столкнули с помоста на площадь – и толпа с воем, песнями и плясками бросилась на добычу, как в иных странах дети бросаются на праздничное угощенье. Всякий обыватель, имевший счастье отхватить голову жертве, мог немедленно пойти обменять ее на кое-какую сумму денег.

Когда часть страшного церемониала наконец завершилась, торжественно пронесли оружие и одежды покойного царя Гезо, прошли парадом войска – и все успокоилось. Убивать в Абомее пока больше было некого…

ГЛАВА 28

ПОЛЬ ДЮ ШАЙЮ[441]441
  Шайю Поль Беллони дю (1837–1903) – американский путешественник, потомок французских переселенцев.


[Закрыть]

Путешествия по Габону. – Гориллы. – Дю Шайю первый царь апинга. – Четыре года странствий. – Хулители. – Второе путешествие.

Одно из самых главных достоинств настоящего путешественника, и даже, пожалуй, самое главное, – это, несомненно, наблюдательность. В самом деле: к чему претерпевать жару и холод, ядовитые миазмы, встречи с дикими животными, вредными насекомыми и свирепыми людьми, если не обладаешь способностью, без которой самое суровое и опасное путешествие будет бесплодно?

Действительно, бывают такие путешественники, которые, почувствовав призвание, пускаются в путь по горам, долам, лесам, пустыням и рекам, наносят на маршрутные схемы широты, долготы и высоты, записывают названия и составляют прекрасные карты, но не умеют видеть вокруг себя множество вещей, которые могли дополнить и освежить их сухие реляции, варварски пересыпанные странными именами и бессвязными звуками.

Дело в том, что они лишены дара наблюдения! Дар этот более редок, чем обыкновенно думают. Он сразу посвящает чужеземца в тайны нравов, обычаев и языков незнакомых племен; благодаря ему путешественник с первого взгляда оценивает облик, продукцию и ресурсы страны. Одним словом, одним мазком, одной чертой он может передать всю жизнь таинственных народов.

Вот почему так часто бывают различны записки двух людей, побывавших в одной и той же стране. Кажется, будто один из них по дороге мучился и добровольно закрывал глаза, в то время как другой жадно впитывал в себя как губка подробности жизни новых земель и воссоздавал их в насыщенном фактами повествовании…

Без сомнения, среди путешественников, одаренных подобным даром, к числу способнейших принадлежит Поль дю Шайю. Тридцать пять лет назад его имя ненадолго прославилось, но, к сожалению, сейчас оно погружается в пучину забвения.

Дю Шайю опередил свое время – тогда еще не было моды на путешествия. Он же был путешественником прирожденным – не терявшим присутствия духа, безупречно отважным, поразительно находчивым. Он умел наблюдать – хорошо наблюдать, как показывает его интереснейшая книга, из которой мы много позаимствуем.

Француз по происхождению и исследователь совершенно неизвестной тогда земли, интересный и, главное, правдивый рассказчик (как ни пытались бы опорочить путешественника), упорный и проницательный наблюдатель диковин неизведанной страны – со всех точек зрения он достоин занять в нашем сборнике важное место.

Отец его некогда владел факторией в эстуарии[442]442
  Эстуарий – широкое устье реки при впадении ее в море.


[Закрыть]
Габона. Первые годы жизни дю Шайю провел с ним в почти неизвестных местах – правда, незадолго перед тем Франция завела там торговую контору и воздвигла форт. Он изучил язык, нравы и обычаи туземцев, привык к палящему африканскому солнцу и, насколько по силам белому человеку, к тлетворным болотам, непрерывно навевающим страшную лихорадку. Могучий, непьющий, заядлый охотник, он был рожден, чтобы стать исследователем, и стал им.

В октябре 1855 года дю Шайю отплыл из Соединенных Штатов и месяц спустя высадился в эстуарии Габона, недалеко от места, где стояла фактория отца. Прибрежные негры встретили Поля с буйной радостью: они думали, что он вновь приехал торговать. Каково же было их разочарование, когда дю Шайю объявил, что приехал не с безделушками, а с непреклонным желанием путешествовать по стране, о которой они сами рассказывали ему столько чудесных историй, и охотиться по пути на птиц и диких зверей.

Сначала добрые негры подумали, что дю Шайю смеется над ними, но когда с корабля стали сгружать не товары, а снаряжение, необходимое для жизни охотника в пустынных местах, им пришлось поверить. Удивление и беспокойство туземцев не знали границ. Одни из них решили, что дю Шайю лишился рассудка, другие встревожились, как бы он не перебил у них торговлю с внутренними районами. Обступив француза, они наперебой принялись рассказывать всякие ужасы о верховых землях: он-де погибнет в водоворотах, слопают людоеды, леопарды, крокодилы, растопчут слоны, утопят гиппопотамы, заманят в ловушку и разорвут на части гориллы… Но когда дю Шайю убедил туземцев, что не собирается вредить их торговле, что ничьи интересы никак не пострадают от подобного путешествия, – все, кроме немногих преданных друзей, бросили Поля на произвол судьбы. Как шутит сам дю Шайю, вначале он познал упоение славы: все пироги местных жителей словно почетным кортежем сопровождали корабль путешественника. Но вскоре у него осталось лишь две лодочки и восемь гребцов. С ними он добрался вверх по эстуарию Габона до американской миссии в Бараке.

Затем дю Шайю продлил маршруты странствий до верховьев реки Рембо, что течет с Хрустальных гор. Первым изученным им народом были мпонгве, которых мы здесь будем называть габонцами.

Габонские мужчины – среднего роста и с приятными, в общем-то, чертами лица. Они носят каликотовые[443]443
  Каликот (от названия индийского города Калькутты – Calicut) – тонкая хлопчатобумажная ткань.


[Закрыть]
рубашки английского, американского или французского производства, поверх них – полотняную накидку до самых пят, а на голове шляпу из толстой соломы. Лишь царь имеет право носить шелковый цилиндр – а ведь это верх элегантности не только для негров, но и для цивилизованных народов, включая монархов…

Женщины носят простую юбку до колен; обнаженные руки и ноги унизаны множеством медных колец: иногда на каждой ноге носится по двадцать пять – тридцать фунтов металла! Из-за такого глупого кокетства им становится трудно ходить и приходится ковылять.

И мужчины и женщины очень любят всяческую мишуру и парфюмерию; они выливают на себя изрядные порции всевозможных духов, заботясь лишь о количестве, а не о качестве.

Племя мпонгве, как и многие другие, постепенно уменьшается в числе. Больше, чем лихорадки и даже страшный алкоголизм, в этом виновны полигамия и непрестанные казни по обвинениям в колдовстве. Общество мпонгве подразделяется на многочисленные классы, границы между которыми поддерживаются прежде всего запретом на смешанные браки.

Кажется, мпонгве повинуются четырем главным царям, но когда между ними возникают споры (а это случается часто), необходимо собрать «говорильню», или ассамблею. Тогда все старейшины встречаются между собой и решают вопросы.

Когда дю Шайю был в Габоне, умер один из царей – Гласс. Тотчас раздались траурные крики и причитания; рыдала вся деревня. Любопытно наблюдать, замечает путешественник, как по малейшему поводу, а то и вовсе без повода – не испытывая ни скорби, ни боли – африканские женщины начинают плакать. Бывает, что они проливают потоки слез и в то же время хохочут.

Траур и плач продолжались шесть дней. На второй день усопшего тайно похоронили. Этот обычай происходит от одного горделивого поверья мпонгве: воображая себя самым умным народом в Африке, они считают, будто соседние народы хотят завладеть головой какого-нибудь из их повелителей и сделать себе из монаршьего мозга фетиш, обладающий особенно сильным действием.

В траурные дни деревенские старики приступили к выборам нового государя. Это также тайная церемония. Выборы происходят в особом совещании – настоящем конклаве[444]444
  Конклав – так называется в римско-католической церкви общее собрание кардиналов для выбора нового папы, проходящее при закрытых дверях. Выходить из совещательного помещения участники собрания не имеют права, пока не будет сделан выбор.


[Закрыть]
, где есть все – просьбы, посулы, угрозы… Лишь на седьмой день некий счастливец избранник узнает, что повелителем избрали его. В тот раз избрали Н’Жогони, друга дю Шайю. Он был обязан этой честью отчасти высокому происхождению, но более всего – народной любви. Утром седьмого дня Н’Жогони гулял по берегу. Вдруг толпа окружила его и тут же приступила к церемонии, предшествующей коронации.

Церемония способна у кого угодно, за исключением самых отчаянных честолюбцев, отбить вкус к власти. Ревущая, совершенно упившаяся толпа набросилась на избранника с самыми низкопробными площадными ругательствами. Кто плевал ему в лицо, кто изо всех сил колотил кулаками, кто ногами, кто швырялся всевозможными нечистотами. Неудачники, не попавшие в первые ряды, непрестанно проклинали его самого, отца, мать, братьев, сестер, дедушек, бабушек – и так вплоть до самых отдаленных предков. Непривычный наблюдатель гроша ломаного не дал бы за человека, которого так венчают на царство…

Посреди шума и криков дю Шайю уловил несколько слов, которые объяснили ему происходящее. Некий молодец, распоряжавшийся избиением, поминутно орал во все горло:

– Ты еще не государь наш! Сейчас наша воля! Станешь государем, тогда и будешь делать все по своей воле!

Н’Жогони вел себя как подобает мужчине и будущему монарху: хладнокровно и с улыбкой переносил все оскорбления. Полчаса спустя его отвели в жилище предшественника. Там Н’Жогони усадили на трон, где еще несколько минут он оставался мишенью народных проклятий. Но вот все стихло; старейшины из народа поднялись и произнесли формулу, которую все повторили за ними:

– Теперь мы избираем тебя своим государем. Обещаем слушаться тебя и повиноваться.

Наступила полная тишина. Шелковый цилиндр – монаршья регалия мпонгве – был немедленно водружен на голову нового государя, забывшего с этим назначением все предшествующие испытания. На Н’Жогони надели и красную мантию – отныне он мог пользоваться всеми прерогативами власти. Впрочем, ему оставалось еще одно, последнее испытание – и что за испытание! В течение шести дней новый монарх обязан принимать, не выходя из дома, поздравления подданных, которые один за другим приносят присягу верности и упиваются алугу – ромом с изрядной добавкой купороса. Монарх, естественно, тоже участвует в возлияниях, так что в конце концов упивается до чертиков. Наконец заключение нового государя заканчивается, запасы спиртного иссякают… Его величество может наконец выйти из насквозь проспиртованного ritiro[445]445
  Убежище, уединенное место (ит.).


[Закрыть]
и безраздельно властвовать.

Дю Шайю покинул новых друзей и отправился на мыс Лопес к королю. Мыс открыт португальцем и назван в честь Лопу Гонсалвиша[446]446
  Гонсалвиш Лопу – португальский мореплаватель конца XV века. О нем не сохранилось почти никаких сведений, кроме того, что он когда-то достиг мыса на побережье Гвинейского залива. Мыс сначала был назван его именем, впоследствии стал называться мысом Лопес.


[Закрыть]
, а позднее стал французским владением. Это длинная песчаная коса, далеко выдающаяся в море и с каждым годом заметно увеличивающаяся за счет речных наносов. Одним из берегов коса выходит на глубокую бухту окружностью в пятнадцать миль. В нее впадает река Назарет, главный приток которой – знаменитая река Фетиш.

В те времена работорговлю строго запретили, но некоторые негодяи еще занимались ею. Время от времени под покровительством монарха они устраивали охоту на людей, а жертв перевозили под португальским флагом.

Государь радушно встретил дю Шайю в своем Лувре[447]447
  Лувр – дворец французских королей в Париже.


[Закрыть]
– жуткой трехэтажной постройке. Там Банго содержал гарем, которым немало гордился; кроме того, он был закоренелый пьяница.

По довольно крутой лестнице с хлипкими ступеньками путешественник поднялся на третий этаж, где восседал монарх, окруженный целой сотней жен. Разумеется, разговор шел о работорговле. Мошенник Бонго жаловался: дела идут плохо, вернейшая статья дохода исчезает…

Затем для путешественника устроили пир с плясками, о характере которых лучше не распространяться, и морем алугу – непременного атрибута любых празднеств. Монарху понравилось симпатичное лицо гостя, и он решил не сходя с места выдать за него двух дочерей.

«Я почтительно, но твердо отклонил это предложение, – пишет дю Шайю. – В конце концов вонь в зале стала нестерпимой для моих нервов, а развлечения слишком разнузданными – и я счел за благо тихонько удалиться».

На мысе Лопес официально существовало несколько барраконов[448]448
  Барракон – «это название придумано португальцами в их азиатской колонии Макао для обозначения сборных помещений, где китайские кули (низкооплачиваемые неквалифицированные рабочие) ожидают распределения на работы». (Примеч. авт.) Самое слово «барракон» означает сарай для хранения садовых инструментов или барак, а на жаргоне португальских моряков – тент.


[Закрыть]
– загонов для рабов. Дю Шайю посетил главный из них, который содержал белый человек, португалец!

Снаружи барракон представлял собой огромное пространство, огороженное крепкими кольями высотой около четырех метров, заостренными на конце. За частоколом находились навесы в окружении деревьев, под которыми валялись несчастные невольники – их было не меньше, чем бывает жителей в большой африканской деревне. Рабы-мужчины были скованы по шестеро крепкими цепями, пропущенными через ошейники.

Дю Шайю простодушно, без малейшего возмущения, словно речь идет о чем-то естественном, поясняет:

«Опыт показывает, что это самый лучший способ заковывать рабов. Шесть человек, как правило, не могут единодушно воспользоваться случаем к побегу, так что доказано – все подобные попытки заканчиваются неудачей».

В другом загоне, также огороженном частоколом, находились женщины и дети – их не сковывали, и они могли бродить по барракону как вздумается. Мужчины все были почти голые, женщины обертывали кусок ткани вокруг живота.

За большим трехэтажным домом, где жили белые, стояла больница – довольно хорошо построенное, просторное и прохладное здание. Вдоль стен стояли бамбуковые кровати, поверх которых наброшены циновки.

На улице, под деревьями, стояли огромные котлы, где варили рис и бобы – пищу рабов. В каждом загоне за чистотой и порядком наблюдали несколько надзирателей-португальцев. По временам они отводили негров на море купаться.

Иные из негров были веселы и, казалось, довольны судьбой! У других вид был грустный – они, пишет дю Шайю, «как будто тревожились о грядущей судьбе». Как не тревожиться: ведь они думали, будто белые покупают их, чтобы съесть! Во внутренних районах, где приобретают рабов, полагают, что белые – великие людоеды…

Поздно ночью, в темноте, дю Шайю вернулся домой, где его ожидал неприятный сюрприз.

«Я зажег факел и хотел лечь в постель, но, оглядевшись, чтобы проверить, все ли в порядке, увидал: на моей акоко (бамбуковой кушетке) лежит что-то блестящее и радужное. Вначале я не обратил особого внимания на предмет, едва различимый в неверном свете факела, но вскоре понял: это блестит чешуя огромной змеи! Она свернулась на постели в двух шагах от меня…

Первым моим побуждением было выскочить из дома, но потом я решил убить змею. К несчастью, ружья висели на стене за постелью: змея находилась как раз между ними и мной… Я стоял неподвижно, глядел во все глаза, обдумывал, что делать, и не упускал из виду дверь, чтобы в случае чего быстро исчезнуть. Вскоре я понял, что гостья моя лежит смирно. Тогда, набравшись храбрости, я пробрался между кроватью и стеной, снял со стены ружье – слава Богу, в нем был очень сильный заряд. Я приставил дуло к одному из змеиных колец, выстрелил и убежал.

На шум со всех сторон примчались негры. Они думали, что тут убили человека, и беспорядочной толпой поспешили поймать злодея. Но, увидев, что под ногами у них извивается змея, они исчезли так же быстро, как и появились. Через некоторое время они потихоньку вновь стали собираться – посмотреть, чем закончилось дело. Факел мой, по счастью, не погас, и я смог увидеть пресмыкающееся на земле. Выстрелом в упор я разорвал ее пополам; обе половины еще корчились. Несколькими ударами дубинкой по голове я прикончил змею. Тогда она, к моему изумлению, изрыгнула проглоченную утку. Вероятно, рептилия поймала добычу вечером и улеглась на мою постель спокойно переварить ее…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю