Текст книги "За Маркса"

Автор книги: Луи Альтюссер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Позвольте мне указать на то направление, которое намечено в собранных в этой книге заметках.

Текст «О молодом Марксе», все еще остававшийся пленником мифа призрачной критической философии, все же содержал в себе тот существенный вопрос, который выпавшие на нашу долю испытания, наши поражения и даже наше бессилие с неумолимостью заставили нас поставить: какова ситуация, сложившаяся в марксистской философии? Имеет ли она право на существование в качестве теории? И если она существует по праву, то как определить ее специфику? Этот существенный вопрос практически оказался поставленным в форме вопроса, на первый взгляд казавшегося историческим, но на деле носившего теоретический характер: в форме вопроса о прочтении и интерпретации ранних работ Маркса. Совсем не случайно, что оказалось необходимым подвергнуть серьезному критическому исследованию эти знаменитые тексты, слова которых были на всех знаменах и во всех устах, эти тексты, носившие явно философский характер, в которых мы поэтому более или менее спонтанно надеялись найти саму философию Маркса. Поставить вопрос о марксистской философии и ее специфике в связи с ранними работами Маркса по необходимости значило поставить вопрос об отношениях Маркса с теми философскими системами, которые он встречал на своем пути и которые он усваивал, с философскими идеями Гегеля и Фейербаха, а значит, поставить вопрос и о ее отличии от них.

Именно изучение ранних работ Маркса заставило меня углубиться в чтение Фейербаха и привело к мысли опубликовать наиболее значительные теоретические тексты, написанные им в период 1839–1845 гг. (см. мои разъяснения в тексте «Философские манифесты Фейербаха»). Та же самая причина естественным образом побудила меня начать детальное, учитывающее все понятийные нюансы изучение природы отношений между философией Гегеля и философией Маркса. Вопрос о специфическом отличии марксистской философии принял, таким образом, форму вопроса о том, существует ли в интеллектуальном развитии Маркса эпистемологический разрыв, знаменующий собой появление новой концепции философии – и связанного с ним вопроса о точном месте этого разрыва. Именно в поле этого вопроса изучение ранних работ Маркса приобрело теоретическое (существует ли разрыв?) и историческое (место разрыва) значение.

Разумеется, для того чтобы дать положительный ответ на вопрос о существовании разрыва и определить его место, ту фразу Маркса, в которой он подтверждает существование этого разрыва («сведение счетов с нашей прежней философской совестью») и располагает его на уровне «Немецкой идеологии» (1845 г.), можно было принять только в качестве простого заявления, которое следовало подвергнуть проверке и подтвердить или опровергнуть. Для того чтобы проверить обоснованность этого утверждения, следовало найти теорию и метод, – т. е. применить к самому Марксу те марксистские теоретические понятия, с помощью которых возможно помыслить реальность теоретических формаций как таковых (философская идеология, наука). Без теории истории теоретических формаций было бы невозможно ухватить специфическое отличие, разграничивающее две разные теоретические формации, и соотнести его с ними. С этой целью я заимствовал у Жака Мартина понятие проблематики, позволяющее обозначить специфическое единство той или иной теоретической формации, а следовательно, и место, с которым соотнесено это специфическое отличие; у Гастона Башляра я нашел понятие «эпистемологического разрыва», позволяющее помыслить мутацию теоретической проблематики, совпадающую по времени с обоснованием той или иной научной дисциплины. И если оказалось необходимым сконструировать и заимствовать эти два понятия, то это отнюдь не значило, что они были произвольными или чуждыми мысли Маркса; напротив, можно показать, что они присутствуют и действуют в научной мысли Маркса, даже если их присутствие чаще всего остается в практическом состоянии[3]3
  В связи с темами проблематики и эпистемологического разрыва (разрыва, который отмечает собой мутацию донаучной проблематики в проблематику научную) можно сослаться на чрезвычайно глубокие по своему теоретическому содержанию страницы предисловия Энгельса ко второму тому «Капитала». В работе «Читать „Капитал"» я собираюсь дать краткий комментарий этого текста.


[Закрыть]. Эти два понятия дали мне тот необходимый теоретический минимум, который позволил провести строгий анализ процесса теоретического преобразования мысли молодого Маркса и сделать несколько точных выводов.

Позвольте мне в чрезвычайно обобщенной форме резюмировать некоторые результаты продолжавшихся долгие годы исследований, которые лишь отчасти засвидетельствованы в публикуемых текстах.

1) Отчетливый «эпистемологический разрыв» в трудах Маркса действительно происходит в том пункте, на который указывает он сам, в работе, остававшейся неопубликованной при его жизни и представлявшей собой критику его прежнего философского (идеологического) сознания: в «Немецкой идеологии». «Тезисы о Фейербахе», это собрание нескольких фраз, отмечают собой крайнюю внешнюю границу этого разрыва, тот пункт, в котором в прежнем сознании и в прежнем языке, т. е. в формулировках и понятиях, по необходимости остававшихся неустойчивыми и двусмысленными, уже пробивает себе дорогу новое теоретическое сознание.

2) Этот «эпистемологический разрыв» касается в одно и то же время двух отличных друг от друга теоретических дисциплин. Закладывая основы теории истории (исторического материализма), Маркс в то же время порывает со своим прежним философским идеологическим сознанием и обосновывает новую философию (диалектический материализм). Я намеренно использую эту вошедшую в употребление терминологию (исторический материализм, диалектический материализм), чтобы обозначить это двойное обоснование, происходящее в едином разрыве. Кроме того, я указываю на две важные проблемы, связанные с этой исключительной ситуацией. Если новая философия родилась в процессе обоснования научной дисциплины, и если эта дисциплина является теорией истории, то это обстоятельство естественным образом поднимает фундаментальную теоретическую проблему: в силу какой принципиальной необходимости обоснование научной теории истории должно было ipso facto повлечь за собой теоретическую революцию в философии? То же самое обстоятельство имело и одно практическое следствие, которое нельзя оставить без внимания: новая философия была столь тесно связана и переплетена с новой наукой, что она подвергалась искушению смешения с ней. «Немецкая идеология» освящает это смешение, поскольку она делает философию всего лишь неустойчивой тенью, которую отбрасывает наука, и даже пустой всеобщностью позитивизма. Это практическое следствие – один из ключей к пониманию единственной в своем роде истории марксистской философии от ее истоков и до наших дней.

Далее я вернусь к рассмотрению этих двух проблем.

3) Итак, «эпистемологический разрыв» разделяет мысль Маркса на два больших существенных периода: «идеологический» период, продолжавшийся до разрыва 1845 г., и «научный» период, следующий за ним. Этот второй период также может быть разделен на два момента, момент теоретического созревания и момент теоретической зрелости Маркса. Для того чтобы облегчить предстоящую нам философскую и историческую работу, я бы хотел предложить предварительную терминологию, в которой отражена эта периодизация.

A) Я предлагаю обозначать работы первого периода, т. е. все тексты Маркса от его докторской диссертации и до «Рукописей 1844 г.» и «Святого семейства» включительно уже вошедшим в употребление выражением: Ранние работы Маркса.

Б) Я предлагаю обозначать тексты переломного периода 1845 г., т. е. «Тезисы о Фейербахе» и «Немецкую идеологию», в которых впервые проявляется новая проблематика Маркса, но чаще всего в частично негативной и чрезвычайно полемической форме, новым выражением: Работы переломного периода.

B) Я предлагаю обозначать работы периода 1845–1857 гг. новым выражением: Работы периода созревания. Если мы действительно можем датировать разрыв, отделяющий идеологическое (до 1845 г.) от научного (после 1845 г.) 1845–м годом, связывая его с этими имеющими решающее значение работами («Тезисы о Фейербахе», «Немецкая идеология»), то мы должны признать, что эта мутация не могла сразу же, в завершенной и позитивной форме произвести новую теоретическую проблематику, которой она положила начало, причем как в исторической, так и в философской теории. «Немецкая идеология» – это по большей части негативный и критический комментарий к различным формам идеологической проблематики, отвергнутой Марксом. Нужно было проделать немалый труд позитивной рефлексии и разработки, требовался долгий период, в течение которого Маркс произвел, оформил и зафиксировал понятийную терминологию и систематику, адекватные его революционному теоретическому проекту. Лишь постепенно новая проблематика принимала свою окончательную форму. Именно поэтому я предлагаю обозначать работы, написанные после 1845 г. и до первых редакций «Капитала» (ок. 1855–1857 гг.), т. е. «Манифест», «Нищету философии», «Заработную плату, цену и прибыль» и т. д. как Работы периода теоретического созревания Маркса.

Г) Наконец, я предлагаю обозначать все труды, созданные после 1857 г., выражением Работы периода зрелости.

Итак, мы получаем следующую классификацию:

1840–1844: Ранние работы

1845: Работы переломного периода

1845–1857: Работы периода созревания

1857–1883: Работы периода зрелости

4) Период ранних работ Маркса (1840–1845), т. е. его идеологических работ может быть подразделен на два этапа:

А) Рационалистически – либеральный этап статей в «Рейнской газете» (до 1842 г.) и

Б) рационалистически – коммунитаристский этап 1842–1845 гг.

Как я уже вкратце показал в тексте «Марксизм и гуманизм», работы, относящиеся к первому этапу, предполагают проблематику кантианско – фихтеанского толка. Напротив, тексты, принадлежащие ко второму этапу, основаны на антропологической проблематике Фейербаха. Гегелевская проблематика служит источником вдохновения для одного совершенно уникального текста, в котором производится последовательная попытка осуществить «переворачивание» гегелевского идеализма и превращение его в псевдо-материализм Фейербаха, причем в совершенно строгом смысле слова: это «Рукописи 1844 г.». Отсюда вытекает то парадоксальное следствие, что, строго говоря, если не принимать во внимание все еще ученические опыты его диссертации, лишь в этом практически последнем тексте его идеологически – философского периода Маркс был гегельянцем; за исключением этого текста Маркс никогда не был гегельянцем: вначале он был кантианцем – фихтеанцем, а затем стал фейербахианцем. Таким образом, получивший в наши дни широкое распространение тезис о гегельянстве молодого Маркса – не более чем миф. Тем не менее создается впечатление, что на пороге разрыва с его «прежней философской совестью» Маркс, в единственный раз за все время своей молодости обратившись к Гегелю, произвел гигантское теоретическое «отреагирование», бывшее необходимым для ликвидации его прежнего «бредящего» сознания. Вплоть до этого момента он постоянно дистанцировался от Гегеля, и если мы захотели бы помыслить то движение, которое заставило его перейти от своих гегельянских университетских опытов к кантианско – фихтеанской, а затем – к фейербахианской проблематике, то следовало бы сказать, что Маркс отнюдь не приближался к Гегелю, но наоборот, не переставал от него удаляться. Благодаря Фихте и Канту он достиг окончания XVIII столетия, а благодаря Фейербаху он в регрессивном движении приблизился к самому средоточию теоретического прошлого этого века – если верно то, что Фейербаха мы можем рассматривать в качестве идеального философа XVIII века, в качестве синтеза сенсуалистического материализма и этически – исторического идеализма, как реальное единство Дидро и Руссо. И напрашивается вопрос, не обстояло ли дело таким образом, что в этом внезапном и тотальном последнем возвращении к Гегелю, происходящем в «Рукописях 1844 г.», в этом гениальном синтезе Гегеля и Фейербаха, Маркс словно в неком взрывоопасном опыте свел воедино, выявив в то же время их суть, тела двух крайних составляющих теоретического поля, которое он до тех пор обрабатывал, и не в этом ли опыте, отмеченном чрезвычайной строгостью и осознанностью, в самой радикальной из всех когда – либо предпринимавшихся попыток «переворачивания» Гегеля, не в этом ли тексте, который так и остался неопубликованным, Маркс практически пережил и завершил свое собственное преобразование. Если мы хотим приобрести хоть какое – то понимание логики этой необыкновенной мутации, то искать его следует именно в чрезвычайном теоретическом напряжении «Рукописей 1844 г.», помня при этом о том, что текст почти самой последней ночи парадоксальным образом является текстом, в теоретическом отношении наиболее удаленным от грядущего дня.

5) Работы переломного периода ставят непростые проблемы интерпретации, обусловленные их местом в процессе теоретического формирования мысли Маркса. Подобно краткой вспышке молнии, «Тезисы о Фейербахе» бросают яркий свет на всех тех философов, которых они затрагивают, но каждый знает, что молния скорее ослепляет, чем освещает, и что в пространстве ночи труднее всего определить место разрывающего его взрыва света. Когда – нибудь нам придется сделать полностью зримой загадочность этих мнимо прозрачных одиннадцати тезисов. Что же касается «Немецкой идеологии», то она раскрывает перед нами мысль, порывающую со своим прошлым, вовлекающую в неумолимую игру критического избиения все свои прежние теоретические предпосылки: в первую очередь Гегеля и Фейербаха, все формы философии сознания и антропологической философии. Тем не менее эта новая мысль, столь твердая и точная в осуждении идеологических заблуждений, лишь с большим трудом находит свое собственное определение, которое тоже не лишено двусмысленностей. С теоретическим прошлым нельзя порвать разом: для того чтобы порвать со словами и понятиями, нужны по меньшей мере другие слова и понятия, и нередко именно прежним словам приходится выполнять задачу протоколирования разрыва в то время, когда продолжается поиск новых слов. Поэтому в «Немецкой идеологии» мы сталкиваемся со зрелищем распродажи отданных в залог понятий, которые занимают место понятий новых, все еще не оформившихся… и поскольку вполне естественно судить об этих прежних понятиях по их облику, понимать их буквально, то легко поддаться заблуждению и принять или позитивистское (конец всякой философии) или же индивидуалистически – гуманистическое понимание марксизма (субъекты истории суть «конкретные, реальные люди»). Столь же двусмысленную и вводящую в заблуждение роль играет в этом тексте и разделение труда, которое занимает в нем такое же центральное место, какое в ранних работах отведено понятию отчуждения, и которое определяет собой всю теорию идеологии и всю теорию науки. По этим причинам, связанным с непосредственной близостью разрыва, «Немецкая идеология», так же как и другие тексты, требует проведения немалой критической работы, которая позволила бы различить между вспомогательной теоретической функцией определенных понятий и самими этими понятиями. В дальнейшем я вернусь к этому моменту.

6) Датирование разрыва 1845–м годом имеет важные теоретические последствия, касающиеся не только отношения Маркса к Фейербаху, но и отношения Маркса к Гегелю. Маркс развивает систематическую критику Гегеля не только после 1845 г., но уже начиная со второй фазы периода его молодости, как это становится очевидным при рассмотрении его критики гегелевской философии права («Рукописи 1843 г.»), «Введения» к критике гегелевской философии права (1843 г.), «Рукописей 1844 г.» и «Святого семейства». Между тем эта критика Гегеля по своим теоретическим принципам есть не что иное, как продолжение, развитие и комментарий к замечательной критике Гегеля, которую неоднократно формулировал Фейербах. Это критика гегелевской философии как спекуляции, как абстракции, критика, проводимая во имя принципов антропологической проблематики отчуждения: критика, которая призывает от абстрактно – спекулятивного перейти к конкретно – материалистическому, т. е. критика, остающаяся в плену у той самой идеалистической проблематики, от которой она стремится освободиться, критика, которая поэтому по праву принадлежит к той теоретической проблематике, с которой Маркс порвет в 1845 году.

Теперь становится понятным, что для исследования и определения марксистской философии важно не смешивать марксистскую критику Гегеля с фейербахианской критикой Гегеля, даже если сам Маркс ведет ее от своего имени. Ведь в зависимости от того, будем ли мы считать подлинно марксистской ту критику Гегеля (на деле являющуюся целиком и полностью фейербахианской), которую Маркс развивает в текстах 1843 года, понимание природы марксистской философии, к которому мы придем, будет весьма различным. Мне представляется, что этот момент имеет решающее значение для нынешних интерпретаций марксистской философии, – я говорю о серьезных, систематических интерпретациях, основанных на реальных философских, эпистемологических и исторических знаниях, а также на строгих методах чтения, а не о простых мнениях, которыми, впрочем, тоже можно наполнять целые книги. Так, например, те исследования, которые проводят в Италии делла Вольпе и Колетти, исследования, кажущиеся мне очень важными, поскольку в настоящее время только они сознательно ставят в центр своей интерпретации непримиримое теоретическое различие, отделяющее Маркса от Гегеля, и определение собственной специфики марксистской философии, – эти исследования тоже предполагают существование разрыва в развитии мысли от Гегеля к Марксу и от Фейербаха к Марксу, но датируют этот разрыв 1843 годом, располагая его на уровне «Введения» к критике гегелевской философии права! Это простое перемещение даты разрыва гулким эхом отдается в извлекаемых из него теоретических выводах, касающихся не только понимания марксистской философии, но и прочтения и интерпретации «Капитала» (мы покажем это в нашей следующей работе).

Я позволил себе предложить вниманию читателя эти заметки для того, чтобы прояснить смысл страниц, посвященных Фейербаху и молодому Марксу, и сделать отчетливым единство проблемы, определяющей собой эти статьи, поскольку и в эссе о противоречии, и в работе о диалектике речь тоже идет об определении нередуцируемой специфики марксистской теории.

Что это определение невозможно прямо прочитать в текстах самого Маркса, что для того, чтобы идентифицировать местонахождение понятий Маркса в период его зрелости, необходимо проделать немалую предварительную критическую работу; что идентификация этих понятий – то же самое, что и идентификация их места; что вся эта критическая работа, являющаяся абсолютным предварительным условием всякой интерпретации, сама по себе предполагает использование минимума марксистских теоретических понятий, касающихся природы теоретических формаций и их истории; что предварительным условием прочтения Маркса является, таким образом, марксистская теория дифференциальной природы теоретических формаций и их истории, т. е. теория эпистемологической истории, которая есть сама марксистская философия; что эта операция образует собой неизбежный круг, в котором применение марксистской философии к Марксу оказывается абсолютным предварительным условием понимания Маркса и в то же время условием самого конституирования и развития марксистской философии, – все это совершенно ясно. Но круг этой операции, подобно всякому кругу такого рода, есть лишь диалектический круг вопроса о природе объекта, поставленного перед самим этим объектом исходя из теоретической проблематики, которая, подвергая свой объект испытанию, тем самым подвергает саму себя испытанию своим объектом. Что сам марксизм может и должен быть объектом эпистемологического вопроса, что этот эпистемологический вопрос может быть поставлен лишь на основе (en fonction) марксистской теоретической проблематики – все это является необходимостью для теории, определяющей себя диалектически, причем не только в качестве науки истории (исторический материализм), но в то же время и в качестве философии, способной объяснить природу теоретических формаций и их историю, а значит, способной объяснить себя и сделать себя своим объектом. Марксизм – единственная философия, которая подвергает себя этому теоретическому испытанию.

Итак, вся эта критическая работа необходима не только для того, чтобы прочитать Маркса по – иному, не поддаваясь искушению непосредственного чтения, остающегося пленником или мнимых очевидностей идеологических понятий его молодости, или же ложных и, быть может, даже более опасных очевидностей понятий, кажущихся столь знакомыми и известных нам по работам периода разрыва. Эта работа, необходимая для того, чтобы прочитать Маркса, в то же время в строгом смысле слова является работой теоретического развития самой марксистской философии. Теория, позволяющая ясно увидеть суть мысли Маркса, отделить науку от идеологии, помыслить их отличие в их историческом отношении, дисконтинуальность эпистемологического разрыва в континуальности исторического процесса, теория, позволяющая отделить слово от понятия, определить, действительно ли за словом скрывается понятие, выявить существование понятия на основе функции слова в теоретическом дискурсе, определить природу понятия на основе его функции в проблематике, а значит, на основе места, занимаемого им в системе «теории», эта теория, являющаяся единственной, которая позволяет осуществить прочтение текстов Маркса, прочтение одновременно и эпистемологическое, и историческое, – эта теория на деле есть не что иное, как сама марксистская философия.

Мы отправились на ее поиски. Ее рождение начинается с первого элементарного требования: простого определения условий ее поиска.

Март 1965 г.