Текст книги "Следы на пляже"

Автор книги: Луанн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 2

Стиви помогла девочке вымыть руки и ноги и дала ей лейкопластырь, чтобы залепить ссадины, потом она заварила чай так, как это сделала бы ее мать. Она достала чашки и блюдца из голубого китайского фарфора, сахарницу с мелким желтоватым сахарным песком и лимонный пирог. Потом вместе с девочкой, ее звали Нелл, они сели за стол перед камином.

– Мы с твоей мамой пили чай на этом самом месте, – сказала Стиви.

– Тогда ваш дом был голубым? – спросила Нелл.

– Да.

Девочка жадно всматривалась в каждую вещь: кресла из ивовых прутьев, выцветший зеленый диванчик, подлокотники и спинка которого были изодраны Тилли и другими представителями ее племени, рисунки с изображениями птиц, коллекции перьев, раковин, птичьих гнезд и костей Стиви наблюдала за лицом Нелл и видела – девочка потрясена тем, что сидит на том же месте, что и ее мама, это было видно по выражению ее глаз. Стиви чувствовала то же в возрасте Нелл, когда садилась на место своей матери.

Некоторое время обе маленькими глотками пили чай. Стиви хотелось найти такие слова, чтобы ребенку было хорошо и спокойно. Ей хотелось узнать, что же случилось с Эммой, Но она не могла разрешить себе заговорить об этом, боясь допустить какую-нибудь неловкость. Мать самой Стиви умерла, когда она была еще совсем маленькой, но она помнила, как утешающие ее слова взрослых не только не утешали ее, а ранили еще больше.

Кроме того, Стиви была отшельницей. Она писала и рисовала, как правило, в одиночестве. Она не всегда была такой, и в этом доме когда-то было много шума, веселья и любви, много людей и много детей. Но теперь здесь были только она и Тилли, и так было уже довольно давно. И вот теперь, держа в руках свою чашку с чаем, она ждала, когда Нелл заговорит сама. Так длилось несколько минут, и все это время они прислушивались к звукам наступающего лета, проникавшими в открытое окно, – мелкие волны ударялись о берег, вьюрки пели свои песни в кустах бирючины, белка стрекотала в дупле дуба.

Стиви допила чай, вежливо вытерла пальцы и рот розовой льняной салфеткой и взглянула на Нелл. Ей было около девяти, очень тоненькая, с каштановыми волосами до плеч, отведенными от лица украшенной цветами береткой, с невероятно зелеными глазами.

– Мама мне говорила, что вы были ее лучшей подругой.

– О, да. Мы были лучшими, самыми близкими друзьями.

– И с Мэделин?

– Мэдди Килверт! – Стиви радостно улыбнулась. – Да, наша троица была неразлучной. Эмма, твоя мама, и я познакомились первыми. У семьи Эммы был здесь коттедж с того же времени, что и у моей, – то есть с тех пор, когда мы были совсем маленькими. А потом появилась Мэдди… это когда мы с Эммой уже были очень близкими подругами. Нас было трое, три лета подряд… – Стоило ей произнести это, как пришли на ум слова: «Три лета длиной в три долгих зимы…» Видя выражение умиротворения на лице Нелл, закрывшей глаза, когда она читала стихи, Стиви поняла, что она уже слышала эти строки раньше. – Мама говорила тебе, что мы взяли эти строки из Водсворта?

– Из стихов великого поэта, говорила она мне. Чтобы описать, какими долгими были зимы без ее лучших подруг, пляжных девочек.

– Пляжные девочки! – сказала Стиви, наслаждаясь тем, что старые воспоминания выплыли наружу. – Так мы себя называли. Потому что мы были наиболее счастливы, окуная ноги в морскую воду… мы с трудом могли пережить зимы, когда находились вдали друг от друга. Наши телефонные счета были огромными. Я перехватывала почту, чтобы мой отец не видел счетов за мои разговоры с Эммой и Мэдди. Один раз мне даже пришлось продать свою одежду!

– Что? – удивилась Нелл.

– Да. Я продала два совершенно новых свитера и пару туфель даме, у которой я работала няней, чтобы оплатить мои телефонные счета. Слава богу, что это были разговоры без автоматического подключения третьего абонента, а то бы я потерпела полный финансовый крах.

– Вы все жили очень далеко друг от друга?

Стиви кивнула:

– Ну, так казалось в то время. Зимой я жила в Новой Англии, Мэдди – в Хартфорде, а твоя мама – в Нью-Хэвене. Но потом, когда, наконец, наступало лето, все мы собирались в самом любимом месте – здесь, в Хаббард-Пойнте.

– Тетя Мэдди теперь живет в Род-Айленде, – сказала Нелл.

– Твоя тетя? – Стиви помолчала, переваривая это сообщение. – Так твоя мама вышла замуж за ее брата – Джека?

– А вы не знали?

Стиви удержала вздох. Как объяснить безумие светотени жизни, все накладки, и ошибки, и встречи, и расставания, и чувство утраты этой милой девятилетней девочке?

– Нет, не знала, – сказала она. – Случилось так, что однажды пляжные девочки поступили в колледжи, и пути их разошлись. И в результате они потеряли друг друга.

– Мама не потеряла тетю Мэдди, – сказала Нелл. – Они часто виделись, потому что она ведь вышла замуж за папу, брата тети Мэдди. А как у вас назывался брат пляжной девочки? «Пляжный мальчик»?

Стиви засмеялась:

– Нелл, я не знаю, как. Это было не важно для нас, мы были совсем отдельными, нас не касался остальной мир.

К тому же он же был на четыре года старше нас, он казался нам слишком взрослым. Хотя я помню, в последнее лето перед тем, как мы все разъехались по колледжам, твоя мама начала с ним прогуливаться.

– Они здесь полюбили друг друга, – сообщила Нелл.

Стиви кивнула, но ее лицо оставалось непроницаемым.

– Хаббард-Пойнт всегда был местом, где все влюблялись.

– Папа говорил, что они целовались под променадом, и на малом пляже, и за голубым домом.

Нелл кивнула на место перед окнами, на Стивенс-Хайдевей – широкий участок в конце пляжа.

Стиви улыбнулась, припомнив некоторые свои поцелуи точно там же. Однако ее удивило, как это родители решились раскрывать свои интимно-романтические моменты перед своей столь юной дочерью. Она-то все подобное всегда держала при себе.

– Голубой дом, – сказала Нелл. – Знаете, я вас нашла благодаря ему. Мама всегда говорила, что вы живете в голубом доме.

– Она не называла тебе моего имени?

– Думаю, что называла, – сказала Нелл. – Но ведь Стиви – это мужское имя. Наверное, я не смогла это правильно понять. Почему ваши родители вас так назвали?

– Это напоминало им место, откуда они приехали, – ответила Стиви не сразу, решив, что дочке Эммы не обязательно объяснять, что ее зачали в отеле Сент-Стивенс Грин в Дублине.

– А почему вы перекрасили свой дом и он больше не голубой? – спросила Нелл.

– Дай-ка я посмотрю твои ноги, – неожиданно прервала разговор Стиви. – Ты действительно их ободрала.

– С ними все в порядке, – сказала Нелл.

В ее речи Стиви уловила непривычный, кажется, южный акцент.

– Где вы теперь живете? – спросила Стиви, радуясь, что ей удалось перевести тему разговора.

– Наш настоящий дом в Атланте, но сейчас отец перевелся в Бостонское отделение, так что временно мы живем там. А летом он срывается с места, я думаю, это тоже по работе, но он не так много времени проводит в офисе.

Наступила тишина, и Стиви почувствовала на себе внимательный взгляд Нелл. Ничего плохого в этом не было, но вскоре Стиви заметила, что Нелл не отводит глаз, и почувствовала ее немой вопрос.

– Причина, по которой я перекрасила свой дом, – сказала Стиви, поняв, что этот детский взгляд требует ответа, – состоит в том, что он всегда был очень печальным.[1]1
  Здесь игра слов blue – голубой, печальный – Примеч. пер.


[Закрыть] Всегда, с того самого момента, когда я стала осознавать себя. И я стала думать… может, если изменить цвет моего дома, то я смогу изменить… некоторые вещи, которые мне не травятся. Был ли во всем этом какой-то смысл?

Нелл серьезно кивнула, и Стиви увидела, что ее взгляд теперь остановился на ее левой руке.

– Ты хочешь спросить, где мои обручальные кольца, – поняла ее взгляд Стиви. – Ну, конечно. Это хотят спросить все местные дети.

– Правда, что вы их потеряли в океане?

Стиви попыталась улыбнуться.

– Только одно, – проговорила она. – И я его не теряла.

– Не теряли?

– Я выбросила его, – сказала Стиви.

– Но вы ведь ищете его каждое утро.

Стиви покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Каждое утро я хожу на берег наблюдать за птицами, чтобы их рисовать. И еще потому, что я люблю плавать перед восходом солнца. И ходить босиком по воде.

– Бедные ваши ножки, – произнесла Нелл с улыбкой.

Стиви кивнула. От детской улыбки у нее в горле вставал комок, и острая боль отразилась в ее глазах.

– Почему вы любите ходить по берегу перед тем, как встанет солнце?

– Потому что тогда на берегу никого нет, – ответила Стиви – Я отшельница.

– Это такое колдовство?

Стиви засмеялась.

– Да, пожалуй, – согласилась она.

Дул легкий бриз, и где-то далеко летела моторная лодка. Стиви увидела, что Тилли прокралась в комнату совсем незаметно. Старая кошка уселась в углу, словно статуэтка, рядом с птичьей клеткой, сделанной в готическом стиле, наблюдая за своей хозяйкой и гостьей.

– Ну вот, – сказала Нелл, теребя салфетку. – Я очень рада, что встретила вас.

– А я очень рада, что встретила тебя, – ответила Стиви.

Они стояли лицом друг к другу. У Стиви оставалось еще много такого, что она хотела бы узнать об Эмме, о том, что с ней случилось, но она помнила свои собственные ощущения от таких вопросов и промолчала. Они пошли вместе к двери в кухню. Тилли следовала за ними.

– Ой, кошка! – воскликнула Нелл, увидев ее.

Она сделала движение, чтобы погладить Тилли, но была встречена шипением и распушенным хвостом.

– О-о-о, извиняюсь!

– Она очень своенравная, – сказала Стиви. – Она старая.

– Я понимаю, – произнесла Нелл. Она внимательно рассматривала кухню, задержав взгляд на всех рисунках и акварелях, изображавших птиц, белок, кроликов, полевых мышей. – Это все ваши рисунки? Из ваших книг?

– Некоторые из моих книг, – Стиви остановилась. – Твоя мама когда-нибудь читала тебе мои книги?

– Нет. Я не знаю почему, – проговорила Нелл извиняющимся тоном. – Ваши рисунки на самом деле очень красивы.

– Спасибо, – сказала Стиви, немного удивившись, почему лучшая подруга ее детства не читала дочке ее книжки.

Она открыла дверь, чтобы выпустить Нелл наружу, но вдруг девочка повернулась к ней с решительным выражением на лице.

– Мы переехали в Бостон по такой же причине, по которой вы перекрасили ваш дом в белый цвет, – убежденно сказала Нелл.

– Да? – только и смогла проговорить Стиви.

Нелл кивнула:

– Потому, что в Атланте осталось все, как раньше. Все такое же, как было, когда мама была жива. На кухне пахнет так же, как когда она готовила, сад выглядит точно таким, как она его посадила. Кресла, в которых она сидела. Ее тапочки в чулане. Ее… ее щетка для волос, которой она расчесывала и мои волосы, тоже там.

Нелл зажмурила глаза. Стиви почувствовала ощущение Нелл от прикосновения к голове щетки, которая была в руках ее матери. Боль на лице Нелл была такой искренней и живой, что она передалась и Стиви, которая хотела бы ее прогнать, но не знала, как это сделать. Нелл проговорила шепотом:

– Она умерла год назад.

– Мне так жаль, Нелл.

– Очень тяжело жить там, где она жила. Вот мы и уехали.

– Иногда это помогает, – сказала Стиви, не отрывая взгляда от личика девочки, ее сердце укололи воспоминания о потере своей собственной матери, зимой они с отцом провели его годичный отпуск в Париже, а летом они не решились на поездку на Хаббард-Пойнт и отправились в Ньюпорт. Но, в конечном счете, они неизменно возвращались сюда.

– Мы ведь когда-нибудь тоже вернемся? – вдруг спросила Нелл. Она наклонилась вперед, будто собиралась схватить Стиви за руку. Она пристально смотрела в глаза Стиви, будто ждала от нее ответа, словно от оракула.

Стиви хотелось сказать что-то правильное – ради Эммы. Ей хотелось задержать этот момент, быть мудрой и доброй, помочь в это ужасное время ребенку любимой подруги. Пелена слез застилала ее глаза, и, когда Стиви моргнула, они покатились по щекам. Горе от потери подруги, которую не видела двадцать пять лет, она не могла выразить словами, только смыть водой, соленой, как морская вода.

– Покинуть родное место навсегда нельзя, – сказала она наконец. – Иногда это самое лучшее, что можно сделать, но потом, совсем неожиданно, понимаешь, когда настает время вернуться домой.

– Время вернуться домой, – повторила Нелл ее слова.

– Впрочем, – предложила Стиви, – твоя тетя могла бы приехать сюда, пока вы с отцом здесь. Хаббард-Пойнт не так уж далеко от Род-Айленда…

– Она не сможет, – возразила Нелл так резко, что Стиви была поражена.

Ей казалось, что она сказала что-то вполне естественное.

– Ну, я думаю, что ты очень умная девочка и покинула Атланту всего лишь на время. Иногда уехать – это очень хорошее дело, – сказала Стиви. – Я заметила, что если долго остаюсь на одном и том же месте, то я забываю, откуда приехала.

Они обе улыбнулись странному звучанию этой фразы.

– Как теперь? – спросила Нелл.

– Теперь?

Каштановая головка Нелл задорно поднялась, открытая улыбка мелькнула на ее губах. Она стояла возле кухонной двери Стиви и выглядела такой довольной, словно маленькая бурая птичка-крапивник.

– Вы забыли, что вам нужно больше ходить по берегу, – сказала Нелл. – И не только ночью, а после того, как встанет солнце! Боже мой, ведь перед восходом совсем темно! Вам нужны яркое солнце, и морские волны, и горячий песок под ногами!

– Это мне-то?

Нелл серьезно кивнула, очень серьезно, с такой уверенностью, что уже не напоминала Стиви маленького крапивника, и еще раз повторила:

– Да, вам! Горячий песок!

Потом Нелл поблагодарила ее, и они попрощались, пожав друг другу руки, и Нелл начала спускаться с холма. Провожая ее взглядом, Стиви почувствовала ряд каких-то болезненных ощущений, которые не смогла сразу понять. Все, что она точно знала, это то, что слово «до свидания» было совсем ненадежным словом для завершения этой встречи.

– И почему же мне нужен горячий песок? – крикнула она вдогонку Нелл.

– Потому что вы – пляжная девочка! – прокричала Нелл, глядя на Стиви озорными, удивительно зелеными глазами, которые тотчас же воскресили в памяти Эмму – образ, вызвавший трепет во всем теле, до самых ног.

Стиви следила за девочкой, пока та не спустилась с холма. Тилли стояла рядом и тоже смотрела.

Вот Нелл свернула еще раз. А потом скрылась.

– Где ты была? – спросил Джек, когда Нелл вошла в их коттедж.

Коттедж был маленький и удобный, предназначенный для сдачи в аренду. Стандартный, покрытый грубой тканью диван, два кресла, повернутые к большому телевизору, стол фирмы «Формайка» и четыре стула в обычном приморском стиле.

– Мы уже собирались вызывать национальную гвардию, – сказала Франческа.

– Это было бы большой и излишней тратой денег налогоплательщиков, – ответила Нелл.

– Нелл, – произнес Джек предупреждающе, – будь повежливей.

– Извиняюсь. Я должна была сказать «мэм».

К чести Франчески, ее это только позабавило.

– Я обожаю, когда ко мне обращаются «мэм», – сказала она. – Как это ты догадалась?

Нелл пожала плечами. Джек заметил, что ее ноги все ободраны и залеплены полосками лейкопластыря.

– Что с тобой случилось? – спросил он.

– Я упала, – ответила Нелл.

– А кто тебе дал лейкопластырь?

– Одна милая дама.

Джек уставился на свою дочь. Когда она была раздражена, она могла злиться даже на самых хороших людей. Новость, что Франческа приехала из Бостона поиграть в теннис и поплавать, что-то в ней вызвала, и это скрывалось в спокойствии ее движений. Джек видел мрачность в глазах дочери и хотел бы ее рассеять.

– Нелл. Ты сказала Франческе, что пойдешь на пляж. Мы пошли вниз посмотреть, где ты, но тебя там не было. Франческа не просто пошутила, сказав, что мы были готовы вызвать вооруженные силы. Еще пять минут, и я стал бы набирать номер 911. Может, ты утонула, может, тебя похитили, – вот что могло прийти в голову твоего старого отца. Итак, начнем сначала. Кто эта милая дама?

– Мамина подруга.

Джек остолбенел. Он слышал, как Франческа прочистила горло: очень вежливое, тихое «гм».

– И как зовут мамину подругу?

– Стиви Мур.

– О боже! – воскликнула Франческа. – Это та, что пишет детские книжки?

Нелл кивнула:

– Она была маминой лучшей подругой, когда они были молодыми.

Джек попытался вспомнить подруг Эммы с побережья, но в памяти возникали какие-то неопределенные образы. Он помнил только зеленые глаза Эммы. Но Стиви Мур – это было знакомое имя; у Эммы были и некоторые ее книги, но она не хотела, чтобы Нелл их читала.

– У нее такие спокойные книжки, – сказала Франческа. – Я очень любила их, когда была подростком. Вообще ее описания птичьих гнезд вдохновили меня выбрать профессию инженера, клянусь. Эти ее изумительно точные рисунки – она делала их так подробно, будто они созданы машиной! Прутики, веточки, клочки бумаги, ленточки и даже волосы – если причесываешься щеткой и выбрасываешь их наружу, на подоконник, то птицы подбирают их и сплетают ими свои гнезда.

Джек ожидал реакции Нелл, и она не замедлила появиться.

– Моя мама так и делала, – сказала Нелл. – Соберет мои волосы и поделится ими с птичкой-мамой, чтобы помочь ей строить гнездо…

Она была права: Эмма часто так делала. После того, как причесывала волосы Нелл… это было частью ритуала, и Джек любил наблюдать за ними, это казалось ему трогательной особенностью той Эммы, которую он любил, и которая стала матерью Нелл.

Джек смотрел на Нелл. Как она отыскала подругу матери? Она ведь не просила его помочь ей – или просила? Что стояло за ее вопросами про голубые дома в конце пляжа? Почему она держала все это в секрете? Он вспомнил ту ужасную ночь прошлой зимой, когда она проснулась, громкими криками призывая мать Конечно, шесть месяцев наблюдения у невропатолога помогли – они продолжались вплоть до самого лета. Доктор Гэлфорд находился в двух часах езды от Бостона. Нелл спала теперь все еще беспокойно, но такие ужасающие крики больше не повторялись.

– Однако вернемся к сегодняшнему дню. К пластырю. Нелл, что же случилось?

– Но я уже сказала, папа. Я упала, а Стиви мне заклеила ссадины.

Джек прищурил глаза, глядя на Нелл своим самым ласковым взглядом, но в ответ получил тот же непримиримый зеленый взгляд.

– Ты мне не хочешь рассказать, как ты ее нашла?

– Все дети в округе ее знают, – кисло пробормотала Нелл. – Они толпами собираются вокруг ее дома.

– Как птицы, которых она рисует, – ввернула Франческа, пытаясь разрядить напряженность.

– Знаете, вы сами почти как ребенок, – сказала Нелл таким сладким голосом, что Франческа не поняла колкости и щедро улыбнулась.

Джек устал. Он собирался заняться чем-нибудь путным до обеда, но теперь ему хотелось просто лечь и перестать думать. Раньше он очень сильно хотел сюда и знал, почему ему так мечталось вернуться на побережье, где он впервые встретил Эмму, а теперь понимал – думая о том, что Нелл разыскала лучшую подругу Эммы, и, видя яркий блеск в ее глазах, вызванный этой встречей, – что этот приезд был огромной ошибкой.

– Больше не надо ее беспокоить, – сказал Джек. – Это настоятельная просьба.

– Я и не собираюсь, – обещала Нелл.

– Я хочу, чтобы ты нашла себе подруг, – сказал Джек. – Детей своего возраста, чтобы играть с ними на берегу.

Нелл хихикнула.

– Что тебя рассмешило?

– Ничего. Только то, что ты сказал «детей своего возраста», и это напомнило мне, что сказала Стиви про тебя, – сказала Нелл.

– И что же она сказала?

– Что ты был таким старым! – Нелл подразнивающе рассмеялась, но взгляд, который она бросила на Франческу, совсем не был веселым.

А когда она снова посмотрела на отца, ее Глаза опять были широко раскрыты в ожидании, и в них не было шутки. Джек протянул было ей руку, но она выбежала из комнаты на лестницу. Он слышал ее шаги наверху. Франческа подошла к нему, шепнула что-то на ухо, но он не чувствовал ее близости и не слышал ее слов.

Глава 3

Условное название книжки Стиви, над которой она работала, было «Красный нектар», и она рассказывала о крохотных колибри и их пристрастии к красным цветочкам. И хотя она была почти доведена до конца, в это утро Стиви отложила ее и начала серию акварельных рисунков про маленького бурого крапивника.

Тилли взирала на это, в общем, неодобрительно. Она знала каким-то образом – Стиви, в течение долгого времени пытавшаяся понять мистическую связь между собой и этой кошкой, прекратила свои попытки прорваться через туманную пелену, существующую между человеком и кошками, – что ее хозяйка увиливает от серьезной, хорошо оплачиваемой работы в пользу вдохновения, которое не только не принесет денег, но, вероятно, принесет горечь и страдания.

В целом Стиви предпочитала рисовать или, по крайней мере, делать наброски с натуры. Каждая из ее книг описывала действительные истории из жизни птиц, которые встречались ей, хотя бы и недолго. Она любила рисовать у себя на заднем дворе, позади ограды, и зарисовывала птиц, ронявших для нее перья, долбивших клювами деревья в ее дворе, садившихся на ее крышу. Но теперь было темно, бодрствующих крапивников поблизости не было, и к тому же именно этот задуманный ею крапивник был не совсем реальным.

Тилли недовольно заворчала. Когда Стиви оглянулась на нее, кошка показала зубы – спереди четырех не хватало.

– Тилл, дай мне закончить, ладно? А потом мы пойдем ловить мышей.

Она использовала альбом для акварелей и краски от Сенелье, с набережной Вольтера в Париже, своего любимого магазина. Мягкая зеленая акварель, тонкие мазки, наводящие на мысль об обсидиановой листве, – цвет, сравнимый с глазами Нелл. Птица, орехово-коричневая, глянцево-каштановая, глаза осторожные и любопытные. Стиви знала, за что ее критиковали, – за наделение птиц человеческими чертами. Разве она могла избежать этого, если таково было ее видение мира? Большой антропоморфный и полный заблуждений роман о животных и людях, о их всегда печально заканчивающихся поисках любви?

Она набросала силуэт птенца крапивника в гнезде. Пробующего летать. Садящегося на ветку. Расправь свои крылышки… Ты можешь это сделать… Мать смотрит на него, одобряя.

Потом следующий кадр: птенец один, мать улетела. Стиви затопил поток эмоций, и она выплеснула его.

– О, это Эмма, – сказала она. – И Нелл.

Стиви держала кисть, не дыша, будто сама училась летать. С колонковой кисточки капнуло на рисунок. «Слезы», – подумала она. Плач по улетевшей матери, по одинокому детенышу.

Дети, брошенные в мир, – что чувствуют они, чьи матери бросили их или умерли молодыми, – их жизнь всегда проходит в поисках утраченной гармонии. Большие утраты – много чувств. Стиви подумала о горестях, испытанных ею и другими. Усталая и изуверившаяся, она и посвятила себя сочинительству и рисованию. Но что у нее действительно было, так это безоблачная дружба с пляжными девочками.

Как она потеряла эту дружбу? Прекрасные подруги, которые знали и ее, и друг друга так хорошо. Стиви закрыла глаза, и перед ней предстал моментальный снимок Эммы: подстриженные под эльфа каштановые волосы, купальник в синюю и белую полоску, сережки в ушах, веселье такое бурное, какое она позволяла себе только в своей компании. Она могла заставить хохотать Стиви и Мэдди до упада своей речью или ужимкой.

Стиви никак не могла понять, каким образом она потеряла самых близких подруг. Может быть, они помогли бы ей уберечься от саморазрушения безумными страстями. Ее поиски ярких взаимоотношений, безудержных страстей привели к теперешнему состоянию: заключению в одиночестве в тихом доме на берегу. Она стала такой отшельницей, что даже не могла вспомнить, когда до Нелл у нее были последний раз гости. Она немного удивилась, узнав о том, что Эмма вышла замуж за Джека, и понадеялась, что он стал хорошим отцом.

Два испорченных слезой крапивника – в сущности люди – почему-то напомнили ей императорских пингвинов. Ей вспомнилось путешествие, научная экспедиция в Антарктику, с Лайнусом Мерсом, ее вторым мужем. Она вспоминала слабый свет, плотное одеяло темноты, густоту звезд на небе – они висели на низком небе подобно фонарям, и казалось, их можно срывать и собирать. Она воскресила в памяти меховые одеяла, и как она горько плакала, потому, что жизнь на севере была слишком суровой для животных и без того, чтобы их убивали из-за их меха.

Лайнус пытался успокоить ее, но не мог ничего понять. Как странно для него было любить женщину с таким мягким сердцем, которая могла скорбеть по мертвым животным с такой страстью, что она предпочитала замерзать, но не заворачиваться в их шкуры. Уже тогда – а это был их медовый месяц, а заодно и научная поездка – Стиви знала, что сделала ошибку, выйдя за него замуж. Страсть, которую она испытывала к Лайнусу, оставалась такой же сильной, как и прежде, но она отступала перед зарождающимся пониманием того, что разделяло их, – трещины в их отношениях превращались в пропасть, разделявшую их миры, и это было непреодолимо.

Лайнусу всегда приходилось смотреть на нее несколько отстраненно, чтобы уберечься от ее своеобразного юмора, увлечений и оценок. Но фатальный недостаток Стиви был в ее страстном желании стать единым целым с человеком, которого она любила, желанием целиком слиться с его сердцем и душой. Лайнус был ученым, она – художником. Его мировидение было аналитическим, направленным на большее понимание удивительной приспособленности пингвинов к невероятно трудной окружающей среде. Ее мировидение, тоже не чуждое анализу, заставляло ее видеть эмоциональное, таинственное, поражающее ее тепло сердец птиц жестокого холодного климата.

Стиви встретила доктора Лайнуса Мерса в Вудхолле при морской биологической лаборатории, где он представлял свою работу про императорских пингвинов – Aptenodytes foresten. Она в это время собирала материал для своей следующей книги «Добрый отец», основанной на жизни птиц.

Она сидела восхищенная, когда Лайнус рассказывал о самых крупных видах пингвинов. Не способные к полету, они проводили всю свою жизнь на паковых льдах в Антарктике, согреваясь своим жиром и слоем перьев, которых на квадратном дюйме было целых семьдесят пять, то есть больше, чем у всех других птиц.

– Они собираются вместе, в плотную кучу, – говорил Лайнус, стоя перед темной аудиторией, показывая на экране фотографии, сделанные во время последней экспедиции.

Свет за экраном освещал резкие черты его лица: коричневые волосы с оттенком меда, нуждавшиеся в стрижке, высокие скулы, длинный прямой нос, решительный подбородок. Сидящая в первом ряду Стиви подумала, что он похож на профессора из Оксфорда.

Каковым он и был.

Их движения подобны танцу, а балетмейстер – холод. Постоянно двигаясь, кружась, они совершают повороты, обращенные к центру круга. Март в Антарктике – это начало зимы, в это время все живое покидает этот материк, но Aptenodytes foresten остаются для размножения.

Стиви вздрогнула на своем кресле, в снабженном кондиционерами зале маленького театра, подумав о любовных отношениях пингвинов, их танцах на льду и брачных ритуалах. Доктор Мерс пошутил над ней – она была совершенно уверена, что он сделал это в тот самый день, когда сказал: «У них есть нечто подобное ухаживанию. Это длится несколько недель, пока это всем им не покажется достаточным».

Мог ли он разглядеть в темноте, как она вспыхнула? Это невозможно, подумала Стиви, но он не сводил с нее взгляда. Держа в левой руке записную книжку, она видела, как его взгляд остановился на ее пальце с кольцом. Тогда она была замужем – что было немаловажным, хотя и не всегда, в глазах окружающих, за человеком, с которым познакомилась в художественной школе. Кевин Лесситер. Художник, музыкант, кулинар, алкоголик. Доктор Мерс уставился на ее обручальное кольцо – кстати, сделанное самим Кевином, – и Стиви подумала: «Боже, помоги мне не делать ошибок, ведь я замужняя женщина».

– После ритуала ухаживания, – продолжал доктор Мерс со своим великолепным английским акцентом, – самка откладывает только одно яйцо, одно-единственное яйцо. И потом… она уходит. Она – настоящая феминистка, говоря по-простому, и в том же самом смысле, хотя я обычно обманываю ожидания своих студентов, делая такое антропоморфное сравнение, он является отцом, мужчиной, совершенно свободным от дискриминации женщин.

В то время, как она преодолевает до семидесяти километров, чтобы добраться до открытого моря, где она кормится, он вместе со своими приятелями остается и оберегает яйцо. Уравновешенное на его ногах, которые постоянно перемещаются, поскольку пингвины делают повороты к центру стаи, яйцо стоит спокойно в его специальном мешке для высиживания. Поистине свободный отец!

Ученые засмеялись. Стиви съежилась в своем кресле. Теперь, когда она утвердила свой замужний статус – для Доктора, но в большей степени для себя самой, – она почувствовала, что ее окатывает волна эмоций. Благодаря этой части лекции она выбрала императорского пингвина как главную тему своей следующей книги: сильная, защищающая любовь отца к своему единственному ребенку.

Стиви и ее папа, Джонни Мур. О, она могла с трудом вынести эту следующую часть, когда доктор Мерс продолжил лекцию своим мягким, интеллигентным голосом, представляя себе его сильные, облеченные твидом руки. Отец Стиви тоже был профессором, в Тринити-колледже, в Хартфорде. Он родился в Ирландии и приехал оттуда, знаток английского языка, профессор ирландской литературы. Он был хорошо известен своими статьями о Джеймсе Джойсе и его дочери-шизофреничке Люси. Беспомощную любовь, которую мужчина может чувствовать к своей психически неполноценной дочери, он сделал достоянием всего мира…

Слушая доктора Мерса, Стиви еще глубже вжалась в кресло.

– И вот отец стоит, в жестокий холод, семьдесят два дня. Ужасные шторма, с ветрами до ста пятидесяти километров в час, неистовые удары снега и льда. Отец все это время ничего не ест, хотя кормит птенца жидкостью молочной консистенции, которая производится железой в его пищеводе.

Думая о жертве своего отца, которую он принес, воспитывая ее, Стиви оставила свои заметки и стала смотреть на слайды.

– В конце концов, самки возвращаются после двух месяцев рыбалки, – говорил профессор, – они находят своих супругов и детей среди сотен других по соответствующему крику. Видите ли, нет двух пингвинов, которые издавали бы совершенно одинаковые крики. И однажды пара воссоединяется, поскольку голос друг друга совершенно точно запечатлен в их…

– Сердцах, – Стиви услышала свой голос, громко произнесший эти слова.

– Я хотел сказать, в мозгах, – произнес Лайнус Мерс.

Группа ученых захохотала.

– Но, разумеется, еще ничего не ясно, – продолжал профессор. – Мир жесток для животных всех видов, и так естественно для нас, людей, то есть Homo sapiens, видеть эмоциональную сторону в отношениях биологических. Особенно если, как это нередко случается, мать не возвращается с моря. Ее возвращение не менее героическое, чем поведение отца, охраняющего яйцо в течение этих семидесяти двух дней. Ведь он не сталкивается ни с такими опасностями южного океана, которые она должна преодолеть, ни с такими хищниками. Иногда она не возвращается. – Глаза Стиви наполнились слезами.