Текст книги "Пляска на бойне"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

2

Это случилось еще в ноябре. Ричард Термен и его жена Аманда были в гостях на Западной Сентрал-парк-авеню. Незадолго до полуночи они отправились домой. Всю неделю стояла жара не по сезону, а ночью стало полегче, и они решили идти пешком.

Их квартира занимала весь верхний этаж пятиэтажного каменного дома на Западной Пятьдесят Второй улице, между Восьмой и Девятой авеню. На первом этаже помещался итальянский ресторан, а второй делили между собой бюро путешествий и агентство по продаже театральных билетов. Третий и четвертый этажи были жилые. На третьем находились две квартиры – в одной жила ушедшая на покой актриса, в другой – молодой биржевой маклер и его друг, манекенщик. Четвертый этаж, как и пятый, тоже занимала одна квартира; ее снимали бывший адвокат с женой, которые первого числа улетели во Флориду и собирались вернуться не раньше начала мая.

Когда Термены добрались до дома – это было где-то между двенадцатью и половиной первого ночи, – они оказались на площадке четвертого этажа как раз в тот момент, когда из пустой квартиры адвоката выходили два взломщика. Грабители, крупные и сильные белые мужчины лет под тридцать или чуть больше, угрожая пистолетами, загнали Терменов в квартиру, которую только что обчистили. Там они отняли у Ричарда часы и бумажник, отобрали у Аманды ее драгоценности и заявили, что он и его жена – пара никуда не годных яппи[5]5
  Яппи (англ. «yuppie» – от «young urban professionals») – пренебрежительное жаргонное прозвище молодых, образованных, хорошо обеспеченных жителей крупных городов.


[Закрыть], которых не грех и прикончить.

Избив Ричарда Термена, они связали его и заклеили ему рот. Потом у него на глазах изнасиловали его жену. После этого один из них ударил Ричарда по голове – кажется, ломиком, – и тот потерял сознание. Когда он очнулся, грабителей уже не было, а его жена лежала на полу в другом углу комнаты, раздетая и, по-видимому, в обмороке.

Термен скатился с кровати на пол и попробовал колотить ногами в пол, но там лежал толстый ковер, и привлечь внимание обитателей квартиры этажом ниже ему не удалось. Тогда он повалил торшер, но на шум никто не отозвался. Термен подполз к жене, надеясь привести ее в чувство, но она ни на что не реагировала и, кажется, не дышала. Кожа у нее была холодная на ощупь, и он испугался, что она умерла.

Высвободить руки Термен не мог, а рот у него был заклеен. Он не без труда избавился от пластыря и начал кричать, но никто не откликался. Окна были, конечно, закрыты, а толстые стены и перекрытия не пропускали звуков. В конце концов ему удалось перевернуть столик, на котором стоял телефон. На столике оказалась еще и металлическая лопаточка, которой адвокат уминал табак в трубке. Зажав ее в зубах, Термен набрал 911[6]6
  Номер телефона в США, по которому вызывают полицию, «скорую помощь» и пожарную команду.


[Закрыть], сообщил телефонистке свою фамилию и адрес и сказал, что его жена, кажется, мертва или умирает. Потом он потерял сознание – в таком положении его и обнаружила прибывшая полиция.

Это случилось во вторую субботу ноября, в ночь на воскресенье. А в последний вторник января, в два часа дня, я сидел в баре «Джимми Армстронг» и пил кофе.

Напротив меня за столиком сидел мужчина лет сорока с короткими темными волосами и подстриженной бородкой, в которой пробивалась седина. Он был одет в коричневый твидовый пиджак, а под ним – свитер из некрашеной шерсти. По цвету лица было видно, что он редко бывает на воздухе, – для середины нью-йоркской зимы это дело обычное. Он задумчиво смотрел на меня сквозь очки в металлической оправе.

– Я думаю, что мою сестру убил этот мерзавец, – сказал этот человек. Слова были резкие, но произнес он их ровным, бесстрастным голосом. – Я думаю, что он ее убил и может выйти сухим из воды, а я этого не хочу.

Бар «Армстронг» расположен на углу Десятой авеню и Пятьдесят Седьмой улицы. Здесь он помещается уже несколько лет, а раньше был на Девятой авеню, между Пятьдесят Седьмой и Пятьдесят Восьмой, там, где сейчас китайский ресторан. В то время я там, можно сказать, дневал и ночевал. Бар находится по соседству с отелем, где я живу, сразу за углом, и я там обедал, встречался с клиентами и проводил почти все вечера за своим обычным столиком в глубине зала, разговаривая с посетителями или просто предаваясь размышлениям за рюмкой бурбона – чистого, или со льдом, или, чтобы не заснуть, с кофе.

Когда я бросил пить, бар «Армстронг» оказался в самом начале неписаного перечня людей, мест и занятий, которых мне следовало избегать. Мне стало легче это делать, когда Джимми не удалось продлить срок аренды и он перебрался на квартал западнее, оказавшись в стороне от моих обычных повседневных маршрутов. Долгое время я там вообще не показывался, но потом один мой непьющий приятель как-то поздно вечером предложил заглянуть туда перекусить, и с тех пор я, может быть, раз шесть там обедал. Говорят, что, когда стараешься не пить, надо держаться подальше от всяких забегаловок, но бар «Армстронг» больше напоминает ресторан, чем забегаловку, особенно в его нынешнем перевоплощении – с декоративными кирпичными стенами и папоротниками в горшках над головой. Магнитофон тихо играет классические мелодии, а по выходным после обеда выступает настоящее камерное трио. Все это ничуть не похоже на обычный шумный притон, каких сколько угодно в Адской Кухне[7]7
  Адская Кухня (Hell's Kitchen) – район трущоб в средней части Манхэттена.


[Закрыть].

Когда Лаймен Уорринер сказал, что приехал из Бостона, я предложил встретиться у него в отеле, но оказалось, что он остановился у своего знакомого. Сам я живу в крохотном номере, а холл моего отеля слишком непригляден и не внушает доверия. Так получилось, что я снова назначил встречу с потенциальным клиентом в баре Джимми. Сейчас из динамиков слышалась музыка XVII века в исполнении квинтета деревянных духовых, я пил кофе, а Уорринер прихлебывал чай «Эрл Грей» и обвинял Ричарда Термена в убийстве.

Я спросил, что говорит полиция.

– Дело пока не прекращено. – Он нахмурился. – Это как будто должно означать, что они продолжают над ним работать, но, насколько я понимаю, означает как раз обратное – они почти не надеются раскрыть убийство.

– Ну, это не совсем так, – возразил я. – Обычно это означает, что прекращен активный розыск.

Он кивнул:

– Я говорил с детективом Джозефом Деркином. Кажется, вы с ним друзья.

– Мы в дружеских отношениях.

Он поднял одну бровь.

– Тонкое различие. Детектив Деркин не сказал, что считает Ричарда виновным в смерти Аманды, но виду него при этом был такой… Вы, наверное, понимаете, что я хочу сказать.

– Думаю, что да.

– Я спросил его, не могу ли чем-нибудь помочь разобраться в этом деле. Он сказал, что по официальным каналам делается все возможное. Только через минуту я сообразил: ведь он не имеет права напрямик посоветовать мне нанять частного детектива, но намекает как раз на это. Я сказал: «Может быть, в неофициальном порядке, скажем, какой-нибудь частный детектив…» – и он ухмыльнулся, словно хотел дать мне понять, что я попал в точку.

– Он не мог сказать этого прямо.

– Нет, конечно. И напрямик порекомендовать мне вас тоже не мог, насколько я понимаю. «Что касается рекомендаций, – сказал он, – то я имею право только посоветовать вам воспользоваться телефонным справочником. Впрочем, могу еще сказать, что тут совсем поблизости живет один человек, которого вы не найдете в телефонном справочнике, потому что у него нет лицензии, и действует он совершенно неофициально». Я вижу, вы улыбаетесь.

– У вас получается очень похоже на Джо Деркина.

– Спасибо. Жаль, что на этот мой талант нет спроса. Не возражаете, если я закурю?

– Ничуть.

– Вы уверены? Сейчас чуть ли не все бросают. Я тоже бросал, а потом начал снова.

Кажется, ему хотелось поговорить на эту тему, но он просто достал «Мальборо», прикурил и так жадно затянулся, словно и минуты не мог прожить без сигареты.

– Детектив Деркин сказал, что методы работы у вас оригинальные и даже эксцентричные.

– Так и сказал?

– Примерно. Еще он сказал, что расценки у вас произвольные и непредсказуемые, – нет, это тоже не дословно. Сказал, что вы не представляете подробных докладов и не ведете учета своих расходов. – Он слегка наклонился вперед. – Я готов на это согласиться. И еще он сказал, что если уж вы вцепитесь во что-то зубами, то не отступитесь, а как раз это мне и нужно. Если этот сукин сын убил Аманду, я должен знать.

– А почему вы думаете, что убил ее он?

– Чутье подсказывает. Наверное, это не слишком научный довод.

– Из чего не следует, что он неверен.

– Нет, не следует. – Он пристально посмотрел на свою сигарету. – Этот человек мне никогда не нравился. Я старался относиться к нему хорошо, потому что Аманда его любила или была в него влюблена, называйте как хотите. Но не так-то легко уговорить себя, что тебе симпатичен человек, которому ты явно не нравишься. Во всяком случае, мне это оказалось нелегко.

– А вы Термену не нравились?

– Я ему не понравился сразу и инстинктивно. Я голубой.

– И поэтому ему не понравились?

– У него могли быть и другие причины, но моих сексуальных наклонностей достаточно, чтобы исключить меня из круга его потенциальных друзей. Вы когда-нибудь видели Термена?

– Только на газетных фотографиях.

– Вы как будто не удивились, когда услышали, что я голубой. Сразу догадались, да?

– Не сказал бы, что догадался. Но это показалось мне вероятным.

– Это из-за моей внешности. Нет, я не пытаюсь поймать вас на слове, Мэттью. Можно мне звать вас «Мэттью»?

– Конечно.

– Или вы предпочитаете «Мэтт»?

– Все равно.

– А меня зовите Лайменом. Я хотел сказать, что выгляжу голубым, что бы там это ни означало. Хотя для тех, кто мало общался с гомосексуалистами, моя голубизна, если можно так выразиться, видимо, далеко не так очевидна. Ну, ладно. А если говорить о Ричарде Термене, то, судя по его внешности, я могу сказать вот что: он так глубоко забился в шкаф, что за одеждой ничего не видит.

– То есть?

– То есть я не знаю, проявлялось ли у него это когда-нибудь открыто – очень может быть, он и сам этого не осознает, – но мне кажется, он тоже предпочитает мужчин. В сексуальном смысле. И недолюбливает откровенно голубых мужчин, потому что боится сам оказаться таким же.

Подошла официантка и, подлив мне кофе, спросила Уорринера, не нужно ли ему еще кипятку для чая. Он попросил принести кипятку и свежий пакетик чая для заварки.

– Меня это всегда обижало. Тем, кто пьет кофе, доливают бесплатно. А тем, кто пьет чай, дают бесплатно только кипяток: когда просишь еще пакетик, с тебя берут за лишнюю чашку. Притом что чай обходится им дешевле, чем кофе. – Он вздохнул. – Будь я адвокатом, возбудил бы дело о дискриминации. Я шучу, конечно, но в нашем сутяжническом обществе не исключено, что кто-нибудь сейчас именно этим и занят.

– Я бы не удивился.

– Знаете, ведь она была беременна. На втором месяце. Она ходила к врачу.

– Об этом писали в газетах.

– Она была моей единственной сестрой. С моей смертью род прекратится. Я все думаю, что это должно бы меня беспокоить, но почему-то я ничего такого за собой не замечаю. Что меня действительно беспокоит – это то, что Аманда погибла от руки своего мужа, а ему ничего не будет. И еще то, что я не знаю этого наверняка. Если бы я знал…

– Что тогда?

– Меня бы это меньше беспокоило.

Официантка принесла ему чай. Он положил в чашку свежий пакетик. Я спросил его, какие у Термена могли быть мотивы для убийства Аманды.

– Деньги, – ответил он. – У нее были кое-какие деньги.

– Сколько?

– Наш отец сколотил себе приличное состояние. На недвижимости. Мать сумела довольно много просвистеть, но после ее смерти кое-что еще осталось.

– Когда это было?

– Восемь лет назад. Когда завещание вступило в силу, Аманде и мне досталось по шестьсот с лишним тысяч долларов. Сомневаюсь, чтобы она успела все истратить.

К тому времени, как наш разговор подошел к концу, было уже почти пять, и народу в баре стало больше: начали появляться завсегдатаи «счастливого часа»[8]8
  «Счастливый час» – промежуток времени, обычно в конце рабочего дня, когда напитки в барах отпускают со скидкой.


[Закрыть]. Я заполнил с десяток страниц в своем блокноте и уже несколько раз отказался от добавки кофе. Лаймен Уорринер перешел с чая на пиво, и его высокий бокал с темным «Прайором» был уже наполовину пуст.

Настало время назначить гонорар, а я, как всегда, не знал, сколько запросить. Насколько я понял, Уорринер вполне мог уплатить любую сумму, какую бы я ни назначил, но это для меня не имело никакого значения. В конце концов я остановился на сумме в 2500 долларов. Он не стал интересоваться, как получилась такая цифра, а просто вынул чековую книжку и отвинтил колпачок перьевой авторучки. Уж не помню, когда я в последний раз видел такую ручку.

– Мэттью Скаддер? – спросил он. – Два "д"?

Я кивнул, он выписал чек и помахал им в воздухе, чтобы просохли чернила. Я сказал, что, возможно, верну ему часть, если дело пойдет быстрее, чем я думаю, а может быть, попрошу еще, если понадобится. Он согласился. Похоже было, что это его не особенно волнует. Я взял чек, и он сказал:

– Я просто хочу знать, и все.

– Очень может быть, что на большее надеяться и не стоит. Убедиться, что это его рук дело, – одно, а представить доказательства, которые убедили бы суд, – совсем другое. Все может кончиться тем, что ваши подозрения подтвердятся, а вашему зятю вес равно ничего не будет.

– Вам не придется ничего доказывать присяжным, Мэттью. Представьте доказательства только мне.

Пропустить это мимо ушей я не мог.

– Вы, кажется, намерены взять все в свои руки?

– А разве я уже это не сделал? Когда нанял частного детектива? Когда решил не пускать дело на самотек и не полагаться на Божьи мельницы, которые, как известно, мелют верно, но медленно?

– Я не хотел бы участвовать в деле, которое может кончиться тем, что вы попадете под суд за убийство Ричарда Термена.

Он немного помолчал, потом сказал:

– Не стану делать вид, будто это не приходило мне в голову. Но, по совести говоря, не думаю, чтобы я на это пошел. Мне кажется, это не мой стиль.

– Ну и хорошо.

– Вы так думаете? А я вот не уверен.

Он жестом подозвал официантку, дал ей двадцать долларов и отмахнулся от сдачи. Наш счет был не больше чем на пять долларов, но мы целых три часа занимали столик.

Если он убил ее, – сказал Уорринер, – это была с его стороны очень большая глупость.

– Убийство – всегда глупость.

– Вы действительно так думаете? Не уверен, что я с вами согласен, но у вас в таких делах, конечно, больше опыта. Нет, я хотел сказать, что он поторопился. Ему следовало подождать.

– Почему?

– Денег было бы больше. Не забудьте, я получил в наследство столько же, сколько и Аманда, и могу вас заверить, что не пустил этих денег на ветер. Аманда стала бы моей наследницей и получила бы за меня страховку.

Он вынул сигарету, потом сунул ее обратно в пачку.

– Мне больше некому оставить деньги. Мой любовник умер полтора года назад от той болезни, что из четырех букв. – Он слегка улыбнулся. – Нет, не от оспы. От другой.

Я ничего не сказал.

– У меня положительная реакция на ВИЧ, – продолжал он. – Вот уже несколько лет. Аманде я солгал. Сказал ей, что прошел обследование и результат отрицательный, так что беспокоиться не о чем. – Он посмотрел мне в глаза. – По-моему, это простительная ложь, как вы считаете? Я ведь не собирался иметь с ней сношений, так зачем обременять ее правдой? – Он снова вынул сигарету, но не закурил. – Кроме того, был шанс, что я не заболею. Когда у человека в крови антитела, это еще не значит, что в нем сидит вирус. Но теперь об этом можно забыть. В августе прошлого года появилось пурпурное пятно, и никаких сомнений больше не осталось. СК – саркома Калоши.

– Знаю.

– Сейчас это уже не означает немедленного смертного приговора, как год-два назад. Возможно, я проживу еще долго. Лет десять, а может, и больше. – Он закурил. – Только у меня почему-то такое чувство, что этого не случится.

Он встал и взял с вешалки плащ. Я взял свой и вышел на улицу вслед за ним. Тут же появилось такси, он остановил его. Открыв заднюю дверцу, он обернулся ко мне:

– Аманде я сказать не успел. Собирался сделать это в День Благодарения[9]9
  День Блaгoдaрeния – в США официальный праздник в память первых колонистов Массачусетса, отмечается в последний четверг ноября.


[Закрыть], но было уже поздно. Так что она не знала, и он тоже, конечно, не знал, а то бы сообразил, что ему выгоднее повременить с ее убийством.

Он отшвырнул сигарету.

– Какая ирония судьбы, правда? Стоило мне сказать ей, что я умираю, – и сегодня она, возможно, была бы еще жива.

3

На следующее утро я первым делом отнес чек Уорринера в банк и заодно снял со счета деньги на расходы. За выходные выпало немного снега, но от него уже почти ничего не осталось, только вдоль тротуаров лежали грязно-серые полоски. На улице было холодно, но не слишком ветрено – не такой уж плохой день для середины зимы.

Я зашел в полицейский участок на Западной Пятьдесят Четвертой, надеясь застать Джо Деркина, но его не было. Я оставил ему записку с просьбой мне позвонить и отправился в библиотеку на углу Сорок Второй и Пятой авеню. Часа два я читал все, что мог найти, про убийство Аманды Уорринер Термен. Заодно я посмотрел по указателю «Нью-Йорк таймс», не было ли в газете за последние десять лет что-нибудь про нее и ее мужа. Мне попалось сообщение об их свадьбе – оно было напечатано четыре года назад, в сентябре. К тому времени она уже должна была получить наследство.

От Уорринера я знал, когда они поженились, но никогда не мешает проверить то, что говорит клиент. Из этого сообщения я узнал и еще кое-что, чего Уорринер мне не сказал; имена родителей Термена и гостей, присутствовавших на свадьбе, названия учебных заведений, где он учился, и мест, где работал до того, как поступил в Эф-би-си-эс.

Из того, что я выяснил, никак не следовало, убил он свою жену или нет, но я и не надеялся раскрыть дело, просидев два часа в библиотеке.

Из автомата на углу я позвонил в полицейский участок. Джо еще не вернулся. Я съел хот-дог и жареный пирожок и отправился в шведскую церковь на Сорок Восьмой, где по будням в 12.30 проводятся собрания «А. А.». Там выступал какой-то служащий, который жил со своей семьей на Лонг-Айленде и работал в крупной аудиторской фирме. Он не пил уже десять месяцев и все не мог нарадоваться, как это замечательно.

– Мне передали твою записку, – сказал Джо Деркин. – Звонил тебе в отель, но мне ответили, что тебя нет.

– Я как раз шел туда, – сказал я. – Решил на всякий случай заглянуть – вдруг тебя застану.

– Ну, значит, тебе сегодня везет, Мэтт. Садись.

– Ко мне вчера приходил один человек, – сказал я. – Лаймен Уорринер.

– А, ее брат. Я так и думал, что он пойдет к тебе. Ты собираешься что-нибудь для него сделать?

– Если смогу, – сказал я, вынул стодолларовую бумажку и сунул ему в руку. – Спасибо за рекомендацию.

Мы были в комнате одни, так что он спокойно развернул бумажку и взглянул на нее.

– Не отличишь от настоящей, – заверил я его. – Сам видел, как ее печатали.

– Ну, спасибо, успокоил, – сказал он. – Нет, я-то подумал о другом. Мне вообще не надо бы ее у тебя брать. Хочешь знать, почему? Потому что дело не в том, чтобы дать тебе заработать доллар-другой и заодно помочь человеку. Я рад, что ты с ним договорился. И буду просто счастлив, если узнаю, что ты для него что-то сделал.

– Ты думаешь, это Термен прикончил свою жену?

– Думаю? Да я это точно знаю.

– Откуда?

Он подумал.

– Не знаю. Инстинкт полицейского. Это тебя устраивает?

– Вполне. С одной стороны, твой инстинкт полицейского, с другой – женская интуиция Лаймена. Пожалуй, Термену повезло, что он еще гуляет на свободе.

– Ты когда-нибудь видел этого типа, Мэтт?

– Нет.

– Интересно будет знать, что ты о нем подумаешь, – может, то же самое, что и я? Скользкий тип, клянусь Богом. Это дело досталось мне – я первый приехал туда сразу после патруля, который явился по вызову. Я видел его, когда он еще не пришел в себя от шока, когда у него кровь еще текла из раны на голове, а на лице, где он сдирал пластырь, были красные пятна и ссадины. И потом недели две я постоянно с ним виделся, не знаю сколько раз. Мэтт, у меня ни разу не было такого чувства, что он говорит правду. Я никак не мог поверить, что он горюет о ее смерти.

– Это еще не значит, что он ее убил.

– В том-то все и дело. Мне приходилось видеть убийц, которые от души жалели, что их жертв уже нет в живых, – думаю, что и наоборот тоже случается. И я не пытаюсь изображать из себя ходячий детектор лжи. Конечно, я не всегда могу распознать, когда человек врет. Но с ним это раз плюнуть. Стоит ему раскрыть рот – и можешь быть уверен, что он втирает тебе очки.

– Он сделал это в одиночку?

Джо мотнул головой:

– Не могу себе представить, как он мог это сделать. Женщину употребили спереди и сзади, и по всем признакам – с применением силы. Сперма, обнаруженная во влагалище, определенно не принадлежит мужу. Другая группа крови.

– А сзади?

– Там спермы не оставили. Может, тот, кто работал сзади, наслушался о пользе презервативов.

– Вполне современное изнасилование, – заметил я.

– Ну, ты же знаешь, что пишут в листовках, которые распространяет Департамент здравоохранения, – сексуальное воспитание населения и все такое. Во всяком случае, на первый взгляд это были двое грабителей, как он и говорил.

– А есть еще какие-нибудь вещественные доказательства, кроме спермы?

– Лобковые волосы. Похоже, двух видов – одни определенно не мужа, другие – возможно, его. Штука в том, что по лобковым волосам мало что можно узнать. Известно только, что и те и другие принадлежали лицам мужского пола белой расы, – пожалуй, больше ничего. К тому же если даже выяснится, что какие-нибудь из них действительно принадлежали Термену, то и это ничего не доказывает. Он же, черт возьми, был ее муж – ничего удивительного, если женщина день-другой носит в собственных зарослях мужний волосок.

Я задумался, потом сказал:

– Для того чтобы Термен мог проделать такое в одиночку…

– Это исключено.

– Ничуть не исключено. Все, что ему для этого было нужно, – чья-то сперма и клочок волос.

– Откуда он мог их раздобыть? Отсосать у какого-нибудь матроса и сплюнуть в презерватив?

У меня в памяти на мгновение всплыли слова Лай-мена Уорринера о Термене, забившемся в шкаф.

– А хоть бы и так, – сказал я. – Я просто перебираю все варианты – что хоть мало-мальски возможно, а чего не могло быть никак. Допустим, он так или иначе раздобыл чужую сперму и волосы. Потом отправился с женой в гости, вернулся домой…

– Поднялся на четвертый этаж и попросил ее подождать минутку, пока он не взломает дверь в квартиру Готшальков. «Смотри-ка, золотце, я научился открывать дверь без ключа».

– Дверь была взломана?

– Ломиком.

– Это могли сделать после.

– После чего?

– После того, как он ее убил, и до того, как вызвал полицию. Скажем, у него был ключ от квартиры Готшальков.

– Они говорят, что не было.

– Они могли не знать, что у него есть ключ.

– У них на двери два замка.

– У него могли быть два ключа. «Погоди-ка, золотце, я обещал Рою и Ирме поливать их цветы».

– Их зовут не так. Альфред Готшальк – это адвокат. А как зовут его жену, не помню.

– «Я обещал Альфреду и как-ее-там поливать их цветы».

– В час ночи?

– Какая разница? А может, он сказал, что хочет взять у Готшальков какую-нибудь книжку почитать. Может, они оба были немного под мухой после гостей, и он предложил ей тайком залезть в квартиру Готшальков и потрахаться на их кровати.

– «Вот здорово будет – точь-в-точь как тогда, когда мы еще не поженились».

– Что-то в этом роде. Он заманивает ее туда, убивает, инсценирует изнасилование и подбрасывает вещественные доказательства – сперму и волосы. У нее ничего не нашли под ногтями? Может, она царапалась?

– Нет, но он и не говорил, что она от них отбивалась. К тому же их было двое – один мог держать ей руки, пока другой получал удовольствие.

– Давай-ка еще раз покрутим тот вариант, в котором он все делает в одиночку. Он убивает ее и инсценирует изнасилование. Потом приводит квартиру Готшальков в такой вид, как будто она была ограблена. Вы привезли сюда Готшальков, спросили, что у них пропало?

Он кивнул:

– Приезжал он, Альфред. Сказал, что его жена больна и ей лишний переезд противопоказан. Они держат пару сотен долларов в холодильнике – на непредвиденные расходы, и эти деньги исчезли. Еще пропали какие-то драгоценности – фамильные, запонки и кольца, которые достались ему по наследству и которых он не носит. Ее драгоценности тоже исчезли, но он не смог их описать, потому что не знает, что они взяли с собой во Флориду и что хранится в банковском сейфе. Все самое ценное или в банке, или во Флориде, поэтому он считает, что ущерб невелик, но составить список украденного не может без Рут. Вот как зовут его жену – Рут. Я так и думал, что рано или поздно вспомню.

– А как насчет мехов?

– Никаких мехов у нее не было. Она активистка движения за права животных. Да и зачем ей меха, если она шесть месяцев и один день в году проводит во Флориде?

– Шесть месяцев и один день?

– Это минимум – он дает им право с точки зрения налогового ведомства считаться постоянными жителями Флориды. Во Флориде не берут подоходного налога в пользу штата.

– Я думал, он на пенсии.

– Ну, у него все равно есть какие-то доходы. Ценные бумаги и так далее.

– Значит, мехов нет, – сказал я. – А что-нибудь громоздкое? Музыкальный центр, телевизор?

– Ничего. Там было два телевизора, один большой проекционный в гостиной и один поменьше в задней спальне. Тот, что в спальне, они выключили из розетки и перенесли в гостиную, нотам и оставили. Возможно, собирались забрать его и либо забыли впопыхах, либо побоялись привлечь к себе внимание – ведь в квартире лежала убитая женщина.

– Если только они знали, что она мертва.

– Они размозжили ей все лицо и удавили ее же собственными колготками. Ясно, что выглядела она малость похуже, чем до того, как с ними встретилась.

– Значит, они взяли немного наличных и кое-какие драгоценности.

– Похоже на то. Больше ничего Готшальк припомнить не смог. Дело в том, Мэтт, что всю квартиру перевернули вверх дном.

– Кто – криминалисты?

– Да нет, грабители. Они очень тщательно ее обыскали, а привести в порядок не позаботились. Ящики вытащены, книги сброшены с полок и так далее. На то, чтобы искали какой-нибудь тайник, не похоже: матрасы не взрезаны, диванные подушки не вспороты. Но все равно поработали основательно. Я думаю, искали наличные – сверх той пары сотен, что лежали в морозилке.

– А что сказал Готшальк?

– А что он может сказать? «У меня было тысяч сто, которые я припрятал от налоговой инспекции, и эти негодяи их нашли»? Он сказал, что в квартире не было ничего действительно ценного, кроме кое-каких произведений искусства, а их не тронули. Там есть несколько гравюр в рамках, нумерованных и подписанных авторами, – Матисс, Шагал, не помню кто еще, и они были застрахованы. Все это стоит тысяч восемьдесят, я думаю. Воры сняли кое-что со стен – возможно, искали потайной сейф, – но ничего не взяли.

– А что, если он сделал это сам? – спросил я.

– Ты снова за свое? Ну, валяй.

– Квартира действительно перевернута вверх дном, так что выглядит это как настоящая кража со взломом, а прятать ему было нечего – только пару сотен наличными и пригоршню драгоценностей. Вы его обыскивали?

– Термена? – Он отрицательно покачал головой. – Человек весь избит, руки связаны за спиной, его жена лежит тут же мертвая, – а мы устраиваем ему обыск и лезем в задний проход, не найдутся ли там чьи-то платиновые запонки? К тому же по твоему сценарию он мог спрятать все в собственной квартире.

– Я как раз собирался это сказать.

– Значит, по тому же сценарию он проникает в квартиру Готшальков с помощью ключа или там двух ключей – сколько понадобилось, приканчивает жену, инсценирует изнасилование, крадет наличные и драгоценности, относит их наверх, засовывает в носок и прячет в комод. Потом снова спускается вниз и взламывает ломиком дверь, чтобы это выглядело как ограбление. Потом, должно быть, опять поднимается наверх и прячет ломик, потому что в квартире Готшальков мы его не нашли.

– А квартиру Термена не обыскивали?

– Обыскивали. С его разрешения. Я сказал ему, что грабители, возможно, начали с его квартиры и двигались вниз, хотя точно знал, что это не так, потому что на его двери не было следов взлома. Конечно, они могли попасть к нему с пожарной лестницы, только это не важно, потому что у него никто не побывал. Но я все равно обыскал ее – нет ли там чего-нибудь из нижней квартиры.

– И ничего не нашел.

– Абсолютно ничего. Только не знаю, что это доказывает. У меня не было возможности устроить тщательный обыск. К тому же он мог положить драгоценности Готшальков вместе с теми, что были у него с женой, и я бы все равно ни о чем не догадался, потому что не знал, что надо искать. А что до наличных – этих несчастных двух сотен, то он вполне мог сунуть их в собственный бумажник.

– А я думал, грабители забрали его бумажник.

– Да, верно. Часы и бумажник. Бросили их на первом этаже, когда уходили из здания, – просто бросили на лестничной площадке. Деньги вытащили, но кредитные карточки оставили.

– Он мог сам сбегать вниз и оставить его там.

– Или выйти на лестницу, подойти к перилам и выбросить его. Чтобы не бегать лишний раз взад-вперед.

– А драгоценности, которые они, по его словам, отобрали у жены…

– Он мог просто положить их обратно в ее же шкатулку. Да и свой «Ролекс» тоже, если уж на то пошло. Может, он вообще был без часов.

– Ну а после этого? – спросил я. – Он избивает сам себя, связывает себе руки за спиной, заклеивает себе рот пластырем…

– Если бы это делал я, то, пожалуй, сначала заклеил бы себе рот, а уж потом связал бы себе руки.

– Ты, Джо, всегда понимал в стратегии больше моего. Как он был связан? Ты видел его связанным?

– Да нет, черт возьми, – ответил он. – И это единственное, что до сих пор меня смущает. Я собирался устроить головомойку тем двоим патрульным, которые развязали его, но чего еще от них ожидать? Приличный человек, хорошо одетый, лежит на полу связанный и в истерике, рядом его жена, мертвая, и как ему скажешь, что он должен оставаться в таком положении, пока не явится детектив? Конечно, они его развязали. Я бы на их месте сделал то же самое, да и ты тоже.

– Конечно.

– И все же чертовски жаль, что они это сделали. Хотел бы я сначала взглянуть на него. Если держаться твоего сценария – будто он все это устроил сам, в одиночку, – то следующий твой вопрос должен быть такой: мог он связать сам себя или нет. Верно?

– Верно.

– Ноги у него были связаны. Это не так уж сложно сделать самому. Руки были связаны за спиной, и можно подумать, что это невозможно, только это возможно. – Он выдвинул ящик стола, пошарил в нем и вытащил наручники. – Вытяни руки вперед, Мэтт. – Он защелкнул наручники у меня на запястьях. – А теперь нагнись вперед и просунь ноги между рук по одной. Сядь на край стола. Попробуй, это можно сделать.

– Господи Иисусе!

– Такое часто показывают по телевизору: человек сидит в наручниках, руки за спиной, а потом как бы перепрыгивает через свои руки, и они оказываются спереди, и наручники на месте. Ну хорошо, теперь встань и подними руки, чтобы они оказались у тебя за спиной.