Текст книги "Пляска на бойне"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

18

Газеты были в восторге. Ричард Термен упал и разбился насмерть в нескольких метрах оттого места, где его жена была зверски изнасилована и убита меньше трех месяцев назад. Как предположил один претендент на Пулитцеровскую премию[36]36
  Премия за лучшие произведения в области журналистики, литературы и критики, учрежденная в США в 1917 г. в честь известного журналиста и издателя Джозефа Пулитцера (1847-1911).


[Закрыть], последним, что он видел в своей жизни, был интерьер квартиры Готшальков, мимо окон которой он пролетал, когда падал. Мне это показалось мало вероятным, потому что, уезжая из города на шесть месяцев и один день, люди обычно задергивают занавески, но возмущение мое было не настолько велико, чтобы писать по этому поводу письмо в редакцию.

Никто не сомневался, что это самоубийство, хотя по поводу причины мнения разделились. Одни считали, что он был в отчаянии после того, как потерял жену и будущего ребенка, другие – что он испытывал угрызения совести, потому что стал причиной их смерти. Автор передовицы в «Ньюс» увидел в этом символ краха «Алчных Восьмидесятых». «Мы много слышали о том, что „надо иметь все“, – писал он. – Три месяца назад Ричард Термен и имел все – деньги в банке, большую квартиру, красавицу жену, видный пост в бурно растущей индустрии кабельного телевидения и в перспективе – ребенка. В мгновение ока все это рассыпалось в прах, а работы и денег оказалось недостаточно, чтобы заполнить пустоту в сердце Ричарда Термена. Можете думать, что это он был тот негодяй, кто задумал гнусную инсценировку, исполненную в ноябре в доме на Западной Пятьдесят Второй. А можете считать его лишь жертвой. В любом случае получается, что он имел все – и у него не осталось ничего, за что можно было бы ухватиться, когда он это все потерял».

– Интуиция у тебя была правильная, – сказал мне Деркин. – Ты боялся, что с ним что-то случилось, и хотел попасть в его квартиру. И в то же время ты думал, что его там нет. Так вот, его там и не было. Судебно-медицинский эксперт полагает, что смерть наступила между семью и девятью утра, и наверняка так оно и есть, потому что начиная с десяти в заведении внизу приступает к работе кухонная прислуга, и они бы услышали удар, когда он упал. Одного не понимаю: почему никто не обнаружил тела в обеденное время, – может, потому, что оно лежало в дальнем углу двора, а черный ход у них на другом конце, и никто не подходил настолько близко, чтобы его заметить. Наверное, когда несешь охапку баклажанных очисток, думаешь только о том, как бы поскорее их выбросить и вернуться, особенно если на улице холодно.

Было утро пятницы, и мы сидели в квартире Термена. Криминалисты прочесали все помещение накануне вечером, пока я гонялся за призраками в Маспете. Я обошел всю квартиру, переходя из комнаты в комнату и не зная, чего я ищу. Может быть, ничего.

– Неплохая квартира, – сказал Джо. – Мебель-модерн, стильная, но такая, что с ней можно жить. Мягкая вся и уютная. Обычно так говорят про толстых женщин, да? «Главное – удобство, а не скорость». А при чем тут скорость, не знаешь?

– Кажется, когда-то так говорили про лошадей.

– Да? Возможно. То есть на толстой лошади удобнее ездить. Надо будет спросить у кого-нибудь из конной полиции. Знаешь, когда я был мальчишкой и мечтал стать полицейским, я хотел попасть в конную полицию. Стоило мне в первый раз увидеть конного полицейского, как я только об этом и думал. Конечно, к тому времени, как я поступил в Академию, это у меня прошло. И все-таки, знаешь, служить в конной полиции не так уж плохо.

– Если любишь лошадей.

– Ну, конечно. А если не любишь…

– Нет, ты как хочешь, а Термен не кончал с собой, – сказал я.

– Трудно сказать. Человек раскалывается, потом приходит домой, утром просыпается, и до него доходит, что он сделал. Он видит, что деться ему некуда, да ему и вправду деться было некуда, ведь ты же собирался посадить его за убийство жены. Может, у него действительно просыпается совесть. А может, он просто начинает понимать, что ему предстоит немало времени просидеть за решеткой, а он знает, каково ему там придется – такому-то красавчику. Остается только прыгнуть в окно – и все позади.

– На него это не похоже. И он боялся не суда, он боялся Стетнера.

– Но на окне только его отпечатки, Мэтт.

– Стетнер был в перчатках, когда прикончил Аманду. Он мог и снова их надеть перед тем, как выбросить Термена в окно. Термен здесь жил, его отпечатки все равно тут есть. Или же Стетнер заставил его открыть окно. «Ричард, здесь невозможно жарко, нельзя ли немного проветрить?»

– Он оставил записку.

– Ты ведь, кажется, говорил, что она напечатана на машинке.

– Да, знаю, но бывает, что и настоящие самоубийцы оставляют записки, напечатанные на машинке. Записка довольно обыкновенная. «Господи, прости меня, я больше не могу». Там не сказано, что он это сделал, и не сказано, что не сделал.

– Это потому, что Стетнер не знал, много ли нам известно.

– Или потому, что Термен не хотел рисковать. Представь себе, что он упадет с пятого этажа и останется жив. Вот он лежит в больнице с двадцатью переломами костей, и ему совсем уж ни к чему обвинение в убийстве из-за собственной дурацкой записки. – Он ткнул сигарету в пепельницу-сувенир. – На самом деле я с тобой согласен. По-моему, ему помогли выпасть из окна. Вот почему я вчера вечером заставил ребят из лаборатории поработать здесь как следует, и вот почему мы ищем свидетелей, которые видели бы, как кто-нибудь входил или выходил отсюда вчера утром. Неплохо было бы отыскать такого свидетеля, и неплохо было бы, если бы ты как-то связал это со Стетнером, только могу тебе сказать, что этого не случится. А даже если и случится, ничего доказать не удастся. Ну приходил он сюда, ну и что? Когда он уходил, Термен был еще жив. Он был в отчаянии, он был как будто не в себе, но кто мог подумать, что несчастный покончит с собой? Все вранье, конечно, но пойди это докажи.

Я ничего не сказал.

– И к тому же, – продолжал он, – может, оно и к лучшему. Мы знаем, что Термен убил свою жену, и это не сошло ему с рук. Правда, ему в этом помогли, и, возможно, это был Стетнер…

– Конечно, Стетнер.

– Почему конечно? Мы это знаем только со слов Термена во время вашего частного, никак не зафиксированного разговора за несколько часов до того, как он упал и разбился. А что, если он морочил тебе голову, ты об этом не подумал?

– Я знаю, Джо, что он морочил мне голову. Он старался изобразить себя в самом выгодном свете, а Стетнера представить каким-то Свенгали и одновременно Джеком-Потрошителем[37]37
  Свенгали – персонаж романа Дж. Дюморье (1834-1896) «Трилби» (1894), наделенный способностью оказывать непреодолимое магическое воздействие на людей. Джек-Потрошитель – преступник, совершивший в 1888 г. несколько зверских убийств в Лондоне и так и не разысканный.


[Закрыть]. Ну и что из этого?

– А то, что, возможно, это был не Стетнер. Может, он имел еще каких-то сообщников, а может, у него по службе была причина подложить Стетнеру свинью. Послушай, я не говорю, что так и случилось. Я знаю, это все домыслы. Но это паскудное дело целиком построено на домыслах. Я хочу сказать, что Термен подстроил убийство своей жены, а теперь он мертв, и, если бы все дела об убийствах, которые я вел, кончались так благополучно, я бы не сидел тут и не изводился, понимаешь? Ну, допустим, Стетнер это сделал и сможет отмазаться – ладно, мне каждый день приходится видеть и кое-что похуже. Будь он такой мерзавец, каким его изобразил Термен, он давно бы уже на чем-нибудь попался, но ведь этого не произошло. Его ни разу не задерживали, на него нигде ничего нет. Насколько я знаю, его даже ни разу не штрафовали за превышение скорости.

– Я смотрю, ты не поленился проверить.

– Конечно, не поленился. А что я, по-твоему, должен был делать? Если он такой злодей, я бы с удовольствием его засадил. Только он не выглядит таким уж злодеем – по крайней мере, по бумагам.

– Просто второй Альберт Швейцер[38]38
  Швейцер Альберт (1875-1965) – французский философ, теолог, врач и миссионер, лауреат Нобелевской премии мира (1952).


[Закрыть].

– Нет, – сказал он. – Наверное, он и в самом деле мерзавец, тут я с тобой согласен. Но это еще не преступление.

Я позвонил Лаймену Уорринеру в Кеймбридж. Но я оказался не первым, кто сообщил ему эту новость. Какой-то пронырливый репортер сделал это за меня – он позвонил брату Аманды, чтобы узнать его мнение по этому поводу.

– Конечно, я отказался от комментариев, – сказал он. – Я даже не знал, правда ли это. Он что, покончил с собой?

– По всей видимости.

– Понимаю. Это не то же самое, что «да», верно?

– Не исключено, что он был убит своим сообщником. Полиция рассматривает эту версию, но они не надеются что-нибудь выяснить. На данный момент нет никаких улик, которые противоречили бы версии о самоубийстве.

– Но вы не верите, что это было самоубийство.

– Не верю, но это не имеет значения. Вчера вечером я провел с Терменом несколько часов и добился того, чего вы от меня хотели. Он признался, что убил вашу сестру.

– Неужели?

– Да. Он пытался свалить большую часть вины на своего сообщника, но признался, что тоже приложил к этому руку. – Я решил немного погрешить против истины. – Он сказал, что почти все время был без сознания. А ее сразу же ударили по голове, и она ничего не чувствовала.

– Хотелось бы верить.

– Я должен был встретиться с ним вчера после обеда, – продолжал я. – Надеялся добиться от него полного признания, а если не выйдет, то хотя бы записать наш разговор и передать запись полиции. Но прежде чем я успел это сделать…

– Он покончил с собой. Что ж, могу сказать одно. Я рад, что нанял вас.

– Да?

– Вы ведь не будете отрицать, что ваше расследование заставило его это сделать?

Я подумал.

– Пожалуй, да.

– И я еще рад, что все закончилось именно так. Это куда проще, чем долгое судебное разбирательство, да и грязи меньше. К тому же преступники часто выходят сухими из воды, верно? Даже когда все знают, что они виновны.

– Случается.

– А даже если и нет, то либо получают небольшой срок, либо хорошо себя ведут в тюрьме, становятся примерными арестантами, и через четыре-пять лет их досрочно выпускают. Нет, я более чем удовлетворен, Мэттью. Я вам что-нибудь должен?

– Думаю, что это мне придется вернуть часть денег вам.

– Не говорите глупостей. Не смейте ничего мне возвращать, я все равно не возьму.

Раз уж разговор зашел о деньгах, я сказал, что он может возбудить дело о наследовании имущества сестры и о получении страховки.

– По закону человек не должен извлекать выгоду из преступления, которое совершил, – объяснил я. – Если Термен убил вашу сестру, он не может быть ее наследником или получить страховку. Я не знаю условий завещания вашей сестры, но полагаю, что, если он будет исключен, все переходит к вам.

– Думаю, да.

– Официально он в ее смерти не замешан, – сказал я. – И теперь ему не предъявят никаких обвинений, потому что он мертв. Но полагаю, вы можете возбудить гражданский иск, а там порядки не такие, как в уголовном суде. Например, я мог бы в своих показаниях рассказать о нашем разговоре с ним накануне его смерти. Это, конечно, будет показание с чужих слов, но его могут принять во внимание. Поговорите со своим адвокатом. В таком деле, кажется, необязательно доказывать вину так же неопровержимо, как в уголовном суде. По-моему, там другие требования. В общем, я уже сказал – поговорите со своим адвокатом.

Он немного помолчал, потом сказал:

– Вряд ли я стану это затевать. Куда пойдут эти деньги, если я оставлю все как есть? Сомневаюсь, чтобы он изменил свое завещание после смерти Аманды. Вероятно, все должно было остаться ей или же его родным, если она умрет раньше его. – Он кашлянул, потом взял себя в руки. – Я не хочу судиться с его сестрами, кузинами и тетушками. Пусть деньги достанутся им. Какая разница?

– Не знаю.

– У меня больше денег, чем я успею потратить. Время для меня дороже денег, и я не желаю терять его в суде и в адвокатских конторах. Вы меня понимаете?

– Конечно.

– Вы можете подумать, что с моей стороны это какое-то чистоплюйство, но…

– Нет, – сказал я. – Я так не думаю.

В половине шестого я отправился на собрание во францисканскую церковь, что у вокзала Пенсильвания-Стэйшн, сразу за углом. Публика представляла собой любопытную смесь: рядом сидели живущие за городом служащие в приличных костюмах и опустившиеся пропойцы, только начинающие приходить в себя после запоя. Но ни тех, ни других это, кажется, не смущало. Во время обсуждения я поднял руку и сказал:

– Сегодня мне весь день хочется выпить. Я попал в такое положение, что ничего не могу сделать, хотя чувствую, что сделать что-то надо. Все, что мог, я уже сделал, и то, что получилось, всех устраивает, но я алкоголик и хочу, чтобы все было идеально, а так никогда не бывает.

Я вернулся в отель, и мне сказали, что два раза звонил Ти-Джей. Номера его телефона у меня не было. Я пошел в бар «Армстронг» и съел миску черных бобов с красным перцем, а потом успел к восьми тридцати на собрание в церкви Святого Павла, посвященное Ступеням. На этот раз мы были на Второй Ступени – это когда нужно поверить, что есть некая сила, которая сильнее нас и которая вернет нам разум. Когда очередь дошла до меня, я сказал:

– Меня зовут Мэтт, я алкоголик, и я знаю про эту высшую силу только одно – она творит чудеса, но пути ее неисповедимы.

Я сидел рядом с Джимом Фейбером, и он шепнул мне, что, если вдруг так случится, что на услуги детективов не будет спроса, я всегда могу устроиться сочинителем билетиков на счастье для лотерей.

Какая-то женщина по имени Джейн сказала:

– Если нормальный человек встает утром и видит, что у его машины спустило колесо, он звонит в техпомощь. А алкоголик звонит в Лигу предотвращения самоубийств.

Джим многозначительно толкнул меня в бок.

– Это ко мне не относится, – сказал я ему. – У меня нет машины.

Когда я снова вернулся в отель, мне опять передали, что звонил Ти-Джей, но я по-прежнему никак не мог с ним связаться. Я принял душ и улегся в постель. Только я задремал, как зазвонил телефон.

– Вас никак не поймаешь, – сказал он.

– Это тебя никак не поймаешь. Только передаешь, что звонил.

– Да вы же сами в прошлый раз были недовольны, что я ничего не просил передать.

– Ну, сегодня ты попросил, но я же не знаю, как с тобой связаться.

– То есть вы хотите знать, по какому номеру мне звонить?

– Вот именно.

– Ну так у меня нет телефона.

– Я так и думал.

– Ага, – сказал он. – Ну ладно, что-нибудь придумаем со временем. Дело вот в чем – я нашел того, кого искал.

– Сутенера?

– Ага. И набрал полные уши дерьма.

– Ну, выкладывай.

– По телефону? Ну, могу, если вы велите, только…

– Нет.

– Потому что дельце-то, кажется, пахнет жареным.

– Думаю, что да. – Я сел. – Есть одно кафе, оно называется «Огонек» – на перекрестке Пятьдесят Восьмой и Девятой авеню, на том углу, что с юго-западной стороны…

– Если оно на том перекрестке есть, я уж его найду.

– Наверное, – сказал я. – Через полчаса.

Он встретил меня на улице, мы вошли и сели в отдельной кабинке. Он демонстративно принюхался и заявил, что пахнет тут вкусно. Я засмеялся, протянул ему меню и предложил заказать все, что захочется. Он выбрал чизбургер с беконом, жареную картошку и двойной молочный коктейль с шоколадом. Я взял себе чашку кофе и оладьи.

– Я все-таки разыскал эту девчонку, – сказал он. —Живет у черта на рогах. Говорит, что когда-то работала с этим сутенером, его зовут Джук. Наверное, кличка. До чего же она перепугана! Она ушла от Джука прошлым летом, вроде как сбежала оттуда, где он заставлял ее жить, и до сих пор ходит и оглядывается, не гонится ли он за ней. Он ей как-то сказал – если она вздумает его наколоть, он ей нос отрежет, и все время, пока я там с ней говорил, она трогала себя за нос, будто проверяла, на месте он еще или нет.

– Но если она ушла от него прошлым летом, она ведь не может знать Бобби.

– Ну да, правильно, – сказал он. – Но штука в том, что парень, которого я разыскал, – ну, тот, который знал Бобби, – он про этого типа знал только одно: что на него работает еще и… – Он осекся, спохватившись, а потом сказал: – Я обещал ей не говорить, как ее зовут. Думаю, вам можно бы сказать, но…

– Да нет, мне необязательно знать, как ее зовут. Значит, они оба работали на одного и того же типа, только в разное время. Так что если ты узнал, на кого работает она, ты узнал, на кого работал и Бобби.

– Правильно.

– И это был кто-то по имени Джук.

– Ага. А фамилию она не знает. И где он живет, тоже не знает. Ее он поселил в Вашингтон-Хайтс, но она говорит, что у него несколько квартир в разных местах, где он прячет детишек. – Он взял ломтик жареной картошки и обмакнул в кетчуп. – Он все время ищет новых детишек, этот Джук.

– Значит, дела у него идут неплохо?

– Она говорит, он все время ищет новых детишек, потому что старых надолго не хватает. – Он искоса посмотрел на меня, стараясь сделать вид, будто это нимало его не трогает. Получилось не слишком удачно. – Он говорит всем, что работа для них бывает двух сортов. С обратным билетом или в один конец. Знаете, что это значит?

– Нет.

– С обратным билетом – это значит, что ты возвращаешься обратно. А в один конец – что не возвращаешься. То есть если клиент покупает тебя в один конец, он может тебя не возвращать. Вроде как ему позволено делать с тобой все, что он захочет. – Он опустил глаза. – Даже убить тебя, если пожелает. Джука это ни чуточки не волнует. Она говорила, что он ей сказал: «Веди себя хорошо, иначе пошлю тебя на работу в один конец», И еще она говорила – никогда не знаешь, идешь на работу с обратным билетом или в один конец. Он скажет тебе: «А, этот клиент хороший, он тебя не обидит и даже, может, купит чего-нибудь из одежды», – а только выйдешь за дверь, как он говорит остальным девчонкам: «Ну, эту вы больше не увидите, я ее послал в один конец». Они, понимаете, немного поревут, если она была их подружка, но больше они ее никогда не увидят.

Когда он все доел, я дал ему три двадцатки и спросил, не настукал ли счетчик больше.

– Нет, сойдет, – сказал он. – Я же знаю, что вы никакой не богач.

Мы вышли, и я сказал:

– Больше ничего не делай, Ти-Джей. Не пытайся выяснять про Джука что-то еще.

– Я мог бы только порасспросить кое-кого – послушать, что они скажут.

– Нет, не надо.

– Это вам ничего не будет стоить.

– Дело не в том. Я не хочу, чтобы Джук узнал, что кто-то им интересуется. Он может дать задний ход и начать сам интересоваться тобой.

Ти-Джей закатил глаза к небу:

– Ну уж это мне совсем ни к чему. Девчонка говорит, что он ужасная сволочь. И еще что он очень большого роста, но этой девчонке все кажутся большого роста.

– Сколько ей?

– Двенадцать, – сказал он. – Но для своих лет она совсем маленькая.

19

В субботу я большей частью сидел дома. Только один раз вышел, чтобы выпить чашку кофе с бутербродом и попасть на двенадцатичасовое собрание напротив видеопрокатного пункта Фила Филдинга. Без десяти восемь я встретился с Элейн у входа в концертный зал Карнеги на Пятьдесят Седьмой. У нее был абонемент на концерты камерной музыки, чувствовала она себя уже хорошо и решила пойти. В тот вечер играл струнный квартет. Виолончелистка была чернокожая женщина, обритая наголо, остальные трое – американские китайцы, хорошо одетые, холеные, словно с курсов менеджеров.

В антракте мы строили планы, как потом пойдем в «Парижскую зелень», а по дороге, может быть, ненадолго заглянем в «Гроган». Но после второго отделения энергии у нас поубавилось, мы пошли к Элейн и заказали китайский обед с доставкой на дом. Я остался у нее ночевать, утром мы встали поздно и отправились завтракать.

В воскресенье я обедал с Джимом, а в восемь тридцать отправился на собрание в больницу имени Рузвельта.

В понедельник утром я пошел в Северно-Центральный участок. Я позвонил заранее, и Джо Деркин меня ждал. У меня с собой был блокнот, который я ношу почти всегда. И видеокассета с «Грязной дюжиной». Я захватил ее, когда накануне уходил от Элейн.

Он сказал:

– Садись. Хочешь кофе?

– Только что пил.

– А я нет. Что там у тебя на уме?

– Берген Стетнер.

– Ага. Не могу сказать, что ты меня удивил. Ты как собака, которая не может расстаться с костью. Что это?

Я протянул ему кассету.

– Отличный фильм, – сказал он. – Ну и что?

– Это не тот вариант, который ты помнишь. Самое интересное место там – это когда Берген и Ольга Стетнеры совершают убийство перед камерой.

– Не понимаю, о чем ты говоришь?

– Кто-то переписал на эту кассету другую запись. Сначала пятнадцать минут Ли Марвина, а потом начинается любительский фильм. В нем играют Берген, Ольга и один их знакомый, только к концу фильма этот знакомый оказывается мертв.

Он взял кассету и взвесил ее на руке.

– Ты хочешь сказать, что тут у тебя черная порнуха?

– Она самая.

– И там эти Стетнеры? Как же ты ухитрился…

– Это долгая история.

– Я никуда не спешу.

– И запутанная.

– Что ж, хорошо, что ты пришел ко мне прямо с утра, – сказал он. – Пока у меня голова еще свежая.

Говорил я, наверное, целый час. Я рассказал все с самого начала, с просьбы перепуганного Уилла Хейбермена посмотреть пленку, и по порядку до конца, не пропуская ничего существенного. У Деркина на столе лежал блокнот на спирали, и очень скоро он раскрыл его на чистой странице и стал записывать. Время от времени он прерывал меня и переспрашивал, но большей частью слушал молча. Когда я закончил, он сказал:

– Смотри, как любопытно все сошлось. Если бы твой приятель не взял напрокат кассету и если бы он случайно не прибежал с ней к тебе, то у нас не было бы никакого намека на то, что Термен как-то связан со Стетнером.

– И я, наверное, не смог бы расколоть Термена, —согласился я, – а ему не пришло бы в голову выложить все именно мне. Ведь в тот вечер, когда мы с ним встретились в «Парижской зелени», я его только прощупывал, и мне казалось, что ничего не получается. Я думал, он может знать Стетнера по Эф-би-си-эс, и к тому же видел их обоих в зале «Нью-Маспет». Рисунок я ему показал только для того, чтобы немного вывести его из равновесия, а с этого все и началось.

– И кончилось тем, что он выпал из окна.

– Но это совпадение из тех, что обязательно должны произойти, – сказал я. – Я чуть было не впутался в это дело еще до того, как Хейбермен взял напрокат кассету. Один мой знакомый назвал Левеку мое имя, когда тот искал себе частного детектива. Если бы он тогда мне позвонил, может, его бы и не убили.

– Или убили бы тебя вместе с ним. – Джо переложил кассету из одной руки в другую с таким видом, словно ему хотелось кому-нибудь ее отдать. – Наверное, придется мне это посмотреть, – сказал он. – В комнате отдыха у нас есть видик, только надо будет отогнать от него старых перечниц-пенсионеров – они там целыми днями сидят. – Он встал. – Посмотри-ка его вместе со мной, ладно? Я могу упустить что-нибудь важное, а ты мне подскажешь.

В комнате отдыха никого не было, и он повесил на двери объявление, чтобы никто не заходил. Мы быстро прокрутили начало «Грязной дюжины», и начался фильм, который сняли Стетнеры. Сначала Джо отпускал разные шуточки по поводу их костюмов и фигуры Ольги, но, когда дело пошло всерьез, он умолк. Этот фильм на всех так действовал.

– Господи Боже мой! – произнес он, когда я включил перемотку.

– Ага.

– Расскажи-ка мне еще раз про того мальчишку, которого они прикончили. Ты говоришь, его звали Бобби?

– Нет, Счастливчик. Бобби – это тот, что помладше, он на другом рисунке.

– Значит, это Бобби ты видел на боксе. А Счастливчика ни разу не видел.

– Да.

– Ну, конечно, как же ты мог его видеть? Его уже не было в живых, когда ты посмотрел эту кассету и даже когда убили Левека. Запутанная история, но ведь ты меня предупреждал, да? – Он достал сигарету и постучал концом по тыльной стороне руки, – Мне придется кое с кем это согласовывать. С начальством и, вероятно, с окружной прокуратурой Манхэттена. Все не так просто.

– Знаю.

– Оставь-ка мне пленку, Мэтт. Ты будешь по тому же телефону? У себя в отеле?

– Мне сегодня надо будет еще кое-куда сходить.

– Ну, вообще-то не удивляйся, если сегодня ничего от меня не услышишь. Скорее завтра, а то и в среду. На мне висит еще несколько дел, я вроде бы обязан и ими заниматься, но за это возьмусь прямо сейчас. – Он вынул кассету из магнитофона. – Ну и ну. Ты хоть раз видел что-нибудь подобное?

– Нет.

– На какое же дерьмо нам приходится смотреть. Знаешь, когда я был мальчишкой и любовался, как скачут эти ребята из конной полиции, я ни о чем таком и представления не имел.

– Знаю.

– Ни малейшего представления, – повторил он. – Ни малейшего.

До вечера среды от него ничего не было слышно. Я пошел на собрание в церковь Святого Павла, а когда в десять вернулся в отель, мне передали два сообщения. Первое пришло без четверти девять – он просил меня позвонить ему в участок. Три четверти часа спустя он позвонил еще раз и оставил какой-то неизвестный мне номер телефона.

Я позвонил туда и попросил человека, который взял трубку, позвать Джо Деркина. Тот прикрыл трубку рукой, но я слышал, как он крикнул:

– Джо Деркин! Есть тут такой?

Наступила пауза, потом трубку взял Джо.

– Поздно ты засиделся, – сказал я.

– Ага. Только сейчас я не на работе. Послушай, у тебя есть несколько минут? Я хочу с тобой поговорить.

– Конечно.

– Приходи сюда, ладно? А где это я, черт возьми? Погоди минуту, не клади трубку. – Он тут же вернулся и продолжал: – Заведение называется «Ол-Америкен», это на…

– Я знаю, где это. Ничего себе!

– В чем дело?

– Да ни в чем, – сказал я. – Сойдет там спортивный пиджак и галстук или обязательно нужен вечерний костюм?

– Не валяй дурака.

– Ладно.

– Дыра, конечно, что и говорить. Тебя это смущает?

– Нет.

– У меня как раз подходящее настроение для такого места. Куда я, по-твоему, должен был пойти? В отель «Карлайл»?

– Сейчас буду, – сказал я.

«Ол-Америкен» находится на западной стороне Десятой авеню, в квартале к северу от «Грогана». Бар помещается здесь на протяжении уже нескольких поколений, однако вряд ли он когда-нибудь попадет в национальный список исторических памятников. Это всегда была гнусная забегаловка.

В баре пахло прокисшим пивом и прохудившейся канализацией. Когда я вошел, бармен равнодушно посмотрел на меня. Полдюжины личностей уголовного вида, сидевших за стойкой, даже не обернулись. Я прошел мимо них к столику в глубине зала, где спиной к стене сидел Джо. На столике была полная до краев пепельница, стакан с остатками льда и бутылка виски «Хайрем Уокер». Держать бутылку на столе не полагается, это нарушение правил, но от человека с полицейским значком обычно не требуют чересчур строгого их соблюдения.

– Значит, все-таки нашел, – сказал он. – Возьми себе стакан.

– Не надо.

– Ах да, ты же не пьешь. Ну и не бери никогда в рот эту гадость. – Он взял свой стакан, отпил немного и скривился. – Хочешь кока-колы или еще чего-нибудь? Только тебе придется сходить самому, обслуживание тут не на высоте.

– Может быть, потом.

– Ну, тогда садись. – Он ткнул сигаретой в пепельницу. – Господи Боже мой, Мэтт! Господи Боже мой!

– В чем дело?

– А, сплошное дерьмо. – Он сунул руку куда-то вниз, достал видеокассету и швырнул на столик. Она скользнула по нему и упала мне на колени. – Не урони, – сказал он. – Чертовски трудно было заполучить ее обратно. Не хотели отдавать. Хотели оставить у себя.

– Что случилось?

– Только я уперся, – продолжал он. – Я сказал – эй, не хотите играть, так отдайте мне мяч. Им это не понравилось, но было проще отдать, чем со мной препираться, уж очень я разошелся. – Он допил стакан и со стуком поставил его на столик. – Можешь забыть про Стетнера. Ничего не выйдет.

– Что это значит?

– То и значит, что ничего не выйдет. Я говорил с начальством. Я говорил с помощником окружного прокурора. Ты много чего собрал, только из этого ничего не выйдет.

– Не забывай, что у нас есть видеозапись, и там два человека совершают убийство, – сказал я.

– Ну да, – отозвался он. – Верно. Я ее видел и никак не могу выкинуть из головы, поэтому и пью поганое виски в самой поганой забегаловке, какая только есть в этом блядском городе. Но что мы там видим? На нем капюшон, и лицо почти все закрыто, а на ней эта сучья маска. Кто они такие? Ты говоришь, что это Берген и Ольга, и я говорю, что ты, скорее всего, прав, но попробуй посади их на скамью подсудимых, покажи пленку присяжным и докажи, что это они и есть. «Прошу судебного пристава раздеть обвиняемую, чтобы присяжные могли как следует разглядеть ее сиськи и убедиться, что на пленке в точности такие же». Потому что сиськи – это все, что у нее можно как следует разглядеть.

– И рот.

– Ну да, и почти все время он занят. Послушай, в этом вся штука. Тебе вряд ли удастся добиться, чтобы присяжные согласились просмотреть эту пленку. Любой защитник постарается не допустить этого, и, скорее всего, не допустит, потому что она возбуждает низменные чувства. Еще бы не возбуждать – конечно, возбуждает. Меня она возбудила так, что дальше некуда. Мне позарез хочется засадить этих двух сукиных детей за решетку и заварить за ними дверь наглухо.

– Но присяжные ее не увидят.

– Думаю, что нет, но до этого и не дойдет. Как мне сказали, тебе ни за что не добиться даже возбуждения дела. Что ты можешь предъявить большому жюри, которое будет решать вопрос о предании их суду? Прежде всего, кого они убили?

– Мальчишку.

– Мальчишку, про которого мы ничего не знаем. Может, у него была кличка Счастливчик, может, он родом из Техаса или из Южной Каролины, где в школах увлекаются футболом. Но где труп? Никто не знает. Когда случилось убийство? Никто не знает. Убит ли он на самом деле? Никто не знает.

– Но ты же это видел, Джо.

– Я все время что-нибудь такое вижу по телевидению и в кино. Это называется комбинированная съемка. Возьми хоть этих киношных убийц – Джейсона и фредди. Они в каждом фильме косят людей, как траву. Уверяю тебя, выглядит это так же правдоподобно, как и у Бергена с Ольгой.

– Но тут не было никаких комбинированных съемок. Это же любительский фильм.

– Знаю. Но я знаю и другое: эта пленка не может считаться доказательством того, что было совершено убийство. И пока ты не сможешь ответить на вопрос, где и когда, и не докажешь, что кого-то действительно убили, тебе практически не с чем идти в суд.

– А как насчет Левека?

– Что насчет Левека?

– Его убийство зарегистрировано.

– Ну и что? Ни с кем из Стетнеров связать Арнольда Левека невозможно. Единственное, за что можно зацепиться, – это ничем не подтвержденное показание Ричарда Термена, который очень кстати умер сам и который рассказал все это тебе в частном разговоре без всяких свидетелей, и все это ты знаешь с чужих слов, так что доказательством это почти наверняка не сочтут. И даже Термен не мог бы доказать, что Стетнеры как-то связаны с этим фильмом. Он говорил, что Левек пытался шантажировать Стетнера какой-то пленкой, но он же сказал, что Стетнер заполучил ту пленку, и на этом все кончилось. Ты можешь быть абсолютно убежден, что мы говорим об одном и том же фильме, и можешь считать, что это Левек его снимал и видел, как кровь того мальчишки потекла в сток, но все это не доказательства. Как только ты заикнешься об этом в суде, любой адвокат тут же вцепится в тебя мертвой хваткой.