Текст книги "Билет на погост"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

Рэй Галиндес больше напоминал полицейского, чем художника, – среднего роста, коренастый, с густыми бровями, из-под которых выглядывали карие, как у коккер-спаниеля, глаза. Сначала я решил, что ему чуть меньше сорока, но грузность и осанистость делали его старше своих лет, и через несколько минут я мысленно сделал его моложе лет на десять – двенадцать.

Как мы и договаривались, он встретился с нами у Элейн в тот вечер ровно в семь тридцать. Я пришел пораньше, чтобы успеть выпить чашечку кофе. Сам Галиндес от кофе отказался; тогда Элейн предложила пиво.

– Возможно, потом, мэм, – вежливо ответил он. – Сейчас я не отказался бы от стакана воды.

К нам он обращался «сэр» и «мэм»; пока я объяснял ему суть проблемы, он задумчиво водил карандашом по мольберту. Затем он попросил меня на словах описать Мотли.

– Ну что же, это вполне возможно, – ответил он, выслушав меня. – Вы описали вполне запоминающуюся определенную личность, а это намного упрощает мою работу. Ничего нет хуже, когда свидетель говорит: «Вы знаете, это был самый обыкновенный человек, похожий на любого другого». Как правило, это означает одно из двух: либо подозреваемый действительно не имеет никаких характерных черт, либо свидетель в действительности не увидел то, на что смотрел. Такое часто встречается, когда они принадлежат к разным расам. Белый свидетель, видевший черного подозреваемого, запоминает только то, что тот черный. Люди видят цвет и не видят всего остального.

Прежде чем заняться рисунком, Галиндес попросил нас еще раз, закрыв глаза, припомнить внешность Мотли.

– Чем больше вы вспомните деталей, – сказал он, – тем подробнее получится рисунок.

После этого он взял в руки мягкий карандаш, резинку и приступил к рисунку. Днем я сбегал в библиотеку на Сорок второй улице и нашел в старых газетах две фотографии Мотли: одна из них была сделана при его аресте, другая – во время суда. Не знаю, нужно ли было мне что-либо освежать в памяти, но они определенно помогли вновь воочию представить его себе.

Я с удивлением и восхищением наблюдал за тем, как постепенно на бумаге проступали черты лица. Художник попросил нас показать ему, где поправить получившийся набросок, взял в руки резинку, что-то немного изменил, и постепенно рисунок стал как две капли воды походить на Мотли – такого, каким мы его запомнили. Когда все замечания были учтены, Галиндес произнес подобающую случаю речь.

– Уже на этом рисунке, – сказал он, – человек выглядит несколько старше своих двадцати восьми лет – частично потому, что, как нам известно, ему сейчас примерно сорок или сорок один, и наш мозг непроизвольно подправляет собственную память. С возрастом черты лица изменяются только в одну сторону – они становятся более рельефными, выступающими. Нарисуйте карикатуру на человека, и через десять – двадцать лет она отнюдь не будет казаться преувеличением. Моя учительница любила повторять, что с возрастом мы становимся похожи на собственные карикатуры. Что касается нашего рисунка, то мы слегка увеличим нос, немного утопим глаза под бровями... – Рассказ сопровождался короткими, быстрыми движениями карандаша и резинки по бумаге, слегка затемнявшими рисунок в одних местах и чуть-чуть уточнявшими линии – в других; демонстрация была вполне убедительной.

– Кроме того, давит груз возраста, – продолжил он, – изменяя черты лица здесь и там. – Еще одно легкое движение резинкой, незаметный штришок карандашом. – И еще – линия волос; в этом вопросе у нас полная неясность. Сохранил ли он свою шевелюру? Может, сейчас он лысый, как яйцо? Мы ничего не знаем об этом. Разумно предположить, что у него, как и у большинства мужчин в его возрасте, появились залысины. Это отнюдь не означает, что он сколько-нибудь заметно облысел – просто эта линия слегка изменилась и отступила назад... Примерно вот так.

Затем он коснулся уголков глаз, слегка загнул книзу кончики губ, чуть резче обозначил скулы; подержал рисунок на вытянутой руке, потом еще несколько раз тронул его карандашом и резинкой.

– Ну что? – спросил наконец он. – Можно в рамку – и на стену?

Закончив работу, Галиндес не стал отказываться от предложенного Элейн «Хайнекена», а мы с ней выпили пополам бутылку «Перрьера». Гость немного рассказал о себе – сначала неохотно, но Элейн мастерски сумела разговорить его, сказывался профессиональный талант. Галиндес рассказал, что с детства умел неплохо рисовать и настолько свыкся с этим, что никогда и не думал зарабатывать этим деньги. Ему всегда хотелось стать полицейским: в департаменте служил его любимый дядюшка, так что он смог пройти вступительные экзамены сразу же по окончании двухлетних курсов в колледже Кингсборо.

На службе он развлекался, рисуя карикатуры на сослуживцев, пока однажды не пришлось подменить отсутствовавшего штатного художника и составить со слов жертвы портрет насильника. Теперь он был завален подобной работой, она нравилась ему, но вместе с тем у него появилось ощущение, что рано или поздно работу в полиции придется бросить – возможности для самовыражения, которые она предоставляла, были не слишком велики, а он чувствовал в себе силы на большее. Окончательный выбор Галиндес еще не сделал и сейчас находился на распутье.

Элейн предложила ему второй бокал пива, но он отказался, поблагодарил меня за две полусотенные купюры, которые я ему вручил, и попросил нас поставить его в известность о том, как будут идти дела.

– Хотелось бы взглянуть на него, – объяснил он, – или хотя бы на фотографию. Интересно, насколько я оказался прав. Иногда бывает, что пойманный преступник ничего общего с моим портретом не имеет, а иногда любой признает, что я будто с натуры его рисовал.

Галиндес попрощался и ушел; Элейн закрыла за ним дверь и методично заперла все замки и засовы.

– Я чувствую себя дурочкой, когда делаю это, – призналась она, – но все равно ничего не могу с собой поделать.

– Некоторые ставят по полдюжины замков на каждую дверь, устанавливают сигнализацию и все такое, хотя никто не угрожает им расправой.

– Приятно думать. А он славный парень, этот Рэй. Интересно, уйдет он из полиции или нет?..

– Трудно сказать.

– А кем бы ты хотел стать, кроме как полицейским?

– Я даже полицейским стать не собирался. Это как-то само собой получилось: я еще во время учебы в Академии понял, что рожден именно для этой работы, но раньше ни о чем подобном и не подозревал. Ребенком я мечтал стать Джо Ди-Маджио, но об этом тогда мечтал каждый мальчишка. Я ничего не предпринимал в этом направлении.

– Ты мог бы жениться на Мерилин Монро.

– И рекламировать кофеварки по телевизору. Не приведи Господь.

Элейн собрала пустые стаканы и понесла их на кухню, а я пошел следом за ней. Прополоскав их в струе воды, она поставила стаканы в сушилку.

– Я теперь боюсь каждого шороха, – сказала она. – Что ты делаешь вечером? У тебя есть какие-нибудь дела?

Я взглянул на часы. Обычно по пятницам в восемь тридцать у нас проводились собрания в Соборе Святого Павла, но туда я опоздал – собрание уже началось. Кроме того, на дневной встрече в Даунтауне я успел побывать. Я ответил Элейн, что никаких дел у меня нет.

– Как насчет того, чтобы сходить в кино?

Я согласился. Мы пошли в кинотеатр «1 и 2» на углу Шестидесятой улицы и Третьей авеню. Был уик-энд, и там шла целая серия фильмов; последним шло неплохое, веселое и динамичное кино с Кевином Кестнером и Мишель Пфайффер.

– Она совсем не красавица, – сказала мне Элейн, когда мы вышли из кинотеатра, – но что-то в ней есть такое... Будь я мужиком, обязательно захотела бы ее трахнуть.

– И неоднократно, – вставил я.

– О, она и тебе понравилась?

– Она великолепна! – сказал я.

– Неоднократно, – повторила Элейн и усмехнулась.

Третья авеню постепенно заполнялась молодыми людьми, выглядевшими так, как будто в стране и в самом деле наступило долгожданное процветание, в реальности которого всех безуспешно убеждают республиканцы.

– Я проголодалась, – неожиданно объявила Элейн. – Ты как? Я угощаю.

– Я тоже не прочь, – сказал я, – но с какой это стати ты угощаешь?

– Потому что за кино ты платил. Куда пойдем? В пятницу вечером, когда вокруг столько яппи, что яблоку некуда упасть?..

– Есть одно местечко, неподалеку от меня. Отличные гамбургеры, жаркое по-сельски... А, подожди-ка, ты ведь не ешь гамбургеров! Там неплохо готовят рыбу, впрочем, ты и ее не ешь.

– Не ем. Как там у них насчет салатов?

– Салаты неплохие, но разве лишь ими можно наесться?

Элейн объяснила, что вполне, особенно если ей удастся стащить у меня несколько кусочков жаркого.

Ни одного пустого такси не попадалось, а желающих их поймать становилось все больше. Мы двинулись пешком, на Пятьдесят седьмой улице сели в автобус и доехали до Девятой авеню. Отсюда, чтобы дойти до ресторанчика «Пари Грин», нужно было пройти пять кварталов к Даунтауну. Его владелец, долговязый парень с рыжеватой бородой, свисавшей вниз, как гнездо скворца, приветливо помахал нам, как только мы переступили через порог. Звали его Гэри, и это он помог мне несколько месяцев назад, когда я должен был разыскать девушку, изредка пропускавшую здесь стаканчик. Брюс, менеджер, был тогда менее предупредителен, однако теперь он любезно поприветствовал нас широкой улыбкой и отвел к лучшему столику. Длинноногая официантка в короткой юбке взяла у нас заказ и вскоре вернулась с «Перрьером» для меня и «Вирджин Мэри» – для Элейн. Должно быть, я непроизвольно скосил глаза, провожая ее взглядом, потому что Элейн легонько постучала своим бокалом по моему и посоветовала не забывать про Мишель Пфайффер.

– Я просто задумался, – сказал я.

– Ни минуты не сомневаюсь, – ответила она.

Когда девушка вернулась, Элейн заказала большую порцию зеленого салата. Я, как обычно, заказал ярлсбергский чизбургер и знаменитое местное жаркое. Когда наши заказы принесли, я неожиданно почувствовал, что нечто подобное в моей жизни уже было, пока не понял, что это – эхо того вечера во вторник, когда мы с Тони ужинали в баре Армстронга. Странно, но оба ресторана ничуть не походили друг на друга, как и женщины. Возможно, во всем виноваты были чизбургеры.

Неожиданно для самого себя я поинтересовался у Элейн, не беспокоит ли ее то, что я ем чизбургеры. Она посмотрела на меня как на сумасшедшего и, в свою очередь, спросила, почему это должно ее каким-то образом беспокоить.

– Ну, не знаю, – объяснил я. – Ты ведь не ешь мяса, вот я и поинтересовался.

– Ты, наверное, с ума сошел. То, что я не ем мяса, – это мой собственный выбор, который я сделала для себя, вот и все. Мой врач не советует мне бросать вегетарианство, к тому же это не порок, с которым следовало бы бороться.

– И тебе не нужно ходить на собрания?

– Какие еще собрания?

– Собрания «Анонимных хищников».

– Это мысль! – искренне расхохоталась она, но затем зрачки ее сузились, и она внимательно посмотрела на меня. – Так, значит, ты бросил пить с их помощью? «Анонимные алкоголики», да?

– Ага.

– Я так и думала. Мэтт, а как ты отнесешься к тому, чтобы я заказала себе выпивку?

– Ты уже заказала.

– Правильно, «Вирджин Мэри». Это не...

– А ты знаешь, как называют «Вирджин Мэри» в Англии?

– "Кровавый позор".

– Верно. Нет, меня не побеспокоит, если ты закажешь и настоящую выпивку. Заказывай себе что хочешь.

– Я не хочу.

– Так вот почему ты заказала «Вирджин Мэри»? Думала, что я неравнодушно отнесусь к этому?

– Да нет, я, собственно, ни о чем таком и не думала. Просто эти дни я почти не пила ничего спиртного. А спросила я только потому, что ты сам поинтересовался у меня насчет чизбургера, и в то время, как мы с тобой обсуждаем мясо и спиртное, я потихоньку таскаю твое жаркое.

– Пока мое внимание отвлечено на другое. Думаю, не поздно будет заказать и тебе порцию.

Элейн отрицательно покачала головой.

– Чужое яблоко всегда слаще, – объяснила она. – Неужели мама не рассказывала тебе об этом?

* * *

Элейн не позволила мне прикоснуться к счету и с порога отвергла мое предложение расплатиться поровну.

– Это я пригласила тебя, – сказала ока. – И кроме того, я твой должник.

– С чего это?

– Рэй Галиндес. Я должна тебе сотню баксов.

– Не говори глупостей!

– Я и не говорю. Маньяк хочет прикончить меня, а ты защищаешь. Я просто обязана платить тебе средний оклад, как ты считаешь?

– У меня нет постоянного оклада.

– Ну что же, значит, я должна платить тебе не меньше, чем ты получаешь от клиентов, и уж по крайней мере возместить все расходы – ты ведь летал в Кливленд и обратно, останавливался в отеле...

– Я могу позволить себе это.

– Не спорю, ну и что из того?

– Я не только тебя защищаю, – сказал я. – В конце концов я сам такая же мишень для него, как и ты.

– Ты так думаешь? А мне кажется, что ему гораздо меньше хочется трахнуть тебя, чем меня.

– Кто знает, чему он в тюрьме научился. Я говорю совершенно серьезно, Элейн. Я ведь действую и в своих собственных интересах.

– Но и в моих тоже. Ты ведь уже лишился работы в детективном агентстве. Если уж ты тратишь свое время, я обязана возместить хотя бы все твои расходы.

– Почему бы нам не оплатить расходы пополам?

– Потому что это было бы несправедливо. Именно ты занимаешься всем, именно ты отказался от работы на неопределенное время. Кроме того, я могу позволить себе потратить гораздо больше. Да не дуйся ты, я и в мыслях не имела обидеть твое мужское достоинство! Это просто констатация факта. Я зарабатываю больше, чем ты.

– Что же, ты эти деньги заслужила.

– Мы вместе со Смитом Барни получаем их старым, как мир, способом. Я зарабатываю их, храню, вкладываю в дело и хотя богачкой не стала, бедной тоже не буду никогда. У меня много собственности, свою квартиру я купила, как только этот дом был построен; у меня немало недвижимости в Куинс, еще больше – на Джексон-Хайтс и кое-что в Вудсайде. Ведущая компания ежемесячно переводит мне деньги, и бухгалтеры каждый раз утверждают, что положительный баланс и так очень высок и не мешает мне прикупить еще что-нибудь.

– Состоятельная ты, оказывается, женщина!

– Да пошел ты!

* * *

Счет оплатила все-таки она. На обратном пути мы ненадолго остановились у бара, и я представил Элейн Гэри; он поинтересовался, веду ли я опять какое-нибудь расследование.

– Однажды мне пришлось играть при нем роль Ватсона, – объяснил он Элейн. – И теперь жду, когда фортуна преподнесет мне еще один шанс.

– Скоро преподнесет.

Он перегнул свое длинное тело через стойку бара и заговорщически понизил голос.

– Мы с ним здесь подозреваемых пытаем, – сказал он Элейн. – В гриле поджариваем.

Элейн непонимающе округлила глаза, и Гэри извинился. Мы вышли на улицу.

– О Господи, как замечательно! Интересно, сколько эта погода еще простоит?

– Столько, сколько ты захочешь.

– Трудно поверить, что она будет длиться до самого Рождества. Совсем не хочется идти домой. Может, еще куда-нибудь сходим? У тебя есть что-нибудь на примете?

Я ненадолго задумался.

– Тут неподалеку есть бар, который мне нравится, – сказал я.

– Ты что, ходишь в бар?

– Редко. Это – скромное местечко, а его владелец – мой друг, хотя это, наверное, не самое подходящее слово.

– Ты меня заинтриговал, – объявила Элейн.

Когда мы добрались до «Открытого дома», я усадил Элейн за свободный столик, а сам отправился в бар, чтобы взять чего-нибудь; в этом заведении официанток не держали.

Стоявшего за стойкой парня все звали Барком – если у него и было имя, я его, во всяком случае, не слышал ни разу.

– Если вы ищете босса, то он только что был здесь, – сказал он мне первым делом, совершенно не шевеля губами. – Не знаю, вернется или нет.

Я взял два бокала содовой и вернулся к Элейн, и пока мы не спеша посасывали ее, я успел рассказать пару историй про Микки Баллу; самой колоритной была история про человека по имени Пэдди Фарелли, который умудрился сделать что-то, что привело Баллу в ярость. И вот однажды вечером Баллу принялся методично обходить все ирландские кабачки в Вест-Сайде; при нем была объемистая сумка, которую он держал все время открытой, демонстрируя желающим лежащую в ней голову Пэдди Фарелли.

– Я слышала об этом, – сказала Элейн. – Может, что-то такое писали в газетах?

– Наверное, какой-нибудь журналист использовал эту историю. Сам Микки никогда не говорил об этом, но и опровергать не опровергал. Как бы там ни было, о Фарелли никто больше ничего не слышал.

– Ты полагаешь, он все-таки убил его?

– Наверняка убил, тут сомнений быть не может. И с сумкой наверняка шлялся, однако не уверен, что там в самом деле лежала голова Фарелли.

Элейн помолчала.

– Интересные у тебя друзья, – сказала она наконец.

Прежде чем наши бокалы с содовой опустели, ей предоставился шанс увидеть Микки воочию. Он вошел, волоча за собой двух чуть ли не по пояс ему спутников, одетых в джинсы и кожаные летные куртки. Микки слегка кивнул мне, проследовал со своими напарниками через весь зал, не останавливаясь, и вошел вместе с ними в заднюю дверь. Минут через пять все трое появились вновь. Оба парня вышли из бара и направились на юг, к Десятой авеню, а Баллу остановился у стойки, затем подошел к нашему столу с бокалом «джеймсона» – двенадцатилетней выдержки – в руках.

– Мэттью, – сказал он, – хороший парень.

Я предложил ему присесть.

– Не могу, – ответил он. – Дела. Кто сам себе хозяин, тот раб у самого себя.

– Элейн, – представил я, – это Микки Баллу. Элейн Марделл.

– Очень приятно!.. – сказал Микки. – Мэттью, я бы с удовольствием посидел с тобой, но, к сожалению, должен мчаться в другое место. В другой раз, хорошо?

– Хорошо.

– Мы проболтаем всю ночь и отправимся к мессе уже утром. Мисс Марделл, надеюсь еще раз встретиться с вами.

Микки повернулся, на ходу вспомнил о стакане, который все время держал в руках, одним глотком опорожнил его и по дороге к двери поставил на пустой столик.

– Я и не думала, что он такой гигант, – сказала Элейн, когда дверь за ним захлопнулась. – Настоящий великан, да? Как одна из тех статуй с острова Пасхи.

– Ага.

– Как из гранита вытесанный. Что это он имел в виду, когда говорил про какую-то мессу? Это что, ваш шифр?

Я покачал головой.

– Его отец работал мясником на рынке, что на улице Вашингтона. Когда Микки был маленьким, он любил время от времени напялить старый фартук отца и в таком виде явиться к восьмичасовой мессе в Собор Святого Бернарда.

– А ты его сопровождал?

– Было однажды.

– Славное местечко ты нашел, чтобы пригласить девушку! – сказала Элейн. – А каким выдающимся людям представил!

* * *

– Ты ведь живешь неподалеку, не так ли, Мэтт? – сказала она, когда мы выбрались на улицу. – Просто посади меня в такси, и все. Я нормально доберусь, все будет в порядке.

– Нет, я доведу тебя прямо до квартиры.

– Но тебе же...

– Не бери в голову.

– Ты уверен?

– Абсолютно, – ответил я. – И кроме того, мне нужен рисунок, который сделал Галиндес; первым делом завтра утром сделаю его фотокопию и начну показывать ее людям.

– Отлично!..

Вокруг было полно пустых такси. Я остановил одно, и мы в полном молчании поехали через весь город. Когда мы приехали, водитель вышел из машины и открыл нам дверцу, а затем поспешил вперед, чтобы придержать входную дверь.

Уже в лифте Элейн сказала:

– Ты мог бы попросить его подождать.

– Здесь в такое время всегда полно такси.

– Тоже верно.

– Лучше поймать новое, чем платить уйму денег за стоянку. И к тому же я могу пойти домой пешком.

– В такое время?

– Конечно.

– Но это ведь неблизкий путь.

– А я люблю долгие прогулки.

Подойдя к двери, Элейн достала ключи и отперла оба замка, которые открывались снаружи, а когда мы прошли вовнутрь, заперлась на все три запора. Возможно, это была нелепая перестраховка, к тому же через несколько минут я должен был идти обратно, но я с искренним удовольствием наблюдал за ее действиями. Будь на то моя воля, она бы из защищенной квартиры и носа не высовывала бы. Ни на секунду.

– Да, и не забудь про такси, – на ходу бросила она.

– Какое еще такси?

– Все такси, на которых мы ездили, – ответила Элейн. – Раз уж ты охраняешь меня, я обязана возместить все твои расходы.

– О, Господи! – возмутился я.

– В чем дело?

– Не интересуют меня эти гроши, пойми ты наконец! С клиентами у меня никогда не бывает таких расчетов.

– А как ты с ними поступаешь?

– Я сам устанавливаю круглую сумму, в которую включаю все свои расходы; я бы просто не смог хранить все счета и отмечать каждый раз, когда я входил в подземку, – я бы свихнулся от всего этого.

– А когда ты на свое агентство работаешь?

– Тогда я выполняю их требования, потому что не могу иначе. Однако скорее всего моя работа на них уже в прошлом – после разговора с одним из тамошних боссов сегодня утром.

– А что случилось?

– Да ничего особенного. Его разозлило то, что я попросил небольшой отпуск, и не уверен что он возьмет меня обратно, когда все закончится. Да и вряд ли я сам захочу туда вернуться.

– Так ты еще и работу потерял!.. – пробормотала Элейн. Она подошла к кофейному столику, взяла с него небольшую бронзовую статуэтку кошки и повертела ее в руках. – Я совсем не имела в виду счета и не собиралась подсчитывать все до последнего пенни. Просто мне бы хотелось, чтобы у тебя в кармане всегда была сумма, достаточная для всяких непредвиденных расходов. И меня совершенно не волнует, насколько большой она окажется, так что не морочь себе голову.

– Понимаю.

Элейн подошла к окну, продолжая перекладывать статуэтку из руки в руку. Я встал рядом, и мы устремили взоры на расстилавшийся перед нами Куинс.

– Когда-нибудь, – заметил я, – все это станет твоим.

– Золото ты мое, – отозвалась она. – Должна поблагодарить тебя за превосходный вечер.

– Тебе не за что благодарить меня.

– Нет, я в самом деле очень тебе обязана: оставаться взаперти было выше моих сил. К тому же я просто роскошно провела время.

– Как и я.

– Я так признательна, что ты показал мне «Пари Грин» и «Грогана», раньше ты никогда не пускал меня в свой мир.

– Для меня это был не менее замечательный вечер, – признался я. – Да и приятно показаться на людях с такой очаровательной женщиной под руку.

– Я не очаровательная женщина.

– Ты чертовски очаровательна, или просто на комплимент напрашиваешься? Нужно себя правильно оценивать.

– Нет, я понимаю, что отнюдь не дурнушка, – сказала она. – Но и, разумеется, далеко не красавица.

– Давай, давай, скромничай!.. А как бы иначе ты стала владелицей стольких зданий на том берегу реки?

– Ну что ты, для этого совершенно необязательно выглядеть, как Элизабет Тзйлор, ты сам должен знать это. Нужно лишь, чтобы мужчинам хотелось провести с тобой время. Ну так вот, я раскрою секрет. Все дело – в психологии.

– В чем бы то ни было.

Элейн отвернулась от окна и осторожно поставила бронзовую кошку на кофейный столик.

– А ты и в самом деле думаешь, что я красива? – тихо спросила она, стоя ко мне спиной.

– Я всегда так считал и считаю.

– Это так любезно с твоей стороны!..

– Я совсем не пытался сказать любезность – просто...

– Да нет, я все понимаю.

Мы оба замолчали, и в комнате повисла глубокая тишина. В том фильме, который мы с Элейн смотрели, был подобный момент, когда музыка замолкла и никаких звуков не было слышно – я заметил, что это усиливало ощущение напряженности.

– Мне нужно взять рисунок, – прервал я паузу.

– Да, – ответила Элейн. – Я только заверну его во что-нибудь, чтобы не испачкался. Подожди секундочку, ладно?

Она отправилась в туалет, а я остановился посреди комнаты, разглядывая портрет Джеймса Лео Мотли работы Рэя Галиндеса и пытаясь разгадать выражение его глаз. Большого смысла в этом не было, так как передо мной был все-таки портрет, а не фотография; к тому же даже у настоящего Мотли глаза были тусклые и совершенно невыразительные.

Неожиданно для самого себя я стал размышлять о том, что он делает в этот момент. Наверное, спрятался в каком-нибудь заброшенном здании и сидит, посасывая треснутую трубку. А может быть, он поселился у какой-нибудь женщины и теперь истязает ее, забирает все деньги, убеждая ее в том, что в этом и состоит ее счастье. А может, сшибает деньги в подпольных притонах Атлантик-Сити. Или загорает на пляжах Майами.

Я продолжал пожирать глазами портрет, надеясь, что дремавшие во мне природные инстинкты подскажут, где он сейчас и что делает; вернулась Элейн и стала чуть позади меня. Я почувствовал мягкое прикосновение ее плеча и изысканный аромат духов.

– Я подумала о картонном тубусе, – сказала она. – Тебе не нужно будет складывать лист – просто свернешь его в трубку, и все будет в порядке.

– Откуда он у тебя? Не думал, что ты держишь у себя подобные вещи.

– Конечно, нет. Мне просто пришло в голову, что если смотать с барабана бумажные полотенца, то как раз получится такой тубус.

– Замечательная мысль!

– Я тоже так думаю.

– Неизвестно только, нужно ли из-за этого выбрасывать целый рулон полотенец.

– А сколько стоит рулон одноразовых полотенец – чуть больше доллара, да?

– Понятия не имею.

– Да, примерно столько. В любом случае портрет стоит того. – Она протянула руку и осторожна коснулась кончиком пальца портрета Мотли. – Когда все закончится, – сказала она, – я хотела бы сохранить его.

– Зачем он тебе?

– Вставлю в рамку и повешу на стену. Помнишь, как Галиндес сказал: «Можно в рамку – и на стену»? Он, конечно, шутил, потому что не относится к такой работе всерьез. А это – настоящее искусство.

– Ты так думаешь?

– Запомни мои слова. Надо было попросить его поставить автограф. Может, я еще увижусь с ним... Как ты считаешь, он согласится?

– Думаю, он будет польщен. Знаешь, я собирался сделать всего несколько ксерокопий, но ты подсказала мне идею, сделаю полсотни, не меньше.

– Замечательно!.. – пробормотала Элейн, нежно положив мне руку на плечо. – Умница.

– Что правда, то правда.

– Ага.

Вновь наступила тягостная пауза, и я откашлялся.

– А ты надушилась, – заметил я.

– Да.

– Только что?

– Ага.

– Очень приятный запах.

– Я рада, что тебе нравится.

Я наклонился, чтобы положить рисунок на стол, а когда выпрямился, рука сама собой коснулась ее талии и остановилась на бедре. Элейн тихо, почти неслышно вздохнула и прижалась ко мне, опустив мне голову на плечо.

– Так хорошо!.. – прошептала она. – Ты знаешь, я ведь не только надушилась; я и разделась.

– Но ты же одета?

– Да, но под платьем ничего нет, только я.

– Только ты?

– Да, я; я и еще немного духов, – Элейн немного покрутила головой, чтобы я смог оценить их аромат. – И зубки почистила, – добавила она, не сводя с меня глаз и слегка приоткрыв ротик. Некоторое время она молча смотрела на меня, а потом закрыла глаза.

И я крепко обнял ее.

* * *

Это было просто незабываемое ощущение – стремительное, но неспешное, страстное, но знакомое, привычное, но сладостно необыкновенное. В эту ночь мы смогли соединить воедино опыт и непринужденность старых любовников и пылкость чувств молодых влюбленных. Нам с Элейн всегда было хорошо вдвоем, и с годами взаимная тяга только усилилась. Мы были счастливы как никогда прежде.

– Я мечтала об этом весь вечер, – уже потом призналась мне Элейн. – Понимаешь, я все время думала: «Люблю я этого парня и всегда любила, и как бы здорово было проверить, не затупился ли его инструмент за это время». Так что, если честно признаться, я все спланировала. Понимаешь, что я имею в виду?

– Наверное, понимаю.

– От такой перспективы совершенно захватило дух. Когда ты сказал, что я очаровательна, это на меня так подействовало...

– В самом деле?

– Ну да, я просто мгновенно возбудилась и потеряла голову. Это было как колдовство какое-то.

– Путь к сердцу женщины идет...

– Ну да, снизу вверх. Это так прекрасно... а все, что ты сделал, – назвал меня очаровательной. – Элейн коснулась моей руки. – Я думаю, что это подействовало только потому, что ты заставил меня поверить в это. В то, что ты так думаешь.

– Но это правда.

– Ты это придумал, а потом сам поверил. Я сразу поняла, что рано или поздно это с нами случится; но кто мог подумать, что это окажется так прекрасно?

– Я знал это.

– Когда мы последний раз занимались с тобой любовью? Мы, наверное, года три вообще не виделись.

– А в постели не бывали к тому времени уже несколько лет.

– Так что уже лет семь прошло?

– Думаю, все восемь.

– Ну что же, тогда все ясно. Клетки нашего организма полностью обновляются раз в семь лет, да?

– Да, что-то вроде этого.

– Ну так, значит, мои клетки с твоими еще ни разу не встречались. Но на самом деле я никогда не могла понять этого... Ведь если у тебя есть, допустим, шрам, то он не исчезнет и через десять лет.

– Или татуировка. Клетки и в самом деле заменяются, а вот чернила остаются.

– Как такое может быть?

– Не знаю.

– Никак в толк не возьму... У тебя ведь нет татуировок?

– Нет.

– А ты еще называешь себя алкоголиком. Ведь обычно это делается по пьянке, верно?

– Подобные рассуждения, как мне кажется, делу трезвости не помогут.

– Да нет, я не об этом. Где-то я прочитала, что очень большой процент убийц имеет множество татуировок на теле. Ты когда-нибудь слышал об этом?

– Похоже на правду.

– Интересно, почему. Может, это связано с особым восприятием мира?

– Возможно.

– А как с этим у Мотли?

– С чем? С особым восприятием?

– Да нет, я про татуировки.

– А, прости!.. Есть ли у него татуировки? Не помню. Ты это должна знать лучше меня.

– Спасибо, напомнил. Я не помню никаких татуировок, только следы на спине. Я говорила тебе о них?

– Не помню.

– Длинные шрамы вдоль спины; наверное, у него было трудное детство.

– Да, бывает.

– Ага... Ты уже спишь?

– Не совсем еще.

– Не позволю спать. Мне теперь разговаривать хочется, а ты заснуть норовишь. Никакой спячки, слышишь, ты, старый медведь?

– Угуууууу....

– Хорошо, что у тебя нет татуировок. Ну ладно, спокойной ночи.

Я заснул, но затем посреди ночи сон внезапно улетучился, и я проснулся. Элейн безмятежно сопела рядом, я слышал биение ее сердца и чувствовал ее запах. Я осторожно обнял ее, еще раз ощутив восхитительные округлости тела и гладкую, прохладную кожу, и сам удивился тому, насколько быстро мой организм отреагировал на это.

Прижав ее к себе, я начал ее нежно поглаживать, и Элейн, сонно мурлыкнув, мягко перевернулась на спину. Я оказался над ней, внутри нее, наши тела быстро нашли единый ритм, и мы вместе достигли высшей точки наслаждения.

Через какое-то время Элейн тихо хихикнула в темноте. Я спросил, что именно ее развеселило.

– И неоднократно... – пробормотала она.

Я проснулся рано утром, принял душ и оделся, а затем разбудил Элейн, чтобы она выпустила меня и заперла дверь. Она вспомнила, что я собирался взять с собой рисунок, и я показал ей картонный тубус из-под бумажных полотенец, внутри которого покоилось творение Галиндеса.

– Не забудь, что я хочу оставить его себе, – напомнила Элейн.