Текст книги "Тайны Темплтона"

Автор книги: Лорен Грофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Семья перебралась в Европу и десять лет жила там, тратя все, что Джейкоб зарабатывал пером, плюс остатки состояния супругов. Склонность Софи, окружавшей себя многочисленными поклонниками, к роскоши – всевозможным женским штучкам: веерам, кружевам, лентам – лишь усугубляла денежные трудности. Так что к тому моменту, когда уже престарелый волосатый Ричард сообщил брату в письме, что отрывает его от семейного лона и требует его возвращения в Темплтон для подведения плачевных финансовых итогов, семейство Франклин Темпл уже было разорено. На тот момент у них было восемь дочерей, названных именами цветов за исключением одной, самой младшей дочери Шарлотты, или Шарли, как обычно называл отец свою любимицу.

Тут Хэйзел Помрой возбужденно наклонилась ко мне, округлив мутные голубенькие глазки.

– А теперь небольшой сюрпризик. Об этом вы ни от кого больше не услышите. Взгляните-ка сюда! – И она раскрыла передо мной какую-то книгу на странице с иллюстрацией. – Это портрет их дочерей, сделанный неким художником в Париже. Посмотрите и скажите мне, что вы там видите.

Я принялась разглядывать репродукцию – портрет восьми хорошеньких девочек в платьях девятнадцатого века. Я тщательно всматривалась, пытаясь увидеть там то, на что мне намекала Хэйзел, пока наконец меня не осенило. Волосы у них были самых разных оттенков – от рыжевато-каштановых у Шарлотты до откровенно белокурых локонов двух ее сестер-близняшек. И кожа была тоже разных оттенков – от бледной у Шарлотты до темно-оливковой и даже смуглой. И носы разные, и губы, и овалы лиц, и глаза – словно это были не родные сестры, а удочеренные сироты. Только у Шарлотты я обнаружила такие же глаза, как у ее отца, и только у Шарлотты был такой же, как у Мармадьюка (и как у меня) широкий подбородок.

– Да они не похожи на сестер!

Хэйзел Помрой закивала.

– Никто не скажет вам этого откровенно, но некоторые считают, что Софи не больно-то ревностно относилась к супружескому долгу. Полагаю, вы понимаете, о чем я. Не исключено, что рождение Шарли было просто случайностью. Уже в замужестве в одном из писем к сестре Софи де Ланей Темпл выразилась так, я цитирую: «Как странно, Доротея, но мой новый супруг хоть весел, боек и говорлив, а временами мне кажется, что в жилах у него вместо крови лед». Тут она, по-моему, откровенно намекала на свое недовольство мужем как супругом, потому что в ответном письме Доротея рекомендовала ей попоить мужа травяным отваром с добавками женьшеня и корня мандрагоры – все это афродизиаки, заметьте, – а также воспользоваться «самым безотказным приемом, которому учила нас матушка» (это я цитирую). И тут кроется еще одна тайна – их матерью была красотка француженка, чье происхождение было покрыто завесой тайны. В свое время люди в высшем свете шептались, что до того как Хайрэм де Ланей привез ее из Парижа в Манхэттен, она, по слухам, была куртизанкой.

– Ого! – Я даже присвистнула. – Выходит, Софи была нимфоманкой, а Джейкоб импотентом. Боже мой, Хэйзел! А может, вы все это придумали?

На это Хэйзел Помрой, скрипуче хихикнув, ответила мне так:

– Конкретных доказательств у меня, конечно, нет, и опубликовать подобные вещи я не осмелилась бы, но чует мое сердце, что во всем этом девичьем букете был только один настоящий и законный отпрыск Джейкоба– Шарлотта. – Задрав над головой тонюсенькие ручки-спичечки и устало потянувшись, она прибавила: – Все это я к тому говорю, чтобы вы не думали искать у Джейкоба Франклина Темпла незаконнорожденных отпрысков, потому как был он, похоже, так же безразличен к женскому полу, как и ваш дедушка.

Я посмотрела на Хэйзел с прищуром, решив попытать ее дальше:

Так вы утверждаете, что я не имею прямого родства с Мармадьюком, если не считать Хетти? Ведь выходит, что если Шарлотта всего лишь усыновила сына сестры, а сестры ее не были настоящими дочерьми Джейкоба, то во мне, стало быть, нет законных кровей Мармадьюка?

Озадаченно поморгав, Хэйзел заулыбалась:

– Ну, тут вы ошибаетесь. У нас имеется письмо одного манхэттенского врача, который утверждает, что лично принимал роды у Шарлотты. И было это спустя несколько месяцев после смерти сестры Шарли, той самой сестры, которую принято считать матерью Генри. Ведь не могла же эта самая Дэйзи произвести на свет ребенка из могилы, а тогда выходит, что Генри все-таки настоящий, родной сын Шарлотты, и, стало быть, в жилах Генри текла кровь Мармадьюка. Ха! Да последние десять лет я только тем и занимаюсь, что пытаюсь найти хоть какие-нибудь убедительные доказательства того, что Шарлотта родила ребенка вне брака. Я даже пишу книгу, она называется «Тайны и слухи. Удивительная история семьи Темпл». О вас я тоже напишу там. – Глазки ее заблестели. – И о вашей матери Вивьен, и о приключениях ее молодости в коммуне свободной любви. Я давно прошу ее разрешить мне покопаться у вас на чердаке, а она все отказывает. Я пытаюсь втолковать ей, что она идет наперекор американской науке, но вы же знаете свою мать – какая она строптивая.

Конечно, я могла в тот момент извлечь из сумки письма Синнамон и Шарлотты и вручить их старой даме, в одночасье сделав ее знаменитой, но какая-то зловредная жилка заставила меня промолчать – наверное, я боялась, что старушка возликует над нашим семейным позором, заполучив его доказательства в свои руки, а может, мне просто не хотелось, чтобы эта чужая женщина разнесла по всему белому свету наши фамильные тайны. Какое-то неуютное чувство так и не дало мне раскрыть рта. Это заворочался у меня в животе Комочек.

Я просто смотрела на Хэйзел, вытаращив глаза. Она даже обеспокоенно поинтересовалась, все ли у меня в порядке. Комочек шевелился внутри, словно бы вопрошая: «Какого черта?!» Когда он затих, я посмотрела на Хэйзел и поймала на себе ее проницательный взгляд.

– А вы, в сущности, так и не сказали мне, зачем взялись отыскивать незаконнорожденное звено в линии своих предков. Зачем оно вам понадобилось?

Напустив на себя беззаботный вид, я ответила с улыбкой:

– Да просто из любопытства.

Старушка недоверчиво хмыкнула, а я продолжила:

– И все же у вас нет более или менее убедительных доказательств того, что Джейкоб был безразличен к женскому полу, не так ли? Одни только подозрения и домыслы, а доказательств нет.

– Да. Доказательств у меня нет, но я много читала о нем. И журнальные публикации, и книгу о нем, и его переписку. Я прочла о нем все, что только можно было прочесть, но так ничего и не нашла. Доказательств у меня нет, но я поняла, что он был помешан на своем писательстве так же, как ваш дед на семейной истории, а Джордж был уж точно безразличен к женщинам. Не удивлюсь, если окажется, что это ваша фамильная черта. Скорчив гримаску, она ехидно усмехнулась.

Хорошо, а если я, допустим, захочу найти доказательство, что у него была интрижка на стороне, то с чего вы посоветуете мне начать? – спросила я.

Вздохнув, Хэйзел Помрой закрыла глаза. Я даже испугалась, не обидела ли ее такой резкой постановкой вопроса, и затаенно ждала, наблюдая за темнеющим небом. А она, открыв наконец глаза, ответила:

– Вам остается одно – почитать его.

– Как? – недоуменно переспросила я.

– Почитать его романы. Нет, конечно, прямых доказательств там не будет, но что-нибудь косвенное вы обязательно найдете. Любопытная вещь, знаете ли, художественная литература. Иной раз в произведениях писателя можно найти о нем самом больше, чем он сам расскажет в своих мемуарах.

– Ну что ж, пожалуй, я и впрямь могла бы почитать его. А сколько книг он написал?

Старушкина козья бородка затряслась, когда она ответила:

– О!.. Всего пятьдесят пять. – И она хихикнула. От этого ее смешка меня передернуло.

Пятьдесят пять романов! – отдалось у меня в голове. За десять дней? Старушка встала, куда-то ушла и через несколько минут вернулась, толкая перед собой тележку, груженную книгами.

– Вот, деточка, начните, скажем, с этого, – весело предложила она.

– Спасибо, Хэйзел. И за чай спасибо.

– Не стоит благодарности. Вы только не забудьте поискать дома какие-нибудь письма или дневники для меня. Хорошо?

– Хорошо, я попробую что-нибудь сделать.

Пока я укладывала в сумку книги, меня посетила озорная мысль.

– Хэйзел, а можно мне сделать с вашего телефона междугородний звонок? Я потом отдам деньги.

– Не надо ничего отдавать, за телефон нам платит государство. Звоните и уходите, мне пора закрывать библиотеку.

Хэйзел ушла куда-то в хранилище, а я набрала номер Клариссы и ждала затаив дыхание.

– Алло, – послышался в трубке ее полусонный голос.

– Какое счастье, Кларисса, что ты сидишь дома и ничего не делаешь!

– Я ничего не делаю? Смеешься? Да без меня Земля перестала бы вращаться! Без меня все живое вымерло бы на планете…

– Ладно, ладно, все это здорово, но ты лучше послушай. Помнишь, ты в колледже умела читать книги скоростным методом?

– Помню. Я на Бальзаке тренировалась.

– Тренировалась, а посоревноваться не хочешь?

– Это я всегда готова.

Пока я объясняла Клариссе, что она должна делать, Хэйзел уже прибралась, потушила в библиотеке свет и ждала меня в дверях, звякая ключами.

– Вас подвезти? – предложила она.

– Нет, спасибо. Вечер сегодня чудесный, я с удовольствием пройдусь, – с улыбкой ответила я.

Она потрепала меня по щеке.

– Вам нужно больше улыбаться, вам это идет. – С этими словами она влезла в свою колымагу и укатила с чудовищным грохотом, оставив позади облако едкого дыма.

Было уже довольно поздно и темно, так что я смело зашагала через поле для гольфа, не рискуя словить лбом какой-нибудь шальной мяч. Я прошла через автостоянку загородного клуба, мимо ресторана, откуда неслась гавайская музыка, и безошибочно определила аппетитный запах подрумянивающейся на углях хрюшки. По холму я спустилась к пляжу, где резвились мальчишки и на теннисном корте два старичка еще пытались впотьмах перебрасываться мячом.

Ступая по шелковистой траве, я обнаружила, что вслух разговариваю с Комочком.

– Нет, ты пойми, я не из тех людей, кто то и дело оказывается в жизненном тупике, – разглагольствовала я. – Я вот только не знаю, что буду делать, когда избавлюсь от тебя.

И тут мне вдруг захотелось резко изменить планы – дать Комочку расти и расти, пока живот мой не распухнет до невероятных размеров на обозрение всему белому свету. Принять ухаживания Иезекиля Фельчера и в один прекрасный день оказаться в каком-нибудь убогом скромном домишке где-нибудь на отшибе с тремя детишками на руках и с фактическим мужем в наличности. С мужем, который будет обалденно жарить шашлык, каждую неделю приглашать друзей на пивные посиделки и даже привьет мне любовь к боулингу. Тогда я открыла бы магазинчик в центре Темплтона и продавала бы там не какую-нибудь бейсбольную ерунду, а полезные и приятные товары. Стали бы мы жить на широкую ногу, а после смерти моей матери перебрались бы в Эверелл-Коттедж и вместо старого пруда сделали бы крытый бассейн. Детишки мои выучились бы в престижных колледжах и нашли бы потом себе выгодную и престижную работу. А на старости лет, похоронив Зики, я бы вновь жадно набросилась на книжки и читала бы, читала с утра до ночи, как делала это до возвращения в Темплтон. Я бы даже сражалась со старческим маразмом, развивая какие-нибудь научные идеи, не мечтая, конечно, переплюнуть по этой части своих гениальных детишек.

Идея эта, хоть и была малоутешительной, все же прошибла меня до мурашек.

Добравшись до нашего двора, я не пошла в дом, меня почему-то понесло в гору за огородом. Мимо малинника, мимо моей детской дощатой хибары, мимо бабкиной вечной неувядаемой клумбы.

И тут я замерла на месте. Сначала я увидела круглые свечи, плавающие на дощечках по лягушатнику – в темноте они напоминали горящие островки, а потом обнаружила под липой накрытый скатертью стол, за которым сидели трое. Я недоумевала – неужто преподобного Молокана потянуло на романтику?

Среди голосов я узнала голос Ви. Затем порыв ветра раздул огонь свечей, и я разглядела еще два лица – Питер Лейдер (со скрипкой в руках) и Иезекиль Фельчер мечтательно любовались сквозь липовые ветви вечерним небом.

– Ну где же она ходит? А, миссис Аптон? спросил Питер и тронул скрипичные струны.

– Зная Вилли, скажу только, что ее может понести куда угодно, – отозвалась моя мать. – Она у нас чокнутая.

Они дружно рассмеялись, а я, разозлившись, вышла из тени и громко объявила: – Я здесь.

Они разом обернулись, а Питер Лейдер даже вскочил, да так резко, что опрокинул стул. И Ви встала. Питер заиграл на скрипке, а Фельчер подошел ко мне и за руку подвел к столу. Стол был накрыт как на праздник – сыры, закуски, вино. Я уселась спиной к дому и лицом к озеру, и Фельчер вдруг вытащил из-под своего стула огромный букет лаванды. Я сидела, потеряв дар речи от изумления, и слушала скрипку, а когда та умолкла, в образовавшейся тишине заквакали лягушки и со стороны загородного клуба снова донеслись звуки гавайской музыки.

– Может быть, кто-нибудь скажет, что здесь происходит?;– наконец поинтересовалась я.

Мне ответил Фельчер:

– Мы с Питом хотели загладить свою вину, Вилли. У тебя тогда и так кошки на душе скребли, а мы, похоже, еще масла в огонь подбавили. Я вот сегодня позвонил, хотел извиниться, а трубку взяла твоя мама. Мы с ней немного поболтали, и она предложила устроить тебе маленький праздник. Они с Питом приготовили всю эту вкусноту, и Пит еще хочет поиграть тебе на скрипке. Посидим, выпьем, а может, даже в озере искупнемся.

– Да, это так романтично, – сказала Ви, и по голосу чувствовалось, что винцо ее уже пробрало.

– Да ничего романтичного, просто сидим по-дружески, и все, – возразил Фельчер.

– У меня нет слов, – ответила я.

– Этого мы и добивались, – добавил Питер.

– Ничего подобного! Вы сделали это из жалости ко мне. Просто из жалости, так?

– Ого! Мы, кажется, задели ее за живое, а это опасно, – проговорила Ви.

– Заткнись, Вивьен, – попросила я.

Засим последовала долгая неуклюжая пауза. Мать задумчиво щипала хлебный батон. Молчание нарушил Фельчер:

– Знаешь что, Вилли, так тоже нельзя! Мы же просто хотели тебя порадовать. Мы видим, какая ты вернулась в Темплтон, худая, изможденная, после этих твоих скандальных приключений, которые еще неизвестно чем кончатся. Да и здесь ты тоже торчишь целыми днями в исторической библиотеке, а ведь ты археолог. Я вот, например, не видел тебя тысячу лет, и что получаю? Только тычки да обиды! Все тебе не то да не так – «не ходи со мной, Иезекиль!», «не хочу, чтобы видели, как мы выходим вместе из бара!», «двух слов связать не можешь, Иезекиль!», «примитивный ты, Иезекиль!», «не подходишь ты мне, Иезекиль!» Да пошла ты сама куда подальше, Вилли Аптон!

Он вскочил, но тут же снова плюхнулся на стул. Ви принялась разливать по бокалам вино, а Фельчер скорчил обиженную рожицу, как маленький мальчик; мне даже захотелось поцеловать его в эти надутые губки, но в этот момент Питер со вздохом сказал:

– Мы устроили все это, Вилли, просто потому, что любим тебя. Любим и хотим, чтобы ты была счастлива.

Так или иначе, но эти его слова растопили остатки льда. Ви сияла. Все, кроме меня, накинулись на еду. Мать нахваливала Питеровы блинчики с паштетом, он – ее фаршированные крабами артишоки, Фельчер пел оды чилийским сухим винам, и даже обнаружил в том, что мы пили, смородиновый и табачный аромат, а Питер заявил, что одна из лягушек в пруду имеет безукоризненное контральто.

Почему-то вспомнилась Кларисса, ее всегдашнее умение приободрить, и мне стало стыдно.

– Извините, – тихо сказала я.

– Что такое, Королева? – заговорил Фельчер. – Я не расслышал. Что ты сказала?

– Я говорю, извините. Извините за то, что у меня сегодня плохое настроение и что я порчу вам такой чудесный вечер. Давайте выпьем.

– Вот это молодец! – просиял Фельчер, и я только теперь заметила, что он стал выглядеть гораздо лучше – немного похудел, побрился, даже рубашку надел с запонками. Он, кажется, начал отращивать волосы, и ему это шло, особенно сейчас, в сумерках. Подняв бокал, он воскликнул: – Пьем за Вилли!

– За Вилли, – прибавил Питер, пальцем теребя усы.

– За Вилли; вступила моя мать. – За то, чтобы она все-таки нашла и получила то, что ей нужно. – И она послала мне воздушный поцелуй, от которого заплясало пламя свечи.

Круглые свечи в пруду гасли одна за другой, какая-то любопытная лягушка запрыгнула на одну из дощечек, опрокинула свечку, и та с шипением погасла. Пока мать не принесла из кухни горшочки с десертом и не подпалила их для красоты синим пламенем, мы сидели почти в полной темноте, но глаза наши быстро к ней привыкли.

Когда Ви снова ушла, я наконец объяснила ребятам, что занимаюсь поисками отца.

– Дошла я уже до Джейкоба Франклина Темпла и набрала кучу его книг, чтобы выяснить, имел ли он любовниц. Хэйзел Помрой говорит, что других источников нет, так что придется мне штудировать его произведения. Теперь понимаете, как все непросто?

Питер, уже порядком навеселе, хихикал над тем, как ловко Ви придумала себе «хипняцкую отмазку», которую он назвал «поистине гениальной». Фельчер же, откинувшись на стуле, внимательно слушал меня с непроницаемым лицом.

И вдруг из тени вышла темная фигура. Когда луна осветила ее, Фельчер, опрокинув стул, полетел на землю, а фигура нависла над ним, угрожающе подбоченясь.

– Так вот ты, оказывается, где прохлаждаешься! – визгливо заголосила фигура, и мне сразу сделалось не по себе, когда я догадалась, что перед нами, по-видимому, Мелани, Фельчерова малозначительная вторая половинка. Теперь, правда, она обрела внушительную значительность – платиновые волосы до пояса и грозно сжатые кулачищи. – Я грузовик твой увидела на улице и поняла, что ты здесь, – прошипела она.

– Мел, что случилось? Как мальчики? – невозмутимо отвечал ей с земли Фельчер.

– Только не надо вот этих «что случилось?»! Мальчики у моей мамы.

– Мелани, я рад видеть тебя, – сказал Питер. – Присаживайся с нами за стол, угостись десертом.

– А тебя не спрашивают! – рявкнула она, но в голосе ее уже звучала какая-то слабина. Не поворачиваясь в мою сторону, она продолжала: – Девчонки мне говорили, что эта сучка изволила пожаловать домой и что ты торчал с ней в «Драгуне». А я все не верила, говорила, что ты всегда считал ее вонючей зазнайкой. Как ты в школе-то ее дразнил? Задавакой? Да, точно, ты ее так и назвал, когда она отказалась танцевать с тобой на школьном балу.

Моя мать, поджигавшая десерты, посветила спиртовой лампой в сторону Мелани.

– Послушай, Мел, – начала было я, да так и не закончила. Сказать ей мне было, в сущности, нечего. И оправдываться не за что, потому что между мной и Фельчером быть ничего не могло. Разве что напомнить ей, как ее саму в школе дразнили?

Она же, повернув наконец ко мне дряблое одутловатое лицо, сверкая маленькими глазками, процедила:

– А ты помалкивай, а то схлопочешь у меня. Я тебе рожу-то твою смазливую вмиг разукрашу.

– Послушай, Мел, – обратился к ней Фельчер, все еще сидевший на земле. – Ты лучше скажи, как у тебя дела. Я ж не видел тебя сколько? Год? Знаю только, что деньги на детей ты получала. Ты работу нашла?

– Не год, а всего десять месяцев; И какая разница? Давай вставай, пошли!

Она посторонилась, чтобы Фельчер встал, и он это сделал, но только поставил ровно свой стул и снова сел.

– Да вставай же ты! – крикнула она и пнула ножку стула.

Стул закачался, но Фельчер удержался и даже не подумал пошевельнуться.

– Послушай, Мел, – вдруг осторожно и вкрадчиво проговорил Питер, обняв меня за плечи. – Мне кажется, ты что-то не то подумала. Дело в том, что Вилли и я, мы сейчас вместе, а Зики, он здесь просто как наш друг.

– Ага, я так и поверила! – В голосе Мелани зазвучала неуверенность, и я вдруг заметила у нее на лице слезы. Она поочередно стреляла на нас глазенками, потом прикрыла лицо рукой и отступила.

– Послушай, Мелани, – сказал Фельчер, – если хочешь, присоединяйся к нам, мы же тебя пригласили. А нет, так иди, я зайду к тебе потом, и мы обо всем поговорим.

– Не забывай, что ты отец моих детей, – с легкой дрожью в голосе проговорила Мелани.

– Я не забываю, детка, и суд постановил, что они должны быть со мной, а не с тобой.

– Суд постановил, что ты должен платить.

– Да, платить. За Джо и за Ники. Но не за тебя. И пожалуйста, Мел, не зли меня.

Мелани развернулась, и мне показалось, что ее могучая спина содрогается. Она снова повернулась, посмотрела на нас, особенно на меня, суровым взглядом и пошла, вконец испортив мне настроение. Мать продолжала заниматься десертом. Питер чмокнул меня в щеку, и его тоненькие усики задрожали. А когда мы окунули ложечки в десерты, Фельчер сказал:

– Простите меня за эту сцену. Мне так неудобно.

– Да ладно тебе, – успокоила его Ви, хотя голос ее тоже немного дрожал. – Это жизнь. Из-за детей чего только не вытерпишь. – Она похлопала Фельчера по плечу и прибавила: – Уж я-то знаю, каково ей приходится, на своей шкуре испытала. Правда, я знаю еще одну вещь – насильно мил не будешь. Она это тоже поймет со временем.

Десерт мы доедали в полной тишине, которую нарушало лишь кваканье лягушек в пруду. Я то и дело поглядывала на Фельчера, и он, ловя мой взгляд, забывал о своих мрачных мыслях, лицо его светлело, а у меня внутри что-то екало, и я вдруг поняла, что больше никогда не смогу называть его по старой школьной привычке, по фамилии.

– Иезекиль, – сказала я.

– Что? – спросил он с готовностью, улыбаясь.

– Да нет, ничего. – Я тихонько рассмеялась и тут же почему-то вспомнила Праймуса – наши ночные прогулки по тундре, его теплую руку, – и мне вдруг сделалось грустно. Больше мы никогда не будем гулять там вместе, дивясь многообразному колориту лишайников. Я подняла глаза и заметила, что Фельчер все еще улыбается мне и ждет ответа. Но мне уже было не до смеха, я отвернулась.

Ребята ушли в полночь, а мы с Ви перемыли и вытерли всю посуду. Жалобное пение скрипки еще стояло у нас в ушах. Протягивая мне последнюю сухую тарелку, Ви зевнула.

– Чудесный получился вечер. Давненько не было у меня такого дивного вечера, – сказала она.

– Если не считать этой истерички.

– Не суди ее строго, ей и так в жизни не повезло. А Зики, кажется, влюблен в тебя по уши.

– Зики не в моем вкусе.

– Пусть, но здоровые отношения с кем-нибудь вроде Зики помогли бы тебе выбраться из той ямы, которую вырыл тебе твой Праймус. И потом, кто знает… Зики обаятелен, хорош собой и, кажется, не глуп. По-моему, шикарный парень. И может, он еще вырастет в твоих глазах…

– Ви, Иезекиль Фельчер давным-давно перестал быть шикарным парнем. В 1995 году перестал.

– Вся твоя проблема, Солнышко, в том, что ты не можешь посмотреть дальше своего тесного снобистского мирка, – заявила Ви, грохнув об стол очередной тарелкой. – В Темплтоне для тебя, видите ли, все не так хороши. В твоей маленькой головке так уж сложилось, что если они живут в Темплтоне, значит, это люди второго сорта.

– Как ты не права, – возразила я.

– Я как раз права, – не унималась мать. – Но это моя вина, это я вырастила тебя такой. Я все толкала тебя куда-то вперед, лелеяла в тебе честолюбие, и теперь ты стыдишься признаться, откуда ты родом. Но я на этот счет не очень переживаю, у тебя это пройдет. Поезжай в свой Сан-Франциско, живи там, как тебе хочется, а когда-нибудь тебя потянет в Темплтон, и ты вернешься.

Я собиралась сказать ей, что в Темплтон меня вряд ли потянет, но промолчала – не хотела ее расстраивать.

– Может, так оно и будет, – вздохнула я. – Если я вообще разгребу эти кучи дерьма, в которые залезла благодаря своему папаше.

– Сколько времени в твоем распоряжении? – осведомилась мать.

– Шесть дней, – сказала я. – А потом поеду на выручку Салли, а то он там совсем сна лишился. Кларисса говорит, он сейчас как зомби. Говорит, ее роль себе присвоил – это ей, дескать, полагается быть в их семье полудохлой. – И, заметив, что эти слова покоробили Ви, я прибавила: – Нет, ну она как-то смешнее это выразила.

– За шесть дней успеешь, – отозвалась Ви и выключила на кухне свет. В темноте она пошла к задней лестнице, и я слышала ее тяжелую поступь по дому, потом звук закрывшейся двери.

Долго я стояла у темного окна и смотрела на полированную гладь озера и на сгрудившиеся над ним холмы. Я вообразила себе, что огромное чудовище не умерло, а плавает бесшумно где-то в толще воды, время от времени выныривая, чтобы глотнуть воздуха и отдохнуть на поверхности, перед тем как снова уйти в глубины. Я уже собиралась пойти к себе, как вдруг раздался телефонный звонок. Я испугалась. Кларисса? Я представила себе «скорую помощь», врачей… Схватив трубку после первого же гудка, я сказала «алло» почти шепотом.

– Вилли, детка… – проговорил мне в самое ухо нежный бархатистый баритон. – Черт возьми, как я рад слышать наконец твой голос!

Это был Праймус Дуайер.