Текст книги "Тайны Темплтона"

Автор книги: Лорен Грофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

– Ой, подожди!

Она спрыгнула с постели и побежала куда-то вниз. Я слышала, как скрипели лестницы в викторианском крыле дома. Я слышала, как она зашла в комнатушку, где хранила свои книги и бумаги, и как на обратном пути смеялась.

Когда она вернулась, лицо ее разрозовелось и как-то сразу похорошело. Она размахивала крафтовым конвертом, таким ветхим, что с него сыпалась труха.

– Вот, вот!.. – кричала она. – Я не такая уж и дура! – Она положила конверт мне на колени и выжидательно уставилась на меня. – Это мой отец оставил перед смертью. Я никогда туда не заглядывала.

Я взяла конверт в руки и прочла написанную витиеватым почерком моего деда надпись: «14 сентября 1966 года. Переписка Синнамон Эверелл Пек и Шарлотты Франклин Темпл. Без необходимости не вскрывать. Содержимое может ранить». Из этих строк прямо слышался голос моего деда, напыщенный и вместе с тем суровый. Я почувствовала прилив нежности к этому бедному маленькому человечку, который всю жизнь душил в себе неразвившиеся страсти.

Потом до меня дошло, что содержимое конверта никогда не было никем прочитано и что он был искушением для моей матери с тех пор, как умерли ее родители, то есть уже почти тридцать лет.

– Ви, неужели ты никогда не вскрывала его? Это при всей твоей любви к семейным тайнам? Неужели никогда?

Она нахмурилась:

– Нет. Я слишком хорошо знала своего отца, Солнышко, поэтому никогда бы этого не сделала. Кроме того, я знаю, кто такая была Пандора.

– Хм… А вот библейский миф гласит, что зло выпустила на свет Ева.

Она игриво чмокнула меня в щечку.

– Во-первых, это зависит от того, что ты называешь мифом. А во-вторых, я считаю, нам не хватает строптивых женщин, а потому перехожу к следующему вопросу.

– То есть?

– К Клариссе.

– О Господи!

– Не упоминай имя Господа всуе. И не волнуйся, я уже звоню ей.

Я наблюдала за ней, когда она взяла трубку и стала набирать номер. Даже не здороваясь, она проговорила в автоответчик:

– У меня есть что сказать тебе, дорогая, так что слушай. Одна маленькая птичка насвистела мне, что ты у нас, оказывается, сдурела и забросила нормальную западную медицину. Мне вообще-то хочется еще видеть тебя на этом свете, поэтому давай-ка заканчивай с этими глупостями.

Она слушала что-то в трубке, затем сказала:

– Только не надо изображать передо мной крутую девчонку. Крутой девчонкой изначально была я, а это все жалкие потуги. Теперь слушай.

И моя мать принялась обрабатывать Клариссу, выслушивая ее аргументы и начисто опровергая их. Я наблюдала, как прокравшееся в комнату солнышко ползло по ней – сначала по ногам, потом по туловищу, потом озолотило лицо. Я слушала весь разговор, пока не поняла, что мать наконец убедила Клариссу. Когда Ви повернулась и показала мне два пальца галочкой, я поняла: Кларисса согласилась, чтобы я приехала через две недели, если ей не станет лучше. С конвертом в руках я выбежала в коридор и стояла там в темноте, упиваясь нахлынувшим облегчением. В моем распоряжении теперь было время.

Мне вдруг вспомнилось лицо Ви, каким оно было в тот день, когда мой двенадцатилетний сверстник Филипп Цара обозвал меня ублюдиной. Это было в физкультурном зале. Мы с Филиппом ходили кругами – такой вот детский флирт, – потом я, зайдясь в возбуждении, развала его умственно отсталым, а он меня – ублюдиной. Вот тут-то во мне все вскипело. Я была крупнее всех мальчишек в классе, поэтому легко уложила его на глазах у притихших одноклассников. Я раскрошила ему зуб и порезалась – даже не могла сказать, чьей кровью перемазалась.

Когда моя мать пришла в кабинет учителя физкультуры, мамаша Филиппа распиналась там уже целый час, угрожая подать в суд, а Филипп тихонько плакал в уголке на стуле напротив меня. Мне хотелось еще раз треснуть его – за то, что он такой плакса, за то, что его мамаша с такой ненавистью смотрит на меня. Физрушник, круглолицый и обычно добродушный мужичок, к тому времени уже наслушался воплей миссис Цара и, когда в кабинет вошла моя мать, выплеснул на нее все разом – сказал, что отныне мне запрещено появляться в физкультурном зале и что такому невоспитанному ребенку, как я, вообще нельзя находиться среди людей. Мать обвела оценивающим взглядом всю картину – мою окровавленную руку (которую никто не удосужился перевязать), кусок льда, приложенный ко рту Филиппа, разъяренную миссис Цара и выпученные глаза физкультурника. И тут Ви на моих глазах стала как будто увеличиваться в размерах, пока не стала больше всех нас, вместе взятых.

Она заговорила так невозмутимо и так тихо, что мы все вытянулись по струнке, прислушиваясь к каждому слову.

– Чушь, – сказала она. – Вилли умнейший человек. Если она ударила этого мальчика – значит, у нее на то была причина. Так ведь, мальчик? – проговорила она, обращаясь к Филиппу.

И зареванный Филипп, судорожно переведя дыхание, сказал:

– Я только назвал ее ублюдиной…

На самом деле маленький дурачок Филипп просто выразил мнение взрослых по поводу меня – ведь то же самое шипел мне в спину весь город. Его мамаша понуро опустила плечи и простонала:

– Ой, Филипп!..

А учитель физкультуры, покачав головой, бросился извиняться перед моей матерью.

– Могу я теперь забрать дочь домой и выяснить, не сломана ли у нее рука? – холодно поинтересовалась моя мать.

– Конечно, конечно!.. – залепетал учитель, а миссис Цара вытолкала Филиппа из кабинета.

Учитель еще долго извинялся и уверял мать, что мне вовсе не запрещено посещать физкультурный зал.

На обратном пути в машине я с любопытством смотрела на мать. Сколько раз мне приходилось утешать ее, когда ее обижали в городе, и ее тонкая ранимая натура была уязвлена. А эта сильная крупная женщина, сидевшая сейчас за рулем нашей машины, казалась мне чужой и незнакомой. Только много лет спустя я поняла, что Ви не могла защитить от оскорблений себя, но, когда дело касалось других, превращалась в львицу. Эта ее мощь и нежность были незаменимы в работе, когда она облегчала последние мгновения умирающих в муках людей.

Стоя в темном холле, я вскрыла старый конверт и вытряхнула из него стопки писем, перевязанных пыльными ленточками. Я держала их в руке, и мне казалось, что доброта Ви не знает границ.

ВОТ КАК ВЫГЛЯДЕЛИ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ВИЛЛИ АПТОН О ЕЕ РОДОСЛОВНОЙ ПОСЛЕ БОЛЕЕ ПОДРОБНОГО ПЕРЕСМОТРА ТАКОВОЙ И СОКРАЩЕНИЙ, СДЕЛАННЫХ С ЦЕЛЬЮ УПРОЩЕНИЯ

Глава 16
СИННАМОН И ШАРЛОТТА
Часть I

Обращаюсь к тому, кто прочтет собрание этих писем. Эти материалы ни в коем случае не должны попасть в поле зрения общественности, дабы не опорочить две знаменитые темплтонские фамилии. Эти письма были обнаружены мной по отдельности в двадцатилетний промежуток времени. Письма Синнамон к Шарлотте я нашел в сундучке на чердаке Франклин-Хауса, когда был мальчиком, двадцатью годами позже я нашел пачку писем Шарлотты к Синнамон в старом платяном шкафу темплтонских предков моей жены Эвереллов. Каково же было мое потрясение, когда я обнаружил, что послания эти составляют части одной переписки. Разумеется, здесь собраны не все письма – большую их часть, не представлявшую интереса и состоявшую из обычных женских пустяков, я передал Нью-Йоркскому историческому обществу. Составляющие это собрание письма отобраны мной из множества. Они являются неопровержимым доказательством того, над чем я работал всю жизнь, однако я предпочел, не предавать их на суд общественности. Долгие годы я пытался заставить себя уничтожить их, но у меня так и не поднялась рука уничтожить саму историю. Я очень боюсь, что они попадут в неверные руки, но еще больше, что они будут уничтожены. Поэтому, какое бы отношение вы ни имели к нашей семье, прошу: распоряжаясь этими тайнами, проявите благородство.

Джордж Темпл Аптон, 1966 год.

С конторки Шарлотты Темпл, Франклин-Хаус, Блэк-берд-Бэй, Темплтон. 13 ноября 1861 года

Мой дражайший друг/

Как болит мое сердце за Вас в это трудное для Вас время! Как невыносимо больно было для меня видеть сегодня всю глубину Вашей скорби, когда Вы стояли там в своем траурном, платье и Ваше прекрасное маленькое личико было преисполнено мужества, когда на Ваших глазах могильщики опускали в землю Вашего четвертого мужа. И я, не будучи в силах представить, что могла бы даже иметь, не то что потерять мужа, я, видя Ваше горе, вынуждена была уйти, чтобы не слышать шепота этих ужасных сплетников. Я проплакала в экипаже весь обратный путь до Франклин-Хаус и до сих пор плачу о Вас. Именно поэтому меня нет сегодня в числе приглашенных в Эверелл-Коттедж – для меня было бы невыносимо видеть, как Вы стараетесь крепиться перед фальшивыми соболезнованиями тех самых сплетников, что гадко шептались у Вас за спиной на похоронах Вашего мужа. Этих людей я задушила бы! Позор им!И позор мне – за то, что не смогла быть Вам настоящим другом, за то, что презрела свой долг и не оказалась рядом с Вами в трудную минуту. Сможете ли Вы простить меня? Я надеюсь. И молю также простить мне это поспешное необдуманное послание – мое сердце переполнено чувствами, и я не могу остановить мое перо, из-под которого рвутся на бумагу эмоции.

Ваш любящий друг

Шарлотта Темпл.

Эверелл-Коттедж, Темплтон. 20 ноября 1861 года

Моя дорогая Шарлотта!

Надеюсь, Вы забудете эту неделю, что прошла с тех пор, как я получила от Вас письменные соболезнования, – мне столько всего нужно было сделать! А мне хотелось писать и писать Вам, мой дорогой друг, с тем чтобы всечасно думать о Вас.

Помимо скорби по моему бедному Годфри, меня также одолевает ужасная тоска. Целый год и один день я должна быть в черном трауре – так постановила семья Грейвз, и это является условием получения мной моей доли наследства. После года черного траура мы сговорились на шести месяцах полного траура и потом на шести месяцах полутраура. Но удручает меня, конечно, черный траур – целый год в шерсти, крепе и драгоценностях из одного только черного янтаря; целый год без музыки, балов и обедов, без миленьких кружев и лент; целый год не видеть в доме никого, не видеть Вашего милого лица, моя дорогая Шарлотта, – мне кажется, это даже хуже, чем смерть Годфри!

Ах, я вовсе не хотела такое сказать! Просто хотела произвести на Вас сильное впечатление. Мне нравится производить на Вас сильное впечатление, нравится видеть, как лицо Ваше бледнеет и Вы сурово смотрите на меня и вздыхаете: «Ох, Синнамон!» – словно я совсем уж безнадежна. Я вот рассмеялась сейчас, подумав об этом, и это, похоже, тоже недопустимо, потому что моя канадская француженка горничная Мари-Клод хмурится на меня из-под насупленных бровей. Увы, но ее некрасивое лицо, видимо, будет единственным, что я буду видеть до следующего ноября. Благо по крайней мере, что у меня есть Вы, кому я могу писать.

Как Вы думаете, чем мне дозволено заниматься, пока я буду погребена здесь заживо? Мне можно рисовать, но в доме ограниченное количество окон, и, боюсь, еще до января я израсходую все виды из них. Мне можно читать «Фриманз джорнал», но все эти разговоры о пенковых трубках и вставных резиновых зубах приводят меня в бешенство. Мне, наверное, можно вязать носки и повязки для наших солдат, гибнущих на Юге. Еще что? Не знаю. Наверное, мне пора найти Вам мужа, дорогая Шарлотта. Как Вы думаете?

Вы с Вашим преданным сердцем, несомненно, ужаснетесь такой ветрености, но я ничего не могу с собой поделать – такова уж моя натура, и я не знаю, почему я такая. Возможно, так сказалось на мне потрясение от потери мистера Грейвза. Мне страшно, я боюсь сойти сума здесь, в этом мрачном доме. Вам следует переехать в Темпл-Мэнор на Второй улице – мне будет утешительно такое близкое соседство с Вами.

Вы не представляете, как тоскует мое сердце по веселой жизни – я только что видела в окно какую-то веселую компанию, проходившую мимо. Хорошенькие девушки куда-то отправились, семенили по мостовой, игриво поглядывая на солдат, и под сводами моего старого дома эхом пронеслись их радостные голоса. Они напомнили мне нас, Шарлотта, когда мы были также молоды.Я вспоминаю, как хороши, свежи и искрометны Вы были на том приеме перед самой кончиной Годфри, когда он почувствовал себя нехорошо. Вспоминаю тот веселый вечер у Лидии Кларк со сладенькими «птифурами» и музицированием на клавикордах и того новенького некрасивого старого учителя-француза Лё Куа в Академии доктора Споттера. Он был так похож на грифа с этой своей лысой головой и глазками-бусинками, правда же? Пахло от него гадкой старческой плотью, и я думаю, он, конечно, лгун и мошенник. Он сказал, что приехал из Нанта, откуда родом моя хорошая школьная подруга Генриетта Безье. Я уже написала ей, чтобы выяснить, правду ли он говорит. Подозреваю, что нет. Посмотрим и насладимся потом скандалом.

Пожалуйста, пишите мне, Шарлотта. Пишите многие и многие страницы. Пишите обо всем, что знаете. Об этом ужасном поджигателе, который поджигает все богатые дома в Темплтоне. Пишите свои соображения по поводу того, кто он такой. Старый аптекарь Мадж с его страшным лицом? Или толстуха Лэйси Помрой со своей нездоровой улыбочкой и сожженными волосами (нет, только не спорьте, я сама видела это варево, которым она красит их)? Или умственно отсталый сынок Дирка Пека, этот безмозглый увалень, который бесстыдно щупает себя в присутствии дам (опять я, наверное, поразила Вас)?

Вы уж простите мне эти фривольности – у меня сейчас нелегкое время, и я по-другому не могу. И кто же, кроме Вас, сможет меня понять?

Ваша любящая

Синнамон Эверелл Стоукс Старквезер Стерджис Грейвз.

* * *

С конторки Шарлотты Темпл, Франклин-Хаус, Блэк-берд-Бэй, Темплтон. 23 ноября 1861 года

Дражайшая Синнамон!

Признаю, что провела эти последние несколько дней в раздумьях над тем, как мне ответить на Ваше письмо от двадцатого числа. Такая жестокость к памяти Вашего мужа совсем не в Вашей натуре. Впрочем, я наконец поняла, что только Ваше глубочайшее горе и ничто иное повергло Вас в это состояние. Я понимаю Вас, мой дорогой друг, но прошу не выказывать Ваших слабостей перед посторонними, ибо в этом городе слишком многие не желают Вам добра.

Вместе с этим письмом я посылаю, как Вы просили, отрез муслина и настойку от Аристабулуса Маджа. Он сказал, что одной капли в день Вам будет достаточно, чтобы успокаиваться. Странный и чудной он все-таки человечек. Не хочется говорить дурно о калеке, но при одном только виде его меня бросает в дрожь. И потом, заметили ли Вы, что он совсем не стареет? Мой отец, благослови его душу, заметил это. Однажды мы работали в его кабинете, и он увидел в окно Маджа, рыбачившего на озере. Отец нахмурился и сказал мне: «Шарли, берегись этого человека. Никогда нельзя доверять тому, кто не имеет возраста». Я тогда посмеялась, а теперь вот согласна с отцом.

Почему я Вам это рассказываю? Может, потому, что только Вы знаете, как ужасно не хватает мне отца все эти одиннадцать лет? Ни один мужчина так не согревал мое сердце, как отец. Мне судьбой предопределено умереть девственницей. Так что нет, Синнамон, не утруждайте себя поисками мужа для меня.

О поджигателе писать не могу, так как ничего об этом не знаю. Просто мы должны быть христианами и понимать, что кому-то видимо, пришлось совсем не сладко и он нуждается в помощи Господней. В Темпл-Мэнор я переехать не могу, потому что мне там не нравится – там холодно и привидения.К тому же мой отец любил Франклин-Хаус, и я считаю, что должна остаться в доме, который любил мой отец.

Весьма сожалею также, что не могу написать Вам много-много страниц, как Вы просите. Прямо сейчас я отправляюсь на уик-энд в Хайд-Холл, куда меня пригласил Джордж Хайде и где я надеюсь выкачать еще сколько-нибудь средств для Академии доктора Споттера. Думаю, что устраивают этот прием девицы Помрой и Соломон Фолкнер. Думаю, что там будет также и француз, о котором Вы говорите. Мне очень жаль, что Вы насмехаетесь над ним. Не так уж он и похож на грифа, к тому же говорят, он из благородной семьи, потерявшей все во времена Наполеона. Он единственный человек в городе, с кем я могу подолгу болтать на своем убогом французском.

Да, только теперь, пожалуйста, не вздыхайте от зависти к моему уик-энду. Я уверена, моя дорогая, там будет очень скучно, к тому же Вам известна моя ужасная застенчивость и нелюбовь к такого рода сборищам. Вот бы мне обладать хоть каплей Вашей живости и красоты! Но увы, то, что нам нравится в других, не подходит нам самим. Я просто буду представлять там, что на моем месте находитесь Вы.

Надеюсь, моя дорогая, это письмо застанет Вас в более спокойном и умиротворенном настроении.

Ваш преданный друг

Шарлотта Темпл.

* * *

Эверелл-Коттедж, Темплтон. 28 ноября 1861 года

Моя дорогая!

Я горю нетерпением узнать, как прошел Ваш уик-энд в Хайд-Холле! Сегодня уже среда, а Вы еще ничего не написали мне. Вы же знаете, как мне одиноко. Напишите – умоляю!

Ваш нежно любящий друг

Синнамон Эверелл Грейвз.

С конторки Шарлотты Темпл, Франклин-Хаус, Блэк-берд-Бэй, Темплтон. 2 декабря 1861 года

Дражайшая Синнамон!

Я не писала Вам, так как все это время размышляла над тем, что произошло в Хайд-Холле. В голове у меня сплошная карусель; я думала, что если дам себе время, то смогу навести порядок в мыслях, но в них творится такая же неразбериха, как когда я поспешно покидала Хайд-Холл в воскресенье утром.

Во-первых, я совершенно забыла, что Вы никогда не были в Хайд-Холле. Это очень красивое место – здание из камня, выстроенное на естественном возвышении на северном берегу озера, настоящий английский особняк. Весной и летом там пышно цветет ухоженный парк, правда, сейчас, зимой, вид он имеет весьма унылый. Все постройки просты по стилю и очень милы. Впрочем, место это оставляет почему-то странное впечатление – несмотря на новизну и свежесть, чувствуется там какая-то заброшенность.

Теперь о хозяевах – Сюзанне и Джордже Кларк. Она красавица, натура пылкая и довольно ветреная; он – уравновешен, суров и по уши влюблен в нее. Представьте, она имела смелость пригласить своего обедневшего «друга» Пэта Помроя, не пригласив при этом его сестер! Теперь представьте смятение, какое она тем самым поселила в наших душах, – это, я думаю, важно для понимания того, что произошло дальше. Чтобы уже закончить с женщинами, перечислю также Минни Финни и девиц Фут, Берту и Бетину, подружек Сюзанны. Из мужчин там были Нэт Помрой, Соломон Фолкнер, Питер Мэхи, вечно моргающий доктор Споттер с вечно холодными и липкими руками и его новый преподаватель, француз мсье Лё Куа.

В первый вечер ничего примечательного не произошло. Мы приехали, разместились, переоделись к ужину, поиграли в вист, послушали, как бедняжка Минни Финни сражалась с фортепьяно, и все пошли спать.

Проснувшись утром, мы позавтракали, и кто-то предложил совершить пешую прогулку по окрестностям. Все охотно согласились и два часа с удовольствием провели на свежем воздухе. Сюзанна, как оказалось, очень любит прогулки, и, хотя кое-кто из дам порядком продрог, она призывала всех идти дальше. Прогулка и впрямь была прелестная. Ранний снежок таял на твердой мерзлой земле; ветви деревьев шелестели, перешептываясь с ветром, и ноги наши шуршали по сухой листве. Где-то уже на пол-пути мы невольно разбились на парочки – Джордж с Бетиной, Сюзанна с Нэтом (ну не скандал?!), Соломон с Минни, доктор Споттер с Бертой, Питер Мэхи с шустренькими терьерами Сюзанны. Оставшийся свободным мсье Лё Куа предложил мне идти под руку с ним.

Должна вывести Вас из заблуждения – он совсем не пахнет как старик, напротив, он пахнет чем-то свежим, вроде огурчика, но никак не «старческой плотью», как Вы изволили выразиться. У него добрая улыбка и величественные манеры, как у моего отца. И знаете, Синнамон, нам было очень приятно беседовать друг с другом. Он рассказывал мне о своей семье во Франции (он сын маркиза, так что слухи, оказывается, подтвердились!), о своих милых умненьких студентках, о своей жизни, полной приключений, – в жизни он перепробовал все, был даже семинаристом в Иезуитской семинарии. А я рассказывала ему о том, как наша семья очень давно путешествовала во Францию. У нас с ним, кажется, нашлось много общих знакомых.

Я так увлеклась разговором, что забыла о замерзших руках и ногах, даже немного расстроилась, когда на обратном пути мужчины поменялись спутницами и мне достался этот бездумный болтун и повеса Нэт Помрой. Всю обратную дорогу до Хайд-Холла он нескромно таращился на меня и без конца курил.

Весь день мы с дамами сидели в чертежном зале. Я пыталась читать, но Сюзанна отвлекала меня разговорами, то и дело упоминая академию, поэтому я решила, что не ошиблась, когда надеялась раздобыть на этом уик-энде денег для школы. Она все-таки допекла меня своей болтовней, и я удалилась в свою комнату на несколько часов перед ужином. Представьте мое удивление, когда я увидела на туалетном столике распустившийся розовый цветок – розу из оранжереи Хайд-Холла. Рядом лежала карточка с надписью: «От восхищенного поклонника». Синнамон, мое сердце заколотилось. Отдыхать я уже не могла.

Видимо, не стоит упоминать, что за ужином я боялась говорить из боязни выдать свое удивление по поводу розы. И как радовалась я, что весь вечер прошел в музыке и танцах – благо вместо Минни за фортепьяно села Бетина! Поскольку кавалеров было больше, чем дам, я ни одного танца не сидела на месте. Три танца я станцевала с Соломоном Фолкнером, который так напоминает мне моего отца (конечно, только физически, ибо с моральной точки зрения этот человек опасен); два танца – с Нэтом, два с Джорджем, один с доктором Споттером и один с мсье Лё Куа.

Наконец у меня выдалась свободная минутка, чтобы отдохнуть, когда доктор Споттер увел мсье Лё Куа в уголок для разговора и я тихонько выскользнула из зала немного прохладиться. Я побрела по парку – серебристый и зловещий в лунном свете, он напоминал сказочные владения злой феи. Любуясь озером, я услышала за спиной шаги. Я закрыла глаза, втянула плечи и затаила дыхание. Палец в лайковой перчатке нежно коснулся моего подбородка. Открыв глаза, почти на грани обморока, я увидела перед собой улыбающееся лицо Нэта Помроя.

Вы хорошо знаете мою душу и, конечно, поймете, какое несказанное разочарование я испытала в тот момент. Ах, Синналюн! Во-первых, потому, что я ожидала увидеть там совсем другого человека. Но разочарование мое мгновенно удвоилось, когда я вдруг поняла, для чего, оказывается, был затеян этот уик-энд. Сюзанна разыграла все это, чтобы женить на мне своего обедневшего любовника Нэта. Они, должно быть, хихикали оба, полагая, что ему удастся очаровать невзрачную старуюдеву, охмурить ее своими ухаживаниями, чтобы она осталась навеки ему благодарна. А потом, когда она пала бы перед его обаянием и они поженились, он стал бы тратить ее деньги на ухаживания за своей прелестницей Сюзанной.

О, какой злой, гадкий замысел! Я сразу его раскусила. Я ничего не сказала, повернулась и убежала в дом, в свою комнату. В ту же ночь в поместье загорелась какая-то постройка, и все мужчины пытались ее потушить. Вернулись они на рассвете, продрогшие, в мокрой одежде, с которой на пол лилась вода. Когда все они, валясь от усталости, разошлись по спальням, я дождалась приличного часа, оставила записку, объяснив в ней, что мне срочно нужно в Темплтон по неотложному делу, и уехала в своей коляске.

А вот другое признание. Возможно, я поторопилась, опрометчиво заявив, что не хочу замуж. Возможно, я пыталась флиртовать с мсье Лё Куа, но, кажется, ни он, ни кто другой этого не заметил. Он так мил и обаятелен, хотя и некрасив, что все женщины пытаются флиртовать с ним. А я, отойдя в уголок, чувствую, как все горит внутри, когда Берта или Минни хихикают и щебечут с ним, выслушивая от него комплименты. Мне кажется, он поселился в моем сердце. Только, пожалуйста, никому об этом ни слова. И не смейтесь надо мной. Я ведь не такая, как Вы, Синнамон, – я простодушна, серьезна и доверчива, я это знаю. Быть может, Вы научили бы меня флиртовать, научили бы быть привлекательной. Только не смейтесь надо мной. Я испытываю отчаянную потребность научиться этому, и Вы идеальный кандидат на роль учителя. Как думаете, могли бы Вы меня научить?

Лицо мое горит от смущения. Я заканчиваю это письмо и посылаю его Вам в надежде, что Вы не посмеетесь надо мной.

Ваша полная нежности

Шарлотта Темпл.

Эверелл-Коттедж, Темплтон. 5 декабря 1861 года

Моя дорогая Шарлотта!

Вы представить себе не можете, как порадовали меня! Вы предложили поистине стоящий план – мне всегда хотелось посоветовать Вам кое-какие маленькие усовершенствования, ибо если я в чем и знаю толк, так это в том, как выглядеть так, чтобы нравиться мужчинам.И я просто уверена, что, когда мы приведем этот план к завершению, Вы выйдете замуж. Я даже могу гарантировать Вам это! Но для начала я должна поругать Вас – выбросьте Вы из головы эту глупую привязанность к лысому старому французу. Он недостоин Вас, и Вам не следует замечать его, даже в самом лучшем обществе.Да что там, когда я закончу Ваше усовершенствование, Вы выйдете замуж за принца! Мы используем высокое положение в обществе Ваших сестер и подыщем для Вас блестящую партию!

Я тщательно все обдумала и ниже изложу мои советы. Следуйте им, насколько это возможно.

Наружность

1. Волосы. Дорогая моя, мы должны что-то сделать с Вашей прической.В восемнадцать лет Вы, несомненно, были очаровательны с этими обильными длинными локонами, обрамляющими Ваше лицо, но тогда лицо Ваше было совсем молодо, а сейчас эта старомодная прическа лишь придает Вам детский вид. Попробуйте поднять волосы на затылке и сделайте коротенькие мелкие кудряшки вокруг щек.

2. Платье. Мы должны отвадить Вас от всего черного. Конечно, я понимаю, что Вы пребываете в трауре по Вашему отцу, но ни один мужчина не осмелится приблизиться к женщине, чье сердце целиком и полностью поглощено человеком, которого нет в живых. Я совершенно точно знаю, что Вам подойдут пурпурный и темно-зеленый цвета. Цина Микс, несомненно, лучшая портниха в Темплтоне, но я советую Вам попросить Ваших сестер выслать Вам последние журналы мод из Европы. И закажите себе также туфельки – ибо нельзя носить ботинки, в каких ходите Вы, и ожидать, что кто-либо из мужчин станет восхищаться Вашими изящными ножками.

3. Украшения. Моя дорогая, где-то в глубине души каждый мужчина по-прежнему остается мальчишкой, строящим замки из палок и потрошащим часы, чтобы посмотреть, как те устроены. Мужчин зачаровывает все, что бренчит и звенит. Серьги, позвякивающие в Ваших ушах, – это Ваши друзья, как и браслеты, мелодично звенящие при каждом Вашем движении. Разумеется, музыки этой должно быть в меру, иначе Вы будете похожи на женщину-оркестр!

Флирт

Мы должны сыграть на Вашей природной застенчивости, ибо, если мы будем играть против нее, Ваши манеры, окажутся только лишь искусственными и деланными. А что такое деланность манер, Вам, должно быть, известно, коль вы знакомы с Сюзанной Кларк, как известно Вам и то, насколько непривлекательно выглядят эти деланные манеры.

1. Когда мужчина входит в комнату, не стыдитесь зардеться. Я знаю, как плохо Вы умеете управлять своим румянцем, но ко всему прочему Вы еще обычно начинаете опускать лицо, пряча щеки за волосами, или бросаетесь поспешно задавать вопросы, чтобы перевести разговор на кого-нибудь другого. Вместо этого Вам следует держать голову высоко, непринужденно и загадочно улыбаться и изо всех сил стараться не смотреть в сторону нравящегося Вам мужчины. Тогда никто не усомнится в отсутствии у Вас каких-либо нескромных намерений.

2. Когда мужчина разговаривает только с Вами, смотрите ему в глаза и на губы, а то Вы любите во время всякой беседы тет-а-тет смотреть почему-то на его воротник. Изящно покусывайте губку, улыбайтесь, слегка опустив ресницы, и повторяйте его манеру сидеть или стоять, только не забывайте делать это по-дамски – просто любой человек любит зеркало, даже если он не подозревает об этой своей любви.

Когда Вам удастся овладеть этими навыками, Вы существенно продвинетесь в своем усовершенствовании. Тогда я научу Вас писать любовные послания, назначать тайные свидания (только не пугайтесь – тайные свидания назначают все), научу Вас, как заставить Вашу служанку хранить секрет, и разным прочим вещам.

Надеюсь, я не перешла разумного предела – ведь я всего лишь хочу Вашего счастья! Пожалуйста, напишите мне, как только Вам удастся овладеть какими-нибудь из этих эффектов.И не переживайте из-за глупенькой Сюзанны Кларк и ее любовника. Им недостает деликатности в поступках, а стало быть, они не опасны.

Ваша любящая

Синнамон Эверелл Грейвз.

С конторки Шарлотты Темпл, Франклин-Хаус, Блэк-берд-Бэй, Темплтон. 9 декабря 1861 года

Дорогая Синнамон!

Благодарю Вас за добрые советы. Признаюсь, я потрясена тем количеством изменений, коим мне предстоит подвергнуть мою наружность и литеры. Я, оказывается, и понятия не имела, как много всего должна усовершенствовать в себе. Я уже заказала себе у моей сестры Маргариты модные журналы и туфельки. Я не очень уверена, что сумею овладеть искусством флирта, но буду стараться.

Кроме того, боюсь, что не смогу выкинуть из сердца мсье Лё Куа. Я уже пробовала, но не получилось – стоило мне увидеть его в церкви на воскресной службе, увидеть эти ею добрые глаза, как мне снова захотелось, чтобы он был рядом. Только скажите теперь, что все равно будете помогать мне, даже если предметом моих чувств будет он. Пожалуйста, помогайте мне!

Ваш друг

Шарлотта Темпл.

Эверелл-Коттедж, Темплтон. 11 декабря 1861 года

Дорогая Шарлотта!

По некотором размышлении я решила, что буду помогать Вам, даже если предметом Ваших чувств останется этот француз. Иногда наше сердце не в силах прислушаться к разуму. Я была очень похожа на Вас с моим первым мужем, моим дорогим Полом Стоуксом, и думала, что умру, когда, упав с лошади, он сломал себе шею. Конечно, я теперь откажусь от всякой надежды найти Вам принца – во всяком случае, пароль этого мужа! Разумеется, это шутка, но француз несколько староват для Вас, моя дорогая, и вы должны быть готовы к чему угодно.

Помните: il faut souffrir pour etre belle – красоту нам дают страдания. Я теперь снова читаю на французском, так что смогу практиковаться, общаясь с Вами, когда выйду из черного траура в ноябре.

Я еще буду писать Вам.

Ваша

Синнамон Эверелл Грейвз.

(черновик)

Мой дорогой мсье Лё Куа!

Пожалуйста, послушайте, что напоет Вам птичка, желающая сообщить Вам, что у Вас есть обожательница – благороднейшая в этом городе дама. Птичка желает даме счастья и будет радостно щебетать, еслиВы проводите даму до дома после воскресной церковной службы. Дама нарочно ходит до дома пешком – говорит, что это ей наказание за грехи. Но птичка-то знает, что у дамы нет грехов и что Вы, мсье, могли бы превратить это наказание в блаженство.