Текст книги "Агнесса. Том 2"

Автор книги: Лора Бекитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

– Да что вы, мисс Хойл! По-моему, она очень славная девочка – вот уж от кого можно не ждать козней.

– Конечно, славная, за это ее и люблю. Я о другом говорила.

– А госпожа Агнесса, по-вашему, какого же происхождения? – спросила Полли.

Рейчел ответила не сразу: несколько минут стояла тишина, лишь в плите потрескивали дрова.

– Темная лошадка, – сказала женщина наконец, – не разгадаешь вдруг. Да только, как в таких случаях говорит наш Джон, я бы на нее ставить не стала.

– Почему? – снова спросила Полли.

– Все вам скажи! Поздно уже, идите спать… Миссис Лемб мне меню на завтра не дала, ну, да и так сойдет. Мистеру Лембу – как всегда, а для мисс Джессики ее любимый пудинг сделаю.

Агнесса тихо вернулась к себе. Орвил еще не спал, читал книгу. Агнесса подошла к нему, присела перед креслом и, взяв мужа за руку, негромко произнесла:

– Прости меня, Орвил. Я не должна была так поступать!

Он улыбнулся, и от этой улыбки вмиг растаял выжидающий взгляд Агнессы, исчезли ее нерешительность и выражение вины.

– Что ты, Агнесса! Тебе необходимо было встряхнуться. Так бывает, я знаю.

Агнесса с благодарностью и с каким-то особенным нежным чувством уткнулась лицом ему в грудь, а Орвил подумал, что ошибся тогда в разговоре с Лилиан: в некоторых натурах дух авантюризма может дремать годами, но умереть не способен никогда.

Перед тем, как перейти в спальню, Агнесса сказала:

– Знаешь, ты прав, Орвил, нужно нанять еще одну служанку или няню. Девушкам тяжело одним.

– Конечно. Надо дать объявление в газету.

– А Лизе и Полли сделать второй совместный выходной.

– Как скажешь, милая! – Орвил поцеловал ее. Агнесса всегда хорошела к вечеру: глаза становились больше, цвет их глубже, кожа – словно бы заново посвежевшей… И он не понимал, в чем тут секрет: ведь она устала за день. Волосы Агнессы, полураспущенные, живописными прядями разметались по плечам, по светлому шелку пеньюара. Ночь давала ей новые силы, делилась с нею своим очарованием и тайной.

– Орвил…– Агнесса замялась, ее все еще волновали впечатления дня.

– Что, дорогая? – улыбнулся он: у него уже было другое настроение.

– Я о Джессике… Она целыми днями пропадает у Рейчел на кухне…

– Не целыми днями! Позавчера – да, а так… ее где только не встретишь!

– И все-таки мне это не нравится.

– Почему? Пусть знает, как что приготовить. Девочке это всегда пригодится.

– Но ведь она будущая барышня, – озабоченно произнесла Агнесса.

– Барышне тем более пригодится, – спокойно ответил Орвил. – Ты хочешь вырастить ее белоручкой? Зачем? Выйдет замуж и сможет угостить мужа блюдом собственного приготовления. Ты же так делаешь иногда.

– Неужели придет такое время, когда Джессика выйдет замуж? Тогда я уже буду старухой!

– Могу сказать тебе совершенно точно, Агнесса: старухой ты не будешь никогда! – смехом заявил муж. – А Джессика лет через девять – десять будет невестой! Скоро!

– Нет, не скоро еще! – Агнесса повеселела. – Я пойду пожелаю ей спокойной ночи!

– Иди, дорогая. Кстати, переживаешь ты напрасно: Рейчел хорошая женщина, она девочку не испортит. Она одинокая; ни мужа, ни детей, вот и привязалась к Джессике… Иди и возвращайся скорее!

В комнате Джессики еще горел свет, потухший при приближении Агнессы. Одновременно послышался стук и скрип кровати.

– Опять читала, проказница! Не притворяйся, что спишь! – сказала Агнесса в темноту.

– Я сплю мама! – обиженным тоном произнесла девочка, но в следующую секунду, не выдержав, расхохоталась.

Агнесса вошла и зажгла лампу. Джессика уже давно привыкла спать без матери и Лизеллы, тем более что при ней неотлучно находился Керби. Пес не поднял положенной на лапы головы, только тяжело вздохнул и снова закрыл глаза.

Джессика лежала в постели; Агнесса, как всегда, присела на край.

– Как ты сегодня? – спросила она, потрепав волосы дочки.

Джессика оживленно перечислила все свои открытия (которые делала ежедневно), но больше всего ее, понятное дело, увлекла история с Консулом. Разговор велся, в основном, об этом.

– А у Рейчел ты была? – спросила Агнесса.

– Была! Мы там с Лизой и Полли пили чай, а потом…

– Дело в том, Джесс, – Агнесса, – как раз об этом я и хотела тебе сказать. Я знаю, ты любишь Рейчел, но нехорошо постоянно пропадать на кухне и, тем более, пить там чай вместе с Лизой и Полли.

– А почему нехорошо? – немедленно спросила Джессика. – кухне чисто, а когда я что-нибудь готовлю, то Рейчел дает мне передничек. И я не мешаю ей, помогаю наоборот…

– Потому что ты будущая барышня, а барышни не готовят сами и не пьют чай с прислугой. Если ты будешь так поступать, то люди скажут, что ты кухаркина дочь.

Последние слова очень насмешили девочку.

– Кухаркина дочь?! Дочка Рейчел?! Кто скажет? Рей?

– Не только Рей. Вообще, все люди.

– А кто знает, что я бываю на кухне? – поинтересовалась Джессика, перестав смеяться.

– Узнают.

– И что?.. – искренне удивилась она.

Агнесса замолчала. Она вспомнила свои приятельские беседы с Терри в доме Аманды, поход на рынок с негритянкой Мери… Она понимала, что не стоит внушать дочери подобные мысли, воспитывая в ней ненужное высокомерие; в конце концов, прав Орвил: ничего здесь страшного нет. Хотя неизвестно, что бы он сказал, если б речь шла о. его родной дочери. Она подумала так и сразу ощутила стыд. Не ей так думать об Орвиле и не ей запрещать Джессике то, что та делает сейчас. Не ей, потому что…

Тут выяснилось, что и Джессика кое о чем подумала.

– Мама, – сказала она, – помнишь, еще до того, как у нас появился папа, и мы переехали к нему жить, ты учила меня шить и варить кашу и говорила, что девочке все нужно уметь делать? А сама ты мыла посуду! Тогда я что, не была будущей барышней?

Агнесса прикусила язык. Вот он урок: не забывай и не заносись! Урок, преподанный семилетней дочерью, оказавшейся разумней.

– Извини, маленькая, – ответила она, – мама сегодня говорит и делает одни только глупости. Конечно, ты можешь сколько угодно общаться с Рейчел, Лизой и Полли… Думаю, это не повредит.

Джессика озадаченно глядела на мать и молчала. Потом спросила:

– Как поживает Филлис?

– Хорошо! – Агнесса обрадовалась перемене темы. – У нее большой магазин; мы как-нибудь съездим к ней в гости!

Недавно, когда Филлис начала перечислять Агнессе причитающуюся долю прибыли, Агнесса попросила Орвила разрешить ей получать эти деньги на имя Джессики. Орвил не возражал, но, быстро поняв, в чем дело, принялся выговаривать жене, заявив, что имеющийся капитал принадлежит в равной степени всем членам семьи, а если Агнессе хочется, чтобы Джессика имела что-то свое, то он готов хоть сейчас положить на ее имя любую крупную сумму; его оскорбили тайные опасения жены.

Больше Агнесса никогда ни о чем подобном не заговаривала.

– А Тину с Эммой навестим? – Джессика вспомнила старых подружек. Наверное, она вспомнила и всю прошлую жизнь, потому что сказала: – Мама, мы с тобой как в сказке, где бедная девушка становится принцессой.

– Кто волшебник? – улыбнулась Агнесса.

– Папочка! – воскликнула девочка, а после поинтересовалась: – Мама, ведь мы не можем вдруг превратиться обратно? Я не хочу, чтобы опять появилась какая-нибудь миссис Коплин, и не было кукол! И в старом доме жить не хочу!

Агнесса погладила дочь по голове. Честно говоря, она предпочла бы, чтоб Джессика не помнила эту проклятую прежнюю жизнь. Так былобы проще.

– Конечно, всякое бывает, доченька, но я уверена, что этого не случится. Дела у папы идут очень хорошо, так что бедности нам не стоит опасаться. Но, видишь ли, – помолчав, сказала она, – деньги еще не главное в жизни. Когда-нибудь ты поймешь это сама. Ведь если бы у меня были деньги, но я бы не любила папу, то была бы очень несчастна.

Джессика задумалась.

– А если бы ты любила папу, но не имела денег, то была бы счастлива? – спросила она.

По лицу Агнессы скользнула мимолетная тень.

– Думаю, что была бы.

– Тогда это действительно не главное!

– Ты очень любишь папу, Джесс? – глядя в ее простодушное личико, спросила женщина.

– Очень, – призналась девочка и добавила: – Ведь это я его выбрала.

Агнесса вдруг вздохнула легко и свободно.

– Я рада, что ты выбрала именно его. И что ты так его любишь!

Она вернулась к мужу. Они прошли в спальню, где Орвила ждал еще один сюрприз: повторилось то, что не оставляло Агнессу целый день. Обычно довольно сдержанная, она сделалась вдруг безудержно страстной, неутолимой, и Орвил думал потом, что загадку этой женщины, как бы она ни казалась проста, наверное, до конца не разгадать никогда.

Через день, не успела Агнесса подняться с постели, вошла Лизелла с сообщением, что явилась девушка, желающая поступить на работу няней. Орвил ничего не говорил о том, подал ли объявление, и Агнесса, велев обождать немного, вышла в гостиную.

Орвил собирался куда-то ехать; во дворе ждал экипаж. Поцеловав жену, он хотел сойти вниз, но Агнесса его задержала.

– Орвил, ты давал объявление о том, что нам требуется прислуга?

– Нет еще. Сегодня зайду.

– Дело в том, что пришла девушка – хочет наняться няней. Ты не мог бы поговорить с нею?

– Извини, милая, у меня деловая встреча. Прими ее одна или, если хочешь, скажи, чтобы она пришла вечером.

– Но это недолго. Лиза говорит, она в холле. Орвил глянул на часы.

– Ладно, минут на десять я задержусь. Идем.

Посетительница стояла внизу. Это была совсем юная и очень бедно одетая девушка, скорее худая, чем стройная, с большими, явно привыкшими к тяжелой работе руками и несколько островатыми чертами лица. Волосы ее, рыжеватого оттенка, жесткие на вид, были заплетены в две недлинные косы.

Она разглядывала великолепно убранный холл: покрытые белыми и синими плитами полы, ковры, растения, белые шелковые занавеси на высоченных окнах; в глубине было отгорожено несколько уютных уголков с диванами, обитыми белой кожей, низкими столиками и креслами.

В центре лепного потолка висела люстра с тремя сотнями хрустальных подвесок, а в глубине огромной комнаты было еще несколько небольших светильников. Справа и слева находились лестницы, ведущие наверх; на ступеньках лежали ковры.

Из правого крыла дома, где были расположены спальни и детская, по лестнице спустились Агнесса и Орвил. Орвил, одетый в темный костюм, держал в руках резную трость и перчатки; шея и верхняя часть плеч Агнессы выступали из канвы кружев нежного утреннего одеяния, длинный подол которого волочился по коврам.

– Доброе утро, мисс, – сказал Орвил.

– Здравствуйте, сэр. Мэм! – девушка чуть присела. Голос у нее был низкий, глуховатый, глаза – серо-зеленые, не по возрасту взрослые.

– Вы хотите наняться няней? – спросила Агнесса. – Присядьте. Как вас зовут?

– Да. Спасибо. Меня зовут Френсин, миссис…

– Лемб, – подсказал Орвил. – У вас есть рекомендации?

Девушка слегка покраснела. Она выглядела скромной, но отнюдь не робкой и забитой; похоже, уже побывала в людях.

– У меня нет рекомендаций.

– Но вы прежде где-то служили?

– Да, сэр. Была служанкой у одной дамы. Но вот уволилась…– Она непроизвольно взялась за край поношенного коричневого жакета и стала его теребить. Агнесса глянула вниз: из-под длинной юбки девушки выглядывали носки разбитых грубых башмаков.

– Почему же вы не попросили ее написать письмо в новый дом? – спросил Орвил.

– Потому что прежняя хозяйка выгнала меня! – выпалила девушка. – И ничего мне не заплатила! – Румянец возмущения вспыхнул у нее на щеках и потух; испуганная своим порывом, она замолчала и как-то вся съежилась.

– Вот как!

– А что случилось? – мягко произнесла Агнесса; ей стало жалко просительницу, ведь когда-то она сама, вот так же волнуясь, искала работу, и люди тоже находили причины, чтобы ей отказать.

– Она нагрубила мне, а я ей ответила, – чуть поколебавшись, призналась девушка.

– Вы любите детей? – поинтересовался Орвил.

– Да, я люблю детей, – ответила Френсин и прибавила:– маленьких.

– Почему вы решили обратиться к нам, ведь мы не давали объявления?

– Я узнала, что у вас есть дети, но нет няни, и подумала, что вы, может быть, возьмете меня.

– По объявлениям вы обращались?

– Да, но моя хозяйка позаботилась о том, чтобы меня нигде не брали.

Она опустила голову, но через миг подняла: глаза ее горели.

Орвил и Агнесса переглянулись.

– Мы не слышали этой истории, – сказал Орвил. – И все-таки… как вы нашли нас, откуда узнали, что в нашем доме есть дети? Вам кто-то сказал?! Извините за допрос, но нам не все равно, кому доверить детей.

Френсин согласно кивнула.

– Одна дама сказала мне: «Иди к миссис Лемб, там-то для тебя наверняка место найдется!»

– Но сама отказала?

– Да.

– Интересные подробности, – заметил Орвил. Агнесса видела, как он помрачнел. – Все, я не могу больше задерживаться. Проводи меня до крыльца, дорогая.

Он надел перчатки.

Они вышли, оставив девушку в холле.

– Не думаю, что она нам подойдет, – сказал Орвил Агнессе. – Я бы предпочел няню пообразованнее и постарше. И потом эти сомнительные детали…

– А я бы наняла на пробу. Она, по-моему, хорошая девушка.

– Поспешные выводы. Хотя, кто знает. Может, женское чутье тебя не обманывает. Что ж, если хочешь, возьмем на пробу. Одну с ребенком не оставляй, ладно? Пусть пока помогает тебе. Так подавать объявление?

– Не надо пока.

Они простились. Агнесса стояла на широком крыльце и смотрела вслед мужу. Она подумала о том, что из всех ее знакомых только Орвил умеет одеваться с такой скромной элегантностью, только его манеры отличаются таким потрясающим сочетанием совершенства и простоты. Она улыбалась, а холодный ветер трепал подол ее платья и концы длинной шали, придерживаемой на груди. Она его любит!

Агнесса вернулась к Френсин.

– Оставляем вас на время, – объявила она. – Если подойдете, примем на постоянную работу.

Девушка впервые улыбнулась. Агнесса провела ее наверх, велела Полли приготовить комнату и одежду, объяснила Френсин ее обязанности. Родные девушки жили далеко, здесь она была одинока, и ей удобно было поселиться у новых хозяев.

А после Агнесса сидела с Джерри в качалке и опять улыбалась, думая о том, насколько она сейчас счастлива. Все прежние проблемы казались незначительными и мелкими, буря новых восторгов назревала в душе, она желала только любви, бесконечной любви и смеялась от счастья, потому что это у нее было. Любимый, семья, дети, дом… Да что там, ей верилось в этот миг, что и звезда упадет с неба – стоит только захотеть. Что нашло на нее вдруг, Агнесса не знала сама, но уверена была, свято уверена в том, что все трудности и несчастья, если и явятся теперь, то не иначе как в кошмарном ночном сне, а в настоящей жизни ее ждут только радость, счастье и свет.

ГЛАВА III

Серые травы шелестели в тумане, по бесцветному небу плыли темные клочья облаков. Тревожные сумерки северного края вобрали в себя остатки света, и оттого осенний холод казался еще нестерпимее; как-то до боли одиноко, мрачно было в пустом пространстве равнины; ни единого деревца, ни зверя, ни птицы, ни одного живого существа.

Вдруг послышался шорох, словно внезапно налетевший ветер с усилием перебирал упавшие наземь гниющие листья. Вскоре из тумана показались, как в бредовом сне, трое неизвестных – ужасного облика существа, отдаленно напоминающие людей; туманный воздух странно искажал линии их тел. Они были до уродливости худы, сквозь изодранную одежду проглядывали посиневшие тела, а землистый оттенок кожи на лицах в самом деле придавал им больше сходства с восставшими из могил мертвецами, чем с живыми людьми. Но одна из этих полутеней сжимала в руке револьвер.

Они почти не переговаривались между собой.

Один из беглецов казался моложе остальных, ему было лет восемнадцать, двум другим – лет на десять больше; впрочем, точно определить их возраст не взялся бы сейчас никто. Лицо того, что нес оружие, сохраняло оттенок сосредоточенности; похоже, он лучше всех знал свою цель, взгляд же второго рассеянно блуждал в пространстве равнины; пальцы ежеминутно сжимались в кулаки, он словно сгорал в судорожном желании задушить первого встречного, включая и своих спутников.

Самый молодой шел, спотыкаясь, часто отставал, и тогда двое других поворачивались и набрасывались на него в приступе бессильной злобы, заставляя идти.

Они бежали так уже много миль, тяжело дыша, изнемогая от усталости и страха, животного страха погони.

Впереди их ждал огромный овраг. Они скатились по его склону, проползли по дну и стали карабкаться наверх, до крови обдирая руки о торчащие там и сям сучья и острые камни. Выбравшись, отдышались и побрели дальше.

Вдруг самый молодой, который шел, спотыкаясь, как тростинка на ветру, упал и никак не мог подняться. Первый, с револьвером, подошел к нему, а второй остановился в отдалении, поджидая.

– Вставай, скотина! – в бешенстве закричал первый и несколько раз пнул ногой лежащего на земле, а тот, морщась от боли, проговорил:

– Я не могу идти дальше, оставьте меня.

– Ну, нет! Тебя схватят… потом нас… Вставай!

– Пристрели, – предложил второй.

Первый навел дуло на лежащего, а тот смотрел на своих спутников с ужасом и тоской, не в силах вымолвить ни слова.

Последовало еще несколько жестоких ударов.

– Да пристрели ты его! – повторил второй. По лицу его было видно: как бы сильно ему этого ни хотелось, сам он выстрелить в упор, да еще в безоружного и лежащего на земле, не решился бы. Но казнь чужими руками его вполне устраивала.

Первый, казалось, колебался.

– Патронов мало, всего четыре штуки, – сквозь зубы процедил он. В это время несчастный беглец приподнялся из последних сил и встал на ноги. Первый остервенело хлестнул его рукой по лицу.

– Еще раз упадешь – убью!

Они поплелись дальше.

– Да что за жизнь такая! – ни к кому не обращаясь, произнес второй. – Мне, если поймают, точно дадут пожизненное… А это уж крышка!

– Заткнись! – огрызнулся первый. – А меня схватят – повесят сразу! Хотя, черт с ним, лучше уж смерть! Или я сдохну где-нибудь в болоте, или пулю себе в лоб пущу, но не вернусь, не вернусь туда!

Он шел, повторяя эти слова, как заклинание, в каком-то диком исступлении. Глаза его горели лихорадочным огнем.

Некоторое время хранили молчание. Второй уже не раз поглядывал на револьвер (который раньше был у него) и однажды, выбрав удобный момент, набросился на своего спутника, стремясь вновь завладеть оружием.

Ему не удалось свалить противника одним ударом, и вскоре они, сцепившись, покатились по земле. Они колотили, душили друг друга, рыча, как дикие звери, а третий испуганно смотрел на них. Они оба могли его убить, и он не осмелился никому помогать, хотя ему нужно было, чтобы кто-то из дерущихся остался жив – сам он не знал дороги.

Это были арестанты, беглые каторжники. Вместе они оказались случайно, друг друга не знали. В ту ночь бежало несколько заключенных, а среди них, по стечению обстоятельств, и эти трое.

Все они действительно походили на привидения. На их спинах не было живого места; кое-где среди рубцов от плетей виднелись еще более глубокие следы от ударов железными прутьями, на запястьях тоже были шрамы, как и на сбитых в кровь ногах.

Схватка закончилась так же внезапно, как и началась. Первый ударил противника рукояткой револьвера по голове, и тот со стоном отполз в сторону, а первый, с трудом поднявшись, прицелился в него. Ненависть перекосила лицо, однако курка он не спустил.

– Ты… вставай…– задыхаясь, произнес он. Второй встал, пошатываясь и сжимая голову руками.

Мгновение они смотрели друг на друга, потом первый резко повернулся и, прихрамывая, побрел вперед. За ним двинулся третий, а второй шел последним, уныло озираясь, как побитая собака.

Дошли до небольшого озерка, по берегам заросшего осокой, за которым начинались топи. Беглецы жадно бросились пить мутную воду. Они не ели уже двое суток, но им приходилось голодать и более длительное время, так что от этого они пока не сильно страдали, но жажды побороть не могли.

– Что будем делать? Куда ты, черт возьми, нас завел? – спросил наконец второй.

– Все правильно! Надо переплыть!

Самый молодой испуганно вздрогнул и посмотрел на обладателя оружия, произнесшего эти слова, как на сумасшедшего.

– Там болото, – сказал второй, вглядываясь в туман.

– Плыть! – упрямо повторил первый. – Если мы свернем, пойдем по берегу, рано или поздно на наш след, нападут. А так спасемся.

– Или утонем, – мрачно добавил второй.

– Жить хочешь – не сдохнешь!

– Да? А болото? Я туда первым не сунусь.

– Я пойду первым. Меня смерть не любит, – ответил первый, и глаза его дико сверкнули.

– Я не доплыву, – обреченно произнес третий, и его словам можно было поверить.

– Если утонешь – еще лучше будет: не придется возиться с тобой, – был ответ. – Давайте, полезайте, живо!

Второй попробовал воду.

– Холодная.

– Вот островок. – Первый указал в невидимую туманную даль. – Там разведем костер.

– Если еще попадем туда!

– Это точно.

Все трое, кто с кажущимся равнодушием, кто с видом приговоренного к смерти, вошли в озеро. Вода и впрямь была холодная, грязная – со дна тучами поднимался ил.

Беглецы поплыли. Ни у одного из них не было уверенности в том, что он достигнет противоположного берега.

Второй вырвался вперед, за ним двигался первый. Самый молодой плыл последним. Его губы были судорожно сжаты, взгляд напряжен; каждый взмах руки давался ему с трудом. Холодная вода сковывала суставы, подступавший мрак смерти наполнял сердце черным ужасом, уничтожал волю и затуманивал разум.

Вдруг он хлебнул воды, раз, другой, и понял, что тонет. Двое плыли впереди; от них он помощи не ждал, но инстинкт оказался сильнее.

– Помогите! – жалобный крик пронесся над озером, вспугнув из осоки стайку птиц.

И потом еще раз:

– Помогите!

Больше он кричать не мог.

Второй оглянулся – кривая усмешка появилась на его губах – и поплыл дальше, разрезая воду равномерными бросками рук. Первый быстро глянул на тонущего, чуть-чуть замедлил движения, словно еще сомневаясь, потом все-таки повернул назад.

А несчастный тонул. Было ясно: две-три минуты – и он навсегда скроется под водой, исчезнет в вязком месиве дна. Он барахтался, боролся из последних сил, но сил этих оставалось слишком мало. Он пошел ко дну; свет уже померк в его глазах, как вдруг что-то схватило его и потянуло наверх, к жизни.

Очнувшись, он увидел полный ярости взгляд и руку, которая поддерживала его на воде. Это стоило спасителю сил, он тоже задыхался. И тут спасенный вцепился в него так, что они оба чуть не пошли ко дну, превратившись в лишенный возможности двигаться живой клубок.

– Отцепись от меня, отцепись, отцепись! – зашипел спаситель, но тонувший, объятый страхом, не реагировал на его слова, более того, еще крепче схватился за неожиданную опору.

– Брось его, утонете оба! – кричал второй уже с берега. Ему страшно было оставаться одному в этом гибельном крае.

Но, когда они оба с головой погрузились в воду, невольные объятия разжались опять. Потом снова все повторилось и кончилось лишь тогда, когда тот, что стал тонуть первым, обессилел так, что уже не мог цепляться ни за что.

Пришел в себя он уже на твердой земле. Первый беглец лежал рядом, уткнувшись лицом в грязь, а второй сидел, обхватив плечи руками, окоченевший и злой.

– На кой черт ты его вытащил? – бросил он первому.

– Ладно, – проворчал тот, поднимая голову. Потом, заметив, что спасенный пришел в себя, набросился на него с проклятиями.

– Я говорил: брось его! – заметил второй и тут же получил свою порцию ругательств.

Долго препираться не имело смысла. Кое-как им удалось развести костер, и они грелись, наслаждаясь теплом, а потом устроились прямо на холодной земле. Самые главные препятствия были впереди.

– Послушай, – прошептал самый молодой своему спасителю, – как тебя зовут?

Тот невесело усмехнулся.

– Не один ли тебе черт?

– А все-таки?

– Джек.

– Меня Чарли.

– А тебя как звать? – спросил Джек у второго.

– Дэн.

Тогда, восемь лет назад, Джек не умер, хотя и стоял на самом краю могилы. Угодив при падении с коня в глубокий заснеженный овраг, он остался лежать там, полицейские его не нашли. Спасением это не было, он неминуемо истек бы кровью или еще раньше замерз, и овраг стал бы его могилой. Но все сложилось иначе; именно мимо этого места пролегал путь человека, который, увидев одиноко стоящую лошадь и пятна крови на снегу, принялся разыскивать того, кому все это могло бы принадлежать. По случайности проходящим человеком оказался муж некой Клэр Нолт, той самой девушки, которую Джек однажды спас от жестокой расправы шайки Кинроя. Клэр узнала и Джека, и даже Арагона, на котором муж привез домой неожиданную находку. Она призналась во всем, и немало было споров о том, как дальше поступить. Клэр не хотелось платить неблагодарностью, но муж боялся расплаты за укрывательство преступника: шума вокруг разгрома шайки Кинроя было много. К тому же, находились свидетели пребывания Джека в доме Нолт, например, врач, которого пришлось позвать к тяжелораненому, а также соседи. Уверенности в их молчании не было.

В конце концов Джек попал-таки в руки полиции, хотя достаточно поздно: Агнесса уже уехала. Вообще, все происходило как бы без его участия, он в это время боролся со смертью, находясь то в полусознании, то в бреду; окончательно Джек очнулся лишь в госпитале и долго не мог понять, что случилось после того, как его настиг выстрел Кинроя: вспоминались лишь какие-то бессвязные обрывки увиденного и услышанного.

Как только Джек смог подняться на ноги, его отправили в тюрьму. Из членов банды уцелел только Дэвид, которого затем осудили на смертную казнь. То же, похоже, ждало и Джека. Но тут возникли сложности: Дэвида знали многие; то, чем он занимался, тоже тайны не составляло, а Джек был темной лошадкой, он вступил в шайку позднее всех остальных и почти нигде не показывался вместе с ними. Во многом ему помогли показания Клэр, да и Дэвид лишнего не сказал. В результате суд приговорил Джека к пожизненному заключению, иначе говоря, Дэвида обрекли на смерть легкую и быструю, а Джека – на мучительную и медленную.

Сначала он был уверен, что умрет согласно приговору, так его уверяли в тюрьме, но потом выяснилось, что приговорили его к жизни, вечной жизни в вечной неволе. Ранее, думая о скорой казни, он почти смирился: что ж, он умрет для мира, мир умрет для него, и не о чем будет горевать. Но потом, когда узнал, что его ждет другое… Что это было – пожизненное заключение? Отдаление смертного часа? Продление страданий? Странное существование между жизнью и смертью? Он ощутил страх: жить вот так, зная, что ты жив, и в то же время словно бы умер уже, жить без надежды на освобождение – невыносимо.

После ему пришлось испытать – в полном смысле слова на собственной шкуре – что значит попасть в среду осужденных грабителей и убийц. Переселиться в мир иной было бы легче. Мало кто из них, имея огромные сроки заключения и зная, сколько способен протянуть человек в подобных условиях, надеялся выйти на свободу, по крайней мере, способным хоть что-либо от жизни получить. Встречались сильные духом люди, поддерживаемые умом или чувствами – от ненависти до надежды, но бывали и такие, что превращались в, полуживотных: изнуренные работой, голодом, побоями, потерявшие веру, с вытравленной душой или, напротив, опасные в злобе. Здесь каждый нуждался хотя бы в какой-то внутренней опоре, в невидимом связующем с миром звене.

Для Джека таким звеном стали воспоминания и мысли об Агнессе. По правде сказать, сначала он постоянно ожидал ее прихода, потом в тюрьме, еще до приговора, какой-нибудь весточки от нее. После он был уверен, что увидит Агнессу на суде, но ее опять не было. Джек представлял себе, какое потрясение пережила Агнесса, узнав, как он ее обманывал, что он оказался убийцей, и все же не мог поверить, что она могла не прийти к нему умышленно, просто не захотев повидать его хотя бы в последний раз. Значит, Агнесса ничего о нем не знала, не ведала, где он, а возможно, не подозревала и о том, какая с ним случилась беда (Джек в большей степени сознавал себя не законно наказанным преступником, а человеком, попавшим в беду). Сам он тоже понятия не имел о судьбе девушки – это угнетало не меньше. Джек предполагал, что Агнесса уехала, но куда? Одна? Мысли о вечной разлуке с нею не покидали его. Возможно, она думала о том же, но считала его погибшим или исчезнувшим неведомо куда, и ему казалось, что ей проще пережить такое, чем ему, ощущавшему себя погребенным заживо, запертым в замкнутом навеки пространстве, за пределами которого течет навсегда потерянная жизнь.

И потянулись сплошной лентой медленные годы, теперь все они казались окрашенными в черный цвет. За восемь лет случалось всякое; безразличие ко всему, подавленность, бешенство, ненависть, отчаяние и жалость к себе, желание сокрушить все, что удерживало в неволе, но притом не злоба, а просто какое-то дикое нетерпение, – все эти сменяющие друг друга состояния попеременно превращали его в нескольких совершенно различных людей. Сам не замечая, он становился все менее похожим даже на того Джека, какого помнила Агнесса уже после событий на прииске. Он не имел никаких стойких убеждений, твердых моральных принципов, ничего такого, что помогло бы ему выстоять; постепенно уходили в тьму прошедших лет воспоминания о случившемся на прииске, он не помнил своих жертв, он сам сделался жертвой. Чьей? Да не все ли было равно! Быть может, он легче, чем некоторые, переносил голод и холод, поскольку постоянно испытывал их в детстве, но в остальном ему доставалось не меньше, чем другим, тем более что Джек отнюдь не слыл покорным. Бывали моменты, когда все его существо молило только об одном: о смерти как избавлении от мук, хотя он стал менее восприимчивым к боли – и к своей, и к чужой.

Он потерял счет времени; но иногда (хотя в последние годы все реже) ему снилась Калифорния, снились ее просторы, тепло, океан, и он уже не верил, что когда-то все это видел наяву.

Джек не помышлял о побеге; слишком несбыточными казались такие мечты. Впрочем, однажды один из заключенных, с которым Джек порою перебрасывался парой фраз, в порыве откровенности рассказал ему о продуманном до мелочей маршруте. Секретов в том не было никаких, кроме разве что одной особенности: путь шел на север; и Джек отметил про себя, что маршрут этот очень ему подходит. А потом вдруг – невероятная возможность вырваться на волю! Вернуться в потерянную жизнь! Пусть это был риск, но лучше смерть, чем вечная неволя!

Мысли о смерти давно уже не пугали его; скорее, утешали, и часто Джек почти с радостной уверенностью думал о том, что больше шести – семи лет ему тут не протянуть: с каждым днем сил оставалось все меньше, здоровье его было давно и основательно подорвано. Здесь все уходило на то, чтобы выжить, но зачем? Ради жизни вне жизни, без жизни? Все напрасно… Джека никто и никогда не учил верить в Бога, сам он до этого не дошел, а потому никакого наказания за пределами жизни не пугался; некоторые из находившихся рядом пытались рассуждать о муках ада, он их не понимал: разве мало нынешних страданий? Что может быть хуже?