Текст книги "Агнесса. Том 2"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
В первые минуты он не двигался с места, но потом, опомнившись, сделал несколько шагов вперед, причем девочка при этом постепенно вжималась в спинку дивана.
– Так это ты – Джессика? – негромко произнес он, уставившись на нее во все глаза.
Она кивнула. Джек заметил, что девочка беспокойно смотрит на дверь, за которой скрылась Агнесса. Незнакомец не был похож ни на одного из тех мужчин, с которыми она когда-либо говорила: ни на знакомых Орвила, ни на слуг, работавших в доме; он принадлежал к какому-то третьему, не ведомому Джессике разряду людей, и хотя она, возможно, и не могла бы выразить это словами, чувство опасения, рожденное взглядом и обликом незнакомца, не оставляло ее.
– Не бойся меня. Я ведь не сделаю тебе ничего плохого, – как можно ласковее (от чего давно отвык) произнес Джек. Он улыбнулся ей довольно приветливо, и Джессика немного успокоилась.
Но все равно она продолжала молчать и вообще держалась очень скованно.
– Сколько тебе лет? – спросил Джек.
– Семь, – очень тихо ответила девочка.
Джек рассмеялся, услышав ее нежный голосок.
– Какой у тебя голос! – удивился он. – Ты мне кажешься ненастоящей!
– Я настоящая! – немедленно возразила Джессика, обретая свойственную ей уверенность. – Вы говорите, как Рей!
– Кто такой Рей?
– Мой кузен, папин племянник.
– Он обижает тебя?
– Раньше обижал, теперь нет.
– Теперь вы дружите?
– Нет, не дружим, просто не ссоримся больше. Если не ссоришься с человеком, то это не значит, что дружишь с ним.
– Да, пожалуй, так.
Джек поразился, что ребенок рассуждает о жизни и делает какие-то выводы, он не подозревал, что Джессика в ее возрасте давно не несмышленыш, а о многом уже имеет свое мнение и в чем-то главном – сформировалась как личность.
– Ас кем ты дружишь? – спросил он, заинтересовавшись.
На его счастье, Джессика была разговорчива.
– С Рейчел, это наша кухарка, с Лизой и Полли, с Джерри, моим братиком, хотя он еще маленький. Осенью я пойду в школу, там у меня будет много подружек.
– В школу? Будешь учиться читать и писать?
– Нет! – засмеялась Джессика. – Я давно умею. У меня очень много книг. А в школе… Я просто буду учиться дальше.
– А на рояле ты тоже играешь? – Джек вспомнил, как играла Агнесса на приисковом стареньком пианино. Играла и мечтала о настоящем рояле. Она всегда мечтала о настоящем и самом лучшем. Самое лучшее она получила. Что касается настоящего – тут Джек не был уверен.
– Учусь. Но мне не нравится играть гаммы. Я люблю рисовать, кататься на Бадди.
– Бадди?
– Да это пони, такая маленькая лошадка. Папа мне подарил.
– Любишь лошадей?
– Люблю. И собак.
– И собак… Я тоже. Когда-то я объезжал лошадей.
– Да? Интересно! Расскажите.
– Конечно, когда-нибудь расскажу…
Тут дверь распахнулась, и вошел запыхавшийся Керби.
– Керби! – воскликнула Джессика. – не кусается, – предупредила она гостя, но, к ее удивлению, пес положил голову на колени незнакомца и с бесконечной преданностью и любовью стал смотреть в его глаза. Никогда и ни с кем, кроме, пожалуй, Агнессы, Керби не вел себя так, но даже с Агнессой было иначе: они были на равных, повелительницей пес ее не считал.
Джессика выглядела озадаченной.
– Вы ему понравились, – сказала она. – Значит, вы и вправду хороший?
– Хороший?
– Мама так сказала.
Джек улыбнулся.
– Вот как? А ты очень любишь маму?
– Очень. И папу. Мои мама и папа – самые лучшие.
– А я тебе нравлюсь?
Джессика растерялась от такого вопроса; хотя испуг от знакомства с новым человеком прошел, и она заинтересовалась собеседником, он был явно не из тех людей, которые сразу внушают симпатию и доверие.
Джек смотрел на ребенка. Он вспомнил, что Агнесса говорила, будто девочка похожа на него. Да, пожалуй. Нетрудно было заметить то, что бросалось в глаза. И она совсем не заносчивая; напротив, очень общительная и простая.
– Вы будете у нас работать? – спросила Джессика, желая выяснить, с какой же все-таки целью он прибыл в их дом. Не затем же, в конце концов, чтобы только увидеть ее!
– Нет. Я просто хорошо знаю твою маму… знал, вернее. – Он еще раз внимательно вгляделся в черты Джессики и добавил, искренне пораженный своим открытием:– Какие у тебя глаза! Вот уж никогда не подумал бы, что бывает такое…
– Кто вы? – тихо и испуганно произнесла Джессика, Сумасшедшая мысль пронизала его, безумная, безумная надежда! Человек всегда, по возможности, выбирает свет, а не мрак, всегда бежит от одиночества и использует шанс выжить.
– Джессика… Я… твой настоящий отец.
Минуту назад он не собирался произносить эти слова и не был уверен, что вообще сумеет их когда-нибудь произнести, он сам не знал, чего ждет от девочки, так ли она нужна ему, он просто, как уже не раз бывало, поддался мгновенному порыву.
Джессика несколько секунд смотрела на него огромными глазами и молчала. Потом проговорила:
– Нет…
– Да, Джессика. Вспомни, разве ты всегда жила с мамой и с тем, кого ты считаешь отцом? Нет, ты жила только с мамой, а Орвил Лемб появился потом, женился на твоей маме, а тебя… и тебя ему тоже пришлось взять. А я о тебе даже не знал, пока не встретил снова Агнессу!
– Неправда! – в смятении воскликнула Джессика. – Вы не мой папа!
Но Джек был непреклонен.
– Правда! Мы с мамой давно потеряли друг друга, и я все это время ее искал. Вот, видишь: Керби узнал меня, не забыл… И Агнесса, я думаю, никогда не забывала меня. Ты не дочь Орвила Лемба, ты наша с Агнессой дочь!
Они смотрели друг на друга очень похожими глазами. Джессика дрожала – взгляд этого человека и голос пугали ее: Джек уже забыл, что перед ним ребенок. Возможно, девочка просто не поверила бы, даже посмеялась над сказанным как над очевидной нелепостью, но ведь то, о чем говорил незнакомец, она помнила и сама…
И все-таки это не могло быть правдой!
– Я хочу к маме…– испуганно прошептала девочка.
– Иди. И спроси у нее, правда ли то, что я тебе сказал. Думаю, она не соврет тебе! – жестко произнес он.
Джессика выбежала за дверь. Единственная мысль охватила ее: найти мать, сейчас же, немедленно, и услышать от нее, что он врет, этот ужасный человек, ужасный оттого, что хочет разрушить, разбить на куски ее маленький, светлый мир!
Она понеслась по коридору, ничего не видя перед собой, и столкнулась с идущим навстречу Реем.
– Эй ты, кузина, ослепла ты, что ли? Куда летишь? – весело закричал он.
Настроение у мальчика было хорошее. Еще бы! В школу по случаю приезда Орвила и Агнессы, а также всеобщей непонятной растерянности он не пошел, утренние события тоже были весьма приятной неожиданностью. Глядишь, то ли еще будет!
– Он… он говорит, что он мой настоящий отец! – проговорила Джессика.
– Кто?
– Этот человек!
Самое страшное было то, что. Джессика чувствовала: это может быть правдой, что-то в поведении матери, да и незнакомца, подсказывало, что это именно, так. Она помнила, как мать говорила ей сначала, что Орвил Лемб чужой, и только потом разрешила называть его отцом. Джессика была еще слишком мала тогда, чтобы задумываться над происходящим всерьез, но память сохранила это. Джессике не приходилось слушать рассуждений о спасительной лжи, но она чувствовала: сейчас, пока сомнение еще было крохотной точкой, его следовало устранить, уничтожить навсегда, и могла это сделать только мать, если б… если б она сказала, что слова незнакомца неправда!
– А что, очень даже может быть! – заявил заинтригованный Рей. – Я думаю, так оно и есть. – И полюбопытствовал:– Он приехал тебя забрать?
При этих словах глаза девочки наполнились слезами. А что если этот человек злой, если мама боится его? Вдруг он захочет силой забрать их к себе? Конечно, папа не допустит этого, но знает ли он? Нужно сейчас же ему рассказать!
И она, позабыв о Рее, побежала прочь.
В конце коридора появилась Агнесса.
– Что случилось? – спросила она у Рея,
– Какой-то человек сказал Джессике, что он ее отец, – ответил Рей, которому не терпелось посмотреть на реакцию Агнессы.
Все произошло именно так, как он и предполагал: женщина побледнела от испуга!
– О Боже мой! – прошептала она. – Рей! Умоляю, беги за Джессикой, верни ее!
А сама бросилась в комнату. Агнесса могла сто раз солгать самой себе, но в глубине души она предчувствовала, что произойдет.
Но сейчас было не время копаться в душе, сейчас она точно знала, кто во всем виноват.
– Зачем ты сделал это, Джек? – воскликнула она. – Ты же обещал!
Он повернул к ней бесстрастное лицо: за восемь лет Джек многому научился, он знал, как вести себя в решающие моменты, он помнил, ты можешь испытывать в душе все, что угодно: отчаяние, страх, ужас, но не дай этим чувствам излиться во взгляде, в движеньях, в словах, иначе будешь повержен, иначе тебя сомнут и уничтожат; не дай понять, что ты слаб, пусть все разобьется о тебя, как о камень, а уж потом, лишив таким образом противника уверенности в себе, а следовательно, и сил, ты можешь начать наступление.
Но сейчас перед ним была Агнесса, и против ее оружия он не имел защиты.
– Должен же у меня хоть кто-нибудь быть! – отрезал он. – И потом, я думаю, нет ничего плохого в том, если она будет знать правду.
Агнесса покачала головой.
– Она еще ребенок, Джек, совсем маленькая девочка. Да и в пятнадцать лет это стало бы потрясением… А сейчас… Как я ей объясню?!
– Я сам все объясню ей.
Агнесса задохнулась от негодования. Каким же он может быть нечутким, непонятливым!
– Что ты ей можешь объяснить? – воскликнула она в подсознательном стремлении все сразу выяснить и – раз и навсегда – обрубить концы, сорвать кровавые лохмотья со своей души, а там – пусть раны заживают. – Что по твоей вине она появилась на свет незаконнорожденной? Что ты все это время пробыл в тюрьме, что и сейчас тебя ищут? Кем ты можешь стать для нее? Кто ты такой, чтобы претендовать на ее любовь? Не для того я растила ее, Джек, чтобы ты сейчас вот так, запросто испортил ей жизнь!
Он глядел на нее и видел, как в ответ на его взгляд, перед которым многим случалось отступать, в ее зеленых глазах разгорается пламя бесстрашия. Она сжала кулаки, она не боялась его, ибо гнев придавал ей особые силы, каких он, к сожалению, не имел. Джек изумился: когда и как они с Агнессой успели стать врагами?
– Для кого же ты ее растила, Агнес? – с угрозой произнес он. – Для Орвила Лемба?
– Орвил имеет в сто раз больше прав на нее, чем ты! Он дал ей свою фамилию, он воспитывает ее как дочь, он очень много сделал и сделает для нее. По крайней мере, с ним она никогда не будет жить в нищете и бесчестии!
– А! – воскликнул Джек. – С этого и надо начинать! Да, конечно, я все время забываю, что я никто! У меня ведь нет ни дома, ни денег, вообще ничего!
– Ты прекрасно знаешь, что деньги тут ни при чем! – защищалась Агнесса. – У тебя нет не только денег! Ты хоть знаешь, о чем разговаривать с ней? Не думаю, что за эти годы ты стал образованнее и умнее, вряд ли научился чему-нибудь хорошему!
– Ого! Было время, ты ни о чем таком не думала, не считала меня дураком, принимала таким, каков я есть! Слушай, Агнес, а хочешь знать правду? Кроме меня, тебе никто не скажет! Ты сидела без гроша в кармане, никому не нужная! Появился Орвил, «очень хороший человек», да еще с толстым кошельком, заинтересовался тобой, и ты решила устроить свою жизнь, выйти замуж, стать «как все порядочные дамы», грубо говоря, пристроиться! Нет, ты не вышла бы за него, если бы он был глупым, грубым, уродливым, но все равно – ты его не любила! Полюбила потом – только умом, а не сердцем, потому что его «нельзя было не полюбить». А сердцем ты любила знаешь кого? Меня! Сама себе не признавалась, но любила! Да, ты решила вычеркнуть меня из памяти, забыть навсегда, потому что я был твоим прошлым, таким, какое тебя уже не устраивало, мешало твоей благополучной жизни, не давало тебе по-настоящему полюбить Орвила Лемба! И Джессике ты бы никогда обо мне не рассказала, будто меня не было на свете, будто мы с тобой никогда и не любили друг друга. И знаешь, Агнес, мне показалось, что сейчас, когда мы встретились, ты поняла, что все еще меня любишь. Да, я с самого начала тебе не подходил: необразованный, неудачливый, бедный. А теперь еще и преступник, беглый каторжник! Но ты все-таки любишь меня, далее такого, любишь, сама не зная, почему! Если бы Орвил был таким «плохим», как я, ты бы никогда не связалась с ним, а вот меня ты любишь независимо ни от чего! Ты сама сказала: «Любят не за что-то, просто любят или нет». Так вот, меня ты просто любишь, а Орвила… Орвилу ты, по большому счету, всего лишь благодарна. Благодарность не любовь, Агнес!
Говоря все это, он видел, как изумление на лице Агнессы сменилось растерянностью, а затем – всепоглощающим гневом.
– Жалость тоже не любовь, Джек! И все, что ты сказал, – ложь!
– Нет, не ложь! Ты думаешь, откуда я все знаю? Догадался! Потому что я тоже любил тебя все эти годы, только тобой и жил, каждую минуту думал о тебе! И сейчас люблю, люблю так, что сам себя не помню! Хорошо, Агнес, пусть ты останешься с ним, но скажи только, что любишь меня, не бойся признаться в том, что чувствуешь! Мне теперь немного в жизни надо, только знать, что на самом деле все-таки ты лишь моя! И еще: не отнимай у меня девочку, позволь видеться с ней, расскажи ей обо мне…
– Что рассказать? Кем ты был? Или кто ты есть? Ты говоришь, я забыла тебя. А ты сам? Ты ради золота, ради денег смог убивать невинных людей, да еще обманывать меня при этом. Ты думал, что забудешь все, будешь жить со мной потом, будто ничего не было! Что, не так?..
– Да. Согласен. Что ж, вот мне и наказание: я хотел забыть, а забыли меня. И мы уже говорили об этом, это к делу не относится…
– Относится! И я пострадала, Джек, и не только я, а моя дочь тоже. Знаешь ли ты, какой слабенькой она родилась, чего мне стоило ее выходить, сколько унижения я вынесла в этом проклятом ресторане?! Соседки показывали на меня пальцем, как на гулящую! У меня ничего не было, нечего было надеть, и у Джессики тоже ни игрушек, ни книг, ничего! Господи! – она сжала руки. – Если б ты знал, Джек!
– Агнес! – негромко произнес он, и она увидала в нем того, прежнего, Джека, которого потеряла, казалось, навсегда. – Конечно, я виноват, что так получилось, но если б я был рядом, то все сделал бы для тебя: мы бы обязательно поженились, ты бы не работала, и я бы помогал тебе во всем, ты же меня знаешь!
– Да, – ответила Агнесса уже спокойнее, – может, и так, но только я еще на прииске начала задумываться о том, что ты никогда не сможешь меня понять так, как мне хочется. Ты с самого начала меня не понимал, еще когда уговаривал бежать с тобой без венчания! Конечно, тебе было так проще, свободнее, лучше, и ты не думал, что я чувствую, что чувствовала, когда вступила с тобой в любовную связь, как вообще может переживать невинная девушка…
Джек рассмеялся, и этот смех резанул Агнессу острой болью обиды.
– Но ведь ты убежала! И силой я тебя не брал! Не обманывал! Что, разве я был груб с тобой? Важно не то, что ты чувствовала тогда, когда мы остались вместе в первый раз, а то, что испытывала потом! А потом тебе было хорошо со мной, по-настоящему хорошо!
– Ничего у нас настоящего не было! И я не намерена обсуждать такие вещи в доме моего мужа!
Джек опять засмеялся.
– Нам незачем обсуждать это, Агнес. Мы просто знаем: ты и я. И этого вполне достаточно. Если забыла – вспомни! Хочешь, вспомним вместе?! Вспомним, чтобы ты не говорила так о прошлом, не затаптывала его в грязь! Зачем ты врешь, ты же знаешь, что я хотел жениться на тебе, очень хотел… И мы могли быть так счастливы все это время… Агнес, неужели ты не помнишь ничего!
Он сделал к ней шаг, и Агнесса шарахнулась, как от чумы, даже подол платья взвился, словно приподнятый ветром.
– Вот что я скажу тебе, Джек, – произнесла она минуту спустя, немного овладев собой, – и это будет мое последнее слово: наши с тобой отношения закончились давным-давно, на прииске, когда я узнала, кем ты стал! Да, я, конечно, очень страдала, это было сильным ударом, потому что тогда я еще любила тебя, хотя уже в то время не могла себе представить, как жить с тобою после всего, что произошло. Верно, человек или любит или нет, но не только: он или может убить или нет. Я говорю не о защите, а об убийстве из расчета! Ты – смог, и мы оказались с тобой по разные стороны жизни. Прошу тебя, оставь в покое меня и Джессику; пойми, мы никогда не будем с тобой, потому что как отца она любит Орвила, а я люблю его как мужа, как мужчину, его, а не тебя! Я выполнила твою просьбу – ты увидел девочку, теперь выполни ты мою – уходи! А если тебе так хочется иметь семью, ты можешь создать ее с другой женщиной, ведь у тебя их, как ты признался сам, было немало! В конце концов, ты достаточно молод и привлекателен, несмотря ни на что, – правда, не для меня!
Она проговорила все это на одном дыхании; легкая краска прилила к ее щекам, но взгляд широко раскрытых влажных глаз был потрясающе твердым.
Джек стоял как вкопанный; впитывая одно за другим произносимые Агнессой слова, он чувствовал, как все существо его наполняется болью, тяжелой, будто камень на шее утопленника.
– Стоило искать тебя, Агнес, чтобы услышать такое! – вымолвил он, глядя на нее расширенными, сумасшедшими глазами. – Безумная ярость охватила его, безумная, но безрукая и безногая, ибо он не имел сил сдвинуться с места и стоял, пожираемый ею изнутри, стоял, словно жертва самосожжения. – Говоришь, не было у нас ничего настоящего?! Это с Орвилом у тебя ничего настоящего не было! Вы просто во всем угождали друг другу: он – потому что хотел твоей любви и боялся, что ты не забудешь меня, ты – потому что не хотела казаться неблагодарной! Вот что такое ваши «настоящие отношения»! Ваши «откровенность» и «любовь»! Моего-то ребенка ты любишь и всегда будешь любить больше всех детей Орвила вместе взятых, сколько б их там у вас ни завелось и знаешь – почему? Из-за меня! А Орвилу ты родила тоже из благодарности, просто чтобы не обидеть!
Ну, теперь видишь, что я не такая тупая скотина, какой меня считает твой добропорядочный муж! Я все знаю, Агнес: ты хочешь с корнем вырвать меня из сердца, как сорняк, вот потому и говоришь такие жестокие вещи, но имей в виду: ты бьешь себя так же ольно, как и меня! И тебе придется страдать не меньше!
Агнесса села. Она вспомнила, как недавно они были с Орвилом в театре, среди шикарной публики; она – в роскошном боа, он – в вечернем костюме… Алые бархатные занавеси и кресла, огни, огни, огни. Она смотрела пьесу и переживала… вернее, делала вид, что переживает, потому что казалось: к этому располагает буквально все. Ей было очень стыдно признаться, но она, глядя на картинку, испытывала картинные чувства, не проникаясь ими до глубины души. А там, в глубине, она была подавленно-спокойна и было все равно, что бурлит на поверхности внешнее, ненастоящее. Орвилу тоже не очень понравилась пьеса, он так и сказал, но он… не разыгрывал ничего тогда, как она. Она притворялась или даже не притворялась, она почти внушила себе, что чувствует это… И сейчас… все эти слова были ни к чему, потому что она знала свою правду. А Джек… знал ли Джек свою? Был ли он так уж уверен в своих словах?
И Агнесса решила, что никто и никогда не сумеет открыть существующую там, внутри, потаенную дверь. Никто. И никогда.
«К чему эти слова? – думала она вновь и вновь. – Зачем, по какому наитию совершается сейчас странное действо?»
Она приложила тонкие пальцы к вискам, и глаза ее стали как зеленое прозрачное стекло.
– Не стоит, Джек, – устало произнесла она, – слишком далеко, по-моему, зашли. Не надо говорить такие вещи, ты прав, мы ведь и в самом деле не чужие (Губы Джека дрогнули в нерешительной улыбке). Если ты не веришь мне, то я должна тебе, наверное, как-то это доказать.
– Что доказать? – непонимающе произнес он. Агнесса вздохнула глубоко-глубоко, точно собираясь с последними силами, и, не отводя глаз, с расстановкой произнесла:
– То, что я тебя больше не люблю.
Орвил Лемб сидел в своем кабинете и размышлял, точнее, даже не размышлял, а переживал, мучительно, тяжело переживал. Положение создалось глупое донельзя: его жена в его собственном доме выясняет отношения со своим бывшим любовником, а он, Орвил Лемб, неподвижно сидит в ожидании, чем все это кончится.
Он встал, подошел к зеркалу и усмехнулся: лицо было напряженно-угрюмым, темные глаза блестели, как в лихорадке. Хорош, ничего не скажешь! И при том внешне он как будто бы держит себя в руках. Интересно, какое лицо сейчас у Джека? Орвил взглянул на себя еще раз: а ведь они удивительно разные, во многом даже противоположные; странно, что Агнесса остановила свой выбор один за другим именно на них двоих. Хотя… Джека-то она действительно выбрала, а вот его, Орвила… Он никогда не задумывался о том, находит ли его Агнесса привлекательным внешне. Сам он считал себя обыкновенным. Конечно, если она его любит, то он, несомненно, нравится ей… Джек… Они были одинаково стройны, но Джек выше ростом и на вид посильнее… Орвил выглядел как джентльмен, а Джек (по крайней мере сейчас-точно!) имел вид последнего проходимца и бродяги…
Орвил встрепенулся: Боже, о чем он думает! Мысли путались, перегоняли одна другую…
Орвил подумал, что вопрос, конечно, можно было решить куда проще: прогнать Джека, запретить ему видеть Агнессу и дочь, а Агнессе мягко объяснить все возможные последствия неразумных действий. Орвил был уверен: она не стала бы спорить. «Да, Орвил, ты прав, хорошо», – покорно ответила бы она, но – о проклятие! – глаза бы ее опять потускнели, потухли, как тогда, когда он хотел было запретить Агнессе сесть на жеребца Консула. Нет, эту женщину нельзя лишать воли, свободы выбора и права самой решать свою судьбу. И – распоряжаться судьбами других.
Орвилу казалось: он знает, как рассуждает Джек. Агнесса или его или не его, да или нет, не существует ничего третьего. Но Орвил теперь, делая огромную уступку обстоятельствам и – в известной мере – своим собственным принципам, готов был предположить, что Агнесса способна раздваиваться.
Он прошелся по комнате взад-вперед, из угла в угол, потом остановился посередине. Что в конце концов когда-то привлекло Агнессу в Джеке? Этот вопрос он уже миллион раз задавал себе и отвечал всегда одинаково: романтика, дурацкая романтика, дающая человеку крылья, которые потом безжалостно обрубает жизнь, да еще смелость… ну и, возможно, какие-то внешние черты, хотя все это, безусловно, входило в первое. А если спросить иначе… Орвил стиснул зубы… спросить, могло ли что-либо привлечь ее сейчас? Опять романтика? Допустим, но какая?! Агнессе как жене, матери, да и просто умной женщине, живущей вполне благополучной жизнью, чужд, бесконечно чужд мир, из которого сейчас явился Джек. Разнообразие впечатлений? Но разве у нее этого нет? Или же чувство, возникшее в юности, устояв перед всеми разочарованиями, сохранилось до сих пор? Да, конечно, Орвил слышал о некой разрушительной, владеющей человеком силе, способной действовать наперекор всем доводам рассудка и увлечь в огонь бушующей страсти (вполне вероятно, он и сам мог бы когда-нибудь попасть под ее власть), но предположить, что такую силу имеет над Агнессой Джек?!
Сотни мыслей роились в голове, но Орвил периодически приходил к одному и тому же выводу: все-таки, несмотря ни на что, по-настоящему любить можно лишь одного, лишь одно, нельзя любить разное, невозможно желать противоположного. Что ж, значит, все решится сегодня, сейчас. И если Агнесса выберет Джека (хотя она, разумеется, не может этого сделать!), он, Орвил, будет разочарован навсегда и во всем, бесконечно подавлен, убит. И проклят. А Агнесса проклята им!
Орвил вздохнул. О Господи! Какое счастье, что этого не случится!
В это время приоткрылась дверь, и показалась заплаканная Джессика, испуганная, несчастная, с хрустальными слезинками на длинных ресницах и бледных щеках.
– Что, малышка?! Кто тебя обидел?
Орвил обнял ее, и она заплакала с новой силой, как бывает всегда, когда находишь сочувствие.
– Папа, этот человек сказал, что ты ненастоящий отец, он сказал, что он настоящий!
Орвил едва не выругался, чего не делал никогда. Чёрт возьми, он предупреждал Агнессу!
– Ты видела маму, Джесси? – спросил он.
– Не-ет!
– Не плачь, маленькая, не плачь! – Он привлек к себе девочку, сразу всем существом поняв, что и ее он тоже никому не отдаст. Когда Агнесса ждала ребенка, он очень боялся и не хотел, чтобы родилась дочь, потому что две разные девочки – это сложнее, он не был уверен, что сможет одинаково их любить, но, на счастье, появился Джерри, сын и наследник, и Орвил тогда уже понял, что дочерью – единственной и любимой, навсегда останется Джессика.
– Знаешь, милая, – сказал он, – идем к маме. Если мама скажет тебе, как оно есть, ты ведь поверишь?
Джессика закивала.
Они вышли в коридор. Орвил шагал быстро и решительно, девочка едва поспевала за ним.
Ворвавшись в комнату, он не сразу понял, что произошло, не разобрался, завершилось ли объяснение, было ли оно в разгаре или же только началось.
Агнесса сидела на диване страшно подавленная и изможденная, а у Джека был вид человека, сознающего, что конец света уже наступил.
При виде Орвила Агнесса встрепенулась и поднялась с места. Она подошла к нему и остановилась, одной рукой обняв притихшую Джессику, а другую положив на локоть мужа.
Он слегка отстранился.
– Агнесса! – твердо произнес он. – Ребенок хочет знать правду. Мы все хотим ее знать.
В комнате стояла тишина, больше того – безмолвие, и лишь в душах, казалось, проносились ураганные ветры, а взгляды испепеляли друг друга.
Агнесса наклонилась к дочери и голосом удивительно, как почудилось Орвилу, кротким и безмятежным промолвила:
– Доченька, вот твой отец – Орвил Лемб, в доме которого ты живешь и которого любишь. А этот человек (она показала на Джека) – чужой.
Орвил перевел дыхание. Джессика самозабвенно прильнула к матери, пряча лицо у нее на груди, – она была счастлива, ибо не обманулась ни в чем.
– Нет, Агнесса, нет! – в отчаянии прошептал Джек, и Агнесса увидела в его глазах то, чего никогда не видела раньше: нечто похожее на маленькие блестящие кусочки стекла или тающие льдинки.
– Да, – произнесла она, – я говорю «да».
Потом повернулась к Орвилу.
– Орвил, пожалуйста, уведи Джессику, я все закончу одна.
– Хорошо, – ответил Орвил, взяв ребенка за руку, – я, если что, буду поблизости.
– Теперь все ясно? – спросила Агнесса, когда муж и дочь удалились. Она отвернулась к окну и глядела на буйно шелестящие зеленые кроны высоких деревьев.
– Да, теперь ясно. Это и есть твоя жалость, Агнес? То, что ты сейчас сделала со мной, это ты так меня пожалела? Знаешь, ты меня называешь убийцей, но кто ты сама? Мы с тобой очень подходящая пара, ты тоже прекрасно умеешь убивать!
– Оставим, Джек, – Агнесса повернулась: глаза Джека смотрели на нее почти с ненавистью, и в них уже не было более ничего. – Оставим: между нами все решено.
– Да, – отвечал он, – я ухожу. Не бойся, теперь я исчезну из твоей жизни навсегда. Скажи своему мужу, что он может не охранять ни тебя, ни дом, я не приду. Прощай, Агнес, – он пошел к дверям, потом оглянулся. – Где Керби? Может, хоть он по-человечески со мною простится?
Но Керби не было. Никто из взрослых не знал, что Джессика тайком заманила собаку в детскую и закрыла там.
И Джек ушел совершенно один, ушел, не оглядываясь, неверной походкой, он скрылся из глаз, исчез в пространстве чужого города, чужого мира.
А у Агнессы было чувство, будто она собственноручно грубыми стежками только что зашила давнюю незаживающую рану.
