Текст книги "Роза на алтаре (Цветок страсти)"

Автор книги: Лора Бекитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Потому что вы другой. Вы не думаете о прошлом, вы всегда стремитесь вперед. И в то же время вы никогда не идете напролом; вы искусно вплетаете нить своей судьбы в полотно истории, вы умеете не только действовать, но и ждать и можете заставить время работать на себя.

Он рассмеялся с подкупающей непосредственностью и, по-дружески пожав ее руку, сказал:

– Вы меня обезоруживаете, Софи. Чем мне ответить на ваш комплимент? Приглашением в театр? На выставку живописи в Лувр? Или просто сказать, что вы очаровательны? Но вы наверняка знаете это…

Она улыбнулась, немного загадочно и вместе с тем – с полным пониманием, и поправила пушистый воротник пальто.

– Становится холодно, – промолвила она, – вернемся домой.

Приблизительно через месяц после этого разговора Элиана прогуливалась по улицам Парижа в полном одиночестве, как иногда делала в трудные минуты жизни.

«Одиночество, – думала она, – нет, скорее уединение! Париж помогает человеку уединиться с самим собой и при этом не чувствовать себя покинутым».

Людям свойственно грезить о далеких странах, неведомых уголках земли, но, находясь в Париже, с трудом можешь представить себе, что на свете существуют другие края, настолько глубоко погружаешься в атмосферу этого города, сливаешься с ним душой…

Элиана улыбнулась. Человеческая душа, а особенно душа влюбленного, – невольная пленница Парижа и одновременно – его вечное божество.

Молодая женщина медленно брела по городу, любуясь всем, что видела, – почерневшими камнями мостовой, золочеными куполами церквей, многоликими зданиями; и ей казалось, что именно здесь, в Париже, время замедляет свой ход и образует какой-то странный водоворот: живущий в настоящем человек словно бы видит тени прошлого, скользящие по фасадам домов и лицам идущих навстречу людей, и вместе с тем постоянно окунается в будущее, потому что Париж – приют мечтателей, колыбель грез; ему присуща неуловимая таинственность, что-то плывет в его воздухе, откуда-то доносятся отголоски мелодий, мелькают отблески непонятных видений. И душой овладевает сладостная меланхолия, то особое состояние, когда человек печален, но мудр, слаб, но не безучастен. Он путешествует по Парижу и, размышляя, незаметно для себя вновь восходит к надежде.

С такими мыслями Элиана прохаживалась мимо тянувшейся вдоль Сены каменной балюстрады и вглядывалась в чистую голубизну небес. Воздух был сырой, но теплый; ласточки с тревожными криками стремительно ныряли вниз и, вычертив дугу, снова взмывали ввысь, прямо к солнцу.

Она смотрела вдаль, на башни собора Нотр-Дам и Македонские ворота, когда услышала, как ее окликают по имени.

Оглянувшись, молодая женщина увидела Армана Бонклера, который спешил к ней, на ходу приподнимая широкополую фетровую шляпу. Он, как всегда, был элегантно одет: под расстегнутым сюртуком с пелериной виднелся бланжевый камзол и ослепительное кружево сорочки, а ниже – нанковые панталоны со штрипками.

Арман остановился перед Элианой, и она мгновенно ощутила, как ее окутывает атмосфера грубой чувственности.

Молодой женщине стало не по себе, и она оперлась рукой на влажные, холодные перила моста.

– Это вы, мадемуазель Элиана? – сказал Арман, широко улыбаясь и сверкая белками глаз. – Странно видеть вас здесь!

– А где меня не странно видеть? – спросила молодая женщина.

Против воли она держалась с этим человеком неприветливо, даже резко. Он отталкивал ее своими неуместными настойчивыми притязаниями и, вообще, совершенно не нравился ей.

Арман продолжал улыбаться. Его не так-то просто было смутить.

– В Опере, в вашем салоне, в Триволи.

– Но сегодня я хочу побыть здесь, – устало отвечала Элиана.

Она не слишком хорошо выглядела, была бледна какой-то особой «весенней» бледностью и казалась бесконечно далеким от жизненной борьбы существом с тонкой и нежной, как полевой цветок, оболочкой души – это придало мсье Бонклеру смелости, и он сказал:

– Позвольте угостить вас кофе и, если не возражаете, шампанским. Думается, нам есть о чем поговорить.

Элиана подняла взгляд. Что-то подсказывало ей, что властитель судеб – господин случай – неспроста свел ее сегодня с Арманом, и она согласилась.

Они устроились за столиком на одной из открытых террас. Элиана отказалась от шампанского, и Арман заказал кофе и пирожные.

Какое-то время они молчали, потом Арман произнес очень серьезно и с большой претензией на искренность:

– Мадемуазель Элиана, в последнее время вы были не слишком любезны со мной, и тем не менее я по-прежнему готов предложить вам дружескую помощь. Мне известно, что Максимилиан де Месмей покидает Париж, и, вероятно, вам понадобится поддержка.

Молодая женщина тяжело промолвила:

– Я вас не понимаю.

– Неужели вы не знаете о том, что де Месмей уезжает в Австрию? Его включили в состав делегации конгресса. Кстати, я недавно видел его в Опере в обществе мадам Клермон. Вы, кажется, знакомы с нею? Софи Клермон, племянница мсье Рюмильи. Она красивая женщина и хорошо известна в высших дипломатических кругах. Ходят слухи, она тоже собирается в Австрию. И еще говорят, Максимилиан де Месмей помог ей выкупить имение покойных родителей, где-то возле Луары.

Хотя Элиана была поражена услышанным, она ограничилась тем, что сказала:

– Вот как?

– Да, – подтвердил Арман таким тоном, словно только что сообщил наиприятнейшую новость.

Элиана поднялась с места.

– Благодарю вас, – проговорила она, – но мне пора домой.

Он взял ее руку и прильнул к ней многозначительным поцелуем. При этом он не сводил с молодой женщины настойчивого откровенного взгляда.

Почувствовав внезапную тошноту, Элиана быстро выхватила из рукава платья спрятанный там надушенный платок и поднесла к лицу.

– Вам нехорошо? – участливо осведомился Арман.

– Нет-нет, – она слегка отстранилась. – Если нетрудно, найдите фиакр.

– Я сейчас же отвезу вас домой.

Элиана вернулась в особняк и принялась ждать Максимилиана.

Сначала был шквал мыслей, подозрений, вопросов, но потом она немного успокоилась. Человек редко расстается с надеждой, пока не узнает всего наверняка, так и Элиана еще пыталась за что-то цепляться, хотя сердце уже чувствовало мрачную правду: она словно ступала по поросшей ярким мхом поверхности топкого болота.

Молодая женщина боялась уже знакомого ей неподвижного состояния слепой безысходности, какое обычно наступает после внезапно обрушившегося непоправимого удара. Никаких четких мыслей, одно лишь тягостное, мучительное, совершенно бесплодное раздумье, забытье души и беспрестанная боль сердца, когда на грудь будто бы положена гранитная плита, которую способно сдвинуть только время.

Максимилиан нашел Элиану в гостиной, возле зажженного камина. Сколько раз он заставал ее здесь, уютно устроившейся на полу и глядящей в огонь. Обычно она сидела, запустив пальцы в распущенные волосы, в наброшенной на плечи длинной, расцвеченной радужными узорами шали, с пылающими румянцем щеками, с мечтательным блеском задумчивых глаз, не замечая ничего вокруг. В такие минуты она словно бы погружалась в себя, туда, где было страстное нетерпение души, огонь воображения, жар крови. В эти мгновения она находилась вне реальной жизни, вдали от всех, ее мысли, ее фантазии парили над миром, выше всего мелкого и наносного.

Максимилиан подошел и тронул женщину за плечо, а когда она повернулась, он увидел, что сегодня у нее совсем другой вид, – потерянный и мрачный. И в то же время эти странные пунцовые пятна на лице и сияющие яркими огненными точками глаза!

Максимилиан молчал в замешательстве, а Элиана глядела на него, стоящего посреди комнаты, высокого, стройного, красивого, окруженного игрою теней, и с тоскою в сердце думала о том, что пока он еще здесь, с нею, живой, реальный, но пройдет совсем немного времени, и он превратится в горькое и одновременно сладостное воспоминание, в видение, которое никогда уже не вернуть.

– Нам нужно поговорить, Макс, – сказала она. – Ты ничего не хочешь мне сообщить?

Он присел рядом. Отсветы пламени переливались в его светло-каштановых волосах, бросали на бледную кожу золотистые тени. И обновленная в помпейском вкусе комната казалась декорацией какого-то странного спектакля.

– О чем ты?

– О твоей поездке в Австрию.

– Что ж, – спокойно отвечал он, – я хотел тебе сказать.

– Сегодня?

– Да. Просто раньше я не был уверен в том, что поеду. – Пристальный, напряженный взгляд Элианы не отпускал его, и он добавил: – Это очень важная дипломатическая миссия. Я не могу упустить такой шанс.

– Ты уезжаешь надолго?

– Не знаю. Возможно, на год.

От неожиданности Элиана растерялась.

– На… год?!

В прекрасных синевато-серых глазах Максимилиана появилось то задумчиво-печальное выражение, которое некогда сводило ее с ума, заставляя сердце трепетать от сладкой тоски, а душу замирать в бессознательной, отчаянной надежде.

– Боюсь, переговоры затянутся. Правительство хочет договориться о создании коалиции европейских государств, а это нелегкая задача.

– Я могу поехать с тобой?

– К сожалению, нет. – И уловив выражение сомнения в ее лице, прибавил: – Я хотел бы этого, Элиана, но должен ехать один. Позволь не объяснять, почему, просто поверь. Это слишком ответственная поездка, и в данных обстоятельствах я не располагаю собой.

Услышав такое, она не выдержала.

– Но Софи Клермон едет с тобой!

– Софи Клермон? Со мной? – Максимилиан был застигнут врасплох и тем не менее сумел взять себя в руки. Обняв молодую женщину за плечи, он непринужденно засмеялся. – С какой стати? Да, она поедет вместе с делегацией, поскольку ее дядя занимает высокий пост в министерстве, а в наше время даме опасно путешествовать без сопровождения. Но ко мне это не имеет никакого отношения. Мадам Клермон едет не из-за меня. В Австрии воспитывается ее дочь.

– Но вы были вместе в Опере?

– Нет, – терпеливо отвечал Максимилиан, – я поехал один и случайно встретил там Софи в сопровождении мсье Рюмильи и нескольких служащих министерства. А ты в этот день плохо себя чувствовала, вспомни, и потому не могла пойти со мной.

– А имение ее родителей? Ты его выкупил?

– Поскольку мадам Клермон находилась в стесненных обстоятельствах, я одолжил ей деньги.

– Но ее дядя – очень состоятельный человек.

– Она не желает от него зависеть. Я был кое-чем обязан Софи: она неоднократно сообщала мне некоторые сведения, какие я не смог бы получить официальным путем.

Элиана замолчала. Ей не были известны размеры состояния Максимилиана (он никогда не заговаривал на эту тему), но она подозревала, что они весьма велики. И, несмотря на это, особняк, в котором она жила, не являлся ни его, ни ее собственностью, а был снят в аренду. Временное пристанище – не более того.

– Но, появляясь в обществе мадам Клермон, ты создаешь определенное мнение о ваших отношениях, – сказала молодая женщина.

Максимилиан сделал паузу, а когда заговорил, в его голосе зазвенели странные незнакомые ноты – точно отзвук ранее слышанной им, но неизвестной Элиане мелодии, а в спокойных синевато-серых глазах на мгновение появилось что-то пронзительное; они горели, сверкали, как никогда прежде.

– Что это – ревность, Элиана, или просто неумение понять? За те годы, пока мы были вместе, я не посмотрел ни на одну женщину и раньше, в Лондоне, клянусь, не имел ни единой сколько-нибудь значащей для меня связи, моим сердцем всегда владела только ты. Какие тебе нужны доказательства? Я долго жил с тобой и был счастлив, и не моя вина, что я должен уехать, – таковы обстоятельства. Служба в дипломатическом корпусе – ответственное дело, и я не могу пренебрегать решениями начальства. Я не способен принадлежать тебе безраздельно, как ты того желаешь, пойми!

«Ты уходишь в сторону от главного, Макс, – подумала Элиана, – сознательно уходишь. И я понимаю тебя, да, понимаю, только не так, как бы тебе хотелось».

И произнесла вслух:

– Прости. Поезжай – я не против. И не беспокойся обо мне, я перееду к Шарлотте.

Она заметила, как он тайком перевел дыхание.

– Но ты можешь остаться здесь. Я распоряжусь о выплате ренты.

– Не стоит. Мне не нужен такой большой дом. И едва ли я захочу кого-нибудь принимать.

Они вели хладнокровный деловой разговор, и Элиана думала о том, что повторяется ситуация девятилетней давности. Максимилиан не признается ей в любви, не дает никаких обещаний, не просит дождаться его. И отказывается взять ее с собой. Правда, тогда он все же вернулся и вернулся к ней, но в тот раз перед разлукой она явственно ощущала его страдания, нежелание ее покидать, а сейчас – нет. Он прощался с нею куда спокойнее, чем прежде, даже с облегчением, словно обстоятельства помогли ему решить какую-то сложную проблему. И потом – теперь с ним ехала другая женщина…

Элиана прикусила губу. Воспоминания о минутах прощания с Максимилианом тогда, в восемьдесят девятом, точно хвост сверкающей кометы, озарили собой отрезок ее жизни от момента расставания до новой встречи, а теперь, когда заглохнут его шаги, останется лишь ощущение пустоты.

И действительно, когда Максимилиан ушел, она почувствовала себя настолько опустошенной, что ей казалось, будто ее сможет унести порывом ветра, и в то же время ощущала такую тяжесть во всем теле, в сердце, в душе, что ей легче было бы лечь в могилу, чем сделать еще один шаг по земле.

И она не могла до конца поверить, будто все это – навсегда.

Переселившись к Шарлотте, Элиана уединилась в спальне. Она почти ничего не ела, общалась только с сыном и отказывалась отвечать на вопросы сестры.

Наконец на исходе третьего дня Шарлотта вошла в комнату и решительно раздвинула занавеси.

Потом подошла к кровати, наклонилась над сестрой и внезапно поразилась тому, какое у нее лицо – мертвенно-бледное, с заострившимися чертами, как у покойницы.

Элиана лежала, свернувшись клубочком под покрывалом, и смотрела в пустоту невидящим взглядом. Она пребывала в том душевном оцепенении, какое порождает обычно глубокое горе.

Шарлотта присела на кровать.

– Я принесла тебе чай и рюмку шамбертена. Кажется, ты любишь это вино?

– Спасибо, – голос у Элианы был тихий и безжизненный. Однако она поднялась и взяла чашку.

– Расскажи, что случилось, – спокойно потребовала Шарлотта. – Дальше так не может продолжаться.

Элиана села, опершись на подушки, легким движением откинула назад длинные волосы и произнесла, словно в раздумье:

– Какой теперь смысл?

– Смысл в том, что я хочу обо всем знать. Говори. Прежде Шарлотта никогда ничего от нее не требовала, и Элиана сдалась. Да и что ей оставалось делать?

– Максимилиан уехал, а я… я беременна.

Шарлотта изменилась в лице. В ее немигающем взгляде появилось что-то жесткое и одновременно трагическое.

– Беременна? И ты… не сказала ему?!

– Нет.

– Почему?

Молодая женщина тяжело вздохнула.

– Максимилиан хотел оставить меня. Я это поняла. Весть о моем положении ничего бы не изменила, только создала бы дополнительные сложности. И потом… Я представила выражение его лица, замешательство во взоре… Нет, я бы этого просто не вынесла!

Шарлотта встала с кровати. Ее глаза под бесцветными ресницами и тонкими бровями ярко блестели; сейчас ее облик вызывал в памяти зимний пейзаж, когда холодное солнце просвечивает сквозь дымку морозного тумана и ветви застывших в неподвижности голых деревьев.

– Как ты малодушна, Элиана! – она немного повысила голос. – Послушай, тебе двадцать пять лет – пора прекратить играть в благородство! Ты понимаешь, что натворила?! Не пройдет и дня после того, как ты обнародуешь свою новость, как все наперебой станут гадать, от кого у тебя ребенок! А Максимилиан останется в стороне. Впрочем, я его не виню: в отличие от тебя он заботится о судьбе своего рода!

– За что ты меня так ненавидишь? – тихо спросила Элиана.

– Ненавижу? – с презрительным спокойствием переспросила Шарлотта. – О нет! Я не испытываю ни к кому ненависти, так же как и любви. Господь даровал мне лишь одну способность – видеть людей насквозь и презирать их пороки.

Элиана молчала. Откуда эта обезоруживающая холодность, эти резкие слова, словно бы против воли срывающиеся с губ, склонность видеть все в мрачном свете?

– Я никогда не могла понять, что ты за человек, – сказала она наконец.

Шарлотта усмехнулась, и Элиана вдруг почувствовала, что за сдержанностью сестры скрывается хорошо обузданная злость, а в напряжении таится страстность.

– Никто не мог понять, не только ты! Да никто и не интересовался мною. Разве кому-то приходило в голову, что я способна испытать столь же сильные чувства, что и другие люди, или даже еще сильнее! Я казалась всем такой уравновешенной, рассудительной, бесстрастной. А еще – непривлекательной, незаметной. Да, я не обладаю тем особым магнетизмом, какой порою исходит от совершенно пустых, никчемных, пошлых натур, но зато природа наделила меня незаурядным умом. Да, это так – не беспокойся, я знаю себе цену! Я научилась распознавать тайные намерения окружающих людей и вижу, как они, эти люди, самодовольны, завистливы и глупы. Сколько раз случалось, что я сидела рядом с человеком, слушала его, одновременно читая его мысли, и смеялась над ним, а он этого даже не замечал. Моя трагедия в том, что я живу не той жизнью, для которой создана. Я умнее многих мужчин, но я не мужчина, и потому для меня закрыты все пути. И в то же время я не могу реализовать себя как женщина, потому что способна ответить только на очень сильное, искреннее чувство глубоко порядочного, мудрого человека. Но такой мужчина, – в ее словах слышалась горечь, – никогда не полюбит меня! Потому все, что мне остается, – быть сторонним наблюдателем, безмолвным свидетелем происходящего, всех этих многочисленных драм и комедий человеческой жизни.

– Но Поль…

– Что Поль? – Шарлотта скривила губы. – Поль счастлив в своем кабинете с книгами, научными трудами. Он существует в собственном, далеком от действительности мире. Что ему до меня? И что мне до него? Он не мешает мне жить – спасибо ему и за это.

– Если все так, как ты говоришь, – задумчиво промолвила Элиана, – тогда не может быть, чтобы ты никогда не любила.

Шарлотта помолчала, а потом произнесла с тихой угрозой:

– Любила – Она снова села и на миг опустила глаза, а когда подняла, в ее взгляде не было ничего, кроме чистого, но холодного огня – Очень долго все то, что я слышала, видела, замечала, падало в пустоту моей души, точно в глубокий пересохший колодец, и умирало. Я привыкла и смирилась, я думала, всегда так и будет, но ошибалась. В этой пустыне лежало зерно, о существовании которого я даже не подозревала, но пришло время, и оно проросло так быстро и бурно, что я сама изумилась. Я стала мечтать, как все девушки, и мечтала до тех пор, пока не поняла, что такое мечты: золотой дождь, падающий с неба, а на земле превращающийся в твои собственные слезы. Тот человек, которого мне выпало несчастье полюбить, не обращал на меня никакого внимания и, окончательно уверившись в том, что у меня нет и малейшего шанса на взаимность, я вышла замуж за Поля – просто, чтобы не носить на себе клеймо старой девы, чтобы меня оставили в покое! – а потом нашла замечательное лекарство от любви. Я научилась видеть все недостатки, замечать все промахи того, кто прежде казался мне идеалом, божеством, и в конце концов перестала его уважать. И постепенно он стал мне безразличен… как все.

Кто они такие, эти мужчины! Ты думаешь, их интересует наш внутренний мир? Единственные прочные узы для них – это узы чувственности, страсти. Максимилиан де Месмей, умный, образованный человек, влюбился в тебя, шестнадцатилетнюю девчонку, которая в то время не имела понятия ни о чем, кроме нарядов и развлечений, а почему? Потому что ты была молода и красива и полна того самого чувственного очарования. Мужчины и сейчас вьются вокруг тебя, сами не понимая, чем ты их привлекаешь. На твоем месте я бы знала, как управлять Максимилианом, я не столь безвольна, как ты, но вряд ли стала бы это делать, потому что подобное притворство – ниже моего достоинства.

Они помолчали, потом Шарлотта произнесла:

– Я не удивлюсь, если твой возлюбленный достанется Софи Клермон. Эта женщина способна стать его союзницей, истинной спутницей на дорогах судьбы, она разделит его начинания и не будет, как ты, втягивать его в спокойную семейную жизнь.

Внезапно Элиане показалось, что Господь приподнял завесу, скрывающую подлинную сущность натуры ее сестры, и молодая женщина увидела затаившееся в глазах Шарлотты выражение ненасытного, какого-то хищнического голода и одновременно глубокого разочарования жизнью.

– Ты зря отчаиваешься. Возможно, ты еще встретишь человека, который оценит тебя и поймет.

Элиана потянулась было к сестре, но та не приняла ласки.

– Я замужем и не стану рисковать добрым именем семьи, как это делаешь ты. – И, мотнув головой, прибавила: – Впрочем, дело в другом. Просто я уже не смогу полюбить.

Казалось, разговор закончен, и все же оставалась одна загадка. Что побудило Шарлотту пойти на столь беспредельную откровенность? Элиана не могла понять. Все вроде бы было логично, и все-таки не хватало какого-то звена. Похоже, самого главного.

– Ты можешь назвать имя мужчины, которого любила? – нерешительно произнесла молодая женщина.

– Могу, – сказала Шарлотта, – теперь это не имеет значения. Его зовут Максимилиан Монлозье де Месмей.

Однажды в детстве Элиана ощутила испуг, столь внезапный, что едва не потеряла сознание. Это случилось, когда она поехала с родителями за город, на пикник, и прямо перед нею, в траве, неожиданно, извиваясь, проползла большая змея. Теперь она испытывала почти такое же чувство, сконцентрировавшееся в одном мгновении, лишившее ее дара речи, сковавшее движения, почти остановившее сердце.

Элиана замерла; казалось, она пыталась преодолеть невидимый заслон, чтобы окончательно осмыслить то, в чем только что призналась ее сестра.

– И он… не знал? – наконец выдавила она.

– Нет. Ни он, ни кто другой. Кто бы мог такое вообразить! – Шарлотта произнесла это с саркастической усмешкой, медленно, выделяя каждое слово. И, немного подумав, прибавила: – Сначала мне казалось, что ты безжалостно отняла мою единственную любовь, но вскоре я поняла, что на самом деле ты милосердно приняла на себя мой крест. Ты совершила очень много ошибок, Элиана. Сначала не захотела дать ребенку фамилию Этьена, потом принесла себя в жертву Максимилиану. Ты легкомысленная женщина и плохая мать. Ты не думаешь ни о своих детях, ни о себе, ни о ком! Представляю, что скажет о тебе мое окружение!

– Я уйду. И избавлю тебя от пересудов.

Шарлотта коротко рассмеялась.

– И к кому ты пойдешь? К своей подружке-санкюлотке? Только едва ли она будет в восторге от того, что в ее доме поселилась отвергнутая любовником содержанка! У нее – семья, знакомые, соседи и – иные представления о нравственности.

Элиана опустила голову.

– В таком случае я сама о себе позабочусь.

– Не уверена, что ты сможешь это сделать. Поверь, я не желаю тебе зла, просто хочу, чтобы ты хотя бы раз в жизни трезво взглянула на вещи и осознала свои ошибки.

Элиана глубоко вздохнула. Сейчас она выглядела совсем больной. И негромко произнесла:

– Я не сержусь на тебя, Шарлотта. Ни на тебя, ни на Максимилиана. Думаю, ты по-своему очень несчастна. А Максимилиан… Он поступил правильно и в то же время выбрал самый неправедный путь: пошел против веления своего сердца. Что же касается раскаяния… Да, я раскаиваюсь, сестра. Недаром говорится: «Блажен тот, кто не осуждает себя в том, что избирает».