Текст книги "Роза на алтаре (Цветок страсти)"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
На таких балах царила свобода нравов, люди веселились, как безумные, и позволяли друг другу вольности, но зачастую это делалось с каким-то надрывом. Разгул искусственных страстей, показное бездушие, кричащая пошлость являлись следствием тайного желания бежать от окружающей действительности и от самих себя.
Элиана и Шарлотта вошли в зал, когда-то изящно обставленный, а теперь изрядно запущенный. Создавалось впечатление, что новым хозяевам не хватает ни времени, ни вкуса, ни ума, чтобы подправить отделку: побелить барельефные гирлянды, украшавшие верхнюю часть суровых гладких стен, вставить выбитые стекла витражей, приятно рассеивающих торжественный свет хрустальных люстр, как следует натереть затоптанный паркет, на котором были в беспорядке расставлены алые бархатные кресла с золотой обшивкой.
Впрочем, тогда мало придавали значение чистоплотности, и часто дамы надевали новые платья на грязные сорочки и нижние юбки.
Шарлотта была одета в светлое муслиновое платье, а наряд Элианы представлял собой узкий, расшитый золотом бархатный корсаж, узорчатый шелковый пояс, шаровары из прозрачного дымчатого газа и украшения – диадема, звенящие браслеты и тонкие серебряные цепочки. Костюм дополняли золотистые туфли с перекрещивающимися на щиколотках лентами.
Обе женщины предусмотрительно скрыли лица под масками черного бархата.
Элиана с трудом воспринимала происходящее, все выглядело настолько непривычным, даже диким… Слышать нашептываемые то тут, то там грубые двусмысленности, видеть, как дамы и кавалеры прилюдно обнимаются и целуют друг друга, наблюдать явно непристойные жесты….
Она поднялась на балкон и оттуда следила за разгоравшейся оргией. Элиане казалось, что она стоит высоко над миром, видит и понимает все, чего не замечают и о чем не задумываются другие. Она словно вознеслась на небеса и в то же время всем сердцем страдала от того низменного, пошлого, что сейчас творилось на земле.
И внезапно ей захотелось сказать собравшимся то, что она желала сказать уже давно.
– Послушайте! – звонкий голос Элианы перекрыл шум толпы. – Посмотрите наверх!
Кто-то оглянулся и потянул за собой соседа, тот сделал знак приятелю, и вскоре все, один за другим, стали поворачиваться в сторону лестницы и застывать подобно каменным идолам при виде необычайного зрелища. Прошло несколько мгновений, и наступила такая тишина, что было слышно, как потрескивает пламя свечей, а с уст людей слетает их неровное дыхание.
А Элиана, резким движением срывая маску, воскликнула:
– Вы явились сюда… зачем?! Кто вы, новые люди? Вы смеетесь, и танцуете, и веселитесь, окруженные тенями тех, кто уже никогда не будет ступать по этой земле, кто умер в муках, так и не поняв, в чем провинился: в том, что появился на свет, обладал человеческим сердцем и желал счастья себе и другим? А вы… вы не лучше тех, кто убил нашу веру, погубил нашу жизнь, кто дал нам взамен любви и свободы ненависть и страх! Чего вы хотите – построить призрачный золотой город, пропуском в который будет служить пачка ассигнаций? Но он рухнет, как рухнула Республика, ибо то, что неправедно и бесчеловечно, – безжизненно! Очнитесь, перед вами разрушенный Париж, а не притон, перед вами жизнь, а не непонятный дикий сон, перед вами люди, которые страдают, плачут, умирают, а не бездумные заводные куклы!
С этими словами она залпом выпила бокал шампанского, а потом бросила его на ступени, и он разлетелся на сотни золотистых осколков.
Толпа взревела, к Элиане протянулось множество рук, и она видела глаза мужчин, смотрящие на нее с нескрываемым вожделением, точнее, не столько на нее, сколько на ее стройное, соблазнительное тело, благо наряд одалиски не скрывал ни одной из женственно-прекрасных, плавных и гибких линий.
Щеки Элианы пылали от волнения, но еще сильнее горели глаза, торжествующим мстительным огнем. Молодая женщина начала спускаться в зал, и ее шаги звучали точно удары литавр, а волосы развевались за спиной, словно победное знамя.
По ее коже скользили золотистые тени, по изгибам тела пробегала волнующая дрожь; Элиана казалась удивительно нежной и одновременно пылкой, хрупкой и в то же время несокрушимой. Сама того не замечая, она несла в себе чистый, яркий огонь неумирающей женственности, зовущий к любви и свободе, и даже многие годы спустя присутствовавшие на этом балу мужчины могли поклясться, что никогда и нигде более не встречали столь выразительной женской красоты, соединившей в себе неумолимую тревожную силу истинной, зрелой страсти и романтическую тайну невинной юности.
Спустившись вниз, она внезапно пошатнулась и едва не лишилась чувств. Ее подхватили чьи-то руки, и она услышала голос Максимилиана:
– Потрясающе, Элиана, вы просто великолепны, но нам нужно уехать отсюда как можно скорее!
– Да, – прошептала она, – да, Максимилиан.
Он повел ее к выходу, а следом пробиралась рассерженная, хмурая Шарлотта. Они с трудом сумели покинуть зал, потому что после выступления Элианы началась невиданная по разнузданности оргия, которой позавидовал бы Рим времен Калигулы и Нерона.
И вот Элиана вновь очутилась в гостиничном номере, в своей спальне, и сидела одна, пытаясь осмыслить пережитое и принять какое-нибудь решение.
Всю обратную дорогу она, Шарлотта и Максимилиан молчали. Вероятно, причиной этого была ее выходка, или же присутствие всех троих вместе делало разговор невозможным? Элиане очень хотелось нарушить неожиданно наступившее тягостное безмолвие, каждое мгновение которого словно бы извлекало из глубин давно ушедшего времени что-то тревожное и непонятное. Вот и сейчас молодой женщине казалось, что тени прошлого плывут в атмосфере комнаты, незримые, темные, заслонившие все то, что существует наяву.
«Неправда, – думала Элиана, – будто время необратимо. Память с легкостью поворачивает его вспять, и порою былое становится более реальным, чем настоящее, оно властно и неумолимо правит человеком, его помыслами, сердцем и душой».
Элиана приняла решение, но она все еще боялась себя, страшилась будущего, хотя что-то подсказывало ей: если она хочет получить желаемое сию минуту, более не откладывая и не пытаясь до бесконечности разобраться в своей душе, она должна поступить именно так.
И молодая женщина думала: «А ведь любовь – это не то, что постоянно стремишься удержать, боишься потерять, чем мучаешься денно и нощно. Любовь – возвышенное радостное чувство полноты жизни, наслаждения настоящей минутой».
С этой мыслью Элиана поднялась с места и направилась к Максимилиану.
Он еще не лег и почти сразу открыл дверь.
– Элиана? – удивленно произнес он, вглядываясь в глубину темного коридора. – Вы одни?
– Да, я одна. Мне можно войти? – спросила молодая женщина и прибавила: – Я хочу с вами поговорить.
Максимилиан молча отступил. Вероятно, он был изумлен и, скорее всего, не подозревал, о чем пойдет речь.
Элиана прошла в залитую теплым светом гостиную, он – следом.
Молодая женщина остановилась посреди комнаты.
– Вы дрожите, – заметил Максимилиан, – позвольте, я налью вам вина!
– Спасибо.
Элиана выпила и поставила бокал на стол. Максимилиан увидел, что она улыбается радостной, хотя и немного встревоженной улыбкой, и у него отлегло от сердца.
– Ничего не случилось?
– Нет… – ответила она, и ему почудилось, что ее большие карие глаза заглядывают прямо в его душу. – Просто я пришла поговорить о вашем предложении.
Он немного растерялся, или ей показалось, – она не знала, и потому на мгновение замолчала, не решаясь начать.
Сейчас молодая женщина выглядела еще более беззащитной, чем обычно, и Максимилиан слегка обнял ее за плечи, а потом взял ее руки в свои.
– Я слушаю вас, Элиана.
– Максимилиан… – она хотела казаться храброй, но в горле вдруг пересохло, и слова произносились с трудом: – Я подумала и решила: я не буду вашей женой, я стану вашей подругой и возлюбленной и постараюсь сделать вас счастливым.
Его глаза как-то странно блеснули.
– Почему именно так, Элиана?
Она тряхнула головой – волосы рассыпались по плечам, и Максимилиан, обняв ее чуть крепче, почувствовал, что под тонким кисейным платьем больше ничего нет: Элиана, живая, горячая, прекрасная, вся была в его руках, и он ощутил волнение в крови, такое сильное, что оно затуманивало ему разум.
– Не спрашивайте ни о чем, – прошептала она, – таково мое желание. Я буду с вами столько, сколько вы позволите, а взамен вы дадите мне право жить по-своему, так, как я хочу. Возможно, когда-нибудь вы решите расстаться со мной, что ж, я приму это как веление судьбы и не стану вас упрекать.
В глазах Максимилиана вспыхнули золотистые искры, но лицо выглядело странно озабоченным.
– Но ваше воспитание, Элиана…
Она усмехнулась, как ему показалось, легко и беззаботно, и ответила:
– Многое из того, во что мы верили в прошлом, ушло, но любовь осталась, и теперь я намерена жить по ее законам. Я могу, – она смело взглянула ему в глаза, – остаться с вами здесь и сейчас, стоит вам только пожелать!
– А вы сами этого хотите? – прошептал он.
И Элиана с потрясающей откровенностью произнесла:
– Да, Максимилиан, я мечтаю стать вашей с того дня, как впервые увидела вас! И теперь мне известно: самое тяжкой бремя на свете – бремя неосуществленных желаний!
Молодая женщина улыбнулась ему, а он без лишних слов увлек ее в спальню и там принялся раздевать, любуясь ее телом, как самым поразительным и неповторимым творением Божьих рук.
Потом, почувствовав, что Элиана все еще слегка дрожит, словно от нерешительности и страха, на мгновение отстранился и с улыбкой в голосе произнес:
– Ах, Элиана! Я думал о вас все эти годы, в Англии, только о вас, меня влекло к вам неудержимо, безумно, и я любил вас с каждым днем все сильнее, хотя вы и были так далеко!
И вот ее руки оплели его тело, глаза закрылись… Они упали на постель, не размыкая объятий, и Максимилиан, почти не владея собой, заглушал поцелуями срывающиеся с губ Элианы безудержные стоны.
Одержимая неожиданно нахлынувшей страстью молодая женщина упивалась ласками возлюбленного, она словно бы хотела, вопреки своим словам, приковать его к себе цепями любви, удержать навсегда.
В момент слияния тел они поведали друг другу больше, чем прежде словами, они испытали непередаваемо прекрасное чувство наслаждения прикосновениями, загадочным шепотом, таинственным мерцанием взглядов в ночи. Висевшее напротив большое зеркало отражало все, что происходило между ними, в чем было странное, мистическое очарование, своеобразная возвышенность, свойственная моментам экстаза, и такая же особая, языческая красота.
В объятиях Элианы было столько страсти, нежности и неожиданной силы, что Максимилиан совершенно потерял голову и почти что утратил власть над собственным телом. Благодаря ей он взмыл в такие высоты, окунулся в такие глубины, о каких не случалось и грезить.
Судьба подарила им ночь, и они провели ее так, словно она была не только первой, но и последней, и когда Элиана наконец замерла в объятиях возлюбленного, казалось, остановилась сама жизнь.
Максимилиан посмотрел на часы. Они пробыли вместе около часа, но он совершенно не ощущал времени. Голова была словно в тумане, а тело будто утратило вес.
Элиана глядела на него снизу вверх. В ее глазах затаился вопрос и едва заметная искра испуга, и все же такой, преображенной страстью, удивительно земной и в то же время необыкновенной, прекрасной, она никогда еще не была.
– Элиана! – произнес Максимилиан и не узнал своего голоса. – Элиана!
– Я должна вернуться назад, – прошептала она. Он вновь склонился над нею.
– Через неделю я отплываю в Америку. Вы поедете со мной?
– Да.
Максимилиан радостно улыбнулся. Он восхищался возлюбленной, ее шелковистыми белокурыми волосами, золотистой бархатной кожей, ее глазами… Сейчас он любил ее больше жизни, больше всего на свете.
Когда Элиана, уже одевшись, собиралась уходить, он попросил:
– Скажи что-нибудь на прощание.
Молодая женщина заговорила, и серебристые звуки ее голоса падали в пустоту ночи, словно капли водяных часов в реку времени:
– Мне кажется, наша любовь похожа на звезду, переселившуюся из царства светил в царство умерших миров. Нам нужно во что бы то ни стало ее сохранить.
И Максимилиан отвечал:
– Мы постараемся, любимая.
Он проводил ее до дверей, и когда она неожиданно споткнулась на пороге, с улыбкой произнес:
– О чем задумалась?
– Ни о чем! – прошептала Элиана и, поцеловав возлюбленного, выскользнула в коридор.
О, странный женский разум и непредсказуемое сердце, не дающее обмануть себя или о чем-то забыть! В этот миг она подумала о Бернаре.
На следующий день после завтрака, оставшись в гостиной наедине с сестрой, Элиана сказала:
– Шарлотта, я хочу тебе кое-что сообщить. Женщина серьезно кивнула и села на широкий низкий диван.
Элиана взяла сестру за руки и, заглянув в ее серые, как осеннее утро, глаза, мягко произнесла:
– Дело в том, что я уезжаю.
Шарлотта с утра заметила взволнованно-приподнятое настроение сестры и давно ждала объяснений, но теперь почувствовала растерянность.
– Уезжаешь? Куда?
– В Америку, с Максимилианом.
Шарлотта, не мигая, смотрела на Элиану, такую оживленную и счастливую. Тонкие вьющиеся пряди белокурых волос, выбившиеся из высокой греческой прически, легким облаком окружали разрумянившееся лицо, падали на белый лоб и округлую нежную шею. Как она все-таки прелестна!
Сердце Шарлотты, сжавшееся в тугой болезненный комок, билось так сильно, что казалось, готово было разорвать грудь; ноги и руки были как свинцовые, а в висках пульсировали глухие удары.
– Ты решила принять его предложение? Элиана выпустила похолодевшие руки сестры.
– Нет, Шарлотта, я решила стать его… любовницей.
– Любовницей?! Ты?! Что я слышу, Элиана!
Ее лицо было бледно, а губы плотно сжаты. Она казалась воплощением праведного негодования.
– Понимаешь, – тихо промолвила молодая женщина, – иначе мы не сможем быть вместе. Максимилиан предложил мне выйти за него замуж, но мы оба понимаем, что брак невозможен.
Шарлотта горько усмехнулась.
– Неужели ты думаешь, не нашлось бы человека, который женился бы на тебе?
– Но мне нужен Максимилиан.
Шарлотта вздохнула. Она понимала сестру. Максимилиан де Месмей, красивый мужчина, мечта каждой женщины! Человек в каком-то смысле не от мира сего – такие люди возвышаются над толпой и нередко являются избранниками Небес. Им все дано от рождения, они получают желаемое сполна просто так, без особых усилий, волею судьбы. Такие мужчины мало меняются, почти не стареют.
Да, Элиана права, одного человека нельзя заменить другим!
«Как странно, – думала Шарлотта, – мир так велик, в нем столько людей, и присущие им качества, в общем, не так уж разнообразны, а между тем облик каждого из них уникален, точно картинка калейдоскопа, неповторим – даже в веках, а тем более – в сердце любящего».
Конечно, она не могла сказать младшей сестре то, что думает на самом деле, и потому довольно холодно произнесла:
– Видит Бог, сейчас бесстыдные времена, и стало даже модно жить в открытой связи! Что ж, я готова закрыть глаза на чьи-то похождения, но ты!.. Я вполне понимаю твое желание наслаждаться жизнью, но добровольно жертвовать собой, играть добрым именем семьи…
Элиана молчала. Ее взгляд был полон одухотворенности и печали.
– Отец и мать, – с легким нетерпением в голосе проговорила Шарлотта, – если б они знали!
– Если б они узнали, как я была несчастлива с Этьеном, хотя мы и состояли в законном браке, им стало бы еще хуже. Ведь они всегда желали видеть меня счастливой. Кстати, Шарлотта, – словно внезапно о чем-то вспомнив, сказала Элиана, – что ты сделала с тем письмом, что передал тебе Максимилиан? Порвала, сожгла?
На лице женщины отразилось смятение. В этот миг Элиана увидела, какие сильные чувства может испытывать ее всегда такая спокойная, уравновешенная сестра.
«А ведь я, кажется, совсем не знаю ее!» – промелькнула мысль.
– Да, – с усилием произнесла Шарлотта, – я виновата перед тобой. Просто я думала, ты будешь страдать… Он все равно бы уехал!
– И это единственная причина? – спросила Элиана, внимательно глядя в осунувшееся, напряженное, покрывшееся красными пятнами лицо сестры.
– Конечно, единственная, – тяжело вымолвила Шарлотта. Хотя это прозвучало не слишком искренне, Элиана спокойно ответила:
– Я верю тебе. И не сержусь. Знаешь, отец просил передать, что б ты его простила; ему казалось, что тебе не хватало родительской ласки и любви.
Шарлотта подняла взгляд, и Элиана увидела, каким острым стальным блеском могут сверкать ее серые глаза.
– Я пойду к себе, – сказала Элиана, – нужно собрать вещи.
Шарлотта ничего не ответила, но подумала: «Бог свидетель, я не стану прикладывать к этому руку, но судьба – она не знает жалости. Ты поплатишься за свое счастье и свою любовь, Элиана!»
А молодая женщина думала о другом. Ее удивляло желание окружающих кроить чужое будущее по своей собственной мерке. И она говорила себе: «Как хорошо, что Бог дал каждому из людей свою судьбу и наделил нас способностью выступать в роли творца лишь в искусстве. Каких бы чудовищ произвели мы на свет, даруй Господь нам право лепить человеческие образы наяву, исходя из наших целей и желаний!»
ГЛАВА X
– Когда же мы вернемся назад? – спросила Элиана, оглядываясь на горизонт, за которым скрылись родные берега.
Они с Максимилианом стояли на палубе корабля, державшего курс на американский континент.
Прошло уже семь дней плавания, но она не устала. Ей все было в диковинку: и путешествие, и пребывание вдвоем.
Элиана вспоминала, как впервые увидела океан, синевато-черный, хмурый, с тяжелыми, шумными волнами и белыми барашками пены; необъятное небо, солнце, лучи которого пронзали темное полотно туч.
Было что-то чарующее, дикое в этом пейзаже, в этом воздухе, напоенном сыростью и могучим духом свободы.
– Мы вернемся, когда придет время, – отвечал Максимилиан. – Сейчас еще рано – кругом такая неразбериха! И потом народ продолжает надеяться на новое правительство. Якобинцы давали власть в руки кому попало, всякому сброду, и Директория по инерции делает то же самое. Нужно подождать, пока этот режим достаточно скомпрометирует себя. Когда его авторитет окончательно подорвется, можно начать действовать.
– И ты уверен, что все будет именно так, как ты хочешь?
– Разумеется. Иначе невозможно. Временами история не менее предсказуема, чем человеческая судьба. Имея в руках исходные данные, нетрудно предугадать результат.
«Странно он рассуждает, – подумала Элиана, – вот моя жизнь никогда не укладывалась в созданную мною схему, всегда текла по своему собственному руслу».
Максимилиан приблизился к краю палубы и взглянул на бурлящий океан, а потом обратил к Элиане озаренные волнующим, вдохновенным сиянием глаза, и она, глядя на его уже успевшее загореть лицо, на растрепавшиеся волнистые волосы, удивлялась, до чего же он все-таки прекрасен.
Он был строен и высок; ноги казались еще длиннее из-за блестящих, почти до колен сапог, узкие бедра облегали брюки из плотной саржи, тонкую талию подчеркивал кожаный ремень, а ширину плеч – подбитая мехом куртка.
– О чем это я? – промолвил он с улыбкой, глядя на молодую женщину, и глаза его серебрились, точно дождевые капли в лучах забрезжившего утра. – О политике? Безумец! – Подошел и, обняв Элиану, произнес: – В твоем присутствии я не в состоянии думать ни о чем и ни о ком, кроме тебя. Наверное, это и есть настоящая любовь.
Когда он это сказал, Элиане показалось, что ее тело пронизали светлые, успокаивающие лучи и откуда-то заструилась волна мягкого, проникающего прямо в сердце тепла.
Она обвила руками шею Максимилиана и приникла к его губам в упоительном поцелуе. Капюшон ее пальто упал на плечи, светлые волосы заструились по ветру; лицо молодой женщины разрумянилось, глаза сияли…
А над их головами пылал закат: багровые тучи, алый диск солнца, золотистая вечерняя мгла. Языки призрачного огня лизали поверхность океана, гривы пены окрасились в розовый цвет, и брызги волн рассыпались по палубе, словно горсть золотых монет. И хотя кругом было прекрасно, как в раю, здесь, в открытом пространстве, вдали от цивилизации постоянно ощущалась суровость дикой природы. Ветер был резок, воздух прохладен и пронзительно свеж; все вокруг было буквально пропитано солью – от нее щипало глаза, путники чувствовали ее на губах, на коже…
И Элиана думала о том, что под грузом жизненных тягот она разучилась вслушиваться в музыку природы, созерцать ее вечные картины и задумываться о том, что значит не «ждать», не «делать», а просто «быть».
– Спустимся в каюту? – шепнул Максимилиан, и молодая женщина кивнула, смущенно опустив длинные ресницы.
Когда они очутились внизу, Максимилиан страстно обнял Элиану и принялся срывать с ее тела покров за покровом, а молодой женщине казалось, что он обнажает ее столь долго закрытое для любви и радости исстрадавшееся сердце.
Он пылко ласкал ее, и она отвечала с такой же горячностью, а через несколько минут замерла в неподвижности, словно этот страстный порыв отнял у нее последние силы, тогда как Максимилиан продолжал целовать ее лицо, шею и грудь.
– Я люблю тебя! – тихо повторял он. – Как я тебя люблю!
Потом они лежали рядом, и Максимилиан, обнимая Элиану одной рукой, рассказывал ей о своих планах, а она молча слушала, и хотя огонь только что испытанного наслаждения еще не потух в ее теле, мысли унеслись далеко вперед.
Они были одни в целом мире, за стеною тяжело шумел океан, и Элиана думала о Максимилиане и о том, как сложится их жизнь.
Он еще не сказал, где они поселятся по возвращении в Париж, будет ли у них общий дом, и это немного беспокоило молодую женщину.
И потом… было еще кое-что, о чем она не могла говорить с Максимилианом. Элиана очень скучала по своему маленькому сыну, которого пришлось оставить на попечение Дезире. Она и не помышляла ехать без него, но Максимилиан очень рассудительно объяснил ей, что такое дальнее и длительное путешествие опасно для ребенка, и молодая женщина была вынуждена согласиться. К слову сказать, видя отношение Максимилиана к мальчику, Элиана лишний раз убеждалась в том, что поступила правильно. Законный брак был невозможен, и молодая женщина подозревала, что ее возлюбленный тоже всерьез на это не рассчитывал. Что же касается ее сына, Максимилиан ни разу не пожелал взглянуть на него и вообще не упоминал о ребенке. Элиана думала, что дело не в неприязни, просто он был равнодушен к маленькому созданию, казавшемуся ему непонятным и чужим. Но для нее-то Ролан был своим, и она его очень любила. И не собиралась жертвовать этой любовью даже ради Максимилиана.
Они прибыли в Америку и посетили столицу Соединенных Штатов Филадельфию. Это был необычный с точки зрения европейца город с длинными симметричными улицами, домами из красного кирпича и оживленным портом.
К удивлению Элианы, они встретили в этом городе множество своих соотечественников. Французы старались держаться все вместе и почти фанатично цеплялись за привезенные с родины обычаи и привычки. Обуреваемые тоскою по Франции, они пытались создать маленький искусственный Париж, призрачный город своей мечты, и упорно не хотели верить рассказам Элианы и Максимилиана об оргиях и балах нуворишей и их породнении со старой аристократией.
Мир, в котором жили эмигранты, напоминал Элиане сон о старых временах, сон, в котором все кажется до боли нереальным, и молодая женщина не знала, что было лучше: остаться во Франции и пережить все те ужасы, что пережила она, или поселиться здесь, вдали от земли, взрастившей тебя, земли своей мечты и любви, зная, что никогда не вернешься обратно, потому что все, что ты там имел и оставил, погибло. Она не смогла бы ответить на вопрос, что страшнее: увидеть воочию, как изменилась родина, или представлять ее прежней, но только в мыслях.
Элиана не слишком хорошо чувствовала себя в этом обществе, она желала уединения и покоя, и Максимилиан соглашался с нею. Они отправились путешествовать по побережью и наконец остановились в маленьком городке, расположенном в серповидной бухте и издалека казавшемся похожим на пестрое одеяло: лоскутки красных черепичных крыш среди моря зеленых деревьев. Выше были зеленовато-серые горы и бездонная синева небес, а внизу сверкал океан; живой, колышущийся, прохладный, он поблескивал волнами, точно огромная рыба – золотисто-синей чешуей.
Они сняли сложенный из желто-коричневого, ноздреватого ракушечника и побеленный известкой домик на окраине городка. Внутри было небогато: занавески из набивного ситца, старая ореховая мебель – буфет, стол, стулья, кровать. В небольшом саду цвели клумбы и росло несколько фруктовых деревьев. Домик скрывали заросли кустарника, в гуще которого прятались тени, а на поверхности играло солнце, расцвечивая листву различными оттенками, от лимонного до золотого.
Первое время Максимилиан и Элиана жили очень уединенно; они по обыкновению рано вставали и уходили бродить по склонам гор. Возвращались под вечер, усталые и счастливые, опаленные солнцем, с полевыми цветами в волосах, приводили себя в порядок и отдыхали, любуясь струившимся в окна закатом, а ночью предавались страсти и любви.
Позднее они стали появляться в городке; прогуливались по набережной, где молодая женщина восторгалась длинноносыми лодками, быстро скользящими по волнам залива, яхтами с яркими флагами и парусами, напоминавшими лебяжьи крылья, которые заходящее солнце любовно раскрашивало в нежно-розовые и золотистые тона.
Блуждали по узким улочкам, спускались по высеченным в скале ступенькам, придерживая шляпы, чтобы их не унесло порывом океанского ветра. Они шли вниз, а справа и слева тянулись белые стены домов, сверху – полоса красных крыш, кое-где заслоненная зеленью деревьев. Покупали на рынке фрукты, засахаренные каштаны и миндаль…
По воскресеньям ходили в церковь, стоявшую на центральной площади в прохладной, душистой тени пирамидальных кипарисов, раскинувших в стороны ветви с сизовато-зеленой хвоей, немного печальных, чутких к малейшему дуновению ветра. Элиане нравились эти смолистые деревья, исполненные таинственного готического благородства.
Они почти ни с кем не общались, они были одни, они были вдвоем. И хотя сквозь обволакивающее душу ощущение умиротворенности все чаще прорывалось чувство тоски по Франции и сыну, Элиана понимала, что путешествие пошло ей на пользу: она стала улыбчивей и веселей, похорошела и посвежела, а главное – молодая женщина наконец-то полностью осознала, что перешла ту грань, которая отделяла прошлое от будущего. Теперь она могла смотреть вперед.
Ей необходимо было окунуться в этот незнакомый мир, очутиться на краю земли, чтобы избавиться от боли и понять, что делать дальше.
Элиана мечтала поскорее вернуться в Париж, но она знала, что всегда будет помнить это побережье, таинственный шум трав в ночи, грозное дыхание невидимого во тьме океана, свои разговоры с Максимилианом и его горячие объятия. Здесь, в Америке, молодой женщине казалось, будто жизнь течет далеко-далеко, за какой-то стеной, и ее не стоит бояться. Здесь возлюбленный принадлежал только ей.
И вот настал час отъезда. Приближался конец века, загадочный рубеж, когда время то несется быстрой рекой, увлекаемое вихрем перемен, то словно замирает в момент осмысления итогов, в секундах прощания с былым – перед началом новой жизни.
