Текст книги "Мистер Пип"
Автор книги: Ллойд Джонс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Старшеклассницей я победила в городском конкурсе по английскому языку и литературе. Меня пригласили на сцену для вручения почетной грамоты, и я, повернувшись к залу в ответ на аплодисменты, увидела отца, который вскочил с места и вскинул руки. Он был до смешного счастлив. В его глазах я стала чемпионкой. Он так и прозвал меня: «Чемп». Когда к нам приходили гости, он вытаскивал меня из комнаты и предлагал: «Задайте ей любой вопрос по Чарльзу Диккенсу».
Он так мною гордился. У меня не хватило духу рассказать ему про мистера Уоттса. Не хотелось лишать его иллюзии, будто это он сам меня так воспитал.
Я окончила квинслендский университет. На втором курсе, в начале третьего семестра, отец прилетел ко мне в гости. Я поехала его встречать и, к своему изумлению, увидела рядом с ним женщину, которая раз в неделю приходила к нему делать уборку. Звали ее Марией. Она была родом с Филиппин и по-английски объяснялась с трудом. Сейчас она шла по гудрону под руку с моим отцом. На лбу у нее проступил пот. Заметив, как нервничает отец, я по-детски успокоилась. Он не разлюбил свою Матильду.
Но после того как Мария переехала к нему жить, все стало по-другому. Она старалась. И даже слишком. Хотела, чтобы я ее полюбила. Но я не могла относиться к ней как к матери. Мария попросила меня рассказать ей о маме. Призналась, что отец с ней не делится. Мне было приятно это слышать.
Мама осталась в воспоминаниях, которыми не делятся направо и налево; а кроме того, любое упоминание о ней переносило нас мыслями на остров, но ни мне, ни отцу не хотелось туда возвращаться. Мария понимала, что не сможет заменить мне маму, но когда она попросила ее описать, я только и смогла ответить:
– Она была очень храброй, самой храброй, и еще… все время ругала отца.
Мария рассмеялась, да и я улыбнулась, потому что меня оставили в покое.
Меня иногда спрашивают: «Почему именно Диккенс?» – и мне всякий раз слышится в этом вопросе незлобивый упрек. Я указываю на ту единственную книгу, которая открыла мне другой мир, когда я в этом отчаянно нуждалась. Она же дала мне друга – Пипа. Она показала, что можно влезть в чужую кожу, как в свою собственную, даже если это белая кожа, принадлежащая пареньку, который жил сто семьдесят лет назад в диккенсовской Англии. Если это не волшебство, то что же?
Но я сама ни за что не стану навязывать «Большие надежды» другим, и в особенности отцу. Памятуя, как огорчила мистера Уоттса неспособность Грейс полюбить то, что любил он сам, я не ищу таких разочарований для себя; а кроме того, не хочется, чтобы отец – как, наверное, Грейс, – чувствовал себя щенком, которому суют под нос блюдце с молоком в виде книги. Нет уж. Есть вещи, которые лучше не смешивать.
Некоторое время я работала в большой католической школе для мальчиков в Брисбене – замещала других учителей. Там я узнала, что у каждого преподавателя есть материалы на всякий пожарный случай. Для меня таким подспорьем стало чтение вслух романа «Большие надежды». Приходя в незнакомый класс, я просила внимания учеников ровно на десять минут. Всё. Если через десять минут им станет невмоготу – никого удерживать не буду. Такое предложение всегда принималось на ура. В жилах у подростков кипела бунтарская кровь. По дерзким лицам было видно, что этих голыми руками не возьмешь.
Пряча улыбку, я начинала с первой главы – с той сцены, где каторжник хватает Пипа за подбородок. «Где ты живешь? Покажи!» Чтение Диккенса невозможно без определенной подготовки. Нельзя съесть спелую папайю, чтобы не перепачкаться мякотью и соком. Так и стиль Диккенса требует, чтобы у тебя особым образом ворочался язык, а с непривычки можно и челюсть вывихнуть. Словом, я держала в голове, что ровно через десять минут должна умолкнуть. Подняв голову, я выжидала. Не было такого случая, чтобы кто-нибудь выскочил из-за парты.
К тому времени как начать работу над диссертацией «Образы сирот в творчестве Диккенса», я уже знала больше о том человеке, с которым никогда не соприкасалась, разве что посредством его книг и биографий, нежели о том, кто нас с ним познакомил.
Не устаю благодарить Бога, что Мария подвернулась в нужное время и дала мне повод не возвращаться в Таунсвиль. Им с отцом нужно было притереться друг к другу. Но всякий раз, представляя их в спальне, под медленно крутящимся вентилятором, я избавляюсь от Марии, чтобы поместить туда мою маму. Отцовскую руку кладу ей на плечо. Мамино лицо прячу на груди у отца. И на это лицо примеряю улыбку – ту самую, что видела на фотографии, где оба они еще молоды и счастливы.
Когда я позвонила предупредить, что не приеду домой на каникулы, в голосе отца послышались нотки облегчения. Он подумал – и не стоило его разубеждать, – что во время летних каникул я собираюсь поработать; мне не хотелось посвящать его в свои планы знакомства с прежней жизнью мистера Уоттса в городе Веллингтон, что в Новой Зеландии.
~~~
Стоял декабрь. Я не ожидала таких морозов и сквозняков. Ветер кидался на деревья и на людей. Он гнал бумажки – никогда не видела такой прорвы бумажного мусора – по асфальту и налеплял на опоры линии электропередач. Морские птицы даже не поднимались в воздух, а просто расхаживали по школьной площадке, которую я проезжала на такси.
Я думала о Грейс: как она абитуриенткой глядела из окна такси – точь-в-точь как я сейчас, приближаясь к центру небольшого, но оживленного городка. Остановилась я в шумной молодежной гостинице. Туда устремлялись ребята с рюкзаками со всех концов света. Любители альпинизма, пеших походов, прыжков на тарзанках, серфинга, горных лыж и спиртного.
На меня нахлынули рассказы мистера Уоттса о жизни в его мире. Куда ни глянь – кирпичная кладка. И трава. Мистер Уоттс не обманул. Трава здесь на особом положении. Она прорастает в подоконники. Ковровой дорожкой покрывает улицы. Стелется по холмам.
Если мистер Уоттс скрыл от нас некоторых персонажей Диккенса, он вполне мог скрыть и кое-какие обстоятельства собственной жизни.
Я полистала телефонный справочник. Фамилия Уоттс значилась там сорок три раза. С девятой или десятой попытки я услышала от очередной госпожи Уоттс:
– Ага, вам, наверное, нужна Джун Уоттс…
Она назвала улицу, и я в том же справочнике нашла точный адрес некой Дж. Уоттс. Действительно, на другом конце ответили:
– Алло, Джун Уоттс слушает…
– Скажите, а вы знаете такого мистера Уоттса?
В трубке наступила пауза. А потом:
– Кто это говорит?
– Меня зовут Матильда, миссис Уоттс. Ваш муж был моим учителем…
– Кто – Том? – Я подумала, что сейчас услышу хохот, но она только фыркнула, так что, вполне возможно, ее это не удивило.
– Это было давно. На острове.
– Вот как, – сказала она. По ее молчанию я поняла, что она собирается с духом. – Тогда, наверное, вы и женщину эту знаете – Грейс.
– Знаю, миссис Уоттс, – подтвердила я. – Но только понаслышке. А лично мы не были знакомы. Грейс умерла несколько лет назад.
Ответа не последовало.
– Нельзя ли будет к вам зайти, миссис Уоттс? – решилась я.
Молчание переросло в неодобрение.
– Я надеялась…
– Сегодня у меня дела, – сказала она. – Напомните, вы по какому вопросу?
– Я насчет вашего мужа, миссис Уоттс. Он был моим учителем.
– Да-да. Вы говорили. Нет, сегодня неудобно. Мне сейчас нужно выйти.
– Я могу только сегодня. Завтра мне лететь обратно, в Австралию.
На том конце сделали вдох. Я ждала с закрытыми глазами.
– Ну ладно уж, – выговорила она. – Вы ведь ненадолго, правда?
Она объяснила, как до нее добраться; ехать надо было поездом. От вокзала пришлось минут десять тащиться через микрорайон, застроенный частными кирпичными домами, каждый с небольшим участком земли за глухими стенами – некоторые были сплошь испещрены похабными словами, моя мама тут же схватилась бы за щетку, чтобы их стереть. Или посмотрела бы на них так, что они бы сами собой скукожились от стыда и хлопьями осыпались на землю. Потом я миновала стадион, который облюбовали птицы – утки, сороки, чайки – и подростки в капюшонах и мешковатых рэперских штанах, скрывающих кроссовки. Оставив позади парк, я увидела горстку неприветливых, обдуваемых ветром домов с засохшими палисадниками.
Джун Уоттс проинструктировала меня очень подробно. Главное – не перепутать половину дома под литерой «А» и половину под литерой «Б». На половине «А» свирепствовала злая собака.
Крупная, медлительная женщина в свободных черных брюках совершенно не ассоциировалась у меня с женой мистера Уоттса. Могла ли я подумать, что жена мистера Уоттса наденет футболку с надписью на груди. Надпись гласила: «Smile». Полагая, что это ее девиз, я улыбнулась. Ответной улыбки не последовало. Наверное, она тоже была в легком шоке от моей внешности. Мы с ней общались только по телефону, а у меня в то время уже был ярко выраженный австралийский акцент. Она никак не могла предположить такой черноты. К тому же на ногах у меня были черные туфли. А мои черные волосы отросли до такой же длины, как во время блокады, когда мама уже стала грозиться, что перекинет меня через плечо и моими патлами будет чесать себе спину, где самой не достать.
Джун Уоттс затворила за мной дверь и повела в гостиную. Свет, проникавший сквозь тюлевые занавески, приобретал какой-то болезненный оттенок. Ни с того ни с сего миссис Уоттс громко хлопнула в ладоши; я вздрогнула. Раскормленный серый кот недовольно сполз с кресла. После чего кресло было предложено мне, а хозяйка устроилась на диване по другую сторону журнального столика. Миссис Уоттс потянулась за пачкой сигарет и одновременно стрельнула на меня глазами.
– Я закурю, не возражаете? – сказала она. – Нервы разыгрались.
– О, надеюсь, это не из-за меня, миссис Уоттс. – Я посмеялась, чтобы выказать дружелюбие. – Большое спасибо, что разрешили мне зайти. Ваш муж оказал на меня большое влияние.
– Кто – Том?
Она фыркнула, как тогда, по телефону. Закурила сигарету и встала, чтобы открыть окно.
– Я вышла замуж за слабовольного человека, Матильда, – изрекла она. – Не хочу показаться злопамятной, но это правда. Том был слабаком. Он должен был со мной развестись, а не крутить шашни у меня под носом.
Миссис Уоттс затянулась и медленно выпустила дым.
– Думаю, он вам ничего такого не рассказывал.
Она обернулась.
– Простите, миссис Уоттс. Это вы о чем?
– Эта женщина жила за стенкой. Под литерой «А», где сейчас держат злую собаку – я вам говорила. Мне бы догадаться, откуда ветер дует. Сколько раз его ловила: стоит приложив ухо к стене. Я, бывало, спрошу: «Том, какого лешего ты тут делаешь?» Уж не помню, что он мне плел, каждый раз другое, и, как видите, довольно ловко – я его ни разу не приревновала. Даже когда она угодила в Порируа и он что ни день мотался ее проведать, я и то ничего не заподозрила.
– В Порируа?
– В психиатрическую лечебницу. Попросту говоря, в дурку. – Она умолкла, чтобы затушить сигарету. – Могу чаю предложить, если хотите.
– Не откажусь. Спасибо, миссис Уоттс, – ответила я.
На главной стене висели какие-то фотографии. Я попыталась охватить их единым взглядом. Но так, чтобы Джун Уоттс не сочла, что я любопытствую. На самом-то деле я, конечно, любопытствовала, просто не хотела этого показывать. Поэтому запомнила только одну – с изображением молодой пары.
У него темные волосы и живое лицо. Смеющийся розово-белый рот. В петлице красный цветок. У нее вид совсем юный, а лицо холодное, не то чтобы сердитое, но готовое рассердиться; нежно-голубое платье, туфельки в тон. Пока миссис Уоттс хлопотала в кухне, я разглядывала цветок в петлице мистера Уоттса. Подозревая, что у нас вскоре иссякнут темы для разговора, я приготовилась спросить название цветка.
Потом я зашла к ней в кухню. Двигалась она еле-еле. По-моему, у нее что-то было неладно с бедром.
– Миссис Уоттс, вы, случайно, не помните, чтобы мистер Уоттс надевал красный клоунский нос?
Бросив в чашку чайный пакетик, она задумалась.
– Ни разу не видела. Хотя меня бы это не удивило.
Я ждала, что она хотя бы поинтересуется, откуда такой вопрос.
Ждать пришлось долго. Будь я собачонкой, встала бы на задние лапы и высунула язык. Но Джун Уоттс так и не проявила интереса. Она выдернула штепсель электрического чайника и наполнила чашки.
– У меня печенье есть. Наше, новозеландское, «афган» [8]8
«Афган» – излюбленное лакомство новозеландцев: покрытое шоколадной глазурью печенье из кукурузных хлопьев с добавлением какао.
[Закрыть]называется.
– С удовольствием попробую, миссис Уоттс.
Она сказала:
– Гости у меня нечасто бывают. Я специально выходила «афгана» купить.
– Спасибо за вашу заботу, миссис Уоттс.
Взяв поднос, я последовала за ней в гостиную.
– Я познакомилась с Томом в Управлении по стандартам. Мы вместе работали. Устанавливали стандарты для всего на свете. Соотношение цемента и воды в чем угодно. Мы были молоды. Все тогда были молоды. Когда стареешь, это начинает тебя угнетать. Молодежи поблизости нет. Поневоле начинаешь думать: может, молодых больше не осталось? Может, в наше время только молодые и жили?
Дождавшись, когда хозяйка надкусит печенье, я сделала то же самое. Джун Уоттс подставила ладонь, чтобы не накрошить, и сказала:
– Я почти не замечала эту Грейс. Можно сказать, даже в голову не брала. Она вечно хохотала. – Миссис Уоттс скорчила гримасу. «Вечно хохотала»; я поняла, что это большой минус. – Как законченная пьянчужка.
Она взяла очередную сигарету и чиркнула спичкой. Ее лицо приняло сосредоточенное выражение, какое бывает у курильщиков.
– Ну, как поживает Том? Старый потаскун. Ладно, дело прошлое. Вы его давно видели?
Тут ее внимание переключилось на кота – тот драл когтями обивку кресла, и мне удалось выиграть время. Я быстро собралась с мыслями и приняла решение.
– Во время нашей последней встречи у него все было хорошо, – сказала я. – Но с тех пор прошло уже несколько лет, миссис Уоттс. Я теперь живу в Брисбене.
– У меня уже все перегорело. Много воды утекло с тех пор, в самом деле. Мне бы со своими проблемами разобраться.
Она сделала паузу – вероятно, ждала, что я спрошу, какие у нее проблемы, но мне было неинтересно. Вместо этого я спросила, чем занимался мистер Уоттс в Управлении по стандартам.
– Тем же, что и все остальные. Планы, отчеты и прочее. Я секретаршей была. А Том в редакционно-издательском отделе подвизался.
Тут я, не придумав ничего лучше, спросила наобум:
– Миссис Уоттс, а вам что-нибудь известно про мушку-поденку?
Она посмотрела на меня с недоумением; пришлось объяснить:
– Личинки самок три года лежат в речном иле. Потом они превращаются в крылатых насекомых, взмывают из воды в воздух, и там их сразу оплодотворяют самцы.
Недоумение миссис Уоттс сменилось брезгливостью.
– Это ваш муж рассказывал нам на уроке.
– Кто – Том? В самом деле? Ну, Том немало знал всяких историй. – Ее взгляд упал на стоявшую между нами тарелку. – Берите печенье. У меня много.
Я понимала: стоит мне уйти, как миссис Уоттс позовет своего толстого кота, они усядутся рядышком на диван и будут смотреть телевизор. Кстати, после воссоединения с отцом мне пришлось к нему привыкать. К телевизору. Отец на него покрикивал. Сердился. Тыкал пальцем. Папа и телевизор смеялись в два голоса, а я в соседней комнате пыталась уснуть. Но я помалкивала, зная, что телевизор и мой отец друг к другу неравнодушны.
Я покосилась на тюлевые занавески. Джун Уоттс решила, что пора впустить в комнату немного синевы. А я не могла представить, как юная стипендиатка, приехавшая с острова, жила здесь, за стенкой, совершенно одна, в такой вот комнате. Я выглянула на белый свет. Там было совсем тихо. Мистер Уоттс однажды сказал нам, детям, что тишина – его родной язык. У него в тот раз было игривое настроение, и он поведал, как в пятилетием возрасте забрался на мусорный бачок и стал молотить по нему шваброй. Бачок не пострадал. А тишина тут же вернулась и заклеила трещины в расколотом мире.
Тогда я сделала вывод, что на родине мистера Уоттса не водятся попугаи. Тамошний воздух не прорезают истошные крики, от которых с непривычки можно окочуриться. Жизнь там пуста; вместо цветов приходится любоваться уличными фонарями, а собаки, рыская по улице, не могут найти, кого бы облаять. Сидя в гостиной у миссис Уоттс и дыша мертвым воздухом, я думала о Грейс, которая видела то же самое небо, те же медлительные облака. Не иначе как ей на сердце давила та же гнетущая тяжесть, которая сейчас навалилась на меня.
Поднявшись с кресла, я стала прощаться.
– Про театральные дела вы, конечно, знаете, – торопливо проговорила миссис Уоттс.
Сдается мне, это была ее козырная карта. Ей не хотелось меня отпускать.
Оберегая больное бедро, она кое-как села на пол, порылась в низком книжном шкафу и вытащила альбом для газетных вырезок. Стряхнув пыль, она протянула его мне. В альбом были вклеены программы театральных постановок, рецензии, а главное – фотографии мистера Уоттса в самых разных ролях. Я сверилась с программками: «Визит инспектора» [9]9
«Визит инспектора»(1946) – пьеса английского прозаика и драматурга Дж. Б. Пристли (1894–1984).
[Закрыть], «Пигмалион» [10]10
«Пигмалион»(1913) – пьеса британского драматурга Бернарда Шоу (1856–1950).
[Закрыть], «Странная пара» [11]11
«Странная пара»(1965) – пьеса американского драматурга Нила Саймона (р. 1927).
[Закрыть], «Смерть коммивояжера» [12]12
«Смерть коммивояжера»(1949) – пьеса американского прозаика и драматурга Артура Миллера (1891–1980).
[Закрыть]. Другие я просто не запомнила. Их было множество, как и фотографий мистера Уоттса в сценических костюмах. Совершенно очевидно, что постановки были любительскими: на фотографиях мелькали руки с занесенными кинжалами, развевающиеся плащи, роковые взгляды ревнивцев, страдальцев, злодеев и мстителей – дешевые и несложные приемы изображения эмоций, заменяющие профессионализм. Я перелистывала страницы.
– Это Том в «Царице Савской», – указала Джун Уоттс. – А вот и она. Шеба драная. У постановщика были жуткие закидоны. – И тут наши взгляды выхватили одну и ту же деталь. – Смотрите-ка! Вы как раз об этом спрашивали. Да-да, я вспомнила. Режиссер велел Тому надеть красный клоунский нос и тащить за собой тележку, в которой будет стоять Царица Савская, – якобы эта мизансцена должна символизировать единение умов. Только не спрашивайте меня, как и почему…
На фотографии мистер Уоттс и Грейс были очень молоды. Без подсказки Джун Уоттс я бы их не узнала. Но больше всего меня удивила Грейс. Она улыбалась. Никогда в жизни я не видела ее улыбку.
Видимо, я слишком долго разглядывала альбом, потому что миссис Уоттс предложила мне его забрать. Видя мою нерешительность, она сказала:
– У меня он только место занимает.
– Вы уверены?
– Да на что он мне?
– Это очень щедрый подарок.
Джун Уоттс пожала плечами.
– Все равно пылится на полке. А нас тут всего двое – я и мистер Спаркс.
Она имела в виду кота.
Я украдкой посмотрела на часы, и она это заметила.
– Вам пора. Ладно. – Превозмогая боль, Джун Уоттс поднялась с пола.
Когда мы уже прощались в прихожей, она сказала:
– Мой муж был фантазером. Но до свадьбы я этого не знала.
– Миссис Уоттс, вы случайно не знаете, какая судьба постигла Грейс? И почему она попала в психиатрическую больницу?
– Царица Савская. Не смогла выйти из роли, – ответила она. – Не смогла. Не захотела. Решайте сами.
Нахмурясь, она выглянула на улицу.
– Вы поосторожнее. Тут с вас одежду вместе с кожей сдерут.
Я тоже оглядела застывшую улицу, но не увидела ни души.
Оставалось только поблагодарить хозяйку за новозеландское печенье и за альбом. Я торопилась вернуться в город, но не могла не задать самый последний вопрос:
– Миссис Уоттс, а вам известна женщина по имени мисс Райан?
– Конечно. Эйлин Райан. Когда-то жила вот там, в конце улицы. – Она указала на дом, но тут же спохватилась: – А что?
Я сделала вид, что не слышала.
– А за домом есть большой запущенный парк?
– Был когда-то. Теперь нет. Ее и самой уже нет в живых. Представляете, она была слепая. Эйлин Райан. – Джун Уоттс взглянула на меня. – А вы откуда ее знаете? Том ходил к ней газоны подстригать.
У меня сложился законченный фрагмент. Сценическая роль мистера Уоттса. И что в итоге? Тяга к лицедейству плохо сочетается с искренностью. Достаточно вспомнить его учительские жесты. Взгляд, устремленный в противоположную стену. Глаза, воздетые к потолку. Шаржированная поза, изображающая работу мысли. Кто это был: сам мистер Уоттс или же актер, игравший роль мистера Уоттса, школьного учителя? Кого мы, дети, видели перед собой в классе? Человека, который всерьез считал «Большие надежды» величайшим романом, написанным величайшим писателем девятнадцатого века? Или того, кто довольствуется крохами, делая вид, что пирует?
Наверное, и то и другое одновременно. Можно, видимо, вылезти из одной кожи и влезть в другую, а по ходу дела совершить путешествие назад, к потаенному ощущению себя. Мы видим лишь то, что видим. У меня нет ни малейшего представления о человеке, которого знала Джун Уоттс. Зато я знаю человека, который взял за руку каждого из своих учеников и показал, как можно переосмысливать мир, угадывать возможность перемен и впускать их в свою жизнь. Твой корабль может приплыть в любую минуту, и корабль этот способен принимать какой угодно вид. Да и то сказать, простое бревно может оказаться твоим мистером Джеггерсом.
Собираясь в гости к миссис Уоттс, я надеялась на большее. Наверное, хотела услышать множество историй. Зато я получила альбом с разгадкой тайны клоунского носа. Во всех других отношениях мистер Уоттс оставался непостижимым, как и прежде. Он принимал любое обличье, становился тем, кем нам хотелось. Бывают же такие судьбы: они заполняют собой любое подготовленное для них пространство. Нам потребовался учитель – и мистер Уоттс стал учителем. Нам потребовался волшебник, сотворяющий иные миры, – и мистер Уоттс стал волшебником. Нам потребовался спаситель – мистер Уоттс справился и с этой ролью. Когда каратели пожелали забрать чью-нибудь жизнь, мистер Уоттс предложил свою.