Текст книги "Май зажигает звезды (СИ)"

Автор книги: Лизель Вайс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

3

Ага, девчонка отложила книгу, куда-то собирается. Книга раскрыта, можно осмотреться. Да ну?! Общага? Эх, разок бы попасть во дворец! Точно, двухъярусная кровать, желто-серый холодильник, персиковые обои и продранный линолеум. И книга валяется на верхней койке, с которой только что соскользнула смуглая девчонка в темно-коричневых шортах. Впечатление подпортилось грохотом, когда она свалилась на пол.

–Черт! – а голос неожиданно низковат. Надо же. Она облокачивается на железный столбик двухэтажного сооружения, шарит в поисках тапок. Тапки – сланцы, черно-красные. Кровать рядом с окном без занавесок, но хоть пластиковым. Сейчас вечер, ориентировочно часов пять. И комнату заливает солнце, как из шланга. Снаружи небо плотное, упругое, как резиновое, закрашенное беловатым смогом.

Жара, воздух спертый, густой. Перед окном желтый стол, на нем серая лампа и куча распечаток. На полу коврик с ромбами, у двери облезлый коричневый шкаф. Здоровенное зеркало примостилось в углу у холодильника, отражает потолок и сидящую там муху. Потолок белый с черно-желтыми разводами, похоже, душевая совсем рядом.

Пока я разглядываю комнату, девушка расхаживает чуть ли не сквозь меня, как маятник. Резко останавливается, идет к шкафу, роется там, согнувшись пополам. Выуживает темно-зеленое полотенце, набрасывает на плечи. Вернее на майку, черно-белую, с плохо пропечатанной фоткой Нью-Йорка. У холодильника стоит пластмассовый комод, темно-ореховый, она шарит в нем, вытаскивает гору бутыльков, щетку, спихивает свое богатство в пакет и уходит в душ.

Можно пройтись по комнате, размять ноги, и при этом не бояться, что кто-нибудь пройдет сквозь тебя. А вы думали, откуда берутся полтергейсты? Призрак никогда не заведется в хрущевке, ему подавай отдельную квартиру, потому что там у хозяев книжки есть. А каждая книжка – бомба с энергией, вложенной в нее писателем, его мыслями, ощущениями. Ну а нам скучно целый день торчать на полке. Вот вы нас создаете и усложняете себе жизнь, с чего я и начал свои заметки.

Нет, вот только добрался до холодильника. Дверь отворилась, из коридора потянуло холодом. В комнату вбежала вторая девчонка, в серо-песочной куртке. Волосы длинные, светлые, растрепанные по плечам. Торопливо переобулась в мягкие тапочки и плюхнулась на нижний ярус койки. Как была. В джинсах и белой блузке. Сидит, мотает ногой, отчего кровать жутко скрипит, и что-то быстро строчит в телефоне.

Воспользуемся привилегией сверхъестественной силы и заглянем через плечо. Духи, кстати, обалденные, нежные. Девушка сопит и пишет..... Ничего интересного, сообщает матери, что не сможет приехать в ближайшую субботу. Потом потягивается, открывает ноутбук, ждет, пока он загрузится.

–Карина, ну что там? – моя новая знакомая вносит в комнату облако душного пара. Волосы мокрые, до плеч, сейчас черно-каштановые, хотя до этого вроде были рыжие. – Что они сказали?

–Что я не владею сценой,– бурчит Карина тоном восьмидесятилетнего пенсионера. – хорошо хоть прямо не послали. Короче, накрылась мне театральная студия.

–Не парься, ты же еще на пианино играешь, – рыжая лезет в холодильник. Вся комната пропахла апельсиновым шампунем. Извлекает оттуда начатую колбасу и хлеб в нарезке. Садится на табурет и начинает уплетать прямо так, всю палку, изредка вспоминая про хлеб.

–На фортепиано.

–Да без разницы, все равно пойди и порви их. – ей на стол капает вода, она вытирает ее рукавом черно-красного халата. Девчонке жарко, она открывает окно. Тут даже мне жарко, не то, что ей. Сейчас бы сюда моих эльфов, и это их прощальный поклон Игорьку Светлову. – Нам на завтра много готовить семов? Прикинь, забежала в книжный, теперь отлипнуть не могу.

–Даже не сомневаюсь, – Карина валяется на койке с видом всемирного горя. – не знаю, что готовить, у меня депрессия. Я спать. Может быть, даже не проснусь.

–Если что, со вчера еще осталась курица. А книжка отличная.

–Про любовь?

–Не знаю, наверно. Про каких-то бешеных психов, обожающих драться.

Ага, слышала бы ее сейчас Лизка, вот бы разозлилась! За волосы в два счета оттаскает. Ненормальная, короче. Скучно сидеть в книге, вот мы и цапаемся, пока вы залпом глотаете сказку про нашу любовь.

–Тогда это дурость. Чтобы любить, необходимо страдать,– безапелляционно заявляет Карина тоном глубокого специалиста. Точно, театральное по ней плачет. Зря не взяли. – Вечно, Женька, ты витаешь в облаках.

Женька чуть колбасой не поперхнулась, но Карина уже предусмотрительно дрыхнет. Прикончив припасы, девчонка опять лезет на верхний ярус. Она невысокая, карабкается на койку, как мешок картошки на стог сена. Хотя, заметно, что не в первый раз. Усаживается по-турецки, и утыкается в комп, что-то печатает.

–В облаках я витаю, видите ли,– ворчит она себе под нос,– кто бы говорил!

Солнце, отмотав обязательную программу, заваливается за девятиэтажки. Интересно, какой это город? В прошлый раз был Норильск, ужасно неуютное место. Здесь, по крайней мере, тепло. Небо расцветилось темными полосами, солнце покраснело и съежилось, прячась за только-только зазеленевшими березами. За окном что-то вроде детской площадки, и заунывно скрипят качели. Скрипят все время, что здесь. А на ветке болтаются обрывки темно-синего пакета.

Начало мая, видимо. Почти как у меня дома. То есть в книге.

Кажется, я знаю, о чем вы сейчас думаете! Сколько народу шарится по вашей квартире и смотрит, как вы раздеваетесь перед сном? Не хочу никого огорчать, но подобная практика имеет место. Еще как имеет. Вообще, имя нам – легион, и мы очень любопытные. Так что, лучше закрывайте книги, и ставьте на полку, пока кто-нибудь не сбежал. Мы вас видим как из зазеркалья, лучшего сравнения пока не подобрал.

Запах колбасы до сих пор приятно щекочет нос, мешаясь с апельсинами. Смирившись с ролью вечного наблюдателя, поневоле становишься философом или эстетом. Больше-то делать, по сути, нечего. Но вот с невозможностью поесть смириться не могу и все тут! Я примерно знаю вкус только тех блюд, которые есть у меня в книге, и только. Вот колбасы у меня там нет, автор не счел нужным так подробно расписывать чушь. А так приятно пахнет, аж слюнки текут. И даже сквозняк из приоткрытого окна не мешает. Интересно, те, кому в книжках отведена исходная роль привидений, могут брать, как это называется,– ауру предметов? Брать ауру колбасы и есть ее сколько влезет, например.

Через полчаса Женька чуть ли не отшвыривает от себя ноут. Я сижу напротив нее, так что он прилетает прямехонько мне по локтю. Бывает, неудобства формы. Девчонка соскакивает с койки, врубает стоящий на холодильнике принтер. Он спрятан под тряпками, поэтому я его только сейчас замечаю. Распечатывает километры текста и долго пыхтит над ним, чуть высунув язык. Зубрила, ясно дело.

Карина просыпается и трескает курицу, лишний раз заставляя меня вспомнить о несправедливости бесплотной жизни. Я ведь даже не дух, так – воспоминание автора, заключенное в строчки. А есть все равно охота. Ни разу не пробовал. Потом она тоже углубляется в подготовку, тишину нарушает только скрежет Женькиной ручки, которой она подчеркивает что-то на листе. Я не могу отойти далеко от книги, поэтому внешнего коридора и общажной секции для меня не существует. Если бы и захотел вырваться, то потерял связь с собственным сюжетом, а это скверно. Никому неохота таскаться в формате неприкаянной души.

На подоконник с изяществом пьяного самолета обрушивается толстый сизый голубь, и прохаживается там с независимым видом. В отличие от духов людей, нас представители фауны видеть не могут. Да и с призраками мы пересекаемся не часто, у каждого свой уровень реальности. Реальность – она как многослойный торт, если хотите. Такой невкусный громадный торт без начинки. Люди на одном слое, призраки на другом, мы на третьем. Неприкаянные – вообще повсюду, нигде не находят покоя.

–Карин, твой Мартин пожаловал.– не отрываясь от листов, бормочет Женька. Странное имя для голубя. Не иначе, как Каринин кумир. Не Мартин Иден, часом? Иногда у нас бывает что-то вроде вечеринок, куда собираются почти все книжные духи. И это не Вальпургиева ночь, не надо фыркать! Так вот, Иден на голубя не похож, скорее на грача.

Карина вытаскивает остатки хлеба из пакета. Распахивает окно на полную мощность и вытряхивает крошки и куски чуть ли не на голубя. Тот наблюдает, склонив голову набок. Подпрыгивает и жадно клюет. Когда клюв бьет по железному подоконнику, кажется, что мы в зоне сильного града.

Очевидно, у девчонки такая манера – резкие и угловатые движения. Женька явно ждала этой минуты, когда она сможет спихнуть распечатки в раздутую сумку и вернуться к книге. Интересно присмотреться поближе, ага, она заново перечитывает первые страницы? И наверняка думает над каждым словом? Никогда не мог понять таких людей, это же ужасно скучно– сто раз одно и то же. Уж поверьте. Каждый раз, когда читатель открывает книгу, мы переживаем все заново, играем бесконечно повторяющийся спектакль. Только, поскольку это наша реальность, для нас все по-настоящему. Прикиньте каково, когда тебя убивают по десять раз на дню? Вечная временная петля, чистый лимб.

Девчонка аж вся извелась. Ложится и так и этак, мотает ногой, свешивающейся с края койки Карине на голову. Берет карандаш и начинает подчеркивать понравившиеся фразы и описания! Первый раз такое вижу, и не жалко ей времени? Пару раз карандашом мне чуть не попадает в глаз, нет, так не пойдет. Что она там чиркает? Еще и пометки на полях.

«Интересно, описанная местность реальна?» – и на такие фразы она тратит карандаш! Нда, мне уже самому весело. Женька лезет в Гугл, ищет там Верх-Апшуяхту, оказавшуюся более чем настоящей деревней где-то в алтайских горах. Удовлетворенно кивает сама себе. И где носит эту Лизу, мы бы сейчас такую дискуссию развели по поводу этой девчонки!

«Лиза такая раскованная? Раз в пятнадцать лет целуется? Или наоборот, слишком ребячливая, любит драться и отстаивать свою правоту?» – А не проще просто читать дальше? Нет, видимо, она подогревает в себе интерес, строит фанатские теории. А вдруг она будет чиркать фанфики по нашей истории? Нет, только не фанфики! И так забавно постоянно грызет этот карандаш.

«Лиза своевольная и резкая?» – попадание в десятку! Я бы еще добавил, что она истеричка. Но в целом, не так уж и плоха. Девушка задумалась о чем-то, настороженно сопит носом. Мысли я читать не умею, как и мы все. Впрочем, насчет героев фэнтези не знаю, им законы не писаны.

А что, если ей подыграть? Никогда так не делал, даже голова слегка закружилась от азарта. Или от тесного помещения.

Когда писатель придумает всех героев и уже закончит книгу, к нам приходят наши кураторы. Такие же персонажи, как мы, только гораздо старше, из старинных книг. Они объясняют нам Кодекс. Это толстенный фолиант, свод правил и указаний, не столько законов. Но нарушать его не принято. Там нам и говорят про слои реальности, про технику общения с людьми, про вылазки из книги только в том случае, если она открыта. Вроде как вводная лекция перед вступлением в новую жизнь. Так вот, там указано, что переход между слоями реальности затруднен. В переводе – обычная психоделика, люди видят только то, что хотят видеть. А видеть толпу левых субъектов у себя дома мало кто хочет. Но в Кодексе нет запрета на сам переход. А то, что не запрещено, вполне может быть разрешено.

Так, где-то у меня завалялся карандаш. Вдруг сработает? Я вижу девушку словно сквозь большое стекло. Вижу тонкое лицо с отсутствующим выражением, темно-рыжие волосы и матово-зеленые глаза. В теории, граница между слоями реальности очень тонка, только как ее переступить?

Женька любила задумываться над словами книги, и уноситься вдаль. Поэтому, одну повесть она могла мусолить полгода. И приноровилась писать на полях книг свои мысли, как отправные точки для развертывания в голове очередного сюжета. В принципе, так поступают многие – придумывают себе чуть-чуть более идеальную жизнь, чем та, что имеется в наличии. Только они размышляют об этом перед сном, а она – в любой момент. И не стыдится этого. Каринке все равно безразлично, она две недели готовилась к кастингу в театральную студию, и опять пролетела. Третий раз подряд, она тыкалась в каждую студию Барнаула, но снова оказывалась не у дел.

Вздохнув, Женька вернулась к чтению. И маленько обомлела, увидев на полях новую надпись. Под ее собственной.

«Лиза своевольная и резкая?»

«Она боится, что ее обидят».

Пять небрежно накарябанных бледным карандашом слов принадлежали точно не ей. Почерк совсем другой, угловатый и мелкий, а не ее размашистый. Ощущение, что в крохотной комнате в общаге разорвалась бомба. Девушка покосилась на Карину, печатавшую в ноутбуке решение задачи по уголовному праву. Так, стоп, надо мыслить трезво. Она задумалась, ну хорошо, минут на пять.

Она не могла пропустить, когда Карина изогнулась бы вперед, чтобы залезть на верхний ярус койки, чтобы подписать ответ на ее вопрос. Да и почерк у Карины каллиграфический, округлый. Почерк типичной отличницы, как она не раз его высмеивала. А больше в комнате никого. Черт, кажется, пророчества Карины сбываются, и у нее натурально едет крыша. Юрфак, второй курс, ну да, пора наверно.

«Кто это пишет?»

Я чуть с койки не упал со смеху. Девчонка растеряна, но не напугана. Мне самому прикольно, такой новый опыт! Значит, она может видеть, что я ей отвечаю. Сейчас прикольнемся!

«Если скажу, будет неинтересно»

Женька не знала, что полагается делать в тех случаях, когда буквы на бумаге появляются без твоего участия. И даже карандаш игнорируют. Может, надо себя ущипнуть или уже пора начать орать о том, что она сошла с ума? Однако, пишут тоже карандашом. Может, стереть надпись и забыть? Она переучилась, как их с Кариной одногруппница, Анька Михеева, которая даже ушла в академ, заболев менингитом от переутомления. Может, он так себя и проявляет?

«Лиза?»

Хоть бы привидение не рассердилось.

«Нет»

Эй, ну ты всю игру портишь! Какая я Лиза? Нет, если я еще и закричу, девушка точно перепугается.

«Макс?» – пишет неуверенно, боится. Глупышка, я ничего не могу тебе сделать. В крайнем случае, наверно, тебе станет немного холодно, и то вряд ли.

«Да. Привет»

Она выглядит так, будто я ее проклял. Мне тоже страшно, вдруг так делать нельзя? А кто мне запретит? Я написал ей «привет», рискнет ли она мне ответить? Сразу скажу, сам бы не отвечал. Не слишком хороший тон – разговаривать с книгой, и тем более, переписываться с ней. Хотя, верите же вы в НЛО? Здесь примерно то же самое.

4

Женька чувствовала, как сердце бьется в районе горла. Нет, она, конечно, читала фэнтези, и слышала, что в некоторые платяные шкафы лучше не соваться и тому подобную дребедень. Но одно дело знать теорию, и совсем другое – видеть, как поверх типографского шрифта книги преспокойно появляются из ниоткуда буквы и складываются в слова. В параллельные миры она не верила, предпочитала амплуа реалистки, твердо стоящей на ногах. Только, похоже, сегодня реализм взял выходной.

Буквы существовали, она поскребла их тонким длинным ногтем. На пальце остался черный грифельный налет от карандаша. Стереть их ластиком девушка побоялась, еще разозлит. Вот только кого? Книгу?! Мозг изо всех сил старался сохранить иллюзию нормальности, но мысли уже неслись в неизвестном направлении. Черт, ей совсем не хочется свихнуться в девятнадцать!

«Привет. Я Женя Аристова», – влажные от страха пальцы еле удерживали карандаш. Надо было стереть все ластиком, и вернуться на землю! Ну почему самые лучшие мысли приходят так поздно? А дальше-то что писать?

«Макс Заречнев. Не боишься?»

Зеленые глаза Жени ехидно сузились. Если книга хочет поиздеваться, она ей устроит! Не на ту напали.

«Сам как думаешь?»

«Тебе страшно и любопытно одновременно».

«А, в психологию играем?»

Класс! Девчонке страшно до дрожи в коленках, но она рьяно дерзит сверхъестественной силе! Хотя, это я загнул, какая уж там сила.

«Почему нет? Или ты предпочитаешь пустой треп о погоде?»

Как ты на это ответишь?

«Мне очень страшно, я не совсем понимаю, что происходит. Я сошла с ума и беседую с галлюцинацией?»

Что-то она быстро сдалась. Мне неохота быть молчаливой галлюцинацией, ну уж нет.

«Нет, я не из твоего больного воображения, не волнуйся».

«Успокоил».

Нда, явный сарказм. Девушка беспокойно оглядывается, смотрит на шкаф, словно я прячусь на полке под кучей футболок. Обводит взглядом стены и плинтуса, эй, я там не помещусь, ты что!

«Не там ищешь. Я сижу напротив тебя, странно, что койка еще не провалилась»

Женька, прочитав подобное, ощутила, как съезжает крыша. Она рванулась вперед, слетела с кровати и вылетела в коридор. Карина удивленно смотрела ей вслед. Кровать скрипела, как растревоженный улей, протестуя против столь наглого обращения с собой.

–Жень, ты чего? – Не дождавшись ответа, она вышла из комнаты. Женька обнаружилась на кухне возле раковины, где она торопливо заглатывала ледяную хлорированную воду. Кран сломан уже второй год, и щедро окатывает ее потоками брызг, но ей без разницы. Обычно спокойная и невозмутимая, сейчас девушка дрожала всем телом. Она выбежала босиком, и теперь неловко переминалась с ноги на ногу на холодном плиточном полу. И чуть не плакала.

–Карина, она разговаривает! – кое-как совладав с собой, выпалила Аристова.

–Кто?

–Книга, точно говорю. Я тебе рассказывала, что ее купила,– у нее зуб на зуб не попадал.

–Пошли домой, – к Карине вернулась излюбленная рассудительность. – ты просто что-то себе нафантазировала.

–Нет,– отрезала Аристова.– я не свихнулась, не думай. Ты же знаешь, я люблю чиркать на полях свои мысли, так?

–Ну и?

–А кто-то мне ответил! Пойдем, я покажу. Только не уходи далеко, мне реально страшно. – В это верилось легко, Женька серела и краснела поочередно, даже уши пылали.

Карина затащила ее в комнату едва ли не силком, та сразу полезла за книжкой, раскрытой на странице с перепиской.

Интересно, может ручку со стола уронить телекинезом? Или заставить книжку взлететь и помахать им страницами? Девчонки ходят по комнате, как по минному полю, до чего прикольно!

–Вот, смотри! – Женька ткнула под нос подруге исписанные листы.– Это мой почерк, а это чей?

–Ты его поменяла, – Карина прищурилась, вглядываясь в карандашные пометки.

–Все равно было бы заметно, но я вообще не могу так писать, так мелко, у меня глаза болят.

–И что ему надо, этому Максу? – задала Карина вопрос воздуху.

«Захотелось пообщаться!»– вывела книга ответ прямо в руке Карины. Ну, не совсем книга, конечно. Стоило торчать прямо перед ней и писать, правда получилось перевернуто.

Девушки молча переглянулись. Из окна на них неудержимо наваливался поздний вечер, в небе угольками горели звезды. Резким движением Карина захлопнула книгу.

Черт! Ощущение, будто прямо перед твоим носом закрылась дверь.

–Еще говорящих книг мне в доме не хватало. – Женька с восхищением смотрела на подругу.

5.

Так просто сдаться не в характере Женьки. Едва досидев до конца пары, она помчалась домой искать помощи у Гугла. Ноутбук утробно жужжал на коленях, выдавая необходимость чистки, и создавая в общажной комнате домашний уют. Карина расхаживала по кухне секции, монотонно зазубривая роль. С четвертого раза она ее все-таки добилась, правда, пока только в маленьком спектакле их одногруппников по учебному уголовному процессу на юрпсихологии. Однако, это уже достижение, так что Карина заучивала текст речи адвоката, написанный Женькой.

В комнате стоял совсем не майский холод, отопление отключили три дня назад. А позавчера на первом этаже у лифта повесили объявление о трехнедельном отключении горячей воды, и это была сущая подстава. Женьку Карина частенько дразнила водоплавающим, из-за жгучего бзика на чистоте. Аристова приучила себя бывать в душе каждый вечер, и отказываться не собиралась. Так что сегодня пришлось забежать в магазин и купить пластмассовое голубое семилитровое ведро, в котором можно будет греть воду. По возвращении она наткнулась на соседку по секции, Нику Хорошеву, изогнувшуюся в три погибели под раковиной, пытаясь смыть шампунь с намыленной головы. Коридор секции приятно пропах лимоном и мятой.

–Шли вторые сутки без горячей воды,– мрачно усмехнулась Женька, Ника кивнула, поливая голову из сине-белого пластмассового чайника. Очереди в душ и полуночные драки стали обыденной реальностью. В прошлом году в такую же засуху душ ухитрились сломать, и две недели его не было в помине. Как они это пережили, лучше не знать.

В Интернете особых ответов найти не удалось. «Здравствуйте. Я Кира. Мне 15 и я не знаю, что делать. Я понимаю, что влюбленность в выдуманных героев – явление частое, особенно в подростковом возрасте. Однако, уже три года прошло, но в моих мыслях все время лишь он. Все время депрессии и слезы по этому поводу, не могу общаться со сверстниками и заводить отношения с парнями из-за этого чувства. Сама стала вести себя как этот герой. Очень тяжело и больно понимать, что дорогой мне человек – лишь выдумка, в то время как очень хочется увидеть его и услышать голос.

Просто хотя бы смотреть на того, кто заставляет трепетать сердце. Не смотря на то, что это – книжный персонаж, и я могу только представлять себе его лицо, мне все равно каждую ночь он снится. Выглядеть он может по-разному, но эта щемящая сердце нежность и желание просто обнять и сказать ему, что он – самый замечательный человек на свете, на утро оставляет неприятный осадок. Я уже просто устала с этим жить. Сколько раз пыталась избавиться от этого чувства – не получается».

Неужели кто-то может верить в такую туфту? Еще и психологи отвечают. «Здравствуйте Кира. Да, Вы правы, что в подростковом возрасте влюбленность в недосягаемый объект – это распространенная вещь. Только в вашей влюбленности мы видим боль, которую она Вам доставляет. Вы не получаете от нее силы, а, наоборот, истощаетесь. Это означает, что Вам нужно серьезно задуматься почему Вам бессознательно важно быть несчастной. Ведь вокруг много разных удовольствий на которые Вы не обращаете внимания», – нет, это ей не подходит. Может это и правда следствие переутомления?

Женька вытянулась на койке поудобнее, распинав ногами одеяло, и уставилась на книгу, спрятанную в угол стола за бумагами. Этой Кире нужно серьезно задуматься о психотерапевте. А ей самой? Нет, она в здравом уме, просто вчера немного устала.

Глупо сидеть и смотреть, нужно что-то делать. Она нагнулась к столу, выудила книжку и резко раскрыла ее. Все-таки следует дочитать, прежде чем бросаться, очертя голову, неизвестно куда.

«Отец Макса – Тимур Сергеевич, на ферме держал маленький табун коней для туристов. Водил их по маршрутам на Семинский перевал и дальше, к отрогам Змеиной горы. Лошади находились в полном Максовом распоряжении, утром до школы он выгонял их на пастбище, пока отец собирался к своим коровам. После очередной пьянки его уволили со сторожа, взяли только пастухом. Пил он обычно после получения пособия, отрубался на пару дней, называя это пьяной комой. Всю жизнь Заречнев-старший провел по алтайским деревням, на сезонных работах.

Где-то в перерыве между драками и дебошами ему попалась тихая и забитая Аня Ломова, буквально кинувшаяся на него, единственного, кто обратил на нее внимание. Через несколько лет после рождения сына она, устав от скандалов и побоев, сбежала. Отец о ней не говорил, а сам Макс и не пытался искать. Не из-за черствости, нет, он просто решил не думать о матери. Вычеркнуть ее. Это оказалось несложно, он лишился ее в пять лет и не особенно хорошо помнил.

Вычеркнуть он пытался и отца, практически с ним не пересекаясь, сбегая из дома в школу, в лес, к Лизке – куда угодно, короче. Когда в восьмом классе он накопил себе на ноутбук, началась новая жизнь. Вай-фай на высоте пятисот метров ловится плохо, но с модемом можно как-то терпеть, только фильмы лучше не грузить. В Сети друзей у него было несколько сотен, он добавлял всех, без разбора. А в селе из молодежи, если не считать двух вернувшихся с армии братьев Крестовых, только они с Лизкой. Ну и еще – совсем мелкие, пятый– седьмой классы, по шесть-восемь человек в каждом.

Ему вообще было проще закрывать глаза на окружающие проблемы, пытаться уйти от них в глухую оборону. Их дом на отшибе, уже почти на гребне перевала, над оврагом, медленно сползал вниз под натиском периодических селей. Это было его царство, весна и лето уходили на починку конюшни и сарая, и отделку дома. Он не жаловался, отец вряд ли мог бы сказать, что помнит, когда сын кричал или плакал. Если бы не нужда в паре рабочих рук, он, наверно, и вовсе махнул бы рукой на сына, росшего, как трава у забора, облезшего и почти упавшего на землю.

А Макс хотел доказать себе, что ему без разницы был и дом, и отцовы пьянки, что его заботит только Лизка и кони. После выпускного парень намеревался уехать в Горно-Алтайск, доучиться в колледже и поступить на ветеринара. А потом открыть свой конный клуб. Своими планами он редко с кем делился, даже с Лизой. Впрочем, ей было наплевать, честно говоря. Они дружили с первого класса, вернее, с первой драки и первой гонки. Мать Лизы работала продавщицей в сельмаге, и Макса недолюбливала. Как и дочь, не проявлявшую интереса к торговле. Так что свободное время девчонка проводила на конюшне, постепенно отбиваясь от рук. Им одна забава – убежать с утра подальше в горы шататься по обрывам, да пугать случайных прохожих скачками в грозу. Будущего оба, по сути, страшились, боялись выбраться из привычного тесного, пусть и неуютного мирка. И лошадей своих оба знали и любили куда больше людей.

Сейчас они развалились на мокрой траве, наблюдая за пасущимися в низине лошадьми. Первая июньская суббота встретила непривычной жарой, в нежно-зеленых невысоких травинках жужжали невидимые мухи, и суетились муравьи. С понедельника открывается турсезон, хоть бы побольше зевак решили посмотреть на Семинский перевал! У них на ферме уже все готово, в это лето присоединится и Лизка, будет третьим инструктором.

К Лизке подошла Буби, было слышно, как она щиплет и перемалывает траву, шумно выдыхая теплый воздух, и изредка мотает головой, перебирая короткими ногами. Наглая, крупная, сильная, ленивая. С людьми ласковая, доходящая до назойливости. Внешность броская, масть – буланая, одна такая у Макса. Кобыла рослая, лишённая изящества, но не без природного обаяния!

Буби они с отцом спасли из плена мясника, привезли ещё жеребёнком. Тогда отец пил меньше, и туристы обращались к ним чаще. Сейчас они не особо доверяют вечно набыченному молчаливому Максу, а Лизка только смеется.

Буби была тогда больна, всё тело покрывали коросты, шерсти практически не было, вместо гривы торчали одинокие волосинки. На месте хвоста – жалкий пучок из нескольких волосков. Она была истощена, видимо, поэтому мясник быстро согласился избавиться от тощей клячи. Лошадь постоянно чесалась. Плохо ела. Изначально даже было непонятно, какой она масти.

После двух месяцев карантина и интенсивного лечения Буби пошла на поправку, у нее начала отрастать шерсть, и мы увидели, что кобыла нарядной буланой масти. Буби выпустили в табун, она стала частью большой лошадиной семьи.

Потом, когда кобыла оправилась, пришло время ее заезжать, то есть обучать работать с человеком. С начала обучения стало ясно, что Буби потрясающе, невероятно, фантастически тугодумна! При работе с ней создавалось впечатление, что лошадь либо откровенно издевается над ними, либо это ярчайший пример лошадиной олигофрении! Просто Буби-Дуби! Когда надо было бежать по кругу, Буби пыталась преодолевать невидимые препятствия.

Когда ее просили останавливаться по команде, лошадь неслась вперед до встречи с первой попавшейся стеной. Когда нужно было двигаться вперёд, лошадь превращалась в статую. При виде седла Буби изображала из себя жертвенного агнца. А в тот день, когда ей на ноги надели защитные средства, ногавки, кобыла научилась падать в обморок из положения стоя. И при всём при этом Буби всегда тянулась к людям, она очень общительная. С горем пополам Максу удалось убедить Буби ходить под седлом, носить ногавки, возить человека, он начал стабильно её тренировать.

У Буби золотистая шерсть, ярко-черные хвост и грива, белая проточина на морде и хитрые глаза. Буби всегда знает, где, в каком кармане у Лизки лежат припасенные для лошадей вкусности, и обязательно туда залезет. Иногда после такого обыска туристы уходят без карманов. Реже без одежды.

А чуть поодаль пасется вожак табуна – Сокол. На нем ездит только отец. Это огромный, душевнейший конь, флегматичный до безобразия, медлительный и основательный. Конь-философ, склонен к самоанализу, настолько глубокому, что порой замирает на месте и смотрит при этом куда-то вдаль. Такой номер он может отколоть и под туристами!

Сокол шагает очень, очень медленно. Неопытные всадники не могут убедить коня ускориться. Однако, конь очень умный, и при виде приближающегося отца способен сделать моментальные выводы, и тут же начинает с удвоенной энергией передвигать свои ноги-столбы. На крутом перевале он незаменим. Никогда не испугается, не шарахнется в сторону. Когда Сокола выводят к гостям, он всегда очень внимательно изучает их. Как будто интересуется, кого же ему сегодня возить?

Сокол – трудяга. Именно он возит грузы, когда есть такая необходимость. Он же катает туристов в санях. Он таскает тяжелые тюки соломы и сена. Он просто незаменим. Отдыхать Сокол тоже умеет! Несмотря на свои размеры в полях он скачет не меньше, чем маленькие жеребята. Сокол в лошадином коллективе занимает лидирующее положение. Его уважают. Некоторые даже побаиваются. Сокол ни разу никого не обидел. Одного его взгляда достаточно, чтобы разбушевавшаяся молодёжь присмирела, скандалящие кобылы утихли, а самое вкусное сено вдруг стало совершенно неинтересно остальным. Высоченный темно-гнедой конь, он возвышается над табуном, как каланча.

Табун маленький, два коня и четыре кобылы, жеребят сразу же продают, потому что накладно их содержать. Чтобы отбить своё содержание лошадь должна отработать примерно 8 прокатов в месяц. Это только за себя. Молодняк, стоящий на продажу не работает в прокате! Больные кони не работают в прокате! Поэтому в идеале нужно 10-15 прокатов на здоровую лошадь! Это только отбить содержание лошади. А людям тоже нужно как то содержать себя. А ещё нужны лекарства, прививки и т.д. Нет проката – нет средств. Смета очень простая, и в зимний сезон она не сошлась. Отец тогда пил полтора месяца, и все держалось на Максе с Лизой. Вставал даже вопрос бросить или нет школу, чтобы смотреть за лошадьми, сильно болевшими в самый мороз.