Текст книги "Литературная Газета 6453 ( № 10 2014)"
Автор книги: Литературка Литературная Газета
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Благородный рыцарь
Юрий Бондарев в Литинституте, куда пришёл после войны, учился у Константина Паустовского. Имена этих писателей, казалось бы, стоят довольно далеко друг от друга, на разных эстетических полюсах, но если проанализировать их тексты, будет видна некая общность. В чём она, на мой взгляд, выражается[?] Да, интонация текста у ученика и учителя совершенно разные, но ощущение места и значения стиля в литературном мастерстве очень схожее. Жорж Бюффон в XVIII веке произнёс фразу, ставшую впоследствии крылатой: "Стиль – это человек". Как всё французское, это эффектно, но немного поверхностно. И у Паустовского, и у Бондарева стиль – это средство для передачи замысла. Он изыскан, он отточен, без него не обойтись, но он не переходит в нечто самостоятельное, его роль в тексте не переоценивается, и от этого после прочтения остаётся приятное послевкусие, ощущение сладкой природной медлительности в описаниях, полифонической насыщенности в диалогах и логичного темпоритма всего разворачивающегося на страницах действа. Как не хватает этого многим современным авторам, наивно полагающим, что стилистическая изобретательность оправдывает и заменяет в литературе всё!
Юрий Бондарев положил начало той литературной линии, когда о войне пишут без излишнего пафоса, без звенящих, как горох в пустой кастрюле, реляций-агиток, без мучительно лживой проверки каждой страницы на соответствие политическому заказу и ангажированным историческим трактовкам. И «Юность командиров», и «Последние залпы», и «Батальоны просят огня», и, конечно же, подлинная вершина русской словесности – «Горячий снег» – это война глазами очевидца, глазами того, кто смотрит на театр военных действий не с командного пункта, а сверяет свою жизнь по окопным часам. Глазами того, чьи сутки делятся не на утро, день, вечер и ночь, а на время до и после боя. Иногда Бондарева упрекали: «На войне так не бывает. Выдумки…» В этой контроверзе как раз и заключается смысл одной из ключевых компонент реализма в литературе. Подлинный писатель-реалист, к коим Бондарев, несомненно, относится, показывает жизнь такой, какой она была и могла бы быть на самом деле, а не такой, какой она должна бы была быть согласно чьим-то опосредованным представлениям и домыслам. Реалистическая литература – это не только художественное воплощение действительности, но и обобщённый личный и чужой опыт, не натуралистическое скрупулёзное описание событий и фактов, а путь к правде через художественные образы. Военная проза Юрия Бондарева – яркое подтверждение вышесказанного.
Когда я в детстве смотрел старые фильмы о войне, заканчивающиеся торжеством Победы, у меня всегда замирало сердце: а что же будет с победителями дальше, не случится ли с ними чего-нибудь плохого? Так не хотелось, чтоб это плохое случалось, так надо было мне, пацану 80-х, чтобы хрустящая солнечная тишина того победного мая ничем больше не омрачалась. Увы. Так не бывает – ни в жизни, ни в литературе. Жизнь фронтовиков в послевоенное время – одна из основных тем прозы Юрия Бондарева. Разговор, начатый о ней в романе «Тишина», писатель продолжает и по сей день, каждой своей страницей утверждая, что после окончания военных действий для людей начинают действовать законы любви. И только в такой последовательности есть правильная, если угодно, божественная логика. Преимущество мирной жизни, её единственность и неповторимость – для прозы Бондарева почти правило. И оно вытекает не из сомнительного в своей основе и морально неопрятного пацифизма, а из того, что писатель воочию видел ужас войны и чётко усвоил, что напоминать о ней нужно только для того, чтобы в конце концов забыть и никогда к ней не возвращаться. Как этого ощущения не хватает тем, кто выходит на всякие майданы и для кого цена человеческой жизни равна одному «коктейлю Молотова». Советую читать и перечитывать Бондарева этим горе-революционерам. Может быть, они станут чуточку счастливее и поймут, что майданами не восстановишь утраченную внутри себя гармонию.
Бондареву удалось создать в своих прозаических произведениях уникальный образ интеллигента. Последнее время слово «интеллигент» как-то у нас утекло в сторону деятелей Болотной площади, то орущих с трибуны что-то из репертуара карикатурных персонажей Достоевского и Лескова, то пробегающих, тряся всеми частями одежды и тела, перед ОМОНом. Интеллигент у Бондарева это, с одной стороны, человек – не твердолобый и даже не всегда убеждённый, а мятущийся, ищущий, с другой – система его внутренних и внешних ориентиров построена на нравственной основе. И если в ней происходит сбой или слом, герой сам отвечает за это, сам это искупает, не обвиняя ни в чём ни обстоятельства, ни окружающих, ни, как, увы, модно в России во все времена, государство и власть. Таков Крымов из «Игры». Таков Демидов из «Бермудского треугольника».
Бондарев – писатель московский. Он не мыслит себя без сплетения улиц и переулков, без замоскворецких заснеженных крыш, без майской сирени на бульварах. Он очень болезненно воспринял, когда, пав жертвой коммерческого градостроительства, город в 90-х стал терять свою патриархальность. Но ту Москву, куда приехал семилетним мальчиком в 1934 году и где прожил всю жизнь, уезжая и неизменно возвращаясь в неё, он запечатлел в своих книгах такой, какой её полюбил. И это тоже одна из писательских правд: спасти от исчезновения то, что любишь, поместив в непроницаемое для времени хранилище слов.
Долгую жизнь Юрия Бондарева прошили двумя нитями справедливость и несправедливость нашего времени. И через всю жизнь он пронёс уверенность в том, что справедливость рано или поздно восторжествует. Живите долго, Юрий Васильевич! С юбилеем!
Максим ЗАМШЕВ
Теги: Юрий Бондарев
Убеждение, а не «позиция»
6 марта исполнилось бы 85 лет Анатолию Петровичу Ланщикову. Он служил офицером, работал учителем средней школы. В 33 года избрал нелёгкую стезю литературного критика, а в последнее десятилетие жизни чаще выступал в жанре политической публицистики. В 60-90-е годы XX века Ланщиков стал одним из наиболее читаемых литературных критиков. Кому-то может показаться, что те споры отбушевали и ушли в прошлое. Но, перечитывая сейчас работы Ланщикова, видишь, насколько в пору так называемого застоя люди мыслили масштабнее и точнее, чем в нынешнее неустойчивое время. Насколько слово Ланщикова, касалось ли оно Чернышевского и Толстого или его живых современников – Астафьева, Рубцова, Жигулина, вскрывало жгучие вопросы современности и было обращено с точным прогнозом в будущее. В своих порой открыто дискуссионных размышлениях о движениях художественной мысли, о творчестве Ю. Бондарева, В. Белова, В. Шукшина, В. Астафьева, В. Быкова, Ю. Казакова, А. Битова, В. Аксёнова и других критик затрагивал самые актуальные проблемы советской литературы.
Ланщиков входил в группу литературных критиков, объединившихся вокруг журналов "Молодая гвардия", «Наш современник» и «Москва» вместе с Вадимом Кожиновым, Михаилом Лобановым, Юрием Селезнёвым, Петром Палиевским, которых в кулуарах принято было именовать «русской партией», а публично – исключительно в ироническом, если не в уничижительном контексте – «консерваторами», «ура-патриотами» и «славянофилами». Сегодня многие их мысли разделяют наиболее здравые политики и писатели.
Книга Ланщикова «Череда окаянных дней» в конце 90-х явила одну из самых мужественных оценок новой русской смуты. Его острое, заинтересованное, прочно укоренённое в почву отечественной и мировой культуры, глубоко гражданственное слово содержало ответы на многие судьбоносные вопросы, которые поныне терзают каждого русского. Поколение Ланщикова и его близкие друзья почти все уже ушли. И нам кажется в эти дни правильным вспомнить давние заметки об одной из главных книг своего товарища одного из единомышленников Анатолия Петровича и непререкаемого авторитета национально мыслящей интеллигенции Вадима Валерьяновича Кожинова.
Ясно помню, как почти треть века назад мой друг – увы, давно уже покойный – поэт Анатолий Передреев, который обладал редкостным чутьём ко всему значительному в отечественной культуре, обратил моё внимание на ещё не известное мне до того имя – Ланщиков. Он, в сущности, только начал тогда свой путь в нашей критике и публицистике, но, познакомившись с его сочинениями, я с тех пор обязательно вчитывался во всё подписанное его именем. И сегодня могу с уверенностью сказать, что работы Анатолия Ланщикова принадлежат к наиболее долговечному из опубликованного с середины 1960-х до конца 1990-х годов.
Почему это так, можно объяснить, исходя из сопоставления двух слов: «позиция» и «убеждение». Слова русского (как, впрочем, и каждого) языка создаются не по чьей-либо субъективной воле, но, так сказать, эпохой и имеют гораздо более существенное значение, чем осознают многие из тех, кто их употребляет. Мы постоянно читаем или слышим из уст наших современников: «моя позиция такая-то». Но необходимо понять, что «позиция» – это «местопребывание» или же «точка зрения», каковые в данный отрезок времени «выгодно» было занять или высказывать – и затем заменить иной «позицией».
А в том, что писал Анатолий Петрович Ланщиков, выражалась не «позиция», но убеждение (основанное на понимании ). Убеждения не «меняют» в зависимости от «обстоятельств»; они могут – и должны – развиваться , но не потому, что возникли иные «обстоятельства», а потому, что углубилось понимание . И основной смысл вышедшей в свет в конце 1998 года книги Анатолия Ланщикова «Череда окаянных дней», которую он посвятил Василию Белову, не противоречит, скажем, смыслу его книги «Вопросы и время», изданной двадцатью годами ранее, в 1978 году, и включавшей в себя главу о том же Василии Белове...
Правда, в книге 1998 года ставятся подчас такие проблемы и обсуждаются такие события и факты, о которых не было речи в книге 1978 года, но это обусловлено не сменой убеждений автора, а либо тем, что двадцать лет назад существовала весьма жёсткая «цензура», либо тем, что определённые факты попросту не были известны.
И можно с полным правом сказать, что Анатолий Ланщиков принадлежит к очень немногим критикам и публицистам своего поколения, которые могут сегодня переиздать свои статьи и книги, опубликованные в 1960-х – начале 1980-х годов; большинство его коллег постыдились бы это сделать...
Как представляется, главное достоинство сочинений Анатолия Ланщикова – настоятельная устремлённость к осмыслению современной литературы и жизни в свете многовековой истории, притом не в духе эффектных экскурсов в прошлое, а на основе серьёзного его изучения и понимания. И в новой книге Ланщикова эта устремлённость воплотилась, пожалуй, с наибольшей последовательностью и весомостью.
Книга состоит из трёх разделов: «Технология выживания или технология жизни?», «50 лет Великой Победы» и «Национальный вопрос в России», но при освещении этих «тем» так или иначе затрагивается, в сущности, всё историческое бытие страны, хотя цель автора и нерв его книги – современность.
Не скрою, что ряд положений Анатолия Ланщикова я мог бы оспорить; но, во-первых, речь идёт о «частностях», основное содержание книги обладает истинной объективностью и взвешенностью, а во-вторых – уже хотя бы в силу этой взвешенности, – тут возможен только развёрнутый, обстоятельный спор, для которого потребовалось бы, пожалуй, написать свою книгу примерно такого же объёма...
Наконец, то, что я считаю «дискуссионным» в книге Анатолия Петровича, не являет собой её «недостаток»; речь идёт о плодотворной дискуссии, и спорное (на мой взгляд) в книге не менее интересно и важно для её читателей, чем бесспорное (опять-таки, понятно, на мой взгляд).
Не сомневаюсь, что любой человек – между прочим, даже независимо от его убеждений! – с интересом прочитает новую книгу Анатолия Ланщикова.
Вадим КОЖИНОВ
1999 г.
Теги: Ланщиков , Кожинов , Палиевский
Сочинения о взаимной любви
Фото: Фёдор ЕВГЕНЬЕВ
В Концертном зале им. Гнесиных торжественным концертом отметили 136-ю годовщину освобождения Болгарии от османского ига. Гостей приветствовал посол Болгарии в Москве г-н Бойко Коцев. Перед публикой выступили певцы Грета Ганчева и Бисер Киров, а также 600 детей – смешанный хор музыкальных школ Москвы.
Награды получили победители литературного конкурса "Славянское братство", организованного обществом «Устойчивое развитие Болгарии» и Литературным институтом им. Горького, который проходил под эгидой посла Болгарии в России.
1 место присуждено Елене Митиной за перевод рассказа Калояна Захариева «Чёрные дубы села Карапелит»; 2 место завоевала Мария Громова – перевод рассказа Радостины Горошевич «Ангел милосердия»; 3 место досталось Антонине Тверицкой за перевод эссе Лидии Иордановой «Времена героев»; 4 место. – Ольге Московцевой, которая переводила эссе Любимы Ивановой «Бесконечность»; 5 место разделили две соискательницы: Мария Мещерякова за перевод эссе Исмаила Алиджикова «Славянское братство» и Елизавета Коронаева за перевод эссе Ивана Ружина «Сочинение о братской любви».
Соб. инф .
Теги: Болгария , Россия
«Мы хорошо помним»
Письмо ста российских писателей в адрес Федерального собрания и Президента РФ В.В. Путина, отражающее позицию мастеров слова по ситуации на Украине и в Крыму.
В это тревожное время, когда решается судьба не только России и Украины, но и всей нашей европейской цивилизации, мы выражаем свою поддержку Вашей твёрдой и ответственной позиции.
Совершив руками фашиствующих молодчиков государственный переворот в Киеве, деструктивные силы Запада перешли в открытое наступление на главный нравственный итог Второй мировой войны – на запрет и осуждение идеологий фашизма и нацизма.
По меньшей мере циничными выглядят сегодня крики о вмешательстве России в дела суверенной Украины со стороны именно тех западных политиков, которые ещё вчера прогуливались по майдану, украшенному фашистскими знамёнами и, раздавая пирожки, подстрекали толпу к свержению законной власти и к противостоянию с Россией.
В результате в Киеве незаконно пришли к власти политики, озабоченные не обеспечением правопорядка и безопасности граждан, не прекращением "революционного" разбоя и насилия, а запретом русского языка и преследованием всех, кто говорит по-русски, кто читает Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого, Чехова, Шолохова. А это уже верный признак полного одичания. Это значит, что скоро, как в Третьем рейхе, запылают книги величайших представителей мировой литературы.
Одним из первых законов, принятых под дулами автоматов, стал закон, позволяющий громить символы победы над фашизмом и знаки той советской эпохи, с которой эта победа связана.
У каждого в нашей стране есть пострадавшие и погибшие в пламени Отечественной войны, и мы не можем спокойно смотреть, как разрушаются и уничтожаются памятники воинам-освободителям Украины и Европы от нацизма, как вместо них возводятся в национальные герои Бандера, Шухевич и все те, кто зверски уничтожал поляков, евреев, русских и украинцев, борцов с фашизмом.
Никакие экономические санкции, никакая международная изоляция не опасны так, как реанимация коричневой чумы под видом «защиты свободы и демократии».
Мы хорошо помним, что точно так же и теми же лукавыми средствами в качестве орудия против нашей страны был взлелеян гитлеровский фашизм.
Мы помним не только о жертвах фашизма в Европе, но и о том, что вместе с германской армией воевали против нас испанская «голубая» дивизия, итальянские армии, разгромленные под Сталинградом, отряды голландских фашистов, квислинговцы Норвегии, хорватские усташи, армия румынских грабителей Антонеску. На историческом Бородинском поле в сороковые-роковые появились и отряды французских фашистов. Мы помним, как просторы нашей страны утюжили танки, изготовленные в Чехии.
19 000 000 (!) погибших наших мирных граждан – помнит ли Европа эту цену, заплаченную нами также и за её освобождение? И можем ли мы допустить повторение этого геноцида?
Советский народ при участии союзников из Англии, США, французских, югославских патриотов и антифашистов других стран уже разгромил фашизм. Так кто же сегодня нас возвращает во тьму 33-го года? Где свободная и человеколюбивая Европа? Куда вдруг подевалась «вся прогрессивная общественность» с её «общемировыми ценностями»? Где прячутся «независимые» журналисты Европы и США?
Уважаемый Владимир Владимирович! Уважаемые члены Федерального собрания Российской Федерации! Мы понимаем, какой груз исторической ответственности лёг на Ваши плечи. И мы горячо поддерживаем Ваше решение оказать всестороннюю помощь украинскому народу, народам Крыма, стремящимся к мирной и созидательной жизни.
Владимир Владимирович! Ваша твёрдая воля и Ваши взвешенные решения внушают нам уверенность в том, что весь русский мир и все народы России и братской Украины имеют надёжную защиту. Мы верим в справедливое развитие событий.
Писатели - фронтовики : Юрий БОНДАРЕВ , Семён ШУРТАКОВ , Михаил ГОДЕНКО , Семён БОРЗУНОВ , Михаил ЛОБАНОВ ; а также : Валентин РАСПУТИН , Владимир КРУПИН , Валерий ГАНИЧЕВ , Михаил НОЖКИН , Альберт ЛИХАНОВ , Виктор ЛИХОНОСОВ , Виктор ПОТАНИН , Феликс КУЗНЕЦОВ , Алла БОЛЬШАКОВА , Владимир БОНДАРЕНКО , Александр Бобров , Николай Иванов , Надежда МИРОШНИЧЕНКО , Вадим ТЕРЁХИН , Сергей ПЕРЕВЕЗЕНЦЕВ , Карем РАШ , Юрий ЛОЩИЦ , Магомед АХМЕДОВ , Николай ЗИНОВЬЕВ и ещё 76 подписей .
Теги: Украина , Крым , майдан
В истории и вне истории
Фото: Н.П. Дмитриевский, 1934 г.
Всякий, имеющий писательский опыт, знает, как трудно схватить жизнь в её объёме (явном и тайном) и уложить на плоскость листа. Впрочем, такова задача писателя, так сказать, классического типа. А мы живём в эпоху постмодерна, которая объявила своей парадигмой плоскость. Плоскость листа, экрана, текста – отсутствие третьего измерения – глубины. Граница между писательством и журналистикой, памятливым перечнем внешних примет существования и попыткой понимания существа происходящего исчезает. Перед нами – беллетристика! Я её и не читаю. Но случилось, что ехал в поезде с журналом "Знамя", а в нём – «Вор, шпион и убийца» Юрия Буйды, «автобиографическая фантазия», как обозначен автором жанр. Читал не без интереса. Автор произведения в прошлом году стал лауреатом Национальной литературной премии «Большая книга». Да и новый роман опубликовал.
Первая фраза повествования: « Утро началось с ведра, которое стояло в углу кухни. Первым к ведру подошёл отец, его струя ударила в цинковое дно с режущим звоном» . Сегодня такая натуралистическая подробность никого не шокирует, но почему-то сразу вспоминается: «Он поёт по утрам в клозете» («Зависть», Ю. Олеша). Литературная игра? И слово «фантазия» к обозначению жанра добавлено неслучайно – в интервью «Российской газете» автор признаётся, что не удержался и ввёл в повествование образы, которых не было в жизни. Вот и догадывайся теперь, что придумано, а что вправду было. Пропадает важная ценность биографии: быть свидетельством своего времени. Моя жизнь – не моё частное дело, а момент истории. Но именно с включённостью в историю у людей сегодня проблема. Рискну жёстко сформулировать тезис: у Буйды – жизнь, выпавшая из истории, – и вот она какая! Хотя это неочевидно, ибо с хронологией и с достоверными деталями времени у автора всё в порядке.
Буйда в повествовании не скрывает того, о чём сегодня не слишком принято рассказывать: в партию вступил, стремился к карьерному росту, вот он уже и главный редактор газеты. Обо всём этом рассказано суконным языком газетного репортажа. Вдруг возникает более или менее яркая фраза: « Я смотрел на мир сотнями жадных глаз и слушал жизнь, которая пёрла в меня со всех сторон – шёпотами и криками, всем юродством русской речи, её диким блеском и тёмным бессвязным бормотанием », напоминающая скорее взвихренную стилистику советской прозы 20-х. Но повесть, которую он в ту пору сдал в местное издательство, должно быть, была написана иначе. « [?]эта повесть, как ни крути, результат насилия над собой, над воображением », – думает он. И решает её, уже набранную, вместе с гранками сжечь. Сожжёт – и уедет в Москву, станет тем известным писателем, которого мы знаем. « Выпив ещё водки, я снова подумал о Гоголе, который сжёг второй том «Мёртвых душ» , и меня вдруг пробрал смех» . Автор не может не чувствовать некоторой пародийности своего жеста. И, так сказать, упреждает ироническую улыбку читателя.
Этот эпизод следует сразу после некоего фантасмагорического события. Персонаж добирается домой в новогоднюю ночь на попутках, старик с лицом младенца везёт его коротким путём через лесок. Застряли на опушке, водитель, наклонившись лицом к приборной доске, умирает. Час до Нового года. Волки. Из машины не выйти. В сумке – бутылка водки, томик Монтеня, коробка конфет. В машине ещё нашлась банка маринованных огурцов.
« Я стал думать, что это ведь неплохой сюжет. …Сюжет неплохой, но о чём эта история, я придумать не мог. …Я пытался отыскать смысл во всём этом – у меня ничего не получалось. Не получалось – и всё тут. Просто случай ». Очутившись дома и сообщив в милицию о случившемся, он узнаёт, что старик с лицом младенца – убийца, что в мешке лежали отрезанные головы. Три. Начинаем соображать, что четвёртой могла быть голова самого рассказчика, если бы у старика не отказало сердце. Бедняга, видимо, слишком разволновался, предвкушая обладание головой, в которой бродят весьма занимательные сюжеты. По идее, мы должны бы испытать шок, потрясение, хотя бы намёк на переживание трагической силы. Но читаем: «Значит, в новогоднюю ночь я читал Монтеня, поставив ноги на мешок с головами, рядом с мёртвым убийцей, под волчий вой, в обледеневшей кабине, попивая водку и закусывая огурцами с конфетами». И чуть дальше: «Сюжет есть, а смысла нет. Бывает» .
Огурцы с конфетами! Соединение несоединимого, абсурд, который не взрывает обыденность, а оказывается её лицом. Ну что ж, Хармс и Камю давно это открыли, но у них была некая экзистенциальная подоплёка, некая болевая реакция на бессмыслицу! А тут – какая-то бесчувственность, тупость, полуравнодушная констатация фактов. Может быть, перед нами симптом некоего нового «запредельного состояния духа», как раз и характерное для сегодняшних людей, которых уже ничем не испугаешь?
Вот ещё эпизод – о девице, которую знает весь город и которая наведывается к молодому вдовцу. «Когда ей было двенадцать, мать её отдала мужчине, которого пыталась удержать любым способом ». Но вот неожиданное: « После ужина я читал ей вслух «Анну Каренину». Пришлось долго растолковывать смысл эпиграфа, слова Апостола… » Но вот когда смысл эпиграфа дошёл: « Я попытался её поцеловать – она меня легонько отстранила и стала рассказывать о том, как убила любовника своей матери, который изнасиловал Алину (её дочь. – И.Р .), потом убила мать, пытавшуюся защищать любовника, а потом убила и дочь, чтобы та не повторила судьбу матери… » Таков «эффект чтения классики». Дальше торопливо досказывается жуткая судьба женщины. А мне недостаёт нормальной человеческой реакции на событие. Какое-то душевное оцепенение, которое, конечно, спасительно в данный момент. Но ведь потом непременно должна последовать работа переживания. Желательно – трагического ! А иначе то, что было, как бы и не было. А что было? Случай. Жизнь, как цепочка случаев, – прекрасный повод для рассказа, в котором нет никакого смысла.
Трагическое событие – повод для того, чтобы, как сказано у Шекспира, «повернуть глаза зрачками внутрь». Но в сегодняшней литературе почти отсутствуют трагедия и сопутствующая ей «работа души». Во всей культуре – гипертрофия зрения! Нас учат глядеть вовне – а не вовнутрь! И литература соответствующая. Гипернатурализм. Гиперреализм.
Жизнь симулирует, что она жизнь. Автор симулирует, что он автор. И смысл этой лжи в том, что мы в ней участвуем, тоже превращаясь в симулякры, делаем вид, будто эмоционально и вообще по-человечески реагируем на уже нечеловеческую действительность. Анестезия эмоций и души. Так, чтобы нравственно себя не беспокоить.
Эпоха, которая потом получила название эпохи постмодерна, началась с грандиозных по масштабу экспериментов по анестезии – с массового приёма наркотиков. Сегодня мы и без всяких наркотиков уже не видим лжи, не ищем правды, не жаждем смысла – и соглашаемся с бессмыслицей собственного бытия. Это согласие с бессмыслицей и есть то, что требуется социуму, и за это он награждает авторов премиями.
Илья РЕЙДЕРМАН, ОДЕССА
Теги: дискуссия , современная литература
