Текст книги "Азартная игра (ЛП)"
Автор книги: Линда Ховард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Линда Ховард
Азартная игра
Пролог
Возвращение в Вайоминг – домой – всегда вызывало в Ченсе Маккензи столь смешанные чувства, что ему сложно было определить, которое из них сильнее – удовольствие или острое беспокойство. По характеру и воспитанию – не то, чтобы его вообще кто-то воспитывал в первые четырнадцать лет жизни – Ченс относился к людям, предпочитавшим одиночество. Предоставленный самому себе, он мог действовать, не волнуясь ни о ком, кроме самого себя, и в то же самое время никто не докучал ему своей озабоченностью о его, Ченса, благополучии. Да и профессия, которую он избрал, лишь усиливала эту склонность. Ведь работа «под прикрытием» и антитеррористическая деятельность предполагали, что он будет скрытным и осторожным, никому не доверяя и никого не подпуская к себе близко.
И все же… и все же у него была семья. Постоянно увеличивающаяся, шумная, не позволяющая замыкаться в себе. Хотя Ченс и не думал, что смог бы это сделать, даже если бы ему позволили. Возвращения домой потрясали его снова и снова, когда он попадал в любящие объятия, терпел поддразнивания и расспросы. Они поддразнивали его – человека, которого вполне заслуженно побаивались некоторые из самых беспощадных людей на свете. Его обнимали и целовали, о нем беспокоились, на него кричали и … любили так, словно он был таким же, как и они. Но он знал, что это не так. В его подсознании крепко засела мысль, что он не такой, как они. Тем не менее он вновь и вновь возвращался, в глубине души страстно желая того, что так тревожило. Любовь его страшила. Уже в раннем возрасте Ченс твердо усвоил – рассчитывать можно только на самого себя.
Тот факт, что он вообще выжил, свидетельствовал о его выносливости и уме. Ченс не знал своего точного возраста и места рождения, не знал, как его называли в детстве, и было ли ему вообще при рождении дано имя – не знал ровным счетом ничего из этого. У него не сохранилось воспоминаний о матери, отце или каком-либо другом человеке, который заботился бы о нем. Многие люди просто не помнят своего детства, но Ченс даже не мог утешать себя мыслью, что и у него был кто-то, кто любил и присматривал за ним. Потому что он помнил чертовски много других подробностей.
Он помнил, как воровал еду, когда был еще таким маленьким, что приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до яблок в корзине супермаркета маленького городка. Сейчас, будучи окруженным целым выводком детей и сравнивая их рост в разном возрасте со своими воспоминаниями, Ченс полагал, что в то время ему могло быть не более трех лет, а, возможно, даже меньше.
Он помнил, как в теплую погоду приходилось спать в канавах, а когда становилось холодно или шел дождь – прятаться в сараях, на складах, под навесами. Помнил, как воровал одежду, чтобы хоть что-то надеть. Иногда он просто нападал на какого-нибудь мальчика, в одиночку игравшего во дворе, и отнимал у того вещи. Ченс всегда был физически сильнее своих сверстников. Для него это являлось вопросом выживания. И по тем же самым причинам он научился хорошо драться.
Он помнил собаку, увязавшуюся за ним однажды. Весь день ходившая за ним по пятам черно-белая дворняжка на ночь свернулась около него клубком. И Ченс не забыл, как был благодарен ей за тепло. Но он не забыл и то, как эта же собака укусила его и отняла еду, когда ему удалось стащить кусок мяса из кучи отбросов позади ресторана. У Ченса до сих пор сохранились на левой руке два шрама от ее зубов. Собака утащила мясо, а Ченсу пришлось еще один день голодать. Он не осуждал собаку, она ведь тоже хотела есть, но после этого Ченс сбежал от нее. Ему было трудно красть достаточное количество еды для себя, не говоря уже о том, чтобы добывать пищу еще и для собаки. Кроме того, он извлек из всего случившегося урок: если речь идет о выживании – каждый борется сам за себя.
Ему, должно быть, исполнилось лет пять, когда он усвоил этот важный урок, крепко усвоил.
Именно приобретенные им навыки выживания при любых обстоятельствах в сельской местности и в городах и помогли ему стать настоящим мастером своего дела в выбранной профессии. Так что, считал он, и от его раннего детства была определенная польза. Тем не менее Ченс не пожелал бы такого детства даже собаке, пусть и той проклятой укусившей его дворняжке.
Его настоящая жизнь началась в тот день, когда Мэри Маккензи обнаружила его лежащим у обочины дороги, больного тяжелой формой гриппа, перешедшего в воспаление легких. Ченс плохо помнил события нескольких последующих дней – он был слишком слаб. Он осознавал, что находится в больнице, и с ума сходил от страха, так как это означало, что он все-таки попался в лапы системы и теперь фактически стал ее пленником. Несовершеннолетний, без каких-либо документов. Эти обстоятельства служили основанием для уведомления о нем органов опеки. Всю свою жизнь он старался этого избежать. Он начал было строить планы побега, но его мысли оставались неясными, да и тело казалось слишком слабым, чтобы он мог что-либо предпринять.
Зато он помнил, как его все время утешал ангел с добрыми серо-голубыми глазами и светлыми серебристо-каштановыми волосами, прохладными руками и нежным голосом. Еще часто приходил высокий темноволосый мужчина, наполовину индеец, который тихим и уверенным голосом отгонял его глубочайший страх. «Мы не позволим им забрать тебя», – всякий раз говорил мужчина, когда Ченс на короткое время выходил из бессознательного состояния, вызванного лихорадкой.
Он не доверял им, скептически воспринимая слова этого высокого полукровки. Ченс полагал, что и в нем самом текла индейская кровь, эка невидаль, но это вовсе не означало, что эти люди заслуживали доверия больше, чем та вороватая неблагодарная дворняжка. Но он был болен и слишком слаб, чтобы сбежать или хотя бы бороться. И пока он оставался таким беспомощным, Мэри Маккензи каким-то образом удалось завоевать его привязанность, и Ченс так никогда и не смог освободиться от нее.
Он ненавидел, когда к нему прикасались. Ведь окажись кто-либо достаточно близко, чтобы дотронуться до него, он с тем же успехом мог и напасть. У Ченса не хватало сил отбиваться от медсестер и врачей, которые толкали, кололи и переворачивали его так, словно он являлся всего лишь куском мяса. Он терпел это, сжав зубы и одновременно сражаясь со своей паникой и почти всепоглощающим стремлением бороться, потому что понимал: если он подерется с ними, его могут связать. А ему было необходимо оставаться свободным для побега, когда он поправится настолько, чтобы иметь силы самостоятельно передвигаться.
Но она, казалось, постоянно находилась возле него. Хотя, рассуждая логически, Ченс понимал, что время от времени ей все-таки приходилось покидать больницу. Пока он горел в лихорадке, она протирала его лицо мокрой холодной тканью и давала кусочки льда. Она расчесывала его волосы, гладила по лбу, когда его голова болела так сильно, что, казалось, череп расколется. Она сама купала его, заметив, как он тревожился, когда это делали санитарки. Почему-то он лучше переносил ее прикосновения и очень удивлялся собственной реакции.
А она постоянно прикасалась к нему, предугадывая его потребности. Подушки всегда оказывались взбиты прежде, чем он начинал испытывать какое-либо неудобство, отопление в палате каждый раз бывало отрегулировано до того, как ему становилось слишком холодно или жарко. Когда лихорадка вызывала в нем боль с головы до пят, Мэри массировала его спину и ноги. Ченс утопал в волнах материнской заботы, был окутан ею со всех сторон. Это пугало его, но Мэри, воспользовавшись его ослабленным состоянием, безжалостно ошеломила его материнской лаской, словно решила любящим вниманием в те несколько дней компенсировать всю пустоту его предыдущей жизни.
Иногда, окутанный туманом лихорадки, он начинал испытывать удовольствие от ощущения ее прохладной руки на своем лбу, от звуков ее приятного голоса. Даже, когда он не мог приоткрыть свои будто налитые свинцом веки, звук этого голоса успокаивал его на каком-то подсознательном примитивном уровне. Однажды ему что-то приснилось, и, проснувшись в панике, Ченс обнаружил, что она обнимает его. Его голова покоилась на ее узком плече, словно он был ребенком, а ее рука нежно поглаживала его волосы. Мэри что-то обнадеживающе шептала ему, и он вновь погрузился в сон, чувствуя себя успокоенным и… в безопасности.
Его всегда, даже сейчас, пугало, насколько она миниатюрная. Человек с такой несгибаемой волей, как у Мэри, должен быть под два метра роста и весить сто килограммов как минимум. Это объяснило бы, как ей настолько удалось запугать персонал больницы, включая врачей, что те позволяли ей поступать, как вздумается. По оценке Мэри, ему было лет четырнадцать, но уже тогда он на голову возвышался над этой изящной женщиной, которая полностью перевернула его жизнь. Но в этом случае рост не играл роли. Как и персонал больницы, Ченс оказался абсолютно беспомощен перед Мэри.
Он совершенно не мог противиться своей все возрастающей тяге к материнской ласке Мэри Маккензи, хотя и понимал, что такая привязанность приведет к пугавшим его слабости и ранимости. Никогда прежде он ни о ком и ни о чем не заботился, инстинктивно понимая, что делать так – значит обнажать свои чувства. Но это знание и осторожность не смогли защитить его. К тому времени, как он почувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы уйти из больницы, он уже любил женщину, решившую стать ему матерью, любил слепо и без оглядки, как маленький ребенок.
Ченс покинул больницу вместе с Мэри и высоким мужчиной – Вульфом. Не в силах вынести разлуку с ней, он заставил себя терпеть ее семью. Всего лишь на некоторое время, пообещал он себе, только до тех пор, пока не окрепнет.
Они привезли его на гору Маккензи, в свой дом, в свои объятия, в свои сердца. Тогда, у обочины дороги, безымянный мальчик умер, а на его месте появился Ченс Маккензи. Выбирая себе – по настоянию новой сестры Марис – день рождения, Ченс выбрал день, когда Мэри нашла его, а не казавшуюся более логичной дату оформления его усыновления.
Прежде у него никогда не было ничего своего, но после того дня он получил… все. Раньше он постоянно чувствовал голод, а теперь мог есть в любое время. Ченс страстно жаждал знаний, и вокруг него повсюду оказались книги, потому что Мэри, будучи учительницей до мозга костей, стала пичкать его знаниями настолько быстро, насколько он успевал их проглатывать. Он привык спать, где и когда придется, сейчас же у него имелись своя собственная комната, кровать, определенный режим. В шкафу висела новая одежда, купленная специально для него. Никто другой не носил его вещи, красть их стало незачем.
Более того, в прошлом он всегда был одинок, и вдруг внезапно оказался в окружении семьи. Теперь у него появились мать и отец, четверо братьев, младшая сестра, невестка, маленький племянник, и все они относились к нему так, словно он им родной. Ченс едва выносил прикосновения, но в семье Маккензи часто прикасались друг к другу. Мэри – мама – постоянно заключала его в объятия, ерошила волосы, целовала на ночь, опекала его. Марис, его новая сестренка, делала его жизнь, как и жизнь других братьев, сущим адом, а потом обнимала худенькими руками за талию и яростно сжимала, говоря: «Как я рада, что ты с нами!».
Ченс всегда смущался в таких случаях и бросал настороженный взгляд на Вульфа, высокого мужчину, являющегося главой семейства Маккензи, который теперь стал и его отцом. Что он думал, видя, как его маленькая невинная дочурка сжимает в объятиях кого-то вроде Ченса? Вульф Маккензи вовсе не был наивным. Даже если он не знал точно, какой жизненный опыт имелся у Ченса, то вполне отдавал себе отчет об опасных склонностях полудикого мальчика. Ченс часто задумывался, могли ли эти проницательные глаза видеть его насквозь, видеть кровь на его руках, чувствовать его воспоминания о мужчине, которого он убил, когда ему было лет десять?
Да, высокий мужчина-полукровка очень хорошо знал характер диких животных, одного из которых он принял в свою семью и назвал сыном. Знал и все-таки так же, как и Мэри, любил его.
Собственное детство показало Ченсу, какой опасной является жизнь, научило его никому не доверять, научило, что любовь делает человека уязвимым, и эта уязвимость может стоить жизни. Ченс понимал все это, но не смог удержаться и не полюбить Маккензи. Его никогда не переставала пугать эта слабость в собственной броне, и все же время, проведенное в лоне семьи, было единственным, когда он полностью расслаблялся, зная, что с ними он всегда в безопасности. И сейчас, став человеком более чем способным позаботиться о себе, он не мог не возвращаться к родным, не мог дистанцироваться от них, потому что их взаимная любовь друг к другу питала его душу.
Ченс перестал даже пытаться ограничить их доступ к своему сердцу и взамен направил свои многочисленные таланты на то, чтобы сделать их жизнь как можно более безопасной. В свою очередь они продолжали усложнять ему задачу: Маккензи постоянно атаковали его своим все увеличивающимся количеством. Его братья женились, и у Ченса появлялись невестки, которых надо было любить, потому что братья любили их, и теперь эти женщины становились частью семьи. А, кроме того, рождались еще и дети. Когда Ченс вошел в семью Маккензи, родился только Джон – старший сын Джо и Кэролайн. Но племянник следовал за племянником, и в итоге Ченс, наряду с остальными членами семейства, качал младенцев, менял подгузники, держал бутылочки и позволял маленькой пухлой ручке цепляться за один из его пальцев во время первых нетвердых шагов. И каждая из пухленьких детских ручек тронула его сердце. У него не было от них никакой защиты. Теперь у Ченса уже имелось двенадцать племянников и одна племянница, в отношении которой он чувствовал себя особенно беспомощным, к огромному веселью остальных.
Поездки домой всегда действовали ему на нервы, но тем не менее он скучал без своей семьи. Он боялся за них, боялся за себя, потому что не знал, сможет ли выжить без согревавшего его тепла Маккензи. Разум подсказывал Ченсу, что для него же будет лучше, если он постепенно разорвет все связи, отгородив себя и от радости, и от возможной боли, но его сердце вновь и вновь приводило его домой.
Глава 1
Ченс любил мотоциклы. Мощный зверь под ним рычал и подрагивал на узкой извилистой дороге. Ветер трепал его волосы, тело прильнуло к изгибам машины так, словно они составляли единое целое. Ни один мотоцикл не издавал такой звук, как «Харлей», – с особым, глубоким покашливанием, от которого сотрясалось все нутро. Когда он вот так мчался верхом на своем любимце, всегда становился каменно твердым. Ченс не переставал удивляться интуитивной реакции организма на мощь и скорость.
Опасность связана с сексом. Каждый воин это знает, хотя об этом не пишут в воскресных газетах. Брат Джош спокойно признавался, что его всегда заводила посадка истребителя на палубу авианосца. «Это почти доводит до оргазма», – говорил он. Джо, который мог поднять в небо любой реактивный самолет, отмалчивался, но всегда улыбался понимающей улыбкой.
По своему опыту и опыту Зейна Ченс знал, что после напряженных ситуаций, обычно связанных со стрельбой, мужчине нужно только одно – женщина. В такие моменты Ченса охватывало дикое желание, тело затопляли адреналин и тестостерон. Он чувствовал себя живым и отчаянно жаждущим нежного женского тела, чтобы полностью в него погрузиться и освободиться от накопившегося напряжения. К сожалению, сексуальную жажду приходилось сдерживать, пока не окажешься в надежном месте, может, даже в другой стране, пока не найдешь свободную и доступную девушку, но самое главное, пока не остынешь достаточно, чтобы вести себя в постели как цивилизованный человек.
А сейчас он наедине с «Харлем», сладкий горный воздух бьет в лицо, а внутри смешались радость и немного страх от возвращения домой. Если мать увидит его на мотоцикле без шлема, то сдерет шкуру заживо. Именно поэтому за сидением надежно приторочен шлем. На гору он заедет медленно и, как положено, – в шлеме. Отца, конечно, не проведешь, но Вульф Маккензи его не выдаст, так как понимает толк в том, что значит «летать высоко и свободно».
Ченс преодолел хребет и перед его взором оказался дом Зейна, а за ним – широкая долина. Дом у брата был просторный, с пятью спальнями и четырьмя ванными, но в глаза это не бросалось. Инстинктивно Зейн строил дом так, чтобы он не привлекал внимания. Здание выглядело не таким большим, каким было на самом деле, потому что часть помещений находилась под землей. А еще Зейн, потратив целое состояние, постарался сделать свое жилище настолько безопасным, насколько это вообще возможно, расположив его таким образом, чтобы открывался свободный обзор местности во все стороны, но естественные неровности затрудняли бы к нему доступ. Внешние стены усилены броней, в цокольном этаже установлен генератор, а также располагается запасной выход на всякий случай. Вокруг дома размещены датчики движения, и, направляя мотоцикл на подъездную дорогу, Ченс знал, что сигнал о его приближении уже подан.
Зейн не держал свою семью, словно в тюрьме, но условия безопасности, где это требовалось, соблюдались. Учитывая их занятие, осторожность была необходима, а Зейн всегда заранее готовился к неприятностям и имел запасной план.
Ченс заглушил двигатель и минуту посидел в тишине, приглаживая растрепанные ветром волосы и давая время органам чувств прийти в нормальное состояние. Затем он привстал над сидением, опуская боковую подножку, и соскочил с мотоцикла почти таким же движением, как с лошади. Достав из багажника тонкую папку, Ченс поднялся на широкое крытое крыльцо.
Стоял жаркий летний день середины августа, на голубом небе не было ни облачка. На пастбище беззаботно гарцевали лошади, несколько самых любопытных подошло к ограде, чтобы большими влажными глазами посмотреть на машину, которая так громко ревела по дороге к дому. Над цветами Бэрри гудели пчелы, а на деревьях, не переставая, щебетали птицы. Вайоминг. Совсем недалеко до Горы Маккензи и родного дома, где Ченсу подарили жизнь и все, что было для него дорого.
– Заходи, дверь открыта, – из интеркома рядом с входной дверью донесся низкий спокойный голос Зейна, – я в кабинете.
Ченс открыл дверь, зашел внутрь и направился по коридору в кабинет брата, неслышно ступая обутыми в ботинки ногами. Входная дверь с тихим щелчком автоматически закрылась за спиной Ченса. В доме было тихо, значит, Бэрри с детьми куда-то ушла. Если бы Ники находилась поблизости, она бы с визгом бросилась ему на руки, болтая без остановки на своем собственном диалекте английского. Племянница удерживала бы маленькими ладошками его лицо, чтобы внимание дяди ни на секунду не отвлекалось от нее. Как будто он решился бы глянуть в сторону! Ники напоминала Ченсу небольшую упаковку неустойчивой взрывчатки – за ней нужен глаз да глаз.
Неожиданно дверь в кабинет Зейна оказалась закрытой. Ченс замешкался на секунду, а затем открыл ее без стука.
Зейн сидел за компьютером. В открытые окна вливался теплый свежий воздух. Улыбнувшись брату редкой улыбкой, Зейн предупредил:
– Смотри под ноги, спиногрызики на полу.
Ченс непроизвольно поглядел вниз, осматривая пол, но не заметил ни одного из близнецов.
– Где?
Зейн немного откинулся на спинку кресла в поисках отпрысков, определил их местоположение и сказал:
– Под столом. Они услышали, как я с тобой разговаривал, и спрятались.
Ченс поднял брови. Раньше близнецы десяти месяцев от роду не имели привычки прятаться от кого-то или от чего-то. Присмотревшись внимательнее, он заметил под столом Зейна четыре пухленькие ручки с ямочками.
– Не очень-то у них получается, – отметил он, – я вижу их руки.
– Дай им время, они новички в этом деле. Начали прятаться только на этой неделе. Мальчики играют в «атаку».
– В «атаку»? – стараясь не рассмеяться, спросил Ченс. – И что я должен делать?
– Стой на месте. Они выползут из укрытия с максимальной скоростью, которую смогут набрать, и схватят тебя за ноги.
– Кусаться будут?
– Пока нет.
– Очень хорошо. И что они собираются со мной делать, когда поймают?
– Они еще не проработали эту часть. Мальчишки поднимутся, опираясь на твои ноги, и начнут хихикать, – Зейн почесал скулу, размышляя, – возможно, усядутся на твои ботинки и потянут тебя вниз, но чаще они предпочитают стоять, а не сидеть.
Атака началась. Даже после разъяснений Зейна близнецы удивили Ченса. Для карапузов они казались удивительно молчаливыми. Точность близнецов восхищала: они выползли из-под стола на хорошей скорости, стуча маленькими ножками по полу, и с совершенно одинаковым восторженным возгласом потянулись к дядиным коленям. Ручки в ямочках вцепились в его джинсы. Малыш слева шлепнулся на попу, секунду посидел, но передумал, извернулся и начал подниматься на ножки. Детские руки обхватили ноги Ченса, и два маленьких завоевателя завизжали от восторга, вызвав смех у обоих мужчин.
– Круто, – восхитился Ченс, – хищные карапузы.
Положив папку на стол Зейна, он наклонился, посадил на каждую мускулистую руку по мальчишке и выпрямился. Кэмерон и Зак широко улыбались, на совершенно одинаковых личиках с ямочками на щеках сияли по шесть зубов. Шалуны сразу же начали похлопывать толстенькими ладошками по дядиному лицу, тянуть за уши и проверять карманы рубашки. Это походило на нападение двух непоседливых и удивительно тяжелых пирожков.
– Боже, – изумился Ченс, – да они весят целую тонну.
Он не ожидал, что малыши так вырастут за два прошедших с последней встречи месяца.
– Они почти догнали Ники. Пока дочка весит больше, но, мне кажется, близнецы тяжелее. Сильные крепкие мальчики явно пошли статью в мужчин Маккензи, в то время как миниатюрная Ники напоминала свою бабушку Мэри.
– Где Бэрри и Ники? – поинтересовался Ченс, соскучившись по симпатичной невестке и энергичной, как дьяволенок, племяннице.
– Лучше не спрашивай. У нас обувной кризис.
– И как вы дошли до этого кризиса? – спросил Ченс, не в силах побороть любопытство.
Устроившись в большом удобном кресле напротив стола Зейна, он посадил на колени близнецов. Деткам уже надоели дядины уши, поэтому они оживленно залепетали на своем языке, переплетая ручки и ножки в поисках близости, к которой привыкли в утробе матери. Машинально Ченс поглаживал близнецов, испытывая наслаждение от ощущения нежных малышей в своих руках. Все дети Маккензи быстро привыкали к частым прикосновениям членов разросшейся семьи.
Зейн закинул руки за голову, его большое сильное тело расслабилось.
– Для начала у вас есть трехлетняя малышка, которая безумно любит свои блестящие черные выходные туфельки из настоящей кожи. Потом вы допускаете серьезную тактическую ошибку, позволяя ей посмотреть по телевизору фильм «Волшебник из страны Оз».
Неулыбчивый рот Зейна дернулся, а его светлые глаза весело блеснули.
Проворный ум Ченса быстро свел концы с концами, а знакомство с поведением трехлетних детей позволило сделать единственный логичный вывод – Ники захотела пару красных туфель.
– И чем она покрасила туфли?
Зейн вздохнул.
– Помадой, чем еще.
У каждого маленького Маккензи случалась неприятность с помадой. Это уже стало семейной традицией, которую начал Джон в возрасте двух лет. Он перекрасил орденские планки на парадной форме Джо с помощью любимой помады матери. Кэролайн страшно возмущалась, так как именно этот оттенок перестали выпускать, и найти ему достойную замену оказалось намного труднее, чем поменять цветные орденские планки, отражающие заслуги Джо перед отечеством.
– А вы не могли ее просто стереть?
Близнецы обнаружили пряжку ремня и молнию, и Ченсу пришлось отбиваться от маленьких настырных ручек, стремящихся его раздеть. Стараясь сползти вниз, они начали извиваться, и дядя наклонился, опуская непосед на пол.
– Прикрой дверь, – попросил Зейн, – а то сбегут.
Отклонившись назад, Ченс вытянул длинную руку и закрыл дверь. Точно вовремя. Два виртуоза исчезновения в подгузниках почти добрались до выхода. Лишенные надежды на свободу они шлепнулись на пухленькие попки, обдумали ситуацию и отправились в нескончаемое патрулирование периметра комнаты.
– Я мог бы оттереть туфли, – мягко продолжил Зейн, – если бы знал об этом. К сожалению, Ники привела обувь в порядок самостоятельно, засунув их в посудомоечную машину.
Ченс откинул голову и расхохотался.
– Вчера Бэрри купила ей новую пару. Но ты же знаешь, насколько Ники разборчива в том, что хочет надеть. Она бросила на туфли один взгляд, обозвала их страшными, хотя они были точно такими же, как испорченные ею, и наотрез отказалась даже примерить.
– Чтобы быть точным, – поправил Ченс, – она назвала туфли «стласными».
Зейн признал правоту брата.
– У нее уже лучше получается выговаривать звук «р». Малышка упорно тренируется, произнося по-настоящему важные слова, например, говоря о себе раз за разом «красивая».
– Она наконец начала говорить «Ченс» вместо «Денс»?
Ники упорно отказывалась выговаривать трудное имя дяди и настаивала, что неправильно говорят все остальные.
Зейн смотрел на брата с невозмутимым выражением лица.
– Даже не мечтай.
Ченс застонал, пожалев, что спросил.
– Тогда, я делаю вывод, что Бэрри повела маленькую красавицу в магазин, чтобы та сама выбрала себе туфли?
– Точно, – Зейн огляделся в поисках блуждающих по комнате наследников. А они, словно ожидали этого замечания родителя, сначала Кэм, за ним Зак, плюхнулись на попки и издали предупреждающий вопль, с надеждой глядя на папу.
– Время кормления, – пояснил Зейн, поворачиваясь вместе с креслом и доставая из маленького холодильника две бутылочки. Одну он передал Ченсу. – Хватай ребенка.
– Ты, как всегда, готов к любому развитию событий, – заключил Ченс, приближаясь к близнецам и наклоняясь, чтобы взять на руки одного из них. Поднимая ребенка, дядя мимолетно глянул на хмурящееся личико, удостоверяясь в правильном выборе. Очень хорошо, точно Зак. Ченс не мог бы объяснить, как он различал близнецов и как их различали все остальные члены семьи. Малыши казались настолько одинаковыми, что педиатр предложил надеть им на ножки бирки, как у новорожденных. Однако у каждого из близнецов рано появилась ярко выраженная индивидуальность, различимая по выражению лица, поэтому никто из родственников не путал малышей.
– Пришлось приготовиться. В прошлом месяце Бэрри отлучила их от груди, и пострелята отказываются послушно ожидать кормления.
Круглые глазки Зака жадно уставились на бутылочку в руках дяди.
– Почему так рано? – поинтересовался Ченс, усаживаясь на прежнее место и устраивая малыша на сгибе левой руки. – Она до года кормила Ники грудью.
– Увидишь, – хмуро ответил Зейн, усаживая себе на колени Кэма.
Как только бутылочка оказалась в досягаемости маленьких толстеньких ручек Зака, тот схватил ее и потянул к жадно открытому ротику. И изо всех сил присосался к соске. Разрешив дяде поддерживать бутылочку, карапуз, тем не менее, предпринял некоторые действия, удерживая ситуацию под контролем, – обхватил запястье Ченса обеими руками и обвил ножками его предплечье. После чего с рычанием начал сосать молоко, прерываясь только для того, чтобы проглотить пищу.
Точно такие же звуки раздавались с колен Зейна. Ченс повернулся и увидел, что рука брата взята в плен тем же способом, каким два маленьких дикаря привыкли охранять свою еду.
Вокруг напоминающего бутон розы ротика племянника пузырилось молоко. Ченс даже удивленно моргнул, когда увидел, с каким ожесточением шесть маленьких острых зубиков вгрызались в соску.
– Черт, не удивительно, что она перестала кормить вас грудью!
Зак ни на секунду не прекратил грызть, сосать и рычать, только окинул дядю до смешного высокомерным взглядом и вернулся к наполнению небольшого животика.
Зейн ласково засмеялся и приподнял Кэма так, чтобы провести носом по толстеньким ножкам, решительно охватившим папину руку. Малыш было нахмурился, что его посмели прервать, но потом сменил гнев на милость и одобряюще поглядел на отца с широкой улыбкой на измазанных молоком губах и ямочкой на щеке. В следующую секунду улыбка пропала, и он снова напал на бутылочку.
Волосики Зака, мягче шелка, касались руки Ченса. Он подумал, что держать малыша было чистым удовольствием, хотя, когда ребенок в первый раз оказался у него на руках, он считал иначе. Тем первым малышом стал Джон, исходивший криком от боли режущихся зубок.
Тогда Ченс жил у Маккензи совсем недолго, всего несколько месяцев, и все еще относился к ним с большой опаской. Подросток справился с желанием броситься на того, кто смел к нему прикасаться, но все еще отскакивал в сторону, подобно дикому зверьку. Джо и Кэролайн приехали на Гору погостить. Когда они зашли в дом, по выражению их лиц стало понятно, что дорога оказалась очень длинной. Даже Джо, обычно невозмутимый и спокойный, выглядел разбитым от бесконечных и бесполезных попыток успокоить сына, а Кэролайн практически падала с ног, совершенно измотанная ситуацией, с которой невозможно справиться при помощи безупречной логики. Ее белокурые волосы спутались, в зеленых глазах читалось беспокойство, перемешанное с негодованием.
Проходя мимо Ченса, она неожиданно повернулась и положила в его руки надрывающегося ребенка. Удивленный и встревоженный Ченс попытался отойти в сторонку, но прежде, чем он успел это сделать, оказался один на один с шевелящимся и орущим маленьким человечком.
– Вот ты его и успокоишь, – сказала Кэролайн с облегчением и неожиданным доверием.
Сначала Ченс запаниковал. Удивительно, как он не уронил ребенка. До этого ему не приходилось держать на руках таких маленьких деток, и мальчик не имел понятия, что с ними делать. С другой стороны, он оказался приятно удивлен, что Кэролайн доверила своего обожаемого сыночка ему – беспризорнику и полукровке, которого мама Мэри недавно привела с собой в дом. Почему эти люди не видят, кем он является? Почему они никак не могут понять, что ему пришлось выживать в диком мире по правилу «убей или убьют тебя» и для них же безопаснее держаться от него подальше?
Вместо этого, похоже, ни один из новых родственников не находил необычным или вызывающим опасение, что маленький ребенок оказался у полукровки, хотя от страха он держал Джона почти на вытянутых руках.
В доме установилась благословенная тишина. Джон удивился до того, что замолчал, и стал заинтересованно разглядывать нового человека, подрыгивая ногами. Ченс непроизвольно поменял положение ребенка, усадив его на согнутую руку, вспомнив, как делали остальные. Карапуз пускал слюни. Увидев, что на шее ребенка повязан слюнявчик, Ченс вытер им рот малыша. Джон не упустил своего шанса: схватил большой палец дяди, потащил его в рот и счастливо зачмокал. Ченс аж подпрыгнул от силы, с какой малыш деснами, где почти прорезались два зуба, сжал палец, но, кривясь от боли, позволил Джону использовать его вместо резинового кольца, пока мама не спасла его, принеся кусочек мочалки, которую малыш мог спокойно жевать.
