Текст книги "После меня"

Автор книги: Линда Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Сейди Уорд → Джесс Маунт

12 июля 2017 г. в 20 : 37

Я все еще надеюсь увидеть здесь одну из твоих публикаций. Я вижу твои имя и фамилию и думаю, что ты вот-вот разместишь какую-нибудь дурацкую и смешную публикацию, но этого, конечно же, не происходит. Я вижу лишь то, как кто-то пишет о своем сожалении по поводу твоей кончины. Досадно, но ты, я думаю, никогда даже понятия не имела, как много людей тебя любят. Я знаю, что ты иногда вела себя как задиристая нахалка, но в действительности – в глубине души – ты такой не была. Ты была такой же уязвимой, как все мы, каждый из нас. Думаю, даже в большей степени, чем все остальные. Вот почему ты так сильно запала на Ли. Тебе словно не верилось, что кто-то может тебя по-настоящему полюбить. Мне жаль, что ты не знала, что люди вообще-то тебя любят. Взгляни на все это сейчас, Джесс Маунт. Взгляни на всех этих людей, выстроившихся в очередь для того, чтобы сказать, как сильно они тебя любили. Людей, которые убиты горем из-за того, что ты погибла. Это вообще-то нелепо – не так ли? – что люди не говорят тебе таких слов до тех пор, пока ты не умрешь. Даже Нина у нас на работе заплакала, когда узнала о твоей кончине, а ты ведь думала, что она тебя всей душой ненавидит. И я люблю тебя, Джесс. Мы все тебя любим и безумно по тебе скучаем. И не переживай за «Г». Я обещаю тебе, что найду способ о нем позаботиться.

Джесс

Вторник, 12 января 2016 года

Я прочла публикацию Сейди несколько раз. И комментарии. Люди выражают ей сочувствие. Пишут ей, что нужно быть сильной. Сокрушаются по поводу того, в каком отчаянии, должно быть, пребывает Ли. И все переживают за «Г».

Я читаю это, лежа на своей кровати, но голова у меня кружится так, будто я кручусь на карусели, что на рыночной площади, и меня бросает то вверх, то вниз. Внутри моего мозга роятся, рикошетя от стенок черепа, бесчисленные мысли. Я говорю себе, что все это – полнейшая чушь, но какая-то малюсенькая часть меня не хочет этому верить. Какая-то малюсенькая часть, которая не может не испытывать нелепого волнения при мысли о том, что через восемнадцать месяцев я все еще буду встречаться с Ли. А это означает, что я дважды дура, ведь если я не верю в то, что все это – чушь, значит к тому моменту я буду уже мертва, а потому будет у меня ухажер или нет – становится не так уж и важно.

Самое странное заключается в том, что тот, кто вот так измывается надо мной, знает о моем знакомстве с Ли, при том что я не вхожу в число его друзей по «Фейсбуку», да и видела я его только один раз – два дня назад в течение всего пяти минут. А люди, которые шлют Ли свои соболезнования, даже не знают, что он в моей жизни существует.

Я сажусь на кровати, словно бы надеясь, что если приму вертикальное положение, то мир вокруг меня перестанет вертеться. Однако вместо этого мне начинает казаться, что я стою на краю крутящейся карусели, мои ноги дрожат, и я уверена, что вот-вот свалюсь с карусели. А среди атакующих меня вопросов, каждый из которых пытается привлечь мое внимание к себе, выделяется следующий: кто такой «Г»? Люди выражают ему свою симпатию, а Сейди написала мне, что найдет способ о нем позаботиться, однако я не имею ни малейшего понятия, кто он такой, этот «Г». Единственное, что приходит мне в голову, так это парень из поп-группы «Степс», которого звали Йен «Г» Уоткинс, но я абсолютно уверена, что он не имеет ко всему этому никакого отношения. Может быть, я возьму себе котенка и назову его «Г»? Вообще-то, я хочу завести маленькую кошечку, причем обязательно полосатую, но если я это сделаю, то назову ее Минервой в честь профессора Минервы Макгонагалл из романов и фильмов про Гарри Поттера. Я точно не стану называть ее «Г».

Что еще я никак не могу понять – так это то, почему даты этих публикаций по-прежнему относятся к будущему, которое наступит через восемнадцать месяцев. Может, тот, кто это делает, хочет, чтобы я думала, что меня ждет такое будущее? Он хочет изобразить из себя зловещего предсказателя и убедить меня, что жить мне осталось только восемнадцать месяцев? Это в социальных сетях такой себе эквивалент утыканной сотней иголок куклы вуду, обнаруженной рядом с тикающими часами в своей комнате. Неудивительно, что это меня так сильно раздражает. Я хочу остановить все это, но не знаю, что мне для этого нужно делать. Звонить Сейди – бессмысленно. Она и так уже переживает за меня, я знаю, и мне не хочется усугублять ее переживания. Не могу я показать эти публикации и папе со словами: «Послушай, ты ведь осознаешь, что ты так до сих пор еще не оправился после смерти своей жены. Так вот, кто-то утверждает, что через восемнадцать месяцев умру и я». Это явно не подходящий вариант моих действий. И в полицию я не могу обратиться, потому что они не смогут ничего увидеть. У меня нет доказательств. А если полицейские все-таки решили бы провести расследование, они узнали бы о том, что происходило раньше в моей жизни, и сочли бы, что я чокнутая.

Я вздыхаю и кладу голову на стол. Вообще-то я не стала бы злиться на полицейских. Вся эта история – абсолютно неправдоподобная. Я вздыхаю и… резко выпрямляюсь, удивляясь, что не подумала об этом раньше. Проверяю свой лэптоп, чтобы убедиться, что эти публикации все еще там, и делаю скриншот. Я при этом слегка улыбаюсь – так, будто уличила кого-то, а он об этом еще не знает. Но уже через несколько секунд, когда я проверяю скриншот и вижу на нем лишь свою обычную «Хронику», которую может видеть кто угодно, улыбка эта исчезает. В животе у меня что-то сжимается. Я проделываю операцию еще раз, но получается то же самое. Даже если есть какой-то способ взломать мой аккаунт и разместить на нем подобные публикации, то это не может, не должно помешать запечатлеться этим публикациям на скриншоте.

Мне приходит в голову еще одна идея. Я беру свой телефон и фотографирую экран лэптопа. При этом я – на всякий случай – делаю три фотографии подряд. Однако когда я проверяю эти снимки, они оказываются фотографиями моей «Хроники» в ее нормальном состоянии – то есть такой, какой сейчас вообще-то нет на этом чертовом экране. Меня аж всю трясти начинает, и я кладу лэптоп на пол.

Я снова ложусь на кровать. Возможно, Сейди права, возможно, у меня начинаются проблемы с психикой. Может, я – единственный человек, который видит эти публикации, по той простой причине, что они существуют только в моей голове. А нам всем известно, на что способна моя голова. Может, теперь это просто проявляется иначе, поэтому я и не узнала это сразу. Что ж, звучит вполне правдоподобно, если подумать. Выходит, если ты когда-то чудил каким-то одним способом, а потом заставил себя это прекратить делать, то ты можешь найти другой способ чудить, чтобы обдурить свою систему внутреннего контроля. Но если это мой мозг подшучивает надо мной, то делает он это очень даже искусно. Только я не уверена, что достаточно умна для того, чтобы мой мозг смог такое отчебучить. Фыркнув, я начинаю смеяться. Забавно, но все вроде сходится, если предположить, что я просто схожу с ума.

Когда-то я слышала о людях, у которых белые кровяные клетки атакуют здоровые клетки. Может, я каким-то образом запрограммирована на нечто подобное? Может, я так привыкла пребывать в подавленном настроении, что уничтожаю признаки счастья, едва они появляются?

Я открываю глаза и с удивлением понимаю, что в какой-то момент ночи мне все-таки удалось заснуть. Тянусь к своему телефону. Там еще больше публикаций, еще больше комментариев. Еще больше горя, увидеть которое могу только я. Если я и в самом деле что-то вижу, а не выдумываю.

Свой приход на кухню я рассчитываю так, чтобы папа понял: времени на завтрак у меня нет. Сидя за столом, он поднимает на меня взгляд.

– Там есть банан, – кивает он в сторону рабочего кухонного стола.

– Я не голодна, спасибо, – говорю я.

– Тебе надо бы что-нибудь съесть.

– Нет, мне есть совсем не хочется.

– Бережешь себя для своего грандиозного свидания сегодня вечером, да?

– Да, что-то вроде того.

Папа продолжает смотреть на меня.

– Уже слишком поздно давать ему отбой, – говорит он. – Если у тебя есть на этот счет какие-то задние мысли. Впрочем, твоя мама не явилась на наше первое свидание. Я тебе про это рассказывал?

– У меня нет задних мыслей, – говорю я. – А про ваше с мамой первое свидание вы оба рассказывали мне много раз. – Я смотрю ему в глаза, а затем опускаю взгляд на свои ноги. – Ну да ладно, мне уже пора идти, иначе я опоздаю на поезд. Не сиди и не жди меня вечером, хорошо?

– Желаю хорошо развлечься. И будь осторожной.

Я киваю и открываю дверь. Когда я прохожу снаружи дома возле окна кухни, я вижу, что папа все еще сидит за кухонным столом и смотрит на цветы.

Я переодеваюсь в туалете сразу после окончания рабочего дня. Я понятия не имею, что нужно надевать, когда идешь в модный бар на свидание с заместителем директора, а потому взяла с собой свое любимое классическое платье и теперь натягиваю его на себя, пытаясь при этом избавиться от мокрого куска туалетной бумаги, прилипшего к моему ботинку. Я подумала, что даже если я надену что-то «не то», эта одежда должна быть, по крайней мере, для меня привычной – такой, в которой я чувствую себя комфортно и про которую, кроме того, все говорят, что она мне к лицу. Я выхожу из кабинки и смотрю на себя в зеркало. Верхняя часть выглядит вполне нормально. Если бы зеркало могло говорить, как в сказке про Белоснежку, оно, наверное, сказало бы: «Не знаю, правильно ли было надевать пурпурные колготки и ботинки “ДМ”, милая», – но, к счастью, мы живем в мире, в котором зеркала не могут разговаривать, а потому мне грозят издевательства.

Я подвожу глаза карандашом толще, чем обычно, наношу на веки мерцающие медные тени, а на ресницы – двойной слой туши. Еще немного бальзама для губ – и я готова. Мама частенько говаривала, что ни глаза, ни губы в украшении не нуждаются. Я завожу волосы за ухо с одной стороны головы и взъерошиваю их с другой. Положительный момент придания своему облику некоторой небрежности заключается в том, что мои волосы, похоже, очень даже для этого подходят.

Когда я выхожу из туалета, мне навстречу идет Адриан с пылесосом «Генри» в руках.

– Ты сегодня вечером выглядишь особенно шикарно, конфетка, – говорит он и улыбается мне.

Я тоже ему улыбаюсь, но не нахожусь что сказать в ответ. В памяти всплывает то, что он написал обо мне в «Фейсбуке».

– Значит, сегодня у тебя суперсвидание? – спрашивает он.

– А ты откуда об этом знаешь?

– У стен в этом заведении есть уши, – говорит он. – А у некоторых людей – очень длинный язык.

Я качаю головой. Ему, несомненно, рассказала Нина.

– Могу сказать, что этому парню – кем бы он ни был – крупно повезло.

– Спасибо. Ну ладно, мне, пожалуй, не стоит заставлять его долго ждать.

– Немножко опоздай, милая, – говорит Адриан через плечо. – Всегда немножко опаздывай, чтобы люди замечали твое появление.

Я улыбаюсь и иду прочь. Я все еще сомневаюсь, правильно ли сделала, надев пурпурные колготки.

Целый день я упорно не заглядывала в свой телефон. Я пообещала себе, что не буду этого делать. Но когда я уже еду на эскалаторе, моя рука тянется к телефону и одним движением – которое, я клянусь, было абсолютно непроизвольным – нажимаю на иконку «Фейсбука».

Это все равно что случайно попасть на чьи-то похороны. Все терзаются горем, хватаясь друг за друга в поисках поддержки и выражая соболезнования тем, кто был для усопшего самыми близкими и самыми дорогими людьми. В моем случае к ним, похоже, относится человек, с которым меня сейчас ждет первое свидание. Это все смахивает на какой-то странный фильм с перескоками во времени – фильм, в котором главная героиня знает, что она во второй серии умрет. На предстоящем свидании мне нужно быть осторожной, чтобы во время одной из неловких пауз, которые случаются в разговоре, сдуру не ляпнуть: «Кстати, все будут выражать свою скорбь по поводу того, что я умерла».

Я подхожу к «Ботанику». Фасад этого заведения оформлен кованым железом, уже слегка прихваченным ржавчиной. Я спускаюсь по ступенькам. Снаружи тоже есть столики, но сегодня вечером за ними никто не сидит. Ко мне, улыбаясь, плавно подходит официантка (которая, в отличие от меня, одета очень вычурно, и от нее не пахнет гамбургерами). Я поспешно окидываю помещение взглядом и замечаю Ли за столом в дальнем углу. Он одет в ту же самую куртку сливового цвета, но футболка под ней уже другая. У меня возникает подозрение, что он – один из тех людей, которые хорошо выглядят во всем, что бы они ни надели.

– Здравствуйте, – говорит официантка.

Она вопросительно смотрит на меня, но у меня почему-то вылетело из головы, как зовут ожидающего меня парня.

– Здравствуйте. Я… э-э… вон с ним, – говорю я, показывая в сторону Ли.

Она кивает, искусно скрывая свое удивление по поводу того, что у такой девушки, как я, свидание с таким парнем, как Ли.

– Прекрасно. Пойдемте со мной.

Я делаю так, как мне сказали. Ли поднимает взгляд. Он улыбается мне, и – я клянусь – мне при этом кажется, что половина Лидса погружается в темноту: такую яркую улыбку можно снабдить надлежащей энергией разве что за счет всей энергосистемы Великобритании.

– Привет, Джесс, – говорит Ли и, встав и наклонившись вперед, целует меня в щеку. – Выглядишь сногсшибательно. Я очень рад, что ты смогла прийти.

Он разговаривает со мной, как со своей давнишней подругой, а не как с человеком, с которым он встретился впервые в жизни на вокзале лишь пару дней назад. Я быстренько сажусь за стол, отчаянно пытаясь отогнать от себя мысли о том, как он горюет по поводу моей кончины.

– Спасибо, – говорю я. – Тут – не как на вокзале, где на ходу покупаешь себе какой-нибудь еды и бежишь на поезд.

– И, по крайней мере, рядом нет зачуханных пассажиров, – улыбается он.

– Да уж.

– Тебе часто приходится совершать такие вот поездки?

– Да, довольно часто.

– Там, на вокзале, как ты сказала, полно всяких придурков.

– Козлов.

– Что?

– Я сказала, что там полно всяких козлов. Да и в Лидсе их, похоже, тоже полно.

– Ну да, и я польщен, что ты сочла, что я – не козел.

Говоря это, он улыбается. Я уже собираюсь сказать, что к концу этого вечера, возможно, изменю свое мнение, но затем передумываю. Официантка возвращается и спрашивает, чего нам хотелось бы выпить. Я бросаю взгляд на лежащее на столе меню, в котором фигурируют коктейли, названий которых я никогда не слышала. Ли выжидающе смотрит на меня.

– Выбирай ты, – говорю я. – Мне подойдет что угодно.

Он поднимает бровь. Я впервые замечаю, какие у него потрясающие брови – темные, широкие и очень красивой формы для мужчины.

– Нам, пожалуйста, коктейль «Коллинс» с лимоном и жасмином, – говорит он официантке.

Та кивает. Он улыбается ей, но не сально, без вожделения.

– Итак, – говорит он, когда официантка уходит, – где ты работаешь?

– В кинотеатре в торговом центре, – отвечаю я, показывая вверх, а затем резко опускаю руку вниз, когда до меня доходит, что это было нелепо. – Я – в группе приема клиентов, то есть я работаю как официантка, встречаю зрителей за стойкой дежурного администратора и все такое прочее.

– Тебе это нравится?

– Работа как работа, – пожимаю я плечами. – А еще у меня там есть возможность смотреть множество всяких фильмов. Ну, во всяком случае, отрывки из них.

– Им очень повезло, что у них есть ты.

– Ты можешь сказать это моему боссу, если хочешь.

– Знаешь, если они не очень тебя ценят, то мы вообще-то скоро дадим объявление, что нам требуется человек на ресепшен.

– Я не уверена, что подхожу для этой работы. Я ведь могу быть слишком прямолинейной и не стесняюсь в словах – как ты, возможно, заметил.

Ли снова улыбается:

– Нет, не заметил. В любом случае я не собираюсь превращать наш разговор в собеседование по поводу приема на работу. Этот вечер посвящен исключительно удовольствию.

Я слегка наклоняю голову, делая вид, что заглядываю в меню, – главным образом для того, чтобы скрыть, как зарделись мои щеки. Чего мне сейчас хотелось бы – так это гамбургер, но я подозреваю, что совсем не это станет заказывать в баре такой изысканный человек, как Ли.

– Может, закажем нам обоим подборку деликатесов? – спрашивает Ли, словно чувствуя мои сомнения. – Там много всяких, и мы сможем их сравнить.

– Годится.

– Но ты сама выбери холодную закуску.

– Хорошо. Это будут грибы с чесноком.

– Ты хочешь заставить меня держаться от тебя на расстоянии? – улыбается он.

– Нет. Мне просто не нравится, когда что-то подается на оловянной тарелочке или на дощечке, и хотя я понятия не имею, что такое, к примеру, фигурирующий в меню соус «Пири-пири», мне не нравится уже само его название.

– Ты – прямо-таки дуновение свежего воздуха, – говорит Ли, наклоняясь ко мне.

– Прекрасно, – отвечаю я. – Впрочем, ты уже не скажешь этого после того, как я поем чеснока.

В нашем разговоре нет неловких пауз. Их нет на протяжении всего вечера. Мы разговариваем о многом: о том, где продаются самые лучшие пиццы в Лидсе, о том, какими дерьмовыми бывают фильмы, о том, что у меня нет парашюта, о том, что он не умеет толком ездить на мотоцикле. К тому времени, когда дело доходит до десерта, я уже думаю только о том, какими будут следующие восемнадцать месяцев моего общения с этим парнем. А еще – о том, что, если даже через восемнадцать месяцев я в самом деле умру, то, как мне кажется, я, по крайней мере, умру счастливой.

– Ну что, я по-прежнему не считаюсь козлом? – спрашивает Ли. – Или я оказался таким же ужасным, как и все остальные?

– Ты все еще не считаешься козлом, – говорю я с улыбкой. – А как насчет меня? Тебе не хочется забрать у меня свои цветы?

– Нет, можешь оставить их у себя, – говорит он. – Вот если бы ты весь вечер только и делала, что заглядывала в свой мобильный телефон, то я высказался бы прямо противоположно.

Я сглатываю, задаваясь на секунду вопросом, не знает ли он случайно, что со мной в последнее время происходит.

– Почему ты так говоришь?

– Просто я этого очень не люблю. Считаю, что это бестактно. Одна моя бывшая подружка все время заглядывала в свой мобильник. Это меня сильно раздражало.

– Я полагаю, ты встречался с ней недолго, да?

Прежде чем ответить, он пару секунд колеблется.

– Да, недолго. Она нарушила договоренность, которая была между нами.

– А что, если бы мне пришлось заглядывать в свой мобильный телефон по работе?

– Конечно, если ты врач по вызову или что-то в этом роде. Кому еще действительно нужно постоянно заглядывать в свой телефон? Этого не надо делать, во всяком случае в вечернее время. Большинство людей уж очень сильно интересуются тем, чем там занимаются другие люди, или же смотрят дурацкие видео в «Фейсбуке».

Я сжимаю ладони под столом и пытаюсь улыбнуться:

– Ну, тогда лучше не становись моим другом в «Фейсбуке». Я – из тех, кто делится со своими друзьями такими видео.

– «Фейсбук» постепенно отойдет. Я с него уже ушел. Сейчас вся молодежь уже в «Инстаграме». А в следующем году появится что-нибудь еще. Это как всегда и везде – все постоянно изменяется, движется вперед. И человеку приходится поспевать за этими изменениями.

– Ты сейчас похож на сотрудника рекламной компании, – говорю я.

– Извини, – усмехается он. – Да, мне не следовало говорить тебе всей этой ерунды, которая отнюдь не имеет первостепенного значения… Сколько тебе лет?

– Двадцать два.

– Ну, тогда получается, что ты на десять лет моложе меня. Ты должна рассказать мне о себе – что ты за человек.

Я пожимаю плечами, пытаясь скрыть свой шок, оттого что ему уже тридцать два, понимая, что мой папа придет в ужас, когда узнает об этом.

– Ну, я не иду вслед за толпой – люблю все делать по-своему. Люблю носить то, что мне хочется носить, делать то, что мне хочется делать, говорить то, что мне хочется говорить. И я не люблю следовать советам и рекомендациям других людей.

– Ты, получается, свободолюбивый человек, да?

– Мне просто не нравится, когда меня поучают.

– Я это уже заметил, – снова улыбается он.

Нам приносят заказанное нами большое мягкое пирожное из песочного теста, посыпанное шоколадной крошкой. К нему дают две ложечки. Ли передает одну ложку мне и ждет, чтобы я попробовала первой.

– Вкусно? – спрашивает он.

Я киваю, боясь что-либо говорить, потому как подозреваю, что все мои зубы в шоколаде.

Он берет свою ложку и тоже пробует.

– Супер, – говорит он.

– Всегда выбирай то, что ты выбрал бы, когда тебе было двенадцать лет от роду, – говорю я ему.

– Ты выбрала бы грибы с чесноком, когда тебе было двенадцать лет?

– Да. Мой папа – повар. Я привыкла к чесноку еще с тех пор, когда только начала ходить. Он говорил, что не хочет, чтобы я была одной из тех детей, которые не едят то, что едят их родители. Он наполовину итальянец, – добавляю я. – Это многое объясняет.

– Так что, у тебя знойная итальянская фамилия? – спрашивает Ли.

– Нет. Моя фамилия – Маунт. В школе моя фамилия считалась забавной. У папы итальянкой была мама, а не отец. Тем не менее у меня дурацкая фамилия.

– Но ты зато переняла у него средиземноморскую внешность.

– Только глаза. Все остальное – от мамы.

– Тогда она, должно быть, красивая женщина, – говорит Ли.

Я упираю взгляд в стол.

– Она умерла, – говорю я. – Семь лет назад. От рака. Но она и вправду была очень красивая. Во всех отношениях.

– Мне жаль, – говорит Ли.

– Ничего-ничего.

Я тянусь рукой к своему стакану, но он перехватывает мою ладонь.

– Я говорю искренне. Мне очень жаль. Я не знал. Тебе, по-видимому, было очень тяжело.

– Спасибо за сочувствие, – говорю я, пытаясь удержать себя в руках. – Я пережила это – и это все, что я могу сказать. И все еще тоскую по ней.

– У тебя близкие отношения с отцом?

– Думаю, да. Я все еще живу вместе с ним. Смерть мамы стала для нас обоих тяжелым ударом.

Я больше не собираюсь говорить об этом. Меня удивляет, что я уже так много сказала. Обычно я не очень много о себе рассказываю – по крайней мере, людям, с которыми недавно познакомилась. Наверное, я сделала это потому, что знаю: он станет важным человеком в моей жизни. Во всяком случае, если верить моей страничке в «Фейсбуке».

– А твои родители? – спрашиваю я, желая сменить тему.

– Разведены, – говорит он. – Мама по-прежнему живет в Горсфорте, в пригороде Лидса, где я вырос. Я вижусь с ней пару раз в неделю. Она готовит мне по воскресеньям жаркое.

– А папа?

Ли качает головой:

– Я его с тех пор почти не видел.

Мне хочется порасспрашивать его, но у меня возникает ощущение, что Ли не хочет об этом говорить. Я вдруг осознаю, что он все еще держит мою ладонь в своей. Мне это приятно. Мне кажется, что так и должно быть.

Он все еще держит мою ладонь в своей, когда мне вдруг приходит в голову посмотреть на часы.

– Вот черт!.. – говорю я. – Мне пора идти. Последний поезд домой – через десять минут.

– Если хочешь, я отправлю тебя на такси, – говорит Ли.

– Нет, не надо. Я поеду на поезде.

Ли просит принести счет и платит по нему наличными еще до того, как я успеваю предложить оплатить половину.

– Спасибо, – говорю я. – В следующий раз – моя очередь.

– Значит, ты думаешь, что будет следующий раз, да? – спрашивает Ли, поднимая брови.

– Да. Нужно по меньшей мере два свидания для того, чтобы разобраться, козел этот человек или нет. Иногда три. На первом свидании люди так стараются произвести впечатление, что им может даже удастся скрыть свою истинную сущность. На втором они обычно ведут себя менее осторожно и поэтому могут что-нибудь сболтнуть. Ну а на третьем они думают, что уже добились своего, и из них так и лезут всякие глупости.

– То есть весь процесс состоит из трех свиданий, да?

– Возможно. Хотя не каждый доходит до третьего свидания.

– Мне, получается, повезло, что мне удастся попасть на второе.

– Ну, это благодаря первому. Все, мне уже пора.

– Можно я пойду вместе с тобой на вокзал?

– Тебе придется со мной не идти, а бежать.

– Годится.

Он выходит вместе со мной на улицу, и я бросаюсь бежать. Секундой позже я чувствую, что он берет меня на бегу за руку.

– Ого! – говорит он. – Усэйн Болт[10]10
  Усэйн Болт – ямайский легкоатлет, бегун на короткие дистанции, неоднократный чемпион мира и Олимпийских игр.


[Закрыть] тебя бы не догнал.

– Знаешь, нужно ввести новый олимпийский вид спорта – шестиминутный бег к поезду.

Мы бежим со всех ног по улице к железнодорожному вокзалу Лидса. Я чувствую, что из моего носа вот-вот потечет, и мысленно молю Бога о том, чтобы я не оказалась сопливой, если Ли попытается меня поцеловать. Мы подбегаем к турникету, и я засовываю руку в карман, чтобы достать билет.

– Если ты не найдешь его, то можешь переночевать у меня, – говорит он. – Моя квартира – как раз напротив платформы 17-би.

– Это что-то вроде Гарри Поттера. Тебе нужно пробежать сквозь стену, чтобы попасть в нее?

– К сожалению, нет. Мне приходится идти длинным окружным путем.

Я наконец нахожу свой билет и показываю его Ли.

– Извини, – говорю я.

– Ну что ж, тогда предложение действует и для следующего раза.

Он делает шаг вперед и целует меня в губы. И если у меня все-таки уже сопливый нос, то Ли слишком учтив для того, чтобы что-то сказать по этому поводу.

– Ну ладно, иди, – говорит он с улыбкой, отстраняясь от меня. – А то опоздаешь на поезд.

Я улыбаюсь, киваю и поспешно прохожу через турникет. Я бегу вверх по эскалатору и затем вниз по другому эскалатору. Поезд на Манчестер уже подъезжает к платформе.

В вагоне я нахожу для себя место возле окна. Мой телефон издает звуковой сигнал. Я достаю его из кармана и смотрю на пришедшее сообщение.

Я еще почти не знаю тебя, но у меня уже перехватывает дыхание. X.

– Это был хороший вечер? – спрашивает папа, когда я прихожу домой. На часах – почти полночь. Я думала, что он к этому времени будет уже в постели.

– Да, классный. Спасибо. Выяснилось, что лорд Волан-де-Морт в реальной жизни весьма любезен.

Папа улыбается:

– А Ли? Мне бы он понравился?

– Да, – говорю я. – Я думаю, что да.

– Вот и хорошо. Я иду спать.

– Знаешь, тебе не нужно было меня дожидаться. Я уже большая девочка.

Папа оборачивается и смотрит на меня:

– Родители никогда не перестают переживать, Джесс. Это узнаёшь, когда становишься родителем. Какими бы взрослыми ни были дети, их родители никогда не перестают за них переживать.