Текст книги "Дети Сталинграда (Документальная повесть)"

Автор книги: Лилия Сорокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

«Как же я скажу про маму…»

Праздником ребята были заряжены с вечера, поэтому утром никого не надо было тормошить и подгонять: все проснулись как по команде, даже чуть раньше положенного. Никто не хныкал и не отлынивал от умывания, наоборот, зубы чистили с утроенной силой, так, что воспитателю пришлось за них заступиться («Что же вы набросились на них, как на врагов?»). На гимнастике очень старались. И аппетит перед завтраком волчий. Без лишних разговоров построились, чтобы идти в столовую.

И тут в группу шестилеток заглянула Евгения Эдуардовна, директор детского дома. Она приветливо поздоровалась с детьми, и строй сломался. Ее окружили, облепили, наперебой стали спрашивать, какие сегодня будут подарки в честь праздника.

– Подарки дадут, и обязательно, – сказала она, – но какие именно – это секрет и даже военная тайна. А какой сегодня праздник, ребята?

Дети живо откликнулись:

– Самый главный и хороший.

– Когда буржуев победили…

– И самого царя!

Евгения Эдуардовна добавила:

– Двадцать седьмая годовщина Октября.

Она почувствовала, как кто-то потихоньку теребит ее за юбку.

– Что тебе, Галочка?

Всех детей она знала, каждого ребенка, поступившего в детский дом. Вот хотя бы эта девочка. Год назад ее привезли сюда чуть живую, не знали, в чем душа держится. Она страдала тяжелейшей формой нервного расстройства, бессонницей. Не спала ни днем, ни ночью: кричала, вскакивала, боялась остаться одна, не отпускала ни на шаг ни воспитателя, ни ночную няню. На глазах у этой девочки немцы убили мать, сестренку и брата.

Евгения Эдуардовна подхватила девочку, легкую, как перышко, на руки, осторожно поцеловала.

Ободренная такой лаской, девочка пропищала:

– А пышки с кислым молоком нам дадут сегодня?

Такую просьбу высказывали ребята накануне детдомовским поварам. И хотя с продуктами очень туго, желание ребят старались исполнить, чтобы отвлечь их от переживания и подкормить – многие страдали дистрофией. И воспитатели, и директор были счастливы, если им удавалось сделать для детей что-то хорошее, как, например, вот эти пышки с молоком. Это кушанье ребята ели давным-давно – до войны.

Евгения Эдуардовна шепнула сначала только для Галочки: «Будут, будут», – а потом громко сказала:

– Колхозники прислали нам муку и молоко, поэтому тетя Тоня угостит нас сегодня пышками с кислым молоком.

Это сообщение привело всех в неописуемый восторг. Евгения Эдуардовна отпустила Галочку и стала пробиваться к Вове Милову: ради него она и зашла в группу.

Он один никак не прореагировал на сообщение об угощении. Это очень расстроило Евгению Эдуардовну. На сегодняшний день возлагались большие надежды: если сегодня Вова Милов примет участие в празднике – значит, в его настроении наступил перелом. А если нет, что тогда делать? Кажется, испробовали все…

Вова Милов на сегодняшний день был, пожалуй, единственным ребенком во всем детском доме, который все еще находился по ту сторону жизни вот уже год.

То, что сказал однажды этот пятилетний ребенок поздно ночью кубовщице тете Домне, а потом повторил неоднократно другим, всех потрясло, вышибло из колеи. Никто не знал, что сделать, чтобы истребить, сгладить, нейтрализовать потрясение маленького человека.

Это случилось поздно ночью, когда дети едва затихли. Но тишина была такой обманчивой и хрупкой – всегда казалось, что она вот-вот сломается, рассыплется. То вздох, то всхлипы, то шлепанье босых ног. Эти звуки, иногда явственные, иногда похожие на призрачные шорохи, всегда действовали на взрослых, как сигнал тревоги, который может прозвучать в любую минуту. И тогда тишина взорвется плачем и стенанием этих маленьких людей – им приснится сон, который выхватит из памяти тот страшный час нечеловеческого испытания, когда на твоих глазах умирает мама. И этот сон опять и опять потрясет детскую душу так, как в первый раз. И раздастся жуткий крик. Дети потом долго лежат с широко открытыми глазами. И не дай бог натолкнуться на этот взгляд. Не один седой волос прибавится в такую ночь у няни.

Вова Милов боялся закрывать глаза, потому что, как только он их закрывал, на него наваливалось что-то тяжелое и страшное, от чего, ему казалось, он не сможет никогда освободиться. И в эти мгновения сразу появлялась мама. Даже не она сама, а ощущение, что она где-то рядом. А где, он не мог понять, этот пятилетний человек. Он только чувствовал – за какой-то чертой, за какой-то стенкой, какой-то горкой, за какой-то речкой. И матери так же трудно дышать, как ему сейчас, потому что и на ее грудь навалилось что-то тяжелое, неподвижное и страшное. И мальчишка готов был карабкаться на какую угодно гору, прошибить лбом стенку, переплыть речку, чтобы сбросить с матери эту жуткую тяжесть.

…Гора оказалась слишком крутой и сыпучей – из-под ног то и дело срывались камешки и с тихим шуршанием катились вниз. Каждый шаг давался с большим трудом, но мальчишка карабкался изо всех силенок. Он хватался за все, что попадалось под руку, – за травинку, за кустик, за острые выступы. На середине горы он почувствовал, как нестерпимо палит солнце – голова раскалывается, хочется пить, а руки и ноги вдруг ослабели так, что он бросил гору, как бросают непосильную ношу, бросил с каким-то отчаянием – будь что будет! И он покатился вниз, но не бревнышком, как однажды катился с ледяной горки, и не кубарем, когда пересчитал ступеньки деревянной лестницы, которая была в их доме, где он жил с мамой, старшим братом и бабушкой. Володя упал с горки камнем, как падает птица, сложив крылья. И вдруг полетел! Ведь дети часто летают во сне – они же растут.

Володя раскинул руки и почувствовал, что набирает высоту. Ему стало легко и радостно. Он пролетел то место, откуда сорвался, и его тень легко заскользила по травинкам и камешкам, иногда расплющиваясь на очень крутых выступах. Ощущение полета родило в нем необузданный восторг – он почувствовал, как забилась на виске жилка, как затрепетало сердце. Он летел бесконечно долго, и восторг все нарастал и нарастал в нем. Вдруг гора кончилась, и Володя очутился в бездонной синеве неба. Небо было чистым и бесконечным, и он полетел, как поплыл. Это было труднее, и он стал уставать и начал медленно погружаться с открытыми глазами. Он увидел желтую речную воду, которая зажурчала в его ушах, забулькала в носу. Ему стало трудно дышать, даже совсем невозможно, но мамины руки подхватили его под животом, и он в одно мгновение очутился на поверхности. Так мама учила его плавать. Вот и сейчас она скомандовала: «Ногами, ногами работай!» И он послушался. Оттолкнулся и – р-раз! Оттолкнулся – два! Семимильными шагами помчался по водной глади, ставшей вдруг упругой, как туго натянутый шелк. И вот он опять летит, спешит к белому зыбкому облаку – одному-единственному на всем небе. Облако – это мама в белом платье. Она манит его и смеется. Он не видит лица и не слышит смеха – она еще далеко. Но так всегда было, когда он бежал к ней сломя голову и хохотал от восторга, и она тоже смеялась и расставляла руки, чтобы он не упал, если споткнется. И когда она ловила его, тотчас подбрасывала чуть выше лица своего, и он смотрел в ее лицо чуть сверху и ждал момента, когда она опустит его на грудь и он обовьет ее шею крепко-крепко и почувствует своей щекой ее щеку, такую теплую, такую родную. И ничего ему больше не надо, только мамино тепло, только ее дыхание. Это должно быть всегда, всегда. Он без этого не может больше ни минуты, ни мгновения. Вот сейчас он долетит до своей мамочки и обнимет ее и никогда ее не отпустит – никогда. Мама все ближе, ближе, вот уже и руки протягивает! Он хватает ее пальцы, но они срываются. Мама уже не смеется. Она почему-то печальна и все пятится, пятится. А он все не может дотянуться до ее рук. И вот наконец коснулся, схватил и крепко сжал кулачок. Но это, оказалось, не мамина рука, а тоненькая ниточка. А на ниточке то самое облако, похожее на легкий шар. Он так и рвется из рук. Но Володя ни за что не выпустит его – ведь он же знает, что это мама. И вдруг на него обрушивается нарастающий вой пикирующего самолета. Он в панике бежит уже по двору и слышит, как мама кричит ему что-то, а что – разобрать невозможно. Кажется, взорвалось само небо. Он летит, оглушенный, по воздуху и врезается в куст сирени. Ему больно и страшно, он кричит. И… просыпается. И все дети кричат – так бывает каждый раз, когда над Дубовкой пролетают самолеты.

В комнату вбегают ночная нянечка и дежурный воспитатель. Они мечутся между кроватями, успокаивают ребят. Володя затих раньше всех, потому что стал вспоминать свой сон. Он вспомнил его весь до мельчайших подробностей. Даже руки раскинул, как во сне: ему хотелось снова полететь к маме. Но он остался лежать, пригвожденный тяжестью, которая вдруг снова навалилась на него, схватила его жадными руками. Он долго лежал неподвижно, с открытыми глазами, уставившись в одну точку. Вспомнились другие сны, в которых являлась к нему мама, но они никогда в этих снах не были вместе. Сердце его зашлось от жалости к самому себе, мелко-мелко заколотилось – в эти минуты он постиг страшное слово НИКОГДА. Заплакал тихо и бесшумно. И чем горше плакал, тем сильнее ему хотелось к маме. Иногда ему казалось, что он вот-вот умрет от горя. И как только он умрет, сразу встретится со своей мамочкой. Как только он подумал об этом, сразу поверил в то, что это единственная возможность. «Надо умереть самому!» – твердил он и стал ждать, когда это случится, а как это сделать, он не знал.

Вот тогда на пороге спальни и возник Вова Милов, босой, в одних трусишках. Он был довольно спокоен и решителен, просто ему надо было найти человека, которому он хотел что-то сказать. Ночная няня куда-то отлучилась, поэтому он отправился на поиски живой души. В кубовой комнате, где грели на завтра воду, он набрел на тетю Домну. Он подошел к ней и, глядя прямо в глаза, сказал:

– Тетя Домночка, убейте меня, я не хочу жить.

– Зачем ты такое говоришь, Вова?! – как можно строже и спокойнее спросила женщина, а у самой внутри все похолодело.

– А что же, у меня нет мамы…

– Я буду твоей мамой, хорошо? – ласково спросила его тетя Домна. Володя улыбнулся и пожал плечами – он вежливо давал понять, что никто ему не может заменить маму, потому что мамы нет, ее убили, и он видел как.

Позже Евгения Эдуардовна Волошко в рукописной книге «История Дубовского специального детского дома», датированной 1944–1945 годами, запишет: «…Часто можно было слышать от Володи Милова это настойчивое, дикое требование: „Убейте меня, я не хочу жить“».

Не верилось, что эти жуткие слова говорит пятилетний ребенок… Тоска по матери сделала его замкнутым и угрюмым, но Володю тяготило одиночество, и он стал озлобленным. Помню, был праздник, шли гости на детский утренник. Володя стоял в стороне и со злобой бил в дверь, дико оглядываясь на всех. Я подошла к нему, взяла его на руки, спросила: «В чем дело, Володя?». Оказалось, что он увидел военного, пришедшего на праздник, и это вызвало воспоминание об отце. Я отнесла его и передала на руки капитану – дяде Коле, так звали его дети. Дядя Коля обнял Володю, поцеловал и посадил к себе на колени. Володя успокоился.

Весь коллектив старался больше уделять внимания Володе, ему приносили игрушки, читали книжки. Разыскали его бабушку в Сталинграде, она приезжала навестить. Отыскали в Ларинском детском доме его восьмилетнего братишку Юру и привезли к Володе. Володя повеселел, все реже и реже стали слышать это страшное, не по возрасту, желание смерти.

Незадолго до праздника в жизни Володи произошло еще одно радостное событие – его отец прислал с фронта письмо. Когда об этом сказали братьям, они, конечно, возликовали, только с Володей вдруг случилась истерика. Сквозь рыдания и слезы он повторял одну и ту же фразу: «Как же я скажу, что нет мамы…»

И вот сегодня он грустный, не радуется, как все, пышкам с кислым молоком. Наверное, обдумывает предстоящую встречу с отцом и то, как он скажет ему про маму…

Евгения Эдуардовна положила руку на Володину голову и ласково поворошила короткий ежик, потом присела перед ним на корточки и спросила таинственным шепотом:

– Ты видел свой костюм?

– Нет, – сказал Володя.

– Тельняшка настоящая и матросский воротник. Представляешь?

Володя оживился. Евгения Эдуардовна тихонько ему напела: «Эх, яблочко, куда ты катишься». Этот матросский танец Володя должен плясать сегодня на утреннике.

– Спляшешь? Только резче топай, как настоящий матрос, договорились?

Володя улыбнулся и сказал:

– Я есть хочу…

– Пора в столовую.

Пышки ребята ели так, что аж за ушами пищало, просили добавки. Повара не жалели – напекли вдоволь. Из-за стола едва вылезли. Но тут они услышали музыку и побежали в зал, на утренник. Когда объявили матросский танец в исполнении Вовы Милова и он лихо выскочил на сцену и топнул изо всех сил ногой так старательно, что сбился с такта, и Евгения Эдуардовна, и воспитатели, и нянечки, и повара почувствовали, что в эти минуты к Володе наконец-то вернулось детство.

Встречи

В детском доме ребятам было хорошо, и все-таки каждый тосковал по своей родной мамочке, не мог забыть ее, даже когда его забирали в семью, усыновляли.

Леночка Бесфамильная попала в детский дом в четырехлетием возрасте. Как и многие, она страдала бессонницей, была замкнутой и молчаливой, часто плакала. С ней долго возились и наконец вывели из этого состояния. Леночка стала жизнерадостным очаровательным ребенком. Жизнь ее круто изменилась – Леночку взяли в семью муж с женой, чья дочка утонула. Леночка так была похожа на нее. Девочка полюбила своих приемных родителей. Окруженная заботой и лаской, она, казалось, забыла все, что произошло с ней два года назад. Но это только казалось.

Однажды Леночка рассматривала картинки в журнале. Особенно ее поразила одна. Девочка дико вскрикнула, побледнела и бросилась, дрожащая, к бабушке. «Бабушка, это он убил мою маму!» – «Леночка, что ты, милая, ведь у тебя мама жива и папа тоже». – «Нет, не эту, а настоящую мою маму».

В каждом военном, который приходил в детский дом, ребята видели своего отца.

5 декабря 1943 года к детскому дому подошел мужчина в старой потрепанной шинели, худой и бледный. Евгения Эдуардовна с трудом узнала о цели его посещения– так он волновался. Оказывается, он разыскивал своих детей – близнецов пяти лет, сына и дочь. Его пригласили в дом. Дети бросились к нему с криком «папа». При виде детей мужчина разрыдался. Выяснилось, что его дети – близнецы – были в Дубовском детском доме всего одну ночь и отправлены в Сталинградский детоприемник. Мужчина по фамилии Дудников рассказал, что он из рабочего батальона, его отпустили разыскать детей. У Дудникова есть еще и старший сын, он на фронте, подполковник. О судьбе других членов семьи он ничего не знает. Через некоторое время с фронта пришло письмо от полковника Дудникова. Он разыскивал сестренку и братишку, близнецов, а также отца.

Этот и другие случаи, когда дети спрашивали военных гостей: «Вы моего папу не видели на фронте?», «А где мой папа?» – убедил Евгению Эдуардовну в том, что розыск родителей детей – дело первостепенной важности. Как ребенку в детском доме ни хорошо, но если найдется отец или мать – это будет огромным счастьем.

В рукописной книге Евгения Эдуардовна записала:

«Дети наши почти все из Сталинграда. С целью разыскать их родителей или родственников мы послали сталинградским заводоуправлениям письма со списками детей. Через некоторое время мы начали получать письма от рабочих заводов. Рабочая СТЗ Терновая разыскивает свою дочь Валентину, которую мы уже направили в школьный детский дом. Мы сообщили ее адрес.

Из бесед с детьми устанавливаем хотя бы приблизительное местонахождение родных.

Пришло письмо от Нины Козловой ее братишке Вите Козлову, который так скучает о ней.

Из 168 воспитанников детского дома за год взято родителями 5 человек, родственниками – 5 человек, усыновлено 2 человека. Семь ребят получают письма от сестренок и братишек. С фронта пишут письма отцы Гены Деревянченко, Гены Шаталина.

Отец Вовы, Аркадий Павлович Милов, пишет коллективу. работников детского дома письма, полные благодарности за воспитание сына.

„Своей заботой о детях, родители которых воюют на фронтах Отечественной войны, вы поднимаете наш боевой дух, мы смело идем в бой, чувствуя, что наши дети находятся в надежных руках. До этого времени я смело бился с врагом, имею две правительственные награды. Теперь же я еще смелее буду сражаться с врагом, потому что спокоен за своего сына. Кто знает, какая судьба ждет впереди, может, придется погибнуть: война есть война. Главное не это. Главное то, что наши дети не будут валяться под забором, им дадут нужное воспитание и счастливую веселую жизнь, а они принесут нам великую благодарность впоследствии“.

Аркадий Павлович очень хотел увидеть своего сына хотя бы на фотографии. С большим трудом мы нашли фотографа и послали на фронт отцу фотографию сына. Как был рад Аркадий Павлович!

Решили послать списки детей на фронт по адресу Милова – с ним много сталинградцев, – может быть, найдется еще чей-нибудь отец.

Ноябрь 1943 г.»

«Мы жили в Бекетовке. Папа пошел воевать с немцами. Мама поехала в город. Когда немецкий самолет бросил бомбу, то попал прямо в вагон, где была мама, и ее убило. Была у меня сестренка Катя, но я не знаю, куда она делась».

Январь 1944 г.

Вася Васильев, 5 лет.

Мысли детей о войне

Приближается вторая годовщина разгрома немцев под Сталинградом. Прошло два года, как наступила тишина. Два года, как идет созидательная работа в городе. За эти два года детский коллектив нашего детского дома сильно изменился. Дети окрепли физически, окрепла их нервная система.

Начался учебный год. 50 ребят семи-восьми лет пошли в школу. Прошла первая четверть, и снова почувствовалась нервная напряженность детей. Появились беспричинные капризы, слезы, быстрая возбудимость.

Часто дети в разговорах со своими товарищами вспоминают дни великого сражения. Галя Иванова рассказывает: «Мы долго сидели в окопах, мы уже привыкли там сидеть, а когда становилось тише, мы выходили из щелей поиграть».

Арчакову Ване, смелому черноглазому мальчику, четыре года. Ему делают замечание, что, раздевшись, бегать нельзя, он может простудиться и умереть. Ваня, нисколько не смущаясь, заявляет: «А мертвых в яму кладут, там лучше. Я там сидел, туда ни одна пуля не прилетит».

Дети давно не слышат орудийного грохота и разрыва бомб, они играют, потом гуляют, купаются в Волге, но ни на минуту не забывают, что война продолжается. Они неспокойны, они с нетерпением ждут конца войны.

Группа детей-семилеток играет в Красную Армию. Усадив всех в круг, Юра Затонский спрашивает: «Ну, все успокоились?» Лида Шандишова недовольно заявляет: «Мы успокоимся только тогда, когда война кончится».

«Почему же ты сейчас неспокойна?» – спрашивает воспитательница.

«А то, что до сих пор война, бомбежки и раненых везут. Разве это спокойствие?»

Кровная обида, нанесенная фашистами, не может быть забыта детьми. В их маленьких сердцах горит большая ненависть к врагу, причинившему им столько горя.

Шестилетний Гена Орлов с жаром говорит своим товарищам: «Я хочу быть советской миной, буду лететь сверху и прямо в сердце фрицу, как разорвусь там, так разлетится фриц на куски!»

Пока Гена высказывал свое желание, Толя Гончаров придумал тоже: «Я, как вырасту большой, буду танком „Александр Невский“, как заеду в фашистский тыл, так всех фашистов передавлю!»

Витя Козлов далек от фантазии, он смотрит на вещи реально. Он сознает силу коллектива и с азартом заявляет: «В детдоме нас много, и я обязательно вырасту, отомщу за маму!»

Юра Абросимов: «Я буду работать около пушки».

Дети стараются узнать, кто же начал войну. Так пятилетний Боря Яхонтов, обращаясь к воспитателю, спрашивает: «А кто начал войну, Гитлер?» «Да, Гитлер», – отвечает воспитательница. Боря болезненно сжимается и с ненавистью произносит: «Эх, если бы Гитлера сейчас привезли к нам, в детский дом, мы бы его подвесили за макушку, а я бы подошел к нему, отрубил бы ему ногу и сказал: „Вот тебе за мою маму!“».

Находясь в окружении, малыши видели своими глазами, как фашисты издевались над русскими детьми. Так Юра Арчаков видел, как немецкий танкист наехал на трехлетнюю девочку, потом вышел из танка, взял тряпку и отбросил труп с дороги.

В разговоре с воспитательницей пятилетняя Зина Герасенко с любопытством спрашивает:

– Клавдия Борисовна, а у фрицев бывают маленькие фрицата?

– Да, бывают, – отвечает воспитательница.

– А наша Красная Армия, когда дойдет до Германии, то всех фрицат побьет?

– Нет, Зина, наша Красная Армия воюет не с детьми немецкими, а с фашистами, – поясняет воспитательница.

В разговор вмешивается Толя Гончаров. Он уверенно поясняет:

– Скоро рассердятся германские дети, возьмут Гитлера и растерзают его.

Толя очень впечатлительный. «Когда вы нам про панфиловцев рассказываете и я песню пою, то мне кажется, что я смелый и не в детдоме, а на фронте и всех немцев бью!»

Любимые игры детей– в войну.

Вот как об этом вспоминает воспитательница Ольга Петровна Фокина.

«Я читала ребятам о Герое Советского Союза летчике Талалихине, показала его фотографии – портрет и его снимок около сбитого им мессершмитта. И все захотели быть летчиками. „И я! И я!“ – говорят наперебой Юра Затонский, Коля Краевский, Толя Беликин. А когда Юре Арчакову приготовили костюм летчика ко Дню Красной Армии, все захотели быть похожими на него.

„Мы будем летчиками!“ – в восторге кричали ребята из звена Юры Арчакова, а звену Гены Иванова они предложили быть танкистами.

„Ольга Петровна, – обращаются к воспитательнице Коля Андреев, Толя Ткаченко, Толя Родионов, – мы большие и ведь еще больше вырастем, а мы тогда в танк уместимся?“

– Ребята, я видел одного танкиста в три раза больше тебя, Толя, он заберется в танк, его совсем не видно, – говорит Юра Милов.

– И я! И я видел большого танкиста. Бо-ольшой! – говорит Фима Батмаев, высоко подняв руки над головой.

После того, как я прочла детям книжку о разведчиках-комсомольцах, они несколько дней играли в разведчиков. Стали дружнее, все выполняют вместе, слушают своего командира.

Поэтому для них боец с красной звездочкой – самый желанный гость в детском доме».

Декабрь 1944 г.