Текст книги "Дети Сталинграда (Документальная повесть)"

Автор книги: Лилия Сорокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Лилия Сорокина
ДЕТИ СТАЛИНГРАДА
Документальная повесть

Почему у меня нет брата

Вот как было дело. Немцев выгнали из Сталинграда в феврале 1943 года, а мы возвратились в город ранней весной. Города, как такового, конечно, не было. Кругом развалины. Дома нашего тоже не существовало. Он сгорел. Я видела, как он горел. До войны мы жили по Винницкой улице, третьи от угла. Так вот, загорелся сначала угловой дом, а ветер дул в нашу сторону, и довольно сильный. Пожар случился днем, при ясном солнышке, но искры вылетали из домов целыми мириадами, поэтому видно было их отлично. Треск стоял ужасный, такой сильный, что мы порой не слышали, как падали бомбы. Мы стояли, как завороженные, держась с братом за руки. Первой опомнилась мама. Она крикнула:

– А ну, марш в щель!

Мы юркнули в окоп.

Мать заплакала. Я сказала:

– Мама, не плачь. Подумаешь, еще один построим. Мне вот только жалко куклино платье. Оно ведь тоже сгорит?

Мы смотрели на пожар из щели, и я все думала о том, как сегодня утром, когда еще не было никакого пожара и самолеты не прилетали, я зашла в дом, увидела кусок ваты и слепила из него платье Для своей куклы. Оно получилось такое воздушное, и моя кукла стала похожа на Снегурочку. До Нового года было ой как далеко, поэтому я сняла платье по частям, снова слепила его и повесила в шкаф. Там ничегошеньки не было – одно платье для Снегурочки. Ну и пусть, до зимы далеко. Зато мне не нужно будет возиться с кукольным нарядом. Открою шкаф, пожалуйста, – одевайтесь.

Отвалилась боковая стена дома, что была ближе к нам, и я увидела шкаф. Он пылал вовсю, и платье, наверное, давным-давно сгорело. Оно ведь было легкое, как перышко…

Когда мы возвратились на свое пожарище, то разместились в том самом окопе, где спасались от бомбежки. Мама с папой устроились на разные заводы, братишка стал ходить в садик, а я была за домоседку. С работы первой приходила мама. Она всегда приносила с собой в плоском немецком котелке суп, который получала на обед. И я очень ждала ее прихода, потому что есть мне хотелось страшно.

Помню июльское раннее утро. Мы проснулись, как всегда. И, как всегда, увидели, что песок снова просочился сквозь доски, которыми были обиты стены окопа. Когда я всех распровожу, я должна буду убрать песок.

Мы выбрались наружу. Погода стояла великолепная. Даже птицы где-то пели, хотя вокруг не было ни одного дерева. Мы полили друг другу на руки – умылись. Мама внимательно на меня посмотрела и сказала:

– Ох, и худющая ты. Подкормить бы тебя надо – осенью-то в школу. Отец, может, ее в деревню отправим, на подножный корм, а?

Папа сказал:

– Я не возражаю.

Мама тотчас распорядилась:

– Ты веди Толика в садик, а я отпрошусь быстренько на работе, да и провожу тебя до пристани – доедешь небось до Антиповкн-то. Как раз утром пароход туда приходит. Да и женщины наверняка туда сдут, может, даже антиповские есть. Попрошу, за тобой посмотрят.

Село Антиповка – родина моих родителей. Я там была до войны несколько раз. Ура! Купаться буду, по горам лазать. А главное, у тети Мани, папиной родной сестры, корова есть, а у бабы Сани, маминой тети, – козы. Я представила, как пью не из какого-то стакана, а прямо из горшка козье молоко, густое, как сливки, прохладное, Я стала быстро одевать Толика. В садик идти было довольно далеко – к бывшему стадиону, но настроение у меня было отличное. И утро на меня действовало. Умытое-умытое, ясноглазое, как мой братик. Он что-то лопотал, а я крепко держала его за руку и шла по знакомой дорожке, не отклоняясь ни на шаг, – боялась мин. Вдруг я почувствовала какую-то беспокойную нежность к нему. Она нахлынула на меня неожиданно, как слепой дождик. Я даже остановилась. Мне захотелось его чмокнуть, и я чмокнула. Он засмеялся и потянул меня вперед. Я не знала тогда, что вижу его в последний раз. В тот день я уехала в деревню. В деревне все было так, как я и представляла, даже лучше. С Палькой, дочкой бабы Сани, и другими деревенскими девчонками целыми днями торчала на Волге. От неумеренного купания по лицу пошли цыпки. Баба Саня говорила мне:

– Господь с тобой, Лилька, уймись. Волга-то так и будет течь, а тебя мама родная не узнает.

– Узнает, – говорила я, – еще как!

Мы не только любили купаться. Еще ходили за травой для коз.

В то роковое воскресенье, когда все случилось, мы лазали по крутому склону берега и рвали траву. В меня словно бес вселился. Я смеялась до упаду. Закачусь и падаю на охапку травы. А то возьму эту охапку, залезу на самую вершину склона и… кубарем вниз.

Я даже предположить не могла, что в это самое время, когда мама буквально на полчаса отлучилась на базар, мой брат с соседскими мальчишками нашел мину. Кому разряжать? Стали канаться. Выпало ему. Он сел на землю, зажал мину между коленями. Взял камень потяжелей. Прежде чем ударить, он сказал мальчишкам:

– Вы лозытесь, а то осколки поранят.

Мальчишки легли. Через несколько минут все было кончено.

Вот почему у меня нет брата…

По-мо-ги-те!

Какими словами передать состояние ребятишек, у которых на глазах убивало отца или мать, бабушку или сестру? Представьте: вокруг рвутся бомбы, снаряды, мины. Жуткое завывание пикирующего самолета. Так и хочется вдавиться в землю, в стену, чтобы только не слышать, как к тебе летит смерть. И вот мама, только что живая мама, вдруг охает и падает замертво. Что делать? Кого звать на помощь? Кричи, не кричи – в этом кромешном аду тебя никто не услышит и не придет… и не спасет…

Но детей спасали. Их находили в подвалах, окопах, в горящих домах. Бойцы легендарной 62-й армии и жители города доставляли осиротевших ребят в детприемники, а оттуда – в детские дома. В то время на территории нашей области было открыто около сорока детских домов.

Дети поступали в детский дом чуть живыми, изможденными. Некоторые даже не могли идти – их несли на носилках. Некоторые дети долгое время не разговаривали. По ночам их преследовали кошмары, и они кричали, в который раз заново переживая свое горе. Сколько надо было времени и усилий воспитателям, чтобы к детям вернулось детство, чтобы мальчишки стали мальчишками, а девчонки – девчонками. И дети оттаяли, вернулись к жизни. Они стали смеяться и петь, рисовать, гонять мяч, вышивать. Короче говоря, делать то, что делают нормальные дети.

Америка удивляется

«Приехали мы с Украины, но не знаю названия города, в котором мы жили. Остановились в Сталинграде. Папа наш работал на тракторном заводе, а мама дома была. Когда бомбили Сталинград, папа уже был на фронте. Мама, я и сестренка Рая сидели в щели. У нас нечего было кушать. Была только одна пшеница, мы ее и ели.

Рая захотела пить, а воды у нас не было. Когда мама стала выходить из щели за водой, она упала и умерла. Мы с Раей плакали.

Мы остались без мамы, а немец так бомбил, даже страшно вспомнить. Я очень боялся и все время плакал, а Рая не плакала. Она говорила: „Давай, Толя, уйдем отсюда“. А я ей говорю: „Куда же уйдем, когда такой бой идет? Если бы ты понимала что-то, ты бы меня не звала“.

Утром я говорю Раечке: „Пойдем куда-нибудь“. Надел ей пальто, покрыл шалью, насыпал пшеницы в карманы ей и себе, только забыл надеть свою шапку. Потом взял Раю на руки и пошел с нею сам не знаю куда.

Нес ее на руках, а кругом ямы от бомб. Несколько раз падал с нею, чуть нос себе не разбил. Устал, иду и плачу, Рая тоже плачет, а мне стало с ней тяжело идти, и я подумал: оставлю ее одну, а сам поищу людей. Хоть мне ее и жалко было оставлять, но я ведь очень устал с ней. Я остановился и говорю: „Рая, ты посиди тут, а я сейчас приду“. Она мне поверила и осталась, Я ушел от нее и все время думал о ней.

Шел, шел и увидел много людей, которых угонял немец из Сталинграда, не знаю куда. Меня одна тетя взяла за руку, и я пошел с ней, а сам все думал о своей сестренке Рае. Ведь настанет ночь, а она сидит и ждет меня. У меня так слезы и покатились, а тут еще устал и стал плакать, ноги у меня распухли, дождь был, грязь, холодно. Туфли у меня были хорошие, красные, но порвались, голова замерзла. Тут я вспомнил о своей шапке, которую не взял, а без нее мне холодно было. Какой-то дядя шел со мной рядом и говорит: „Не плачь, мальчик, мы скоро дойдем и ляжем спать“.

Пригнал нас немец не в комнату, а в степь, ночевали под дождем. Утром мы с дядей пошли на станцию, а он мне говорит: „Ты посиди, а я пойду хлопотать пропуск, а то нас не пустят немцы из лагеря“. Дал мне два сухаря, а сам ушел. Больше он не приходил. Я его ждал, ждал и не дождался, сел в угол и долго плакал.

Вышла тетя из комнаты и спросила: почему я плачу. Я ей рассказал, как убили мою маму, что у меня ведь никого нет – сестренку я оставил в Сталинграде одну. Тетя повела меня в комнату, посадила за стол и покормила меня. Я наелся и лег спать. Утром проснулся, вышел на улицу. Слышу: говорят, что немец удрал и все опять едут в Сталинград. Я думаю: я тоже уеду разыскивать сестренку. Меня не пустили на поезд, а взяли и отправили в Дубовский детский дом. Я все время думал о Раечке – я не знал, где она.

Сидим мы как-то занимаемся. И вот я слышу, кто-то плачет в коридоре, а Рая у нас такая плакса была. Я вышел из комнаты, смотрю: девочка стоит и плачет. Как будто Рая. Это Рая и оказалась. Я был очень рад, ведь до этого я все время думал о ней.

Теперь мы с Раей живем в детском доме, больше я ее никогда не брошу. Только мне хочется, чтобы наш папа остался живой и обязательно нас разыскал».

Об этом рассказал шестилетний Толя Гончаров в ноябре сорок третьего пионервожатой Дубовского детского дома. И другие дети тоже рассказали. Так получилась рукописная книга. В нее вошли также стихи детдомовцев. Шестилетний Гена Иванов, например, такой стих сочинил:

 
Бьют фашистов в море синем
Наши моряки.
Не видать фашистам-гадам
Советской земли.
 

Война не отпускала ребят ни на шаг. Она не только была в стихах, рассказах, но и в рисунках. Витя Жириков изобразил битву под Сталинградом. Над руинами города схватились не на жизнь, а на смерть самолеты с красными звездами и ненавистной черной свастикой. На фашистские танки, которые прорвались на улицы Сталинграда, падают, дымясь, немецкие самолеты. Краснозвездные самолеты побеждают.

По морю плывет белый пароход с большой трубой и красным флагом… На нем крупно написано: «Победа». А под рисунком подпись: «Бойцы возвращаются с фронта. Чьи-то папы едут домой».

Отец Толи Арчакова, как и многих ребят, никогда не вернется – он погиб, защищая Родину. Мальчик знал это. Свою тоску и грусть он вложил в этот рисунок.

Стихи, рассказы, рисунки, вышивки заинтересовали многих не только в нашей стране. О них стало известно и за рубежом.

Была в Америке прогрессивная организация «Амбиджан». Так вот, эта организация обратилась к исполкому Сталинградского городского Совета с просьбой прислать творчество ребят в Америку. Работы выслали. В 1946 году их показали в Нью-Йорке. Нельзя было без волнения читать рассказ Толи Гончарова и других детей. Может быть, впервые американцы узнавали, сколько испытаний выпало на долю советских ребят во время войны. Они этого просто представить не могли – ведь ни одна бомба еще не упала на американских детей.

Двадцать пять лет хранил выставку ребят Дубовского детского дома, нередко с риском для себя, прогрессивный американский писатель Давид Зельтцер. Десять лет назад он побывал в нашем городе и передал работы ребят в фонд краеведческого музея.

Эти работы увидела и я. Они настолько меня взволновали, что мне захотелось написать о жизни ребят Дубовского детского дома. Через краеведческий музей я узнала многие адреса бывших воспитанников и воспитателей детского дома. Встречалась с ними.

Хочу маму!

«Когда немец начал сильно бомбить Сталинград, мы сидели в разрушенном доме, но нам оттуда пришлось бежать в другой дом, где также не было окон, не было одной стены. Я был с мамой, папой и сестренкой меньше меня, с бабушкой и дедушкой. Когда мы бежали, ранило мою маму в ногу, и она скоро умерла. Я сидел около нее. Папа ушел с красноармейцами, а я с бабушкой, дедушкой и сестренкой остался. Дедушка каждый день ходил за зерном на разбитый элеватор, мы его терли кирпичом и пекли пышки, а потом нечего было печь. Дедушка и бабушка от голода умерли. Сестренку тетя взяла, а меня военный дядя привез, где было много ребят. Нас накормили, одели, обули и привезли в Дубовский детский дом».

Олег Назаров, 5 лет.

«А как нам, ребятам, нравилось ездить и давать концерты во время выборов по всей Дубовке. И все нам было не понять, почему люди плачут и нас жалеют, когда мы так хорошо живем…»

Из письма Мили Самойловой.

Людмила Васильевна в третий раз спросила своих малышей, наелись ли они. Кажется, все ответили «да».

– И никто из вас не просит добавки? Даже не верится.

Не так давно воспитателям казалось, что они никогда не накормят детей. Все сначала просили только хлебца. И когда получали кусочек, сосали его, как конфету. Некоторые просили есть ночью. Тогда воспитатели стали приберегать свои порции для ребят. Старшие сразу это поняли. И часто можно было видеть такую картину: обед кончается, два-три детдомовца догоняют воспитателей около спального корпуса и суют им в карманы сэкономленный хлеб.

– Возьмите, ведь вы голодные.

– Э, бросьте! Что же получается, круговорот воды в природе: мы – вам, вы – нам?

Но постепенно питание детдомовцев становилось все лучше. Евгения Эдуардовна, директор детдома, сумела найти состоятельных шефов – воинскую часть, дом отдыха «Металлург», колхоз. Шефы здорово подбрасывали харчи. Так что в отношении питания воспитатели могли быть спокойны.

Но Людмила Васильевна спросила еще раз, не хочет ли кто добавки. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь попросил, и тогда лишние двадцать минут можно будет побыть в столовой. Она оттягивала время. Она сегодня дежурила и боялась ночи. Во сне ребята зовут своих мам.

– Мама! Мама! Мамочка!

И плачут. Горько, навзрыд. Пока всех успокоишь, и сама разревешься.

Как всегда перед сном, Людмила Васильевна рассказала своим девчонкам сказку. Долго не могли уснуть. Все спрашивали об Иване-царевиче и Василисе Премудрой. Уж и спрашивать было нечего, а все не засыпали. Ребята ведь тоже боялись ночи. Наконец сон взял свое.

Она пошла посмотреть, как дела в других группах.

Пришла в самую младшую. Лампы, видно, погасили только что – пахнет гарью, керосином. Людмила Васильевна заскользила между кроватями. Тихо. И вдруг сзади нее раздался громкий шепот:

– Мама!

Людмила Васильевна неожиданно для себя ответила:

– Что? Что, моя хорошая, моя доченька.

Тоненькая фигурка Людмилы Васильевны склонилась над кроватью. Едва разглядела в темноте, кто зовет. Раечка Гончарова, маленькая мышка. Та самая Раечка, которая встретилась со своим братом в детдоме. Толя Гончаров был старше сестры года на три. Учился замечательно. И о сестре заботился здорово. Вернутся, бывало, с прогулки, он бежит к Рае, ощупывает варежки, валенки, чулки – не промокла ли. Играл только с ней. А когда на горизонте появлялась «опасность» (много приходило в детдом желающих усыновить или удочерить кого-нибудь), Толя тащил Раечку в укромное местечко, и они там отсиживались, пока посетитель не уходил. Он столько пережил за время своей разлуки с сестрой, что боялся снова потерять ее. Так вот, эта самая Раечка была окружена самым что ни на есть заботливым вниманием и все равно вспоминала, звала маму. А другие дети, у кого не было ни брата, ни сестры рядом? Можно представить, как они тосковали.

В эту ночь Людмила Васильевна решила: пусть Раечка Гончарова будет ее дочкой. Она станет брать ее на воскресенье домой, чтобы ребенок чувствовал домашнюю обстановку, знал, что и его кто-то ждет, любит.

Такое желание и у других воспитателей. Валентина Сергеевна Воронина, например, брала домой Юлю Щелкунову. Милю Самойлову взяла себе в дочки Антонина Васильевна Лымарева – повар детдома. Миля побывала в гостях у своей мамы, и ей очень поправилось. Хотя хатка у Антонины Васильевны была маленькая, в одно оконце, зато хозяйка была гостеприимная и веселая. В следующее воскресенье Миля привела с собой Люсю Самарченко.

– А у Люси мамы нет… Возьмете?

– Возьму, деточка. Возьму обязательно. Садитесь, дочки, за стол, угощать вас буду.

У Мили лицо хитроватое, а глаза сияют, она подмаргивает Люсе: ну что я, дескать, говорила?

Через неделю привела Валю Лобасеву.

– И у Вали мамы нет… Возьмете?

– Возьму. Как же иначе? У каждого человека должна быть мама.

За стол садились каждый раз в новом составе. После Вали Лобасевой Миля привела Валю Романцову. Толя Беликин давно в сынках ходил. И так Антонина Васильевна стала самой многодетной матерью в мире – двадцать детей. Она уже не знала, чем их угощать, а без этого нельзя. Так же, как и отказать, она не могла. Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не. Евгения Эдуардовна. Однажды она сказала, придя к тете Тоне домой:

– Ну, хватит вам быть мамой. Слишком уж детей у вас много.

Отобрали часть. Но по-прежнему ходили к тете Тоне, кроме Мили и Толи, Шура Никонова, Валя Гуряева, Тома Смирнова.

11 июня у Антонины Васильевны день рождения. Пригласила человек семь. В сорок пятом году не очень-то было с угощением. Насушила сухариков, из сахарного песка и молока сварила помадку. Пришли дети. И не с пустыми руками – с подарками. Каждый принес по конфетному фантику, а там надпись: «Дорогой маме Тоне». И веселье было настоящее – стихи читали, пели.

Посещение мам всегда было событием для ребят. Они спрашивали друг у друга, как принимали да чем угощали.

Названые мамы так на всю жизнь и остались мамами. Так их до сих пор называют бывшие детдомовцы. В гости к ним приезжают, как домой. Ведь лучше мамы никто не встретит…

Добрые-добрые тети

Шефство над нашими детьми-сиротами имеет огромное значение.

Ребенок, кроме воспитателей и нянь своей группы, имеет еще близкого, дорогого ему человека – тетю Валю или тетю Клаву, которые приедут, приласкают, приголубят, и жизнь ребенка становится краше.

– Ты будешь моя, – говорит одна из комсомолок Мане Ч.

Девушка дарит Мане резинки для чулок, картинки, пряник.

– Я никому никогда не отдам своего Гришу, – заявляет другая.

И теперь она чаще всех навещает его. Вот одна из встреч.

Тетя Клава пришла в полдник. Гриша Заводюк бросается к ней с распростертыми объятиями: они соскучились. Сели. Беседуют. Гриша говорит:

– Смотрите, тетя Клава, у меня на салфеточке вышит самолет. Это потому, что я буду летчиком, когда вырасту, буду бомбить фашистов.

Тетя его спрашивает:

– А где же ты, Гришенька, возьмешь самолет?

– Мне мама (воспитатель) купит в Москве, там продают. Тетя Женя (директор) ездила в Москву и говорила, что там много самолетов – можно купить.

Они долго беседовали. Гриша спрыгнул с колеи тети Клавы и говорит:

– Смотрите, как я быстро могу бегать!

Но случилась горькая обида. Гриша упал и прикусил губку, сильно, глубоко. У него полон рот крови. Тетя Клава быстро подняла его и со страхом на лице говорит мне:

– Что же с ним теперь делать?

Я пошла вместе с ними в изолятор. Сестра посмотрела, остановила кровь, но в изоляторе Гришу не оставила. Мы его понесли в группу, в спальню. Тетя Клава держит Гришу на руках и не хочет положить на койку – ей жаль его. Гриша разговаривать не может, у него собирается во рту слюна и душит его. Тетя Клава около часа сидела и помогала Грише освободиться от слюны. В это время я в группе проводила занятия. За больного Гришу я была спокойна – он с тетей.

Уходя домой, Клавдия Степановна говорит мне: «Ольга Павловна, нельзя ли мне Гришу взять с собой?»

Больного, конечно, отпустить было нельзя. Тогда последовала другая просьба. «Ведь ему теперь кушать нельзя, я ему буду приносить кипяченого молока». Это я разрешила. Три дня Гриша болел, и три дня подряд к нему приходила тетя Клава и подолгу оставалась около него.

Дети по пальчикам высчитывают, когда настанет воскресенье и к ним в гости придут их тети.

Утро. Дети поднимаются, многие одеваются сами, стараются тщательно умыться, приводят в порядок костюмы. После вкусного завтрака воспитатель объявляет:

– Сегодня, ребята, у нас будет кукольный театр!

Начинаются приготовления, дети сами ставят стулья, продают билеты для своей группы и для гостей: без билетов вход запрещен.

Гости и дети усаживаются, и спектакль начинается. К детям выходит любимая кукла Танечка. Она читает стихи, поет и танцует, потом она рассказывает о своем дружочке – собаке, как она ухаживает за ней, чем кормит.

Спектакль кончился, дети аплодируют. Из группы выходят радостные, счастливые. Шефы забирают своих подопечных в гости. Оставшиеся дети едят и идут в спальню отдыхать.

Дневной сон. В спальне тихо. Все спят. Вот в спальню заходит Коля Бузолин со своим шефом – тетей Валей. Он вернулся из гостей. Его глаза смеются, горят от радости. Он кричит: «Мама, посмотрите!» Я говорю: «Тише, Коля, все спят». В руках у него большая коробка с игрушками, через плечо надета бархатная, вышитая блестящими нитками сумочка для носового платка. В сумочке красивый платочек, от которого пахнет «духом», как говорит Коля.

Еще тетя Валя положила под его подушечку сверток с печеньем и конфетами.

Дети все спят, но Коля заснуть не может. Он подзывает меня к себе и говорит: «Мама, у меня тетя Валя хорошая, я ее буду много-много любить. А вы обижаетесь? И вас я буду любить. Я всех буду любить».

Вот заходит Вадик Богатырев со своей тетей Нюрой. На груди у него красивый, с цветами, платочек, а в руках мягкая белая плюшка. Сам он, как шарик, маленький, толстенький – он любимец всего коллектива. Его зовут медвежонок Плюшевый.

Вадикиным рассказам тоже нет конца…

Воспитательница О. Я. Широкова.

Апрель 1945 г.

1947 год. Пришла на бюро в райком партии – нас принимали в члены КПСС. Сидим, ждем, когда нас вызовут. Вдруг входят две девчонки-второклассницы, черненькая и беленькая. Какой-то конверт надо передать секретарше. Секретарши нет – она куда-то отлучилась. Девчонки уселись напротив и стали нас рассматривать. Это были детдомовки. Завязался разговор о том, о сем.

Беленькая неожиданно встает, подходит ко мне и говорит:

– Тетя, можно я буду называть вас мамой, а то у меня нет мамы?

– Можно.

– А кто у вас дома?

– Дядя Миша, бабушка.

– К вам с подругой приходить можно?

– Можно.

Так Лида Шандишова стала моей названой дочерью. Тогда я не придала большого значения нашему разговору. Думала, придет раз-другой в гости, и все. Но дело обернулось по-другому. Узелок завязался крепко, на всю жизнь. Каждый ее шаг, поступок, слово мы с Мишей принимали близко к сердцу. Наш первый подарок к ее дню рождения – мяч. Его мы принесли в детдом. Лиду это просто потрясло: ее день рождения отмечают не кто-нибудь, а папа с мамой! Много позже, когда Лида сама стала матерью и покупала подарки своим детям, она всегда вспоминала свой первый мяч.

После техникума Лида поехала в Казахстан, стала работать в совхозе «Первомайский» Чапаевского района. Лида писала обо всем подробно. Помню, осенью, в саду разбирала яблоки. Почтальон принес письмо. Лида просила разрешения на замужество. Я заплакала. Миша и говорит мне:

– Ну что ты, мать, плачешь? Радоваться надо – дочка замуж выходит.

А я ему отвечаю:

– Такая молодая…

Ездила в Казахстан, в гости. Познакомилась с родными, с мужем.

Правду говорят: маленькие дети – маленькие заботы, а уж большие… Сколько было радости, когда у Лиды родился сын. Миша мне сказал тогда:

– Вот и дождались мы внука, мать.

Через пять лет нас постигло большое горе – умер, наш внучок. Мы прямо обезумели от горя. Утешали Лиду, как могли, ездили к ней, писали. От нее приходили письма, полные отчаяния. Я их до сих пор храню, перечитываю и плачу…

…Да, крепко завязался узелок, на всю жизнь. Я часто вспоминаю тот день в райкоме партии, когда познакомилась с беленькой второклассницей. Почему именно она подошла ко мне – к женщине, у которой никогда не было своих детей? Подарок судьбы? Я ведь всегда мечтала о ребенке…

Из разговора с Фаиной Федотовной Гомазковой, учительницей Дубовской школы № 2.

С разрешения Фаины Федотовны я прочитала письма Лиды Шандишовой. Мне хочется привести здесь открытку, присланную Лидой Фаине Федотовне 8 марта 1971 года.

«Самая лучшая, самая прекрасная на земле, моя милая, дорогая мамочка! С праздником! С радостью, с долгими годами жизни на земле! Самого наилучшего, самого прекрасного и хорошего вам на всю вашу долгую и добрую жизнь. Не стареть, не болеть. Тысячу лет жизни, здоровья и счастья, милая моя мамочка».

«Мы жили с мамой в Городище. Когда пришли немцы, я была с мамой. Один раз мама взяла меня за ручку, и мы пошли с ней за хлебом. Когда мы шли по улице, то из одних ворот вышел немец. Он толкнул маму от меня, я осталась одна на улице. Маму он куда-то угнал. Я ее ждала, ждала, так и не дождалась. Меня взял за ручку какой-то дедушка, и я у него жила. А маму свою я так и не видела. Когда Красная Армия освободила Городище, меня взяли в детский дом».

Декабрь 1944 г.

Лида Орешкина, 5 лет.