Текст книги "Измена. Не могу простить (СИ)"
Автор книги: Лика Ланц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Глава 9
Жизнь словно остановилась и одновременно полетела вперёд с бешеной скоростью, когда Андрей окончил школу и уехал учиться.
Нет, мы изредка виделись: он приезжал домой на выходные. Вначале – каждый раз, позже – реже. А я… иногда позволяла себе такую роскошь – приходить к Сотниковым в субботу или воскресенье. И не только потому, что стало невмоготу ещё больше чем раньше, а чтобы увидеть Андрея.
Моя влюблённость походила на болезнь. У меня даже температура подскакивала, когда его видела. И озноб по телу. И губы пересыхали. А внутри ёкало так, что я боялась: если кто присмотрится – поймёт, что я по Сотникову не просто сохну, а с ума схожу.
Но мне необходимы были эти встречи – мимолётные, для него ничего не значащие. Я дышала, когда он находился рядом. Я напитывалась кислородом, чтобы жить дальше и идти к мечте.
Я не стала хорошо учиться. Ну, то есть до Ани мне всё равно было далеко. Но в общем целом – да, изменила отношение к обучению, сосредоточилась на важных для меня предметах, потому что уже в тринадцать знала, чего хочу.
Есть люди мучаются выбором, никак не могут определиться, понять, что вот это – их призвание. У меня таких проблем не существовало. Я хотела спасать людей. Тогда это слишком пафосно звучало в моей голове. Может, в силу возраста. Но я чётко знала: это моё.
Никому не говорила. Никому не рассказывала, чтобы не спугнуть, чтобы никто не рассмеялся в лицо, не сломал, не продавил, заставляя передумать или отступиться.
О моей мечте знал только он – Андрей Сотников. Это с ним я поделилась сокровенным однажды.
– Уже уходишь? – спросила меня Ольга Степановна в один из таких дней. – Оставайся у нас ночевать.
Иногда я так делала – оставалась. Но в этот раз только мотнула головой. Я не хотела их напрягать. И старалась не злоупотреблять гостеприимством. Особенно в те дни, когда домой возвращался Андрей.
У них – семья. Свои заботы и хлопоты. А я… лишний рот. Словно бедная родственница. Лучше не наглеть. Именно поэтому я всегда сохраняла баланс. Так, как я его понимала.
– Я провожу, – вызвался Андрей, а я только рот открыла и не смогла возразить – так быстро он выпихнул меня из дома.
– Не надо, – слабо возразила я.
– Надо, – легонько подтолкнул он меня. – Раз уж ты надумала уходить в ночь.
И тут меня осенило.
– Ты думаешь, я?.. Ну, с друзьями?..
– Я ничего не думаю. Просто провожу тебя домой, чтобы с тобой ничего не случилось.
Он ничего не боялся, а я робела перед ним. То в жар, то в холод. Не знаю, как хватало сил не смотреть влюблёнными глазами, заглядывать в рот и благоговеть. Всё это я проделывала внутри, не давая этому пожару прорваться наружу.
Я считала, что не достойна Сотникова. Да и вообще до всех них мне – как до далёкой звезды. Мечта есть, а долететь невозможно. Вряд ли я когда-нибудь смогу построить космический корабль такой мощности и силы.
– Как у тебя дела, Маш? – прервал он молчание. Легко у него получалось, ладно. И я понимала, что это вроде как вопрос вежливости, но то ли мне так хотелось, то ли действительно Андрея интересовала моя жизнь, потому что не услышала в его голосе отстранённой казённости и фальши.
– Всё хорошо. Учусь, – дёрнула плечом. – Не курю, – чуть больше яда в голосе.
Я дерзила, потому что робела перед ним и больше всего на свете боялась растечься лужей у его ног. Это как броня, отделяющая меня от Андрея.
– Я знаю, – кивнул он, будто это само собой разумелось.
– Откуда? – посмотрела я ему в глаза. Как мне казалось – насмешливо и вызывающе. – Я ведь и соврать могла.
– Не могла, – мягко улыбнулся Андрей, и я вдруг на миг ослепла, словно молнией шарахнуло. Показалось, что он знает, видит меня насквозь. – Почему ты стараешься казаться хуже, чем есть?
– Ничего я не стараюсь, – буркнула и надулась.
Но Андрей был прав. Это тоже защитная реакция. Раз я из плохой семьи, то вряд ли обо мне думают хорошо. Можно и не стараться, из кожи вон не лезть, всё равно будут видеть во мне Машку, у которой родители – алкаши.
– Можешь не выставлять иголки. Я всё равно не поверю. Ты из тех, кто защищается, но, поверь: я бы лично сделал всё, чтобы оградить сестру от подлого человека. За годы дружбы с Аней, ты не сделала ничего плохого. Хотя мы знаем, как тебе непросто.
И снова этот стыд, что сжигает кислотой, заставляет щёки вспыхивать, а уши гореть огнём.
– Хочешь мороженого? – ни с того ни с сего, резкий перепад в разговоре, отчего я теряюсь. Он увидел, что я сгораю?.. – Пойдём.
Мы как раз напротив круглосуточного супермаркета. Андрей тянет меня за руку. Для него ничего не значит – прикасаться ко мне. У меня всё иначе. Ожоги. Буря внутри. Запах его в носу, что, как отрава, проходит ниже и ниже, пока не опускается в низ живота и творит во мне что-то невероятное, почти постыдное.
К счастью, он ничего этого не видит и не замечает.
– Какое любишь? Клубничное? Лимонное? Эскимо?
А я и не знала. Мне всё равно. Без разницы. Но мороженое – это он хорошо придумал. Может, хоть немного остужусь.
– А давай я тебе несколько видов куплю?
– Нет! – я даже попятилась, но он не отпустил мою руку, сжал покрепче ладонь. – Не нужно! Какое-нибудь, на твой выбор. Одно.
– Тогда кофейное. Мне нравится.
Значит, и мне понравится. И, возможно, оно станет моим любимым. Будет напоминать о нём.
Кофейное было вкусным. Сладким и чуть горьковатым одновременно. Растекалось молочной сливочностью по языку, и уже не так пугала близость этого парня, как раньше.
– Больше всего на свете я хочу стать медиком, – не знаю, почему это слетело с моих губ. Может, потому что всем, даже таким, как я, нужен кто-то, кому можно доверить самую сокровенную мечту.
Я была уверена, что он не рассмеётся, не покачает головой, не станет рассказывать, что для дочери алкашей – это недостижимый уровень.
– Это ж здорово, Маш! – у него в глазах читалось восхищение. Неподдельное, настоящее, тёплое.
И меня прорвало. Я вывалила ему всё. Может, бессвязно, сумбурно, слова сыпались из меня горохом, как из прохудившегося мешка.
Я рассказала ему, что мать не всегда была такой. Что мы жили нормально. А потом ушёл отец – и всё покатилось куда-то вниз. И что, в общем-то, мать и Антон – почти тихие алкоголики. Работают даже. Но по вечерам с ними невыносимо оставаться.
Не рассказала я ему только об одном. О том, что Антон следит за мной нездоровым взглядом. Собственно, там и рассказывать было не о чем. Только о моих ощущениях. Он никогда не касался меня и пальцем. Но его взгляд – тяжёлый, заинтересованный, липкий, преследовал меня днём и ночью, превращался в кошмар и паранойю. Именно поэтому я старалась поменьше попадаться ему на глаза, уходила из дома, шлялась по улицам, отсиживалась у Сотниковых.
– Ты молодец, Маша, – сказал тогда Андрей. – Ты просто помни: мы верим в тебя. Я верю. И всё будет так, как ты захочешь. Сбудется всё, о чём ты мечтаешь.
Он поправил мои волосы. Ободряюще и заботливо.
Точно так же он прикасался к Ане. Как к сестре – я это понимала очень хорошо. Но его поддержка, его слова жили во мне и позволяли мечтать о большем. О том, что казалось недостижимым, но почему-то возможным. Потому что в меня верили. Потому что парень, о котором я грезила, погладил меня однажды по голове.
Глава 10
– Красивая ты у меня, Маш, – сказала однажды со вздохом мать, – я тоже когда-то такой была. Ну, не такой, конечно. Ты на отцовский род похожа. Такая же огненная да глазастая, как породистая норовистая лошадка.
Мне уже четырнадцать с хвостиком. Я стала ещё выше, тоньше, звонче. Волосы ниже лопаток. Я часто их безжалостно в хвост зализывала, чтобы не мешали. А ещё больше – чтобы внимание не привлекали, потому что во мне всего стало слишком.
Слишком грудь выпирает при моей худобе. Слишком большие глаза и рот. Россыпь веснушек слишком яркая на носу. И ноги будто от ушей.
И мне словно везде не стало места. Дома – Антон, что смотрит шакальим грязным взглядом. Уже не просто смотрит – начал, будто невзначай, прикасаться. Чтобы придраться – слишком мало, только в дурацкое положение себя поставишь, но я отлично понимала, зачем он это делает.
На улице мальчишки как взбесились. Даже Игнатьев, что всегда похохатывал и не позволял никому руки распускать в мою сторону, стал задумчиво поглядывать и раздевать взглядом.
В школе… нет, я не стала королевой класса. Может, потому, что всегда была Машкой оборвашкой. Но, будь у меня всё то, что полагается королевам, наверное, смогла бы завоевать этот сомнительный титул. Завистниц хватало. Поклонников тоже. Но разве это имеет значение, когда сердце занято одним единственным человеком, которого я никак не могла выкинуть из головы?
В то время мы с Аней сдружились ещё крепче. Разные. Непохожие. Но, может, как раз этот контраст и сыграл роль доброй феи.
Мы никогда не ссорились. Хорошо понимали друг друга. Аня почти все тайны мне доверяла. Милые такие, почти детские, наивные, как и она сама. Тепличный цветочек, выращенный в любви и радости, в счастье и заботе.
И она, как никто, была очень уязвима. Я оберегала её. Нередко выступала в роли цепного злющего пса. Отгоняла от неё всех, кто мог бы сыграть на её незамутнённой вере в хороших людей.
Это была дружба – преданная и крепкая. А ещё – желание отблагодарить за то, что однажды Сотниковы не прошли мимо Машки-замарашки, стали моим светом, тихим оазисом, где я могла хоть на время спрятаться от сволочной жизни, что душила, брала в осаду и методично добивала.
Если бы не Сотниковы, неизвестно, выкарабкалась бы я сама или сдалась, стала бы ещё одной жертвой неблагополучной семьи. Человеком, который пожизненно носит это клеймо и повторяет бесславный путь родителей, совершает те же ошибки, опускается на дно, тонет и передаёт своим детям те же гены, те же установки, ту же судьбу.
С Андреем мы виделись нечасто. Он всё реже приезжал домой, стал совсем взрослым. Другие интересы, студенческая жизнь в столице, круговерть. Куда ему до подростков вроде меня или Аньки.
Но он всё же появлялся, как ясное солнце, будоражил тихую заводь Сотниковых, заставлял весь мир крутиться вокруг себя и платил тем же: любовью, улыбками, разговорами, терпением.
Я наблюдала за ним и училась. Он, казалось, и не замечал, с какой лёгкостью ему даётся всё. Внимательный, заботливый, щедрый.
Он никогда не забывал похвалить мать, поговорить с отцом. Повоспитывать близнецов, что вечно бедокурили и влипали в разные истории – смешные и не очень.
Он всегда интересовался Аниными успехами. Ну, и моими заодно. Потому что на выходных я торчала у Сотниковых – боялась пропустить его приезд.
Он один, казалось, не замечал, как я изменилась и выросла. Не удивлялся. Взгляд его надолго не останавливался на мне. Может, поэтому в его присутствии я всё ещё чувствовала себя нескладной тринадцатилеткой, которую он отчитывал за уличную жизнь.
Может, мне надо было как-то проявить себя, показать собственную взрослость. Но то, что легко давалось с другими (уличная жизнь не прошла даром), никак не получалось с Андреем. Я терялась. Замирала. Боялась дышать. Ни о какой уверенности, лёгкой небрежности речи не могло идти.
Ну, как тут себя почувствуешь взрослым, когда тебя жизнерадостно спрашивают:
– Как дела, мелочь?
Скажи это кто-то другой, а не Андрей, я б нашла что ответить. Сбрить. Схохмить. Вставить едкое словцо. А тут не просто язык к нёбу приставал, а буквально парализовало, и я становилась маленькой-маленькой, глупой и неразумной, незначительно-мелкой, будто первоклашка с бантами.
А он стал взрослее. В плечах раздался, щетина на щеках и подбородке, волосы словно выгорели. Причёска стильная, небрежная.
А ещё я заглядывалась на его руки. На длинные пальцы с аккуратными ногтями. На вены, что по-мужски выпирали на тыльной стороне ладони, вились предплечьям, перетекали на бицепсы и будили во мне совершенно недетские фантазии, заставляющие покрепче сжимать ноги.
Я представляла, как он касается меня пальцами, как ведёт подушечками по линии скул и губам. Как взгляд его ласкает, обжигая. Как горячий торс прижимается к моей груди – и я чувствую его всего, жар, запах, дыхание знойного самума, что сбивает с ног и превращает в вихрь песчинок, готовых расплавиться и отдаться стихии, которая не бедствие, а желанная буря, способная лишить жизни и возродить.
Это было выше меня. Сильнее. Дремучее. Я, как могла, сопротивлялась этим низменным инстинктам, но никогда не считала их грязными. Я представляла себя жрицей бога Солнца – яростной, неукротимой, смелой, раскованной, жертвенной, способной на смелые безумства ради своего божества и только для него.
Никто и никогда не будил во мне таких желаний. Никто и никогда не касался раскалёнными лучами моего сердца. Никто и никогда не проникал в мою душу так глубоко и так мощно, так всепоглощающе. Только он – Андрей Сотников. Брат моей подруги. Неизменный мистер Икс, о котором я, казалось, знала всё и не знала ничего.
А жизнь сталкивала нас, тасовала, как карты. У жизни – свои законы, свои правила. Не просчитать, не угадать, не запланировать ничего заранее. Разве что по мелочам – как мои приходы в дом Сотниковых.
Всё остальное случалось по сценариям, которые писали не мы. Можно было только предугадать немного, что-то предвидеть. Потому что, как говорят в народе, дыма без огня не бывает, мы предполагаем, а бог располагает, на бога надейся, но сам не плошай.
Гораздо позже я крутила все эти многовековые премудрости в голове, как калейдоскоп. Прикидывала и так и эдак. Но понимала: узор складывается из мелких стёклышек сам, независимо от того, как движется наша рука. И что в итоге получается – это не наша заслуга, а всего лишь случайность миллионов комбинаций, которые просчитать невозможно.
Глава 11
Это случилось летом, когда мне уже было пятнадцать.
В тот вечер я, как всегда, возвращалась домой поздно. Но на этот раз Антон не спал – поджидал меня.
– И где это ты шляешься, позволь спросить? – встретил он меня почти на пороге. – Мать беспокоится, а она, видишь ли, считай, из дома сошла.
Мать в это время спала, пьяная, видать, в хлам. А Антон выглядел довольно бодро. Недопивал, видимо, чтобы меня дождаться. А заодно и накручивал сам себя.
– Что, всем соплякам своим дала? – сверкал он злыми глазами из-под широких бровей и наступал на меня горой, а я пятилась. – Совсем распоясалась!
Он ухватил меня за плечо, сжал больно.
– Отстань! – пихнула я обеими руками его в грудь, но это всё равно что толкать скалу – бесполезно.
– А может, Маш, тебе надо попробовать настоящего мужика? – на миг разгладились его черты лица. – Чтобы ты, наконец, почувствовала разницу?
И его руки поползли по моему телу – жадные, нетерпеливые.
– Нет! – взвизгнула я, как раненое животное, но разве его этим остановишь?
– Тебе понравится, обещаю, – бормотал он и лез с поцелуями.
На какой-то миг я оцепенела. Так, наверное, крошечная жертва замирает перед взглядом удава. Так, вероятно, распадается песчинка под слишком большим давлением – на молекулы, атомы, ничто…
– Нет! – взревело во мне нечто более сильное, не желающее подчиняться обстоятельствам. И я укусила Антона за руку. Со всей силы, так, что заныли зубы.
– Ах, ты дрянь! – ударил он меня по лицу – разъярённый, распалённый, возбуждённый. Он прижимался ко мне всем телом – я всё чувствовала. И понимала: лучше умереть.
Он ударил меня ещё раз и рванул кофту на груди.
И тогда я сделала то, чему однажды научил меня Валерка Игнатьев, – ударила коленом со всей дури отчима в промежность.
И пока он краснел, хрипел, корчился, выскочила вон на улицу.
Лучше жить в подворотнях, чем вот так.
Меня трясло. Разбитая губа саднила. Начало отходить плечо и рука, а я неслась по улицам, как сумасшедшая.
И даже не сообразила, что ноги несут меня к дому Сотниковых – единственному месту, где я хотя бы могла спрятаться.
Я притормозила буквально на подходе.
Как я к ним явлюсь? Что скажу? Да ещё в таком виде…
Я уже готова была развернуться и убежать куда-нибудь ещё, но всё вышло иначе: меня заметили.
– Маша?.. – и я прикрыла глаза.
Господи! За что? Почему именно этот голос? Почему именно ему суждено было увидеть меня этой ночью?
– Маша, ты что здесь де… – осёкся Андрей, видимо, увидев меня во всей красе.
– Я, наверное, пойду, – пробормотала невнятно, а затем сделала всё наоборот: уткнулась Андрею в грудь и разревелась куда горше, чем до этого.
Он сжал меня в объятиях. Погладил ладонью по голове и осторожно – по спине.
– Никуда ты не пойдёшь, – сказал жёстко. Так, что было понятно: не отпустит. – Кто? – задал вопрос, что звучал, как выстрел. – Я ему руки и ноги местами поменяю!
– Нет! – мотнула головой, а затем подняла на Андрея глаза. – Т-ты можешь меня спрятать? И п-переодеться?
Зубы выбивали дробь. Не от холода – лето, духота недавно спала. Меня изнутри колотило, и я ничего не могла поделать, чтобы утихомирить эту дрожь.
– Пойдём, – взял он меня за руку и потянул к дому. Но не к парадному входу, куда я привычно заходила все эти годы.
Он провёл меня через заднее крыльцо, а оттуда – по лестнице на второй этаж, в свою комнату.
У него тут отдельное «царство», немного на отшибе. Большая комната, санузел, душ.
Я была тут пару раз. Первый – когда меня по дому водили много лет назад. Второй… кажется, я сама однажды сюда пробралась.
У Сотниковых большой дом. У каждого из детей – свои апартаменты. Всё со вкусом, уютно, идеально, как на мой взгляд. Я о таком только мечтать могла да во снах видеть.
Нет, не так я хотела попасть в святую святых – комнату Андрея.
– Маш, слышишь меня? – берёт он меня за плечи и чуть-чуть встряхивает, но я, кажется, в то мгновение не могу соображать – меня трясёт. Слёзы, сопли по лицу, губа саднит, тело болит, будто меня били. – Посмотри на меня, Маш!
Он приказывает, и я подчиняюсь, смотрю в его голубые озёра. Они моё спасение – так я чувствую, на уровне инстинктов. Мозг не справляется, не может функционировать правильно.
– Я сейчас дам тебе одежду и полотенце. Сходи в душ.
Я скорее читаю по губам, чем слышу его голос – так грохочет сердце в ушах.
– Кивни, если понимаешь.
Я киваю. И в тот же миг его тёплые руки исчезают с плеч. И сразу становится одиноко и холодно. Оказывается, я нуждалась. И нет, я не боялась его прикосновений, в отличие от…
Он суёт мне в руки свою футболку и полотенце. Ведёт, как маленькую, к душевой.
– Сама справишься?
Я отшатываюсь. Не хватало ещё, чтобы он меня мыл.
Киваю быстро и яростно. Скрываюсь за дверью и включаю воду.
Вода, льющаяся сверху, успокаивает. Смывает грязь чужих прикосновений. На душе становится немного спокойнее.
Андрей встречает меня с пледом в руках. Кутает, как ребёнка. Усаживает на свою кровать.
– Я тебе чаю заварил, – ставит передо мной на тумбочку чашку.
Меня уже почти не трясёт, но я боюсь брать что-нибудь в руки, чтобы не разбить случайно.
– Расскажешь? – сидит он передо мной на корточках и заглядывает в глаза.
Вначале отрицательно качаю головой, а затем признаюсь. Тяжело сказать только первые два слова.
– Это отчим.
У Андрея такое лицо, что впору испугаться. Но я знаю, что он не на меня злится.
– Он… тебя тронул? – медленно, с угрозой в голосе. И я точно понимаю, что Андрей спрашивает не о разбитой губе и не о синяках на руках.
– Нет, – качнула я головой, – не успел. Я… ударила его между ног и убежала.
А дальше всё вывалилось из меня, как из трухлявого мешка.
Все годы страха. Все блуждания допоздна. Его взгляды липкие. Его прикосновения якобы невзначай.
– Я старалась всего это избежать, – снова цокала я зубами, – но, видимо, плохо старалась.
– Ты не виновата, Маш. Это он урод, – темнел лицом Андрей. – И ему это так просто с рук не сойдёт. Ты ложись спать, ладно? А завтра разберёмся.
– Не уходи! – цеплялась я за него, боясь остаться в одиночестве, один на один со своими кошмарами.
– Я не уйду, – пообещал Андрей.
Он держал меня за руку, пока я не уснула. Он успокаивал меня, когда я кричала во сне. Он лёг рядом, и я снова плакала на его плече, а он бережно обнимал меня и успокаивал.
Мы так и уснули – в обнимку. И уже до утра мне ничего не снилось. Его тепло и надёжное плечо успокаивали. Я чувствовала, пусть призрачную, но надёжность, и не думала о том, что будет завтра.
Глава 12
Наутро в доме Сотниковых случился переполох. И причиной его стала я.
– Нельзя такое спускать с рук! – бушевал Андрей.
– Я домой не вернусь, – бормотала я и прятала глаза.
– Об этом речь и не идёт, – сказал дядя Роман.
Они безоговорочно приняли мою сторону.
Мы уже собирались идти в больницу – снимать побои, как на пороге дома Сотниковых нарисовалась моя мать.
– Это наше семейное дело, – заявила она твёрдо, – и мы сами разберёмся в том, что случилось. Пойдём домой, Маша.
– Нет! – взвизгнула я и вырвала руку. Мать держала меня цепко, и не сразу удалось это сделать. – Я не вернусь!
– Ну, и куда ты пойдёшь? – посмотрела она на меня ласково. – Дайте нам поговорить наедине, – обратилась она к Сотниковым, что стояли тут же, стеной. Тётя Оля, дядя Рома и Андрей. Близнецы отсутствовали – уехали в другой город, навестить бабушку. Ани тоже не было дома – ей купили путёвку в лагерь, и я этому была только рада. Не хотела, чтобы подруга знала и видела меня такой.
Андрей пытался возражать. Родители его остановили. Как ни крути, но это действительно не их проблема.
– Мы на твоей стороне, – сказала тётя Оля. – В любом случае, какое бы решение ты ни приняла.
Мать вывела меня из дома, в сад. Подальше от чужих ушей, как она сказала.
– Вот что, – заявила она, как только мы остались одни, – я слишком много давала тебе воли. Ты выросла, но ещё не совсем. Я несу ответственность за всё, что с тобой происходит. А поэтому все твои ночные прогулки надо прекратить. Иначе случится то, что уже случилось. Я понимаю: Антон тебе не отец и не смел указывать и уму-разуму учить. В этом он не прав. Во всём остальном… Ты должна осознать, что дальше так продолжаться не может.
Я чего-то не понимала. До меня не доходил смысл слов, сказанных матерью. Да и она… хоть и помятая, но собранная, совершенно не походила на ту женщину, которая меня «воспитывала» все эти годы.
В такие моменты в голову непременно лезет всякая муть. Например, я смотрела, как решительно шевелятся её губы, как плавно льётся речь, и думала о том, что у матери – полтора высших образования. Всё это ещё при моём отце. Вначале один ВУЗ закончила, а потом второй на полпути бросила, когда отец бросил нас.
Неглупая, ещё не растерявшая всю красоту, но уже, наверное, безнадежно потерянная. Я почему-то думала именно об этом.
– Мам… а что тебе рассказал Антон? – перебила я её пламенную, хорошо выстроенную речь.
– Что ты явилась домой за полночь в разорванной одежде. Тебя кто-то обидел, девочка моя? – смотрела она участливо.
Я таращила на неё глаза, как тупое животное. У меня в голове не укладывалось, что этот козёл мог всё извернуть в свою пользу. И мать, судя по всему, ему верила.
– Не бойся сказать. Если ты знаешь этого человека, мы обязательно разберёмся. Пойдём в полицию, напишем заявление. Если ты, конечно, не боишься, что об этом будут знать все. Весь город. Вся школа. Это… непросто. И болезненно.
– А если я скажу, что пришла домой живая и здоровая, в нормальной одежде, а отчим меня избил и домогался?
У матери закаменело лицо и стали пустыми глаза. Как две ледышки.
– Я, конечно, понимаю, что ты его не любишь. И Антон, безусловно, не идеал, но никогда не думала, что ты способна на такое.
И меня порвало. На мелкие части, на осколки, разметало во все стороны рваными ошмётками.
– На какое, мам?! На какое?! Он постоянно следил за мной, лапал втихаря, а вчера вообще хотел надругаться! А ты в это время дрыхла без задних ног, тебе нет до меня дела, тебе всё равно, что со мной происходит!
– Ты лжёшь, – посмотрела она мне в глаза. – Нагло лжёшь. Он никогда ничего подобного не делал! Я же не слепая! Ты же у меня постоянно на глазах!
Я открывала и закрывала рот, оглушённая, раздавленная, униженная её недоверием. Она верила ему, а не мне, её дочери.
– Хочешь его выжить? Так это его квартира, между прочим. Это мы пойдём на улицу, без ничего. Хочешь, чтобы я осталась совсем одна, без поддержки, без мужчины? Чем ты лучше своего отца, что бросил нас на произвол судьбы? И чего стоят твои слова? У тебя есть свидетели, готовые подтвердить, что видели, как Антон к тебе приставал? Сотниковы? Так их там не было! А всё, что ты сейчас наговариваешь, – недоказуемая чушь озлобленного подростка! И это благодарность за всё, что мы для тебя сделали? Одевали, обували, кормили-поили?
– У нас была своя квартира. И не моя вина, что ты всё положила под ноги этому скоту. Не оглядываясь, не думая о будущем. Можешь мне не верить, но всё было именно так, как я рассказываю. А то, что ты не замечала, не обращала внимания, закрывала глаза, не веришь мне – это уже немного не о том. Домой я не вернусь.
– И что ты будешь делать, дурочка? – криво усмехнулась мать. Горько так, безнадежно. – Пойдёшь торговать собой в подворотне? Так ты уже… докатилась до ручки. Куда уж дальше. Я тебе в этом не помощник. И не жди, что стану поддерживать твой образ жизни.
И тогда я решилась.
– Хорошо, – кивнула я, понимая, что назад дороги нет. – Я не стану подавать на твоего урода заявление в полицию. Пусть живёт, мразь, и боится. Но взамен я заберу все свои вещи, документы и уйду. И не твоя забота, что я буду делать дальше. Живи с ним, пей, трахайся, радуйся жизни и тому, что он тебя на улицу не вышвырнул. А мне позволь жить по-другому. И учти: если только надумаешь встать у меня на пути, я пойду до конца. Отправлю Антона туда, где ему самое место: за решётку. Никогда не поздно обвинить его. Срок подачи заявления за изнасилование несовершеннолетних – пятнадцать лет. Передай ему мои слова. Или нет. Я сама ему скажу, когда буду забирать вещи. Пусть живёт и боится.
– Неблагодарная! Такая же, как твой отец! – воспылала гневом мать, но мне было всё равно. На её злые слова. На её возмущение. – Помощи не дождёшься! У меня больше нет дочери!
– А у меня больше нет матери, – произнесла, пробуя горечь слов на вкус и ещё раз вдыхая запах безнадёги, что волнами исходил от матери вместе с перегаром.
Я радовалась, что наконец-то могу избавиться от этого всего и идти к своей цели.
А ещё больше я радовалась, что наконец-то наступил финал всем моим мучениям под крышей опостылевшего дома, где меня не любили, где мне не доверяли и готовы были променять на возможность находиться рядом с чьими-то портками, лишь бы хоть какой-то, но мужик.
