Текст книги "Измена. Не могу простить (СИ)"
Автор книги: Лика Ланц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Лика Ланц
Измена. Не могу простить
Глава 1
Андрей Сотников собрался жениться. Новость, как кирпичом по голове – бум!
Собственно, он мог уже сто раз. Ему двадцать девять. Уже и дети могли в школу бегать. Его и мои. Те, которые так и не появились на свет.
Я знаю его сто лет. Он был моим первым. И как бы радоваться нужно, что у него всё сложилось спустя столько времени, но не получается.
Я так и не забыла его. Так и не простила. Так и не смогла разлюбить.
За семь лет много воды утекло. Отшумели зимы, перелистнулись страницы жизни. Он возмужал и стал кем-то, а я… словно замерла, осталась мушкой в янтаре.
Уезжая из города, где была самой несчастной и самой счастливой немножко, я давала слово, что смогу, у меня получится, я всем докажу, что Машка Чернова тоже на что-то способна.
В результате… ну, можно сказать, я добилась именно «чего-то», но похвастаться великими достижениями не смогла бы.
– Ты слишком к себе требовательная, – успокаивала меня Аня – моя лучшая подруга и по совместительству – сестра Сотникова, – иногда очень трудно даются какие-то шаги. Кому-то с неба падает, у кого-то удача невероятная. А большинству людей приходится идти шаг за шагом, преодолевая трудности, осмысливая тот барьер, через который нужно перемахнуть.
– Да-да, я как раз из последних! – фыркала я, закатывая глаза. – Я знаю, что ты меня любишь и сумеешь оправдать любое фиаско, все мои неудачи скопом.
– Неправда! – спорила она со мной. – Ты многого достигла, просто не так глобально, как хотелось бы. Но всё ещё впереди.
Да. Я не сдавалась, не складывала руки. Не собиралась топтаться на месте и готовилась покорить новую вершину: поступить наконец-то в медицинский.
Руки-ноги на месте, голова тоже. А остальное… стиснуть зубы – и вперёд. Но что бы я ни делала, какие бы цели ни ставила, всё это не касалось моей личной жизни.
Этого в планах моих не было. Ни в ближайших, ни на потом.
Даже семь лет спустя я так и не смогла переступить через первую любовь и двинуться дальше. Я пыталась. Два раза. И ничего из этого не получилось. А поэтому… личную жизнь я отложила на потом. Когда-нибудь. Может, время вылечит и эту рану однажды.
И, может, я бы никогда не встретилась с Андреем вновь, не столкнулась лоб в лоб, если бы не Его Величество Случай.
Возможно, мы бы когда-нибудь и пересеклись по касательной. Вскользь, издалека. Да и вообще вероятность нашей встречи стремилась к нулю, если учесть, что в город своей юности я ни ногой. Ни разу за все эти годы. Не только из-за Сотникова, конечно. Для этого у меня были свои очень веские причины. Но судьба распорядилась иначе.
– Маш, я не знаю, что делать… – мямлила Аня, – у меня тут…
Решения я всегда принимала быстро.
– Так, без паники! Скоро буду, грей чайник, выкладывай на стол пироги!
– Какие пироги? – ужаснулась она.
Видимо, совсем дела плохи. Что-то штормило подругу в последнее время нехило. Столько событий – и не все из них радостные.
– Ой, ну тебя, Сотникова! Жди, я не гордая, приеду со своими!
И я сорвалась с места. Лёгкая на подъём. Тем более, есть повод увидеться с Аней. Отпраздновать, в конце концов, её развод с мужем, которого я, мягко говоря, недолюбливала. А если уж прямо – вообще презирала и терпеть не могла. Даже когда у Ани вроде бы как всё было зашибись.
Новости у подруги оказались не очень. Ну, её Майский был бы не Майским, если б всё не изгадил. Одно хорошо: Аня наконец-то беременная. После стольких лет бесплодных попыток заполучить малыша чудо свершилось.
Я бы укрыла её от мира, если бы могла. Нежный цветок. Не то что я – бурьян, сорная трава, что пробьётся даже сквозь асфальт, выживет при морозе, не сгорит от жаркого солнца.
Я бы не хотела оказаться на её месте, но если бы такое случилось, нашла бы способ поставить зарвавшегося и зажравшегося Вадю на место. Но Аня не я, я не Аня. А поэтому… маленькая трагедия в судьбе девушки, которая стала почти сестрой.
– Ещё и Андрей завтра приезжает, – у Ани такой удручённый голос, что слова из меня вылетели сами по себе.
– Ну, и что за проблема? Встретим мы твоего Андрея.
– Да-да, встреть, пожалуйста, а то мне не отпроситься, – попросила она, и я поняла, что попалась. Не отвертеться, не отказаться. Но ради подруги чего только ни сделаешь.
– Когда ты, говоришь, у него поезд? – внешнее спокойствие давалось легко. А сердце – ожидаемо – ускорило бег. Я бы хотела быть равнодушной, но не получалось.
Ну, казалось бы: в чём проблема? Семь лет прошло. Всё быльём поросло. Для него, конечно. А я… а что я? Поеду и встречу. Подумаешь.
И вот я стою на вокзале, как осина на ветру. Ветер треплет волосы, залезает под куртку, хватает за руки.
Я знаю, что Андрея не спутаю ни с кем. Я видела его фотографии – Аня часто показывает свою семью. Для неё они всё. И мама, и папа, и братья. Андрей – особенно. Они им гордятся. И не зря. Уникально-гениальный сукин сын. Я даже немножко восхищаюсь им.
Поезд прибыл точно по расписанию. Я отсчитывала вагоны, потом поняла, что состав протянуло вперёд, а я осталась безнадежно позади. Бежать вслед не стала, но шла в направлении вагонов и всматривалась в лица.
– Маша? – я всё же его пропустила. Наверное, досада отразилась на моём лице, но Сотников, кажется, был настолько оглушён, что стоял столбом и пялился, будто я какое-то потерянное и внезапно нашедшееся чудо света.
– Узнал? – улыбнулась я ему на все тридцать два зуба. Так, что даже щёки заболели от старательности.
– Тебя невозможно не узнать, – протянул он руку и, словно во сне, коснулся моих волос.
Хмурое небо поздней осени плавилось, колыхалось, гнало сизые облака.
Я чувствовала его пальцы. Это ожог четвёртой степени. Пепелище, которое должно бы навсегда забыть, что когда-то было костром. Но вот оно ожило, заиграло красками, вспыхнуло, рассыпало искры, что и жалили, и грели.
На какой-то жалкий миг я прикрыла глаза, потому что поддалась этой почти невесомой ласке. Вдохнула воздух, что пах Андреем. Не надышаться. Не вдохнуть глубже, потому что он как яд по венам – быстрый, жестокий, яростный.
А потом его губы нашли мои – и словно стоп-кран сорвало. Будто и не было этих семи лет. Словно мы расстались вчера.
Мир сузился до нас двоих. И ни вокзал, ни толпа людей, что текли рекой по перрону, не могли нас рассоединить – так мы сплелись руками, так соединились губами.
Ничего не изменилось за семь лет. Но в тот миг я об этом не думала: пыталась напиться, как умирающий в пустыне. Пыталась запомнить, впечатать, запечатлеть… Чтобы осталось хоть что-то, когда он развеется, как дым, оставив горечь, пустоту, боль…
Глава 2
– Машка…
Он будто удивлён, ошарашен, в себя прийти не может. И глаза такие радостные-радостные. Большим пальцем трогает мои губы, словно не верит, как будто я могу исчезнуть, раствориться в воздухе.
Как бы себя с асфальта соскрести-то… А то от меня даже лужи не осталось – пар сплошной…
– Ну, а кто ж ещё, Сотников? – не знаю, как снова удалось улыбнуться. – Не привидение, не бойся. Поехали? Аня не смогла встретить тебя, попросила, чтобы я.
Он всё ещё стоял столбом и пялился. Я вздохнула и взяла его за руку.
Ошибка. Ток по оголённым нервам. Снова ожог. Удар молнии. Но можно делать вид, что ничего не происходит.
Я тяну его за собой. Он идёт, как бычок привязанный, за верёвочкой. Послушный такой, милый, мишка мой плюшевый.
Я знаю: Андрей не такой. Но иногда… и это снова окунает меня в прошлое с головой, возвращает назад, делает меня счастливой и воздушной, как разноцветный шарик, наполненный гелием.
– А Аня?.. – спрашивает он, как только мы садимся в машину.
– Работает. Как только сможет – приедет. А я тебя чаем напою. Если захочешь. Поболтаем. Если захочешь.
Сотников не хотел. Молчал всю дорогу. Барабанил пальцами по дверце. Смотрел в окно и немного хмурился.
Я не стала лезть к нему с разговорами. В таком состоянии его лучше не трогать – ушёл в себя, замкнулся и ключ выкинул. Можно не стараться – не услышит, а то и огрызнётся.
Больше всего на свете я не хотела цапаться с Сотниковым. Не сейчас. Не сегодня. Не то настроение от встречи.
Я, наверное, ждала чего угодно, только не то, что случилось на перроне.
Его глаза. Его поцелуй. Его удивление. Спрятала внутри, как скряга. Сердце грозилось выскочить наружу, а в душе цвели розы – яркие, разноцветные, живые.
Это было лучшее, что случилось со мной за семь лет. Я могла бы этого никогда не дождаться, но радовалась тому, что случай подарил именно вот такую встречу с Андреем. Хотя, наверное, безопаснее было бы принять его равнодушие. Тогда бы не рождалось ложных надежд.
А так… они грозились воскреснуть и поверить. Но взрослая часть меня помнила: он не мой, он чужой, у него невеста. Часть меня, раненой и уязвлённой, знала, почему я семь лет назад уехала в никуда, оставив позади разбитое сердце.
– Приехали, – снова подарила я Сотникову улыбку, – пойдём, буду тебя развлекать.
– Да-да, конечно, – сверкнул он глазами. И что-то такое хищно-опасное промелькнуло в них, но я слишком была погружена в себя, чтобы заметить, понять, насторожиться.
– Ну, вот здесь я живу, – открыла дверь ключом, – проходи, – посторонилась, чтобы впустить Андрея внутрь.
Он втолкнул меня в коридор, а затем переступил порог.
Поймал меня в объятия и снова поцеловал.
Это был другой поцелуй – голодный, жадный, засасывающий меня куда-то глубоко-глубоко.
«Не вынырну», – подумалось. Но как-то отдалённо, будто не я. Потому что я больше не существовала – дышала в унисон с мужчиной, который однажды меня предал, обидел и почти уничтожил.
Но сейчас… я не могла да и не хотела об этом помнить. Позже.
Семь лет всё же слишком большой срок, чтобы в это мгновение лелеять свои обиды. Поцелуй оказался важнее. Я позволила себе плыть по течению, что очень быстро превратилось в водоворот.
В голове горячо. В груди вспышки. Внизу живота – пожар. Колени в кисель. Эмоции в хлам. Я бы оттолкнула его, если б могла. Но куда там…
Крышу сорвало окончательно. И у него, и у меня. То, что происходит, совсем не похоже на поцелуй на перроне. Сейчас он кажется целомудренным и очень мягким. Почти безликим и таким далёким.
Напор. Ярость. Взрыв. Как это знакомо. Когда нет возможности себя контролировать. Есть желание только подчиняться, плыть, уплывать, терять связь с реальностью.
Андрей не оставляет мне выбора – делает его и за себя, и за меня. Не спрашивает, не сомневается, не колеблется – берёт, как завоеватель. Рушит стены моего замка беспощадно.
Он буквально размазывает меня по стенке. Пальцы путаются в волосах. Ладони держат лицо, не давая увернуться. Как будто я хочу… Единственное моё желание – чтобы этот поцелуй длился вечно.
Я чувствую его всего – так мы близко. Не просто соприкасаемся, а вжимаемся друг в друга с такой силой, что даже верхняя одежда не помеха почувствовать его возбуждение.
– Я скучал по тебе, леди Осень, – шепчет Андрей мне на ухо, и я дрожу в его руках, дышу шумно, со всхлипами и почти стонами. – К чёрту всё! – снова разливается по венам его шёпот – решительный и яростный.
Это значит, что он принял решение. Может, и не хотел заходить дальше – лишь наказать меня поцелуем, дать понять, что ни мой побег, ни моя гордость, ни мои принципы не властны надо мной. Только он. Стоит ему лишь захотеть.
И вот он уже рвёт с себя пальто, а потом с меня – куртку.
– Даже чаю не попьём? – хватает сил немножечко съязвить.
– Попьём. Потом, – окидывает Андрей меня таким взглядом, что становится жарко, и снова катится волна, сбивающая с ног, рвущая тормоза, заставляющая забыть обо всём.
Он сейчас только мой. Я имею право раз в семь лет быть немножечко счастливой. И я не уговариваю себя – принимаю всё, как данность, как подарок, как передышку.
Я тянусь к нему, как к солнцу. Внутри – вулкан: клокочущий, готовый выйти из каменных стен, ожить, брызнуть раскалённой лавой. Но не я, а он тянет меня за руку дальше, в комнату.
Не напиться им, не надышаться, не наглядеться вдоволь. Но лучше иметь хоть что-то, чем ничего. Пусть только сейчас, в этот самый миг, в это безвременье, в которое мы погружаемся вдвоём.
Я помню его тело. Я знаю его руки, умеющие любить и высекать искры. Я отдаюсь ему без остатка и без оглядки. Моя кожа пылает, и от этого прикосновения так сладки, так прекрасны.
Какая-то невероятная гиперчувствительность, которую способен вызвать во мне только этот мужчина. Зависимость, от которой так и не удалось избавиться, найти заменитель, хоть какой-нибудь, пусть слабенький суррогат.
Мне никто не нужен, только Андрей, – вот о чём я думаю, когда он входит в меня.
Остро. Пряно. До судорог. До сладкой истомы, что охватывает меня изнутри. Всего несколько его движений – и я чувствую, как лава моя вырывается наружу, выходит из меня толчками, стонами, всхлипами.
– Это только начало, – шепчет Андрей мне на ухо. – Держись, леди Осень.
Но куда там… Это невозможно. Безудержная страсть, когда вскачь, в полёте, в унисон, слаженно, потому что этот болтик идеально подходит моему винтику. Всё, как надо: без тормозов, на высокой скорости, в крутом вираже.
Взрывы, фейерверки, крики восторга. Волны вожделения и экстаза, что раз за разом набегают на мой берег, отступают, чтобы снова прихлынуть и накрыть с головой.
Глава 3
– Машка, – гладит Андрей меня по волосам.
Мы лежим рядом – расслабленные, разгорячённые. Шевелиться не хочется. Я полна им. Главное – ничего сейчас не испортить, но Андрей считает иначе.
– Я звонил тебе.
Сразу становится грустно. Да. Звонил. Я не отвечала. Но он мог хотя бы приехать. Помчаться за мной вслед. Не сделал этого, даже не попытался. Какой смысл столько лет спустя пытаться выяснять отношения.
– Не дозвонился? – вздёргиваю я бровь и усиленно изображаю небрежную улыбочку. Уж не знаю, как она выглядит со стороны. – Видимо, оператор подвёл. Какая досада!
– И ты ничего не хочешь сказать, Маш?
Сотников иногда бывает таким занудой!
– Нет, – целую я его в губы.
Это как порох – достаточно одной искры, чтобы взорваться.
Он снова опрокидывает меня на спину, нависает надо мной. Но по лицу его я вижу: он ещё колеблется. Он ещё хочет выяснять отношения, запоздавшие навеки.
Это я бы, наверное, должна. Расспрашивать, задавать вопросы, но не хочу. Снова сыпать соль на едва зажившие раны?
Да кому я вру? Они так и не затянулись. Так и не превратились в боевые шрамы на поле любви.
Для меня всё иначе. Всё по-другому. Но я сейчас беру то, до чего могу дотянуться. Пока не думаю, что он чужой, чей-то жених. Это глупо и неправильно думать: у меня тоже отобрали однажды, но я всё же думаю об этом где-то там, очень далеко, в глубине души, куда докопаться не каждому дано.
– Иди сюда, – тяну я Андрея к себе. Раскрываюсь пошире, чтобы выбить из его головы все мысли и разговоры. Чтобы животное начало взяло верх. И я побеждаю.
Но он больше не спешит. Целует меня медленно, везде. Губы у него нежные, хоть слегка и обветренные – чуть царапают шершавой кожей, но это так остро, что я выгибаюсь навстречу каждому прикосновению, каждой лёгкой отметине-ласке.
К губам добавляются кончики пальцев. Он решил меня помучить, но мне нравится. И эта томительная нега, и это предвкушение, и эта неторопливость. И то, как он ко мне прижимается, тоже нравится. Горячий. Твёрдый. Сильный.
– Держись, Маш, – шепчет он горячо и входит в меня.
Это такое правильное единение. Нам не нужно знакомиться заново – мы всегда совпадали. Ни притираться, ни подстраиваться нет нужды.
Он и я – единое целое. Одно дыхание, слаженные движения, которые ведут нас на очень высокую вершину.
Я держусь из последних сил, а потом срываюсь вниз и лечу, парю над сознанием. Мне не страшно. Мои пальцы переплетены с пальцами Андрея. Он держит меня, а поэтому это не полёт в одиночестве, а вместе с ним. Он рядом, он со мной и во мне.
Полное растворение, невероятной силы разрядка, когда знаешь: ты не одна, вместе с ним, на одном дыхании, в едином порыве.
Это так прекрасно, что из горла вырываются не стоны, а рыдания. Слёзы обжигают щёки. Это слёзы восторга, а не боли и горечи. Это слёзы счастья – кратковременного, как вспышка молнии, что ослепляет, а затем приходит тревожный рокот грома.
– Надеюсь, ты предохраняешься, – с небес на землю. Лбом о твердь с разбегу. – Кажется, мы немного забылись.
Ледяная прорубь. Кирпич на голову. Удар кулаком в лицо.
Лучше бы он помолчал ещё хоть несколько минут, позволяя мне побыть чуть-чуть счастливой.
– Не волнуйся, – подарила Андрею ещё одну улыбку, – от осинки не родятся апельсинки.
– Да или нет? – о, этот знакомый взгляд из подо лба! Эти сурово сжатые губы, нахмуренные брови! И ослиное упрямство на лице.
– Что изменится, если я скажу то, что ты хочешь услышать? Скажу «да», ты успокоишься? Скажу «нет», потянешь меня за тестами на беременность, а потом в клинику?
– Не выводи меня. Я задал очень простой вопрос.
– Не будь занудой, Андрей. Я тоже задала вопросы, на которые ты ни бе ни ме ни кукареку не сказал.
Он уже открыл рот, чтобы разразиться тирадой, но тут в дверь позвонили.
У меня не бывает гостей. Я одиночка. Друзей нет, подруга одна. И только она может трезвонить. Ну, разве что соседи возмущены тем, что только что творилось у меня в квартире. Но это вряд ли.
– Чёрт, – ругнулась я и молниеносно натянула на себя халатик. Затем заглянула в сумку, достала телефон. Точно. Пропущенные от Ани. А я тут… увлеклась.
– Прости, – Аня всегда очень тактичная. И, наверное, в другое время не стала бы заходить. – У меня очень мало времени, – покаялась она.
Сотников в это время скакал по комнате, пытаясь натянуть на себя джинсы.
Ну, собственно, даже если б мы были полностью одеты, по нам сразу видно, что мы тут не чай пили и не беседы чинные вели.
Она догадывалась. Но я никогда не рассказывала ей, что когда-то мы с её братом… Эх, да какая разница? Все взрослые люди. Можно уже не прятаться. Случилось и случилось. Застала и застала. Она всё же сестра, а не невеста, которая ждёт Андрюшеньку дома.
– Увези меня домой, – попросила Аня тихо, и Сотников замер. Так и остался в одной штанине.
– Что-то случилось, Ань? – собранный, серьёзный, готовый Аньку грудью заслонить.
Он всегда был очень ответственным. Ну, там, где дело касалось семьи и младшей сестры. А на мне просто сбой системы произошёл, где-то клеммы не сошлись. Так тоже бывает.
– И да. И нет. Я хочу домой. А по дороге я всё тебе расскажу. Пожалуйста. Ты мне нужен. Я бы и без тебя… но лучше с тобой.
– Я твоего Майского убью! – Сотников вообще-то очень сдержанный, но если его рвёт, то лучше пригнуться, чтобы ненароком не зацепило.
– Уже нет никакого Майского. Я снова Сотникова, Андрюш. Так что… всё остальное мы обсудим потом, ладно?
Он обернулся ко мне. Всё те же сведённые хмурые брови. Взгляд, что может ранить. Но я выдержала его. Для меня тоже семь лет даром не прошли. Я научилась выдерживать атаки и не таких, как Сотников.
– Маш, мы не договорили, – произнёс он с угрозой.
Я только глаза закатила и руками развела. При сестре он не станет сусолить свой очень простой вопрос. А мне это и на руку. Сейчас всё же важнее Аня и её состояние. Она меня тревожила. Душа не на месте.
– Ты хорошо подумала, Ань? Глупостей не делай, а?
Я всё же не хотела, чтобы она уезжала. Убегала, как я когда-то. Все эти побеги – чушь.
– Мы с сестрой сами разберёмся, – процедил сквозь зубы Андрей. – И с тобой тоже. Но потом. Позже. Мы не договорили.
По спине пробежал холодок. Но не страха – предчувствия и предвкушения.
Он вернётся. Я знала это точно. И… радовалась, конечно. Потому что не могла от него отказаться. Тогда – да. Сейчас – нет.
– Ехай[1] уже, справедливый ангел мести, – фыркнула я. – Договорим. Может быть.
– Не может быть, а точно.
– Точно, не точно… ты не швейцарские часы!
– А ты… Ладно, не сейчас.
Теперь он одевался быстро, по-армейски чётко. И джинсы налезли, и рубашку на все пуговицы застегнул ловко.
Я провожала их с грустью. Смотрела вслед и просила у того, кто выше, чтобы каждый из них был счастлив.
Для себя лишь ничего не просила. Не стоит. Таким, как я, счастья не положено. Или не отмерено. Но думать об этом не хотелось совершенно.
_____________________________________________
[1] Автор в курсе, что такого слова не существует. Правильно: поезжай. Но это речь героини, словно сказано с сарказмом, поэтому я позволила себе нарушить нормы языка) Иногда я себе это позволяю, как и употребление в книге просторечных и грубо-просторечных слов)
Глава 4
Я мерила шагами квартиру. Не металась, не билась головой о стену. Но, охватывая себя руками, будто мёрзла, чувствовала дрожь.
Я полна им до сих пор. Здесь его запах поселился – быстро, и жаль, что ненадолго.
Я теперь буду обожать диван, на котором мы любили друг друга, буду ходить и касаться пальцами тех мест, где, как мне кажется, прошлись его руки…
Это ненадолго, я знаю, но пока всё свежо, могу себе позволить маленькие слабости. Их у меня до смешного мало.
Девочка из плохой семьи привыкла довольствоваться малым. Может, поэтому я сейчас не очень возмущена, что и мужчину, который въелся под кожу, засел занозой в сердце, я разделила с другой. С той, что гораздо счастливее меня и выйдет за него замуж.
Я помню всё, до мельчайших подробностей. Может, это особенность моей памяти, а может, потому что у сердца и души гораздо больше потайных ящичков, чтобы хранить эмоции и воспоминания.
У меня, как в кино: монтаж. Между жизнью ДО и ПОСЛЕ – чёткая линия.
Я плохо помню, что было до моих одиннадцати лет. Я не помню отца, хоть он у меня был. Ничего не отзывается. А ведь он ушёл, когда мне было около семи, значит хоть что-то должно было бы остаться.
Зато вспышками отпечаталось, что мать начала пить, приходила в беспамятстве. И всё казалось: пройдёт, выровняется, она очнётся.
Она и очнулась в итоге. Но только лишь затем, чтобы перекроить нашу жизнь на свой лад и вкус.
Мама вышла замуж. Мне было десять. Я уже тогда была заброшенным ребёнком с вечно голодными глазами, плохо одетая, беспризорная.
Я шлялась по улицам, когда дети моего возраста мирно спят в постельках или смотрят мультики.
Я плохо училась, потому что до меня никому не было дела.
Я рано повзрослела, потому что приходилось хоть как-то держать на плаву наше с матерью жильё. Я познавала этапы взросления слишком рано: училась стирать, готовить что-то нехитрое, потому что мать не заботилась об этом совершенно.
Я не помню, какой мы были семьёй, когда с нами жил отец. Но, может, поэтому он мать и бросил, что она не умела? Не хотела? Я только точно знаю: она не употребляла тогда совершенно. Что-то такое светлое осталось в душе, что пахло свежим хлебом, смехом, чистыми простынями и сытым урчанием холодильника. Кажется, мы любили собираться на кухне. И, кажется, мать неплохо готовила…
Куда всё это исчезло? И как за короткий срок она превратилась в совершенно другую женщину?
Появление в доме тогда ещё не отчима я тоже помнила. Чужой запах. Огромная гора мускулов.
Он, наверное, был по-своему красив. Какой-то дикой первобытной красотой. Эдакий самец, бык-производитель, чемпион. Правда, арены ему не хватило, а поэтому он оказался в роли непризнанного гения где-то на задворках жизни.
Чуть моложе матери, он был не совсем пропащим как бы, и не понятно, что их связало. Возможно, всё та же пагубная привычка: отчим не дурак был выпить, но не до беспамятства, не до потери пульса. И мать с ним стала другой.
Наверное, тогда это меня порадовало: она очухалась. Пришла в себя. Стала хоть как-то заниматься домом, сменила работу. Но всё остальное всё равно не радовало. Они нередко вместе закладывали за воротник, потом шумно скандалили, не менее шумно мирились, уже в спальне.
Не для детских ушей. Не для детских глаз. Но я особо никого не заботила. Как приблудная собачонка, что вечно сидит в углу и терпеливо ждёт подачки. Минимум заботы, минимум внимания. Но я и тому была рада.
Чуть лучше одежда. Чуть лучше успехи в школе. Чуть меньше беспризорности. Теперь я по вечерам сидела дома – так решил он. Антон.
Я не звала его никак. Ни дядя, ни, тем более, папа. Я старалась не попадаться ему на глаза. Что-то, наверное, уже тогда пугало меня в нём.
Где-то через год после того, как он поселился у нас, Антон заявил.
– Переезжаем! – и стукнул кулаком по столу.
Оказывается, где-то там, он получил «наследство» – жильё, доставшееся ему от бабки, что преставилась с месяц назад.
– Продаём эту халупу и – к новой жизни! – иногда его пёрло, и тогда он выдавал пафосные фразы, которые шли ему, как приталенный пиджак. Как раз в его духе и стиле.
Я тогда ещё не знала, что закончился мой период ДО. Но это ПОСЛЕ ещё меня пугало. Пахло неизвестностью, разило страхом.
Здесь, в городе детства, всё знакомо. Пусть плохое, но своё. Эти стены, школа неподалёку, какие-никакие друзья. С натяжкой так можно было назвать двух-трёх человек, с которыми я всё же общалась.
А то, что ждало меня за поворотом, – непонятно, и от этого становилось трудно дышать.
Мы уезжали в неизвестность. Бодро лыбился Антон. Нервничала мать, а я… старалась не мешаться под ногами. Сидела тихо, как мышь, пялилась в окно поезда.
Я помню, как звенела в голове пустота, перекатывалась шариками. Кажется, я даже не плакала. А, может, чуть-чуть. Совсем немного. Тихо, чтобы никто не видел и не знал.
Был знойный августовский день, когда мы сошли с поезда. Перрон полон людей. Какие-то бабки продавали пирожки, что пахли вкусно жареным тестом и капустой. Кажется, Антон купил их и угощал. Потому что я помню это запах – очень домашний и сытный.
До доставшейся в наследство квартиры мы ехали на такси – неимоверный шик, о котором я и мечтать не смела. За окнами проносился город – зелёный, но словно припыленный и уставший от жары.
Дом, к которому мы приехали, был старым. Не исторический памятник, но уже бывалый ветеран из прошлого столетия, знававший когда-то и лучшие времена. Мне показался он тогда каким-то заброшенно-неухоженным.
– Прошу! – почти галантно распахнул отчим двери, обитые древним дерматином.
Он тогда буквально раздувался от гордости. Было бы из-за чего.
Из квартиры разило пылью и старостью, какой-то безнадегой и лекарствами.
Помнится, я тогда даже попятилась, но взрослым, наверное, было всё равно. Антон кичился, мать устала.
– Эх, заживём! – гоготнул он весело и всей тушей рухнул на металлическую кровать с бубенчиками.
Сетка жалобно вздохнула и не выдержала его напора – провалилась. Антон матерился и гоготал, как сумасшедший.
– Ну, бабка! Подосрала даже после смерти!
Ему было весело. Ему всё нравилось, а я… не знала, куда себя приткнуть.
Всё чужое. Всё не по душе. Но кому нужна была душа одиннадцатилетней девочки?
Взрослые взращивали грандиозные планы на жизнь, в которую я, как всегда, не очень вписывалась. Стены сменили и надеялись на лучшее. А лучшее так и не пришло.
