Текст книги "Кутузов"

Автор книги: Лидия Ивченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

А. И. Михайловский-Данилевский, с благоговением вспоминавший об обоих действующих лицах той эпохи, которые были ему одинаково дороги, позже написал о них: «Здесь опускается завеса. Исследования не могут простираться за пределы могил великого Монарха и первого полководца Его, и навеки останется покрыто неизвестностью: в какой мере, с одной стороны, были делаемы Кутузовым, а с другой допускаемы Государем представления» ¹¹⁶. Действительно, всё, чем располагает историк, – слово Александра I против слова Кутузова, и оба они, как нарочно, не принадлежали к числу людей, говоривших то, что думали. Вероятно, чтобы усомниться в словах государя о том, что Кутузов был не убедителен в своих доводах против сражения, следует привести письмо третьего действующего лица этой исторической драмы, также свидетеля всего происходившего, о котором всегда забывают: «Мой дорогой генерал-аншеф Кутузов! Сцепление несчастных происшествий ранее привело то время, наступления коего я, вы и все благомыслящие желали позднее и при обстоятельствах счастливейших, – время нашей разлуки. Пользуюсь последними минутами вашего здесь пребывания, желая сказать вам, что вы уносите с собою в одинаковой степени мое уважение и мою благодарность. Признаю ваше старание и усердие ко мне, к вашему Монарху и к нашим общим выгодам. Постигаю ваше прискорбие при мысли, что чистосердечные усилия ваши не имели следствий, каких они заслуживали. Желаю только, чтоб мои уверения в том могли быть для вас хоть малым успокоением. Опасаюсь, что воспоминание обо мне возбудит в вас мысли о грустных часах, проведенных нами вместе, но мне останется всегда радостно, если вы не забудете меня. Прошу вас о том и заключаю уверением моего об вас памятования, моего к вам уважения и моей благосклонности. Передайте слова мои подчиненным вам генералам и армии. Франц».

Глава одиннадцатая
ПОСЛЕ АУСТЕРЛИЦА

15 января 1806 года, находясь в семи верстах от российской границы, Кутузов отправил письмо Екатерине Ильиничне: «Я третьего дня пришел в Броды. Некоторые мои полки уже вступили в границу, а другие еще за сто верст. Я день за день откладываю переехать границу, как бытто боюсь уничтожиться. Государь приказал до получения расписания расположиться близко границы. Не знаю, надолго ли? Несколько дней подожду, а после напишу письмо и буду проситься в Петербург. Мне бы хотелось, чтоб это было без просьбы, а то скажут или подумают, что напрашиваюсь на советы или хочу быть во дворце» ¹. Михаил Илларионович поразительно точно подобрал слова для выражения своего душевного состояния: почти мистический страх перед пересечением границы указывал на то, что граница уже прошла по его сердцу. Больше не было прежнего веселого, уверенного в себе человека, который с достоинством возвращался в «круг сограждан» как во времена Екатерины. «Обломок минувшего царствования», кому он объяснит, что в иных обстоятельствах он никогда не проиграл бы этого сражения? Когда его отстранили от поста петербургского генерал-губернатора, его гордость, конечно, пострадала, но теперь, казалось, было растоптано самое главное в его жизни – военная репутация. Кто теперь вспомнит, что он – герой Очакова, Измаила, Мачина? Все будут вспоминать о нем как о генерале, разбитом при Аустерлице, и повторять те самые обидные слова, которые ему сказал государь: «Видно, это не бегущих турок и поляков поражать, а здесь ваше мужество притупляется». После пережитого им потрясения в нем что-то сломалось, он стал иным человеком, как будто даже ниже ростом, и постоянно ждал удара в спину. Он был уверен, что государь не пригласит его в столицу, однако эти опасения были напрасными. Александр I прислал ему милостивое письмо, вызвав в Петербург. Таким образом, мнение о том, что «все просьбы Кутузова к Императору о переводе его в Санкт-Петербург <…> остались без ответа», не соответствует действительности. По прибытии же Кутузов был награжден орденом Святого Владимира 1-й степени, а его младшая дочь Дарья была пожалована во фрейлины. Государь частично оплатил долги Михаила Илларионовича и не отказал ему в назначении, которого тот добивался перед войной, размышляя в письме жене: «<…> Ты пишешь об отставке Державина и об тех слухах, что Розенберга переводят в Крым бытто. Я думал, что очень бы не худо было, ежели бы случилось, чтобы меня определили на место Розенберга, это место или в Киеве было бы очень ловко для моего хозяйства. Будучи так близко от деревни, можно было всякий год умножать доходы конечно, а за глазами Бог знает, как будет, когда и теперь в глазах, где можно обманут. Но обо всем можно услышать и все предохранить будучи близко» ². Всё указывает на то, что обида царя на генерала за Аустерлиц была сильно преувеличена общественным мнением. Самого же Михаила Илларионовича печалило другое обстоятельство. 24 июня он писал в Ревель своей дочери, не оправившейся от потери мужа: «Лизанька, Дашенька и маленькая Катенька, мои друзья, здравствуйте… Всего мне тяжелее, что так грустишь. Лизанька, неужели я ей ничего? Истинная правда, что любовь детей ничто в сравнении с родительской любовью. Я всегда хотел бы жить для вас, тогда как вы не хотите беречься для меня» ³.

28 сентября 1806 года Кутузов получил высочайший рескрипт, где было сказано: «При настоящем положении обстоятельств, имея в виду требующий внимания пост киевского военного губернатора, остающийся доныне без начальства, я возлагаю должность сию на вас». 13 ноября генерал занял этот пост. Наперекор всему, жители города устроили ему торжественную встречу: «Перед въездом в Киев он был встречен со всеми великолепными церемониями. <…> На другой день после приезда его дан ему от города был чрезвычайно пышный бал» ⁴. Кутузов же занялся привычным делом: рекрутскими наборами, обеспечением провиантом и фуражом Молдавской армии. В его подчинении находилась не только Киевская, но и Волынская и Подольская губернии. На генерала было возложено командование четырьмя дивизиями, и он был поглощен комплектованием, вооружением, обмундированием и обучением этих войск. 12 декабря 1806 года он сообщал жене: «Сегодня у меня бал в первый раз в новой зале, которая прошлою осень кончена, и это мне делает много хлопот» ⁵. 16 декабря военачальника расстроило событие, свершившееся не без его участия, и он снова взялся за перо: «Я несколько опечален: Лошаков, генерал, что был под судом, разжалован в солдаты; это было по моему представлению еще из Австрии» ⁶. Собственно, жалеть было не о чем: генерал-майор Лошаков, оставив войска, сам собою уехал «без спроса и позволения после сражения под Аустерлицем в вагенбург», но Кутузов переживал за судьбу соратника, который прежде служил без замечаний. 26 декабря он снова написал письмо Екатерине Ильиничне: «Отправляю сегодня курьера к Государю и с ним к тебе 2000 рублей; курьер этот едет от меня по провиантским делам, в которые я принужден был вступиться и многим, может быть, досадил. Мы все здоровы, у меня, однако ж после того, как болели глаза, и теперь часто побаливают. Сейчас был у меня митрополит и тебе посылает благословение. Чем закончилась дуэль Хрептовича?» ⁷И опять по ходу чтения письма возникает иллюзия, что автор знает больше, чем М. И. Кутузов в тот день, и может сразу ответить на вопрос об упомянутой дуэли, наделавшей много шума в Петербурге. «<…> И вот причина этого вызова, – рассказывает князь С. Г. Волконский. – Арсеньев (офицер лейб-гвардии Преображенского полка. – Л. И.) был уже давно влюблен и искал руки фрейлины <…> девицы Ренни; его желания были увенчаны успехом, и он был объявлен ее женихом, и Государь Император, отлично к нему расположенный, как к человеку, вполне это заслуживающему, благоволил при объявлении Арсеньевым о предстоящем ему счастии, как человеку, весьма ограниченному в средствах жизни, дать ему аренду, или денежные средства. Эта помолвка получила полную гласность. Спустя несколько дней по оной, граф Хребтович, богатый помещик польский, влюбленный также в девицу Ренни, не принимая в уважение бывшую помолвку, решился себя предложить в соискатели руки этой молодой девушки. Мать ее, прельщенная богатством графа Хребтовича, уговорила свою дочь отказать в уже данном с ее согласия обещании Арсеньеву и принять предложение Хребтовича. Арсеньев, обманутый в своих ожиданиях, не вынес этой обиды и вызвал на поединок Хребтовича; вызов был принят этим последним. Дуэль была на пистолетах, секундантом у Арсеньева был граф М. С. Воронцов, а у Хребтовича – граф Моден. Арсеньев был убит на месте. Весь Петербург, за исключением весьма малого числа лиц, вполне оправдывал Арсеньева и принимал в постигшей его смерти радушное участие. Его похороны почтила молодежь петербургская своим присутствием, полным участия, и явно осуждала Хребтовича и тех лиц, которые своими советами участвовали в склонении матери и девицы Ренни к неблагородному отказу Арсеньеву. Хребтович, как осужденный общим мнением, выехал из Петербурга; но семейство Ренни поехало вслед за ним в его поместье, и там совершилось бракосочетание» ⁸.

Конечно же старого воина волновали события в Европе: в 1806 году возобновились боевые действия между Францией и Россией, которая на этот раз вела войну в союзе с Пруссией. Пруссаки, жившие воспоминаниями о победах Фридриха Великого, были самонадеянны и повторили все ошибки, допущенные год назад австрийцами. Они двинулись в Тюрингию навстречу главным силам Наполеона, не дожидаясь прихода русских войск, и обе их армии были разбиты в один и тот же день в сражениях при Йене и Ауэрштедте. И снова на театре военных действий русские сражались почти в одиночку за дело всей Европы. 3 января 1807 года Кутузов сетовал в письме жене: «Мы так мало известия имеем, что в армиях делается, что из Петербурга получили известие о победе; только еще не знаем хорошенько, что такое. Есть у тебя в библиотеке сочинение митрополита Сестренцевича об Риме и здешних местах, пришли, пожалуйста, поскорее» ⁹. До Михаила Илларионовича дошли известия об успехе русских войск под Пултуском, когда в командование ими при непростых обстоятельствах вступил его старинный приятель – генерал Л. Л. Беннигсен. 10 января Кутузов вновь отправил жене письмо: «<…> Я, слава Богу, здоров и не могу не надивиться чудесам Каменского. Ежели все правда, что ко мне из армии пишут, надобно быть совсем сумасшедшему». Военачальник, сменивший Кутузова в 1802 году на посту генерал-губернатора Петербурга, и тогда отличался крайней эксцентричностью: «Известный своими причудами и жестокостью, фельдмаршал граф Михаил Федотович Каменский заменил Кутузова. Фельдмаршал начал свои подвиги на новом поприще тем, что, когда явился к нему правитель канцелярии Кутузова, он обругал этого чиновника и толкал его кулаками под бока так, что несчастная жертва начальнического внушения „козлиным голосом вопияла до небес“ и, по возвращении домой, занемогла. К счастью, фельдмаршал Каменский недолго чудодействовал в столице. Государь вскоре заметил, что граф Каменский был слишком тороплив, чрезмерно вспыльчив и даже переиначивал иногда получаемые им высочайшие повеления. Наконец, Александр доведен был до того, что сказал генерал-адъютанту Комаровскому: „Не хочет ли граф Каменский проситься прочь? Если бы сие случилось, я поставил бы свечу Казанской Божией Матери“. Увольнение фельдмаршала не заставило себя ждать» ¹⁰. Но в 1806 году Александр Павлович вдруг счел, что тому впору командовать армией, по прибытии к которой граф Каменский-старший быстро убедился, что попал в затруднительное положение: он никогда не командовал войсками на столь обширном пространстве, где события сменялись ежечасно. Он вскоре изнемог от усталости, пал духом и появился перед войсками с головой, обвязанной полотенцем, предложив им общее отступление в Россию. Его выходка имела бы самое пагубное последствие, если бы командование не принял на себя Л. Л. Беннигсен, который стал первым российским полководцем, почти вырвавшим победу у войск Наполеона в генеральной битве 27 января при Прейсиш-Эйлау. «Если я назвал себя победителем под Эйлау, – сказал впоследствии Наполеон полковнику А. И. Чернышеву, – то только потому, что вам угодно было отступить». Русские войска добились успеха без Кутузова, но он искренне радовался этому событию, когда 5 февраля написал супруге: «Мы получили известие об победе над Бонапартием. Дай Бог. Я нынеча себя узнал, что независтлив». 11 февраля Кутузов возвращается к этой теме, тем более что в сражении особенно отличился зять Михаила Илларионовича – Николай Захарович Хитрово: «Сегодня пришла из Петербурга реляция об баталии при Прейсиш-Эйлау. Это хорошо, но жаль, что Беннигсен стоит после баталии в Кенигсберге и без сообщения с Эссеном; но думаю, что скоро это поправится. Без сомнения, после 27-го числа дело было. Бонапарте не может с бешенства чего-нибудь не предприять. Из Эссенова корпуса все генералы мне пишут, что Николай Захарьевич во всех делах, которые только были, чрезвычайно отличается, и вот рапорт от генерала Гижицкого об одном маленьком деле, где был Николай. Покажи это Аннушке; пусть не сердится за слово отчаянная храбрость. Это от того, что писать не умеет. Пришли, пожалуйста, несколько скляночек того спирту, что курят глаза. <…> Пока только и не болит глаз, пока курю <…>» ¹¹. Этот зять Кутузова, муж дочери Аннушки, происходил из старинного дворянского рода, в 1786 году был записан сержантом в лейб-гвардии Измайловский полк, а действительную службу начал корнетом лейб-гвардии Конного полка при Павле I, причем карьера его складывалась весьма удачно. За два месяца до смерти императора Н. З. Хитрово стал его флигель-адъютантом, и в числе четырнадцати флигель-адъютантов после смерти Павла I он вошел и в свиту «молодого Государя». 9 февраля 1804 года он был уже полковником Псковского драгунского полка. На дочери М. И. Кутузова, фрейлине Анне Михайловне, он женился 11 января 1803 года, спустя несколько месяцев после отставки тестя с губернаторского поста. Несмотря на неудовольствие Кутузовым, на свадьбе его дочери присутствовали Александр I с супругой, вдовствующая императрица Мария Федоровна с дочерьми – великими княжнами Марией и Екатериной Павловнами. За отличия в боях с французами в 1807 году Н. З. Хитрово был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени и прусским орденом «За достоинство».

В тот же день Кутузов отправил письмо своему петербургскому корреспонденту адмиралу И. И. Траверсе, содержание которого указывает на то, что с годами Михаил Илларионович не утратил ценного качества «читать карту» и предвидеть события: «Сначала вот Вам копия письма г. Беннигсена, написанного в Гродно. В ней Вы прочтете о генеральном сражении, имевшем место 29-го числа. Как видите, Бонапарт был отброшен; мне только не нравится, что он обошел наше правое крыло; как видите, он хочет проскользнуть между Кенигсбергом и нашей армией; но я думаю, что Беннигсен от этого побережется. Я несколько опасаюсь за прусский корпус в Гейлигенбейле; вероятно, он отрезан, но ему остается Кенигсберг» ¹². Пожалуй, в этом документе уже видна разница между военачальниками, отношения которых переросли во вражду в 1812 году. Генерал Беннигсен был полностью удовлетворен тактическим успехом, в то время как генерал Кутузов видит ближайшие последствия: Бонапарт всего одним движением может перехватить коммуникацию, загнав его приятеля в капкан. В 1812 году генерал Беннигсен в частых спорах с Кутузовым любил поминать о своих успехах в сражениях при Пултуске и Прейсиш-Эйлау, но никогда не говорил о том, чем закончилась и для него, и для всей русской армии кампания 1807 года. Наполеон вынудил Беннигсена принять сражение под Фридландом, развернувшись на позиции спиной к глубоководной реке Алле, имевшей к тому же крутые берега. Убедительная победа французов решила судьбу всей кампании: последствием явилось заключение мира в Тильзите между Россией и Францией. По едва уловимым для других признакам Кутузов угадывал ход политических событий. «Ты пишешь, что надеемся сладить со шведами, – рассуждает он в письме жене, – это мне вероятно <…>, да только как защитим их другие гавани, кроме финляндских, от англичан <…>; притом думаю, что, ежели Шпринг-Портен поехал в Финляндию, то не о том уже идет дело, чтобы признать Бонапарта, а ежели об Финляндии, то труднее кончить без войны <…>» ¹³. Так, за три месяца до заключения мира в Тильзите М. И. Кутузов предвидел вероятность признания за Бонапартом титула императора и всех его завоеваний в Европе в обмен на присоединение к России Финляндии. 25 марта Кутузов узнал, что скончалась старшая сестра Екатерины Ильиничны – Авдотья Ильинична, вдова И. Л. Голенищева-Кутузова. На этот счет у Михаила Илларионовича была своя версия: «Хотя и говорят, что смерть причину найдет, но она, бедная, очевидно, умерла от грибов». В том же письме он сообщает жене подробности, касающиеся его самого: «Правда, что я очень толстею. Вероятно, что те кафтаны, которые сшиты в Петербурге в последний раз, все не сходятся пальца на три. Что-то будет, как установится время. Сад здесь в доме превеликолепный, буду себя принуждать ходить и верхом ездить, а теперь еще редко хорошее время, холодно; хотя в саду и совсем сухо. Сегодня Благовещенье. Здесь нельзя обедни прогулять; был в братском монастыре и приехал домой в два часа ночи. Пора идти…» 1 апреля он позволяет себе шутку на крайне болезненную для Екатерины Ильиничны тему – нехватку денежных средств: «Денег, мой друг, на будущей почте к тебе пришлю, на этой не успел. Однако же это не первое апреля» ¹⁴.

Ранее Михаил Илларионович сообщил своим близким, что «не был еще у Браницкой, к которой сегодня поеду; не знаю, как мы с нею будем, а я до нее не охотник». Однако он поторопился в своих суждениях. Графиня А. В. Браницкая, урожденная Энгельгардт, любимая из пяти племянниц Потёмкина, на руках которой князь Григорий Александрович скончался в степи под Херсоном, была женой польского магната графа Ксаверия Браницкого. Одна из богатейших помещиц в России, оказалась в быту вовсе не заносчивой и общительной: «Александра Васильевна Браницкая все здесь живет. Мы с ней в дружбе и всякий вечер я у ней, чаю напьюсь, дома и не ужинаю, стало неубыточен и можно меня хорошо принимать; только мне с нею очень весело. Балет превеликий, а танцуют все так, как танцевала Сантина, – на тот манер. <…> Прости, мой друг, спешу в церковь. Кольцы с мощей Варвары мученицы посылаю». 29 апреля установились теплые дни, и генерал приступил к «оздоровительным процедурам»: «Я хожу всякий день поутру по целому часу пешком по саду, этим хочу лечиться от толщины. В саду столько соловьев, что я и в Горошках больше не слыхивал; для них нарочно держат муравьев с яйцами. Погода теперь прекрасная и все фруктовые деревья цветут. Хлебы везде хороши, только беда, что подвод много надобно посылать с провиантом к армии в рабочую пору». По-прежнему его волновало душевное состояние дочери Елизаветы Михайловны, гостившей у родственников погибшего супруга. 6 мая Кутузов отправил ей письмо: «Друзья мои дерптские, Лизанька и Дашенька. Меня утешает то, что вы не скучаете, а находите Дерпт по крайней мере спокойным местопребыванием. Вы не получаете моих писем, тогда как я пишу вам каждую неделю. <…> Ты хорошо делаешь, Лизанька, что рассказываешь мне о своих делах: никто на свете не любит тебя больше моего!.. Я еще живу на свете. Ты мне говоришь в предпоследнем письме, что маленькая Даша на меня походит? Я готов этому верить, потому что, когда я ее в последний раз видел, она была вылитая ты в ее годы; и я в этом нахожу счастье для себя. В Киеве также спокойно живется, как и в Дерпте. То-то бы я порадовался, если б имел вас при себе» ¹⁵. 13 мая Кутузов отправил дочери письмо, где всего в нескольких строках ему удалось выразить сущность родительской любви: «Рассказом про бедную О… вы растерзали мое сердце. Кто из родителей может впасть в такое заблуждение, чтобы проклясть детей своих. Сам Господь Бог, как олицетворенное милосердие, отверг бы столь преступное желание. Не на несчастное дитя падет проклятие, а на неестественную мать. Природа не назначила родителей быть палачами своих детей, а Бог принимает лишь благословение их, до которого только простирается их право над ними. Родители отвечают воспитанием детей за пороки их. Если дитя совершает преступление, родитель последует за ним как ангел-хранитель, будет его благословлять даже и тогда, когда оно его отвергает, будет проливать слезы у дверей, для него запертых, и молиться о благоденствии того, кого он произвел на этот развращенный свет. Вот какая проповедь. Это от того, Лизанька, что твое письмо меня растрогало» ¹⁶. Находясь вдали от дочери, в письмах он ищет слова, чтобы вернуть ей утраченную радость бытия: «Лизанька, решаюсь наконец порядком тебя пожурить: ты мне рассказываешь о разговоре с маленькой Катенькой, где ты ей объявляешь о дальнем путешествии, которое ты намереваешься предпринять и которое мы все предпримем, но желать не смеем, тем более, когда имеем существа, привязывающие нас к жизни. Разве ты не дорожишь своими детьми? И какое бы несчастье постигло меня в старости! Позволь мне, по крайней мере, тебя опередить, чтобы там рассказать о твоей душе и приготовить тебе жилище. Не думаю, чтоб тебе было приятно видеть маленькую Катеньку плачущую, – я никогда не мог видеть своих детей в слезах. Кажется, Филис намеревается провести здесь некоторое время. Можешь себе вообразить, как я ею буду занят» ¹⁷. В этом стремительном переходе от печальных семейных дел к полноте жизни – весь Кутузов. Страсть к французскому театру у супругов была, по-видимому, общей: знаменитая французская актриса Филис Андрие часто бывала в их петербургском доме и даже была дружна с Екатериной Ильиничной. Приверженность «второй половины» Михаила Илларионовича к богемной жизни была не совсем обычной для людей ее круга и подчас вызывала осуждение: «<…> Вся обстановка дома была блестящая, но даже от моих неопытных взоров не могло укрыться, что его посещали только личности нетвердой репутации. Девица Жорж, г. Дюран играли значительную роль, и вообще французский театр имел там много представителей, чего в то время в хороших домах не допускалось» ¹⁸. Впрочем, автор этих воспоминаний Е. Ф. фон Брадке, сын вятского губернатора, впервые оказался в столице в 1811 году, поэтому он в первую очередь сравнивал дом семейства театралов Кутузовых с домом своих родителей в Вятке. В Петербурге в те годы могли быть иные понятия о хорошем обществе. Так, Ф. Ф. Вигель вспоминал о реакции столичной аристократии на внезапное назначение М. Б. Барклая де Толли военным министром и включение его в орбиту светского общества: «<…> Г-жа Козодавлева сказала мне: „Я вчера провела вечер на бале у Барклаевой (то есть у жены М. Б. Барклая де Толли. – Л. И.); мужья наши министры и я принуждена была туда ехать; я встретила там вашу сестру и чрезвычайно ей обрадовалась, как единственной своей знакомке. Что за фигуры! Вы понимаете, что это совершенно не мое общество“ ¹⁹. По-видимому, Филис Андрие так и не приехала в Киев, либо ее приезд не оправдал надежд Кутузова. „Лизанька, Дашенька и маленькая Катенька, друзья мои, – писал он 1 июля. – <…> Как возможно нам жить все розно, нашим сердцам не под силу переносить это тяжелое положение. Катенька будет расти, а мне не придется каждый день видеть ее и целовать“ ²⁰. Переписка М. И. Кутузова убеждает, что его бесспорной любимицей среди внуков была Катенька Тизенгаузен. Он признавался, что вообще всегда отдавал предпочтение внучкам перед внуками. Разлука с близкими людьми становилась постоянным рефреном всех его писем.

А потом произошло событие, которое еще больше огорчило старого воина. 30 ноября 1806 года Александр I подписал манифест о формировании земского ополчения, так называемой милиции. Кутузов довольно быстро сформировал требуемые четыре бригады, на содержание которых местное население великодушно пожертвовало 277 тысяч рублей. Пока шло формирование и перемещение ополченцев к границам, война с Францией завершилась подписанием Тильзитского мира. Очередное поражение России в войне с Наполеоном уже само по себе вызвало у „екатерининского орла“ тягостное чувство, которое вскоре усугубилось трагическим происшествием. Естественно, что ополченцы, узнав об окончании военных действий, радостно надеялись, что их, как и было обещано, распустят по домам. Однако 27 сентября 1807 года последовал другой манифест, в котором сообщалось о переводе ополченцев в рекруты. В Киев прибыло в это время около двух тысяч ратников из российских губерний; узнав о своей участи, они взбунтовались и 5 ноября собрались возле дома генерал-губернатора. Рапорт генерала, действовавшего в этой ситуации довольно жестко, не содержал комментариев, однако он изложил государю все случившееся так, чтобы перед Александром I возникла картина человеческих бедствий, которую видел он, Кутузов. В его рассказе – беспросветное отчаяние людей, которые сначала „со всею необузданностью“ требовали отпустить их домой. „Ни кроткое внушение, ни сделанное некоторым, наиболее настаивавшим в своих требованиях, наказание палками не только не возымело желаемого действия, но даже в присутствии моем все они единогласно кричали, что они не хотят служить, хотя бы их повесили“. Для подавления бунта Кутузов вызвал воинскую команду: „При сем случае, когда они от солдат прикладами понуждаемы были к следованию в их квартиры, то один из них, будучи стеснен их толпою, задавлен. Главные зачинщики девять человек взяты под стражу и преданы военному суду“. Кутузов, конечно, сделал все, что ему было положено, как высшей военной власти в городе, но в 1812 году, избранный предводительствовать Петербургским ополчением, он предварил Александра I тем, что обещал ополченцам от лица императора, что они являются „людьми, временно на защиту Отечества призванными“.

По-прежнему генерала угнетало состояние здоровья любимой дочери, вернувшейся в Петербург: „Любезная Лизанька, здравствуй и с детками. Я получил недобрые вести, друг мой: Катерина Ильинична пишет мне, что ты сама захворала, ухаживая за нею, но я надеюсь, что последствий дальнейших не будет. Как тронула меня малютка Катенька своим русским письмецом. Как бы мне хотелось ее видеть, но, разумеется, в то же время и Дашеньку. Поцелуй всех моих детей, как больших, так и малых. Боже вас благослови“ ²¹. Ему казалось, что, окажись она рядом, он бы смог развеять ее горе. 6 февраля 1808 года он писал ей: „Лизанька, мой друг, я все еще мечтаю, что ты будешь-таки в Киев. Приятно было мне узнать это из твоего последнего письма. Общество наше все тоже, кроме разве что приехавшей сюда из-за границы г-жи Зубковой, которая пробудет тут несколько времени. Это миленькая, ветреная женщина. Поцелуй всех моих детей – больших и малых“ ²². Через две недели он снова обращается к дочери: „Лизанька, мой друг и с маленькими, здравствуй. Маленькой Катеньки письмо меня очень обрадовало, и я ей ответствую по-немецки. С Кудашевым посылаю 1000 рублей тебе; чтобы не вдруг, то тысячу пришлю после. Зубкова возбуждает внимание в Киеве. Ее находят хорошенькою, да и я тоже. Болтунья, немного сумасбродная, с сильным желанием нравиться – с этими склонностями можно далеко пойти“.

Пока Кутузов отправлял дочери письма, полные заботы о домочадцах и интереса к госпоже Зубковой, переполошившей весь Киев, он не догадывался, что фельдмаршал князь А.А.Прозоровский еще 21 декабря направил императору письмо: „<…> Страшусь я, Всемилостивейший Государь, только престарелых моих лет, хотя сил душевных, надеясь на милость Божию, и достать может. Итак, опасаюсь я, чтобы иногда телесные силы мои не отказали мне самолично все увидеть, хотя в самых важных случаях я, конечно, все положение земли сам осмотрю; но на всякий таковой случай для пользы Вашей, Всеавгустейший Монарх, нужно, чтобы первый подо мною генерал имел не только достаточные сведения, но и опытность в военном искусстве, дабы я, когда с силами не соберусь что-либо сам осмотреть, мог употребить его вместо себя. К сему признаю я способнейшим генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова, который почти мой ученик и методу мою знает, а решительны, Всемилостивейший Государь, в предприятиях мы будем…“ ²³Трудно сказать, насколько хороша была мысль назначить более деятельного помощника к престарелому князю Прозоровскому, которому, к сожалению, отказывали уже не только „телесные“, но и умственные силы. Были и другие неудобства в общении с ним, о которых Кутузов сообщал жене после встречи с фельдмаршалом еще в Киеве: „Прозоровский здесь живет очень смирно и со мною ему не за что поссориться, и часто видаемся, пишем с утра до вечера и много напрасно. Говорит много и слава Богу, что не заставляет говорить других, для того, что очень глух“. По словам сослуживцев, главнокомандующий временами терял память, обращаясь к ним с просьбой напомнить, где он находится: „в Петербурге или уж в Москве генерал-губернатором?“ Те же сослуживцы иронизировали по поводу того, что в глазах князя Кутузов, будучи сам в немолодых летах, выглядел „молодым человеком“, в соответствии с чем строились их отношения. Само за себя говорит письмо Михаила Илларионовича 18 марта 1808 года дочери из Киева: „Я теперь в хлопотах; снаряжаю дивизии в поход и много трудностей. <…> Мне надо самому скоро ехать, но заботы здешние задерживают; а ты в Петербурге, ежели кто спросит, то сказывай, что думаешь, что я уже уехал; там не рассчитывают время, не почтут, что на много надо дождаться разрешения от Прозоровского, а это не руку подать“ ²⁴. Одним словом, Кутузов не мог явиться к своему „вельможному“ начальнику без приглашения, даже получив рескрипт императора. Князь Прозоровский, как истинный барин прежних времен, естественно, выдерживал паузу перед младшим сослуживцем, в связи с чем 29 марта Кутузов все еще находился в Киеве: „Я не мог никак по сю пору выехать отсюда, должно было получить ответ на все от князя Прозоровского; в письмах весьма ласков“ ²⁵. Наконец в начале апреля ему было повелено прибыть к месту назначения, о чем он известил своих близких: „Милая Лизанька, здравствуй и с Катенькой, и с Дашенькой. Я думаю, завтра еду из Киева. Ты не поверишь, какой тиран – привычка. Мне тяжело отсюда уезжать. Вспоминаю, что провел здесь несколько месяцев безмятежно: ложился и вставал без боязни и с чистой совестью. Посылаю тебе 200 червонных. Поговори обо мне с Катенькой“ ²⁶. 4 апреля Михаил Илларионович известил о том же и жену: „Я, мой друг, отъезжаю из Киева <…>, так засуечен, что голова не на месте и дорога такая, что не знаю, как доехать; снега превеликие и с вчерашнего дня зачалась оттепель. Еду через Белую Церковь, где у Браницкого остановлюсь на сутки. <…> Сегодня страстная суббота; отслужу с вечера заутреню, а завтра, как свет, поеду. Посылаю левантского кофею, прекрасного, да ноты Катеньке“ ²⁷. 20 апреля он благополучно добрался до места: „Я, мой друг, как три дня приехал в Яссы и нашел, что здесь продолжено перемирие бессрочно, до заключения мира. Я, слава Богу, здоров и очень хочу беречься от лихорадки, которая уже здесь начинается. Князь Александр Александрович [Прозоровский] принял меня очень дружески; ты бы, мой друг, могла поблагодарить за это княгиню“ ²⁸. Итак, Екатерина Ильинична, выполняя поручение мужа, вероятно, сразу же отправилась к супруге князя Прозоровского со словами благодарности за то, что главнокомандующий приветливо встретил ее немолодого супруга, который прибыл к нему не по собственной воле.