Текст книги "Девочка Лида"

Автор книги: Лидия Маклакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава IX

Тетя никогда ни на что не жаловалась. Она не любила ныть, как сама говорила. За утренним чаем она, однако, вздохнула и неожиданно произнесла:

– Что за несчастье эта уборка! Сколько времени придется переносить беспорядок! Кажется, нет ничего хуже переездов.

Матрена совсем скисла и только что не плакала.

– И что это за дачи за такие, затеи пустые! – ворчала она. – С одной укладкой-то хлопот не оберешься. Наказание Божеское, прости, Господи!

Пришла из кухни Аннушка-кухарка и объявила тете, что как угодно, а завтрак ей готовить некогда. «Пусть уж дети холодного чего покушают; потому как никоим манером не управиться – посуды убирать уж очень много». У Аннушки тоже было недовольное лицо.

Дети не могли понять этого. Что это с ними? Отчего им невесело? Переезжать, убираться, укладываться – да лучше этого ничего быть не могло! А большие, как нарочно, бывают всегда такие сердитые как раз в это время. Все ворчат и гонят прочь маленьких. Все: «Не ваше дело!» – да: «Убирайтесь с дороги!»

Рано утром поднялась суматоха. Все зашумело, затолкалось, засуетилось, точно в уборку перед большим праздником.

Лида носилась взад и вперед по комнатам, вверх и вниз по лестнице и, помимо всякого обыкновения, никому не мешала, не производила никаких особенных беспорядков. Тетя заметила это и, в виде одобрения, позвала ее помогать себе. Тетя в старом платье, в длинном переднике, с полотенцем в руках стояла на табурете перед буфетом и уставляла на полки дорогую посуду. Лида с сияющей, счастливой улыбкой осторожно выступала на цыпочках, подавала тете со стола тоненькие чашки, десертные тарелочки, цветочные вазы из гостиной. Лида чувствовала, что она хорошая девочка, что она сама будто взрослая, и была очень счастлива.

Коля оказался особенно полезен. Он делал все осторожно и аккуратно, и тетя давала ему очень важные поручения. Вдвоем с Аксюшей он укладывал в корзинку с сеном посуду, которая должна была ехать на дачу.

– Не так, не так! Постой, батюшка! – горячилась Аксюша, вырвала из рук у Коли чайник и запихнула его по-своему в корзинку.

Коля с минуту смотрел спокойно.

– Нет, ты не так сделала, – заметил он. – Ты носик ему нехорошо повернула; он так будет толкаться и расколотится непременно.

Коля вынул чайник, устроил его носиком в угол, где было много сена и мало посуды, старательно укутал его еще сеном сверху, и даже Аксюша согласилась, что и впрямь так надежнее.

Стали нагружать возы. Два ломовых извозчика вместе с Дмитрием вынесли старый диван и другой, новый, тетин. Тетя вынула все из комодов. Аннушка, Аксюша, Матрена потянулись каждая со своими узлами, корзинами, корзиночками, узелками, узелочками.

– Бедные лошади! Митрий, ты не вели много наваливать – им не свезти.

– Ничего, барышня. Шагом пойдем, – ответил извозчик сердобольной Любаше.

– Ну все, кажись! – сказал Дмитрий, утирая рукавом капли пота. – Завязывай, что ли!

Лида свесилась над перилами лестницы и смотрела, как натягивали веревки.

Какие огромные были возы! Какие смешные диваны! Толстые такие, неуклюжие, легли на телегу и подняли кверху тонкие короткие ножки. Вон кровати – тетина, папина – две большие, а подле них, будто детки, все маленькие, мал мала меньше.

– Хорошо ли связали? Смотрите, не растерять бы дорогой чего, – говорил папа, выходя на крыльцо.

– Да уж будьте благонадежны, сударь.

– Ну, с Богом! Трогай!

Аксюша с Дмитрием должны были идти за возами. Аксюша повязала от солнца свой розовый платочек колпачком, на самые брови.

Лошади тронули. Возы чуть-чуть колыхнулись. На солнце ярко заблестел бок самовара; железный ковшик в железном ведерке стал болтаться и тихо позванивать по камешкам мостовой.

– Ну, папа, голубчик, милый! Пожалуйста, едем сегодня, папа! – чуть не со слезами приставала Лида.

– Да ведь ты слышишь, что говорит тетя?.. Нельзя!

– Не то чтобы нельзя, – заметила тетя, – а только поздно теперь, да и беспорядок большой везде. Поедемте, пожалуй, – неожиданно заключила она.

Хорошо, что у папы был аккуратный портной, а то несдобровать бы его пуговицам и отворотам на сюртуке. Лида уцепилась за отвороты, подпрыгнула до самого папиного подбородка, чмокнула его, спрыгнула на пол и три раза обежала вокруг папы.

– Ужасные у тебя манеры, Лида! – заметила, покачав головой, тетя.

Но Лида уже ничего не слыхала. Она летела стремглав по лестнице в детскую и во все горло кричала: «Едем! Мы едем! Едем!»

– Кому же идти за извозчиком? Дмитрия нет, Матрена возится с Женькой.

– Папа, я найму извозчиков, – вызвался Коля.

– Ой ли! Сумеешь? Ну попробуй ступай.

Коля вышел на улицу. В первый раз было у него такое важное поручение. Коле хотелось, чтобы на углу не стояло ни одного знакомого извозчика, чтобы нужно было пройти подальше и поторговаться, как делают большие – няня и тетя…

Коле было очень весело. Он был совсем как большой, когда один, в откинутой пролетке, въезжал во двор, а сестры глядели из окна.

Дорога была отличная, и погода отличная, и извозчики тоже отличные.

– Вот и Нескучное, – сказал папа.

Дети увидали белую каменную ограду, ворота с фигурами на белых столбах и глубокую густую аллею.

– А где же наша дача?

– Дальше, дальше. Извозчик, налево! – командовал Коля. – Стой.

Лошадь остановилась у ворот небольшого деревянного дома. В окне мелькнул розовый платочек Аксюши, и сама она выбежала встречать.

– Чудесно здесь! – весело говорила Аксюша, помогая всем вылезать из пролетки.

Дети мигом рассыпались во все стороны. Дача была удобная, с мезонином; комнат не много, но все просторные, чистые; два балкона и отдельный сад с ягодными и цветочными грядками и решетчатою сквозною загородкой.

Скоро стемнело, нельзя было идти смотреть большой парк.

Хорошо было ложиться спать после хлопотливо проведенного дня. Наскоро поставленные кровати стояли вкривь и вкось по комнате. Кругом громоздились в беспорядке сундуки и разная мебель. Это было чудесно. А завтра опять поставят зеркало в простенок, стулья по стенкам, стол у окна и трогать ничего не велят.

Глава X

– Да ты погоди, матушка! Куда летишь? Нешто можно так в сад идти?! – сказала Матрена, останавливая Лиду.

– А что? – удивилась Лида.

– Как что? Пригладиться, прибраться надо, вот что!

– Шляпки, перчатки наденьте, – заметила тетя.

– Ах, тетя, зачем?

– Затем, что в парк идешь. Парк – не лес и не свой сад.

– Ну, перчатки, я думаю, лишнее, – заметил папа. – А шляпы наденьте – волосы не так растреплются и голову солнцем не будет печь. Идемте!

Папа поднялся с места, и дети – Коля, Лида и Люба – отправились за ним.

– Так вот оно что! Это, значит, каждый раз, как в парк идти, надо причесываться, да приглаживаться, да переодеваться? Покорно благодарю! Я уж лучше дома, в маленьком саду сидеть буду, коли так. Да-с!

– Дома ты не усидишь, а парк приучит тебя к порядку, – сказал папа и легонько провел пальцем по Лидиным надутым губкам.

– Скажи, папа, чей это сад? Чье все Нескучное? – спросил Коля.

– Царское. Оно принадлежит царице. Там дальше мы увидим и дворец ее.

Широкие густые аллеи, лиловые шапки сирени и розовые кусты жимолости по зеленым лужайкам – все это очень понравилось Лиде. Она забыла свою досаду, крикнула Коле, чтобы он догонял ее, и пустилась бежать по дорожке. Бежала, бежала… У этого Коли такие длинные ноги! Вот он совсем близко, сейчас схватит ее. Лида ловко, как котенок, повернулась, согнула спину, юркнула у Коли под самыми руками и полетела через дорожку в траву.

– Лида, куда ты? Лида, Лида, стой!

Что такое?.. Лида обернулась. Коля больше не гнался за нею, он так и остался на краю дорожки, а папа звал ее недовольным голосом.

– Папа! Чего тебе? – Лида медленно шагала в траве.

– Иди сюда! Разве ты не знаешь, что в таких садах нельзя по траве бегать?

– Нельзя?!. Отчего нельзя?

– Оттого что не позволено, а не позволено оттого, что если бы позволяли, то и травы бы совсем не осталось, – всю бы вытоптали. Слишком много народу ходит.

– А почему здесь нет таких дощечек с надписями? – спросил Коля.

– Вероятно, есть, только мы еще не видали, может быть, дальше будут. Как встретим, надобно будет заставить Лиду прочесть.

Но бедной Лиде пришлось оконфузиться еще раз. На краю сиреневой клумбы, близко от края дорожки, скромно выглядывал из травы беленький душистый нарцисс.

– Ах какая чудесная звездочка! – закричала Лида, и не успел папа сообразить, в чем дело, как она уже сорвала цветок.

– Нет, положительно ты дикая девочка, Лида! С тобой ходить нельзя! – с досадою сказал папа. – Ну слыханное ли это дело…

– Папа, я знаю, что нельзя на грядках рвать, а ведь этот не на грядке, ведь он почти что на самой дорожке рос. Он один, сам вырос. Его никто не сеял. Я думала, можно, – всячески оправдывалась Лида. – Папа, ты лучше не сердись, а понюхай, – неожиданно заключила она. – Как пахнет-то… Ах, прелесть!

Папа покачал головой, показывая, что совсем не желает нюхать, но Лида не унималась.

– Нет, ты понюхай непременно! – приставала она. – Пряником пахнет. И сам какой милый!

Лида с утра еще заметила, что папа настроен по-доброму. Она повисла на его руке и не отстала до тех пор, пока папа не наклонил голову низко, до самой ее руки, и не понюхал цветка.

Красивый дворец, с блестевшими на солнце окнами, стоял в зелени, повреди цветов.

Был конец мая. Белые, розовые, лиловые гиацинты пряменько, чинно, как умные дети, выстроились рядами, каждый у своей палочки. Высокие тюльпаны покачивались, а душистые нарциссы подняли к небу бледные, нежные личики и сияли на солнце чистыми снежными лепестками.

– Что это там видно, папа? Вон там, светлое, внизу, между деревьев?

– Это вода, Москва-река, дети.

– Вот бы искупаться!

– При нашей даче купальня есть; только, боюсь, рано еще теперь. Впрочем, нынешняя весна такая теплая, может быть, вода уже и нагрелась.

– Ах, наверно, нагрелась! Пойдем, папа.

– Подожди! Если пойдем, то попоздней, когда вода всего теплее будет. Мы с Колей отправимся, а девочки пусть тетю просят, как тетя захочет.

В цветнике прогуливались дачники. Все были нарядные, несмотря на утро, и Лида долго глядела на маленькую парочку – девочку и мальчика, чинно выступавших впереди своей гувернантки.

«Какие смирные! Вот бы тетя их похвалила! Непременно мне в пример бы поставила», – невольно подумала Лида.

– Взгляни, папа, вон, кажется, дощечка с надписью, – указал Коля.

Все подошли. По приказанию папы Лида прочла вслух:

«Воспрещается в Императорском Нескучном саду ходить по траве, рвать цветы, портить деревья и кусты, ловить птиц и делать всякие неприличные поступки».

– Ну, как вам понравился парк? – спросила тетя, когда все вернулись и сели за стол.

– Мне очень понравился, только я устала, – сказала Люба.

– По-моему, парк отличный, – проговорил с полным ртом Коля, уписывая после прогулки за обе щеки, за себя и за Любу.

– А ты что же, Лида, молчишь?

– Да мне он нисколько не понравился. Ведь это скоро надоест по дорожкам-то прогуливаться, а побежать никуда нельзя, – такая надпись сделана. И сорвать тоже нельзя ничего. Значит, и хлыстика нельзя будет срезать, и дудочки… – совсем уж печально докончила Лида.

– Да что ты, деревенский мальчишка, что ли, скажи на милость! – сказала, пожимая плечами, тетя. – Ну а я так очень довольна, что мы наняли дачу именно здесь. Авось ты хоть сколько-нибудь остепенишься, научишься порядочно держать себя.

– Ах, какая жара! – пропищала Люба.

– Да, очень жарко. Хорошо было бы выкупаться, – сказала тетя.

– Вот и чудесно! Слышишь, папа, тетя сама предлагает! Значит, пойдем? – спросила Лида.

– Значит, пойдете.

Порешили идти, и в пять часов, через два часа после обеда, все, с полотенцами и простынями, двинулись по дороге к купальне. Взяли даже Жени с Матреной.

– Пусть они впереди идут, а мы с тобой подождем, посидим здесь на лавочке, – сказал папа Коле.

– Люба, побежим! Хочешь?

И, не дожидаясь ответа, Лида схватила Любу за руку, закинула назад голову и во всю прыть помчалась по крутой дорожке с горы. Это так отлично – бегать с горы! Точно кто-то подталкивает сзади: скорей, скорей, скорей! В лицо дует ветер, башмаки почти не касаются земли… Напрасно кричали им сверху, что они упадут, что вспотеют перед купанием, – остановиться было уже нельзя. У Лиды слетела шляпа, Люба уронила полотенце… Ух! Они насилу удержались на ногах перед мостиком у купальни.

– Посмотрите, на кого вы теперь похожи! Ты всегда все некстати затеешь! – с неудовольствием обратилась тетя к Лиде, но Лида пропустила упрек мимо ушей и первая влетела в купальню.

В просторной купальне, с лавочками по сторонам, с крутой лесенкой в воду, было прохладно, пахло мокрым бельем. Вода казалась темной, почти черной. Но это казалось, как в море, оттого только, что воды было много. Если же зачерпнуть ее в пригоршню, то она выходила чистая и светлая, чище, чем в деревне, в пруде. Очень жутко в первый раз влезать в воду! Лида замочила одну ногу, ступила другой, – нет, холодно. Вон даже мурашки по всему телу забегали.

– Да ты голову-то живей мочи! – кричала из воды Матрена.

Лида нагнулась, смочила волосы. Вода стекла по волосам и защекотала, потекла по шее, по голой спине… Нет, уж лучше разом броситься. Бух!

В воде было почти так же тепло, как на воздухе.

Любочка, осторожно держась за перильца и ежась всем телом от свежести, сошла по ступенькам, присела, окунулась и поплыла к Лиде. Обеим стало вдруг очень весело. Лида предложила быть китами, набирать воды в рот и пускать вверх фонтаны; Люба устроила бурю, а Лида была корабль, плыла и тонула; потом из корабля Лида сделалась маленьким-маленьким щеночком, которого будто бы барыня велела утопить, она тонула, и Люба спасала ее. Стали прыгать с лестницы, с третьей ступеньки, потом со второй, с первой, с самой вышины. Лида объявила, что вода – настоящий кипяток, и тетя приложила немало труда, чтобы заставить ее наконец вылезти вон.

Выкупались и папа с Колей, проворно и без шума. Все снова собрались на верхней дорожке. Дети были такие смешные – гладкие-гладкие, точно облизанные. Одна только тетя как будто и не купалась: все так же аккуратно было застегнуто светлое платье, так же красиво зачесаны темные глянцевитые косы.

– Неужели мы сейчас домой пойдем, папа? – жалобно спросила Люба. Она после купанья даже гулять разохотилась.

– Коли хотите, пройдемтесь немного, пожалуй.

– Ну а я отправлюсь, – сказала тетя. – У меня дела много.

Тетя ушла с простынями, с Матреной и Жени, а дети с папой снова спустились к реке, прошли вдоль берега и принялись подниматься по узкой дорожке. Лида вздумала было бежать в гору, но запыхалась; однако смирно идти все-таки не могла, стала пробираться по дорожке на самом краю оврага.

– Смотри ты, коза, – сорвешься, слетишь! – солидно заметил Коля.

– Не беспокойся, пожалуйста, уж не слечу. А коли и слечу, так не беда. Там так отлично.

– Что же там такое? – спросил, заглядывая вниз, Коля.

Глубокий овраг весь зарос соснами, травой, дикою малиной. Сбоку, из-под густых нависших кустов, сочилась вода, падала светлою струйкой и проворно бежала внизу по самому дну оврага.

– Видишь, как бежит? И как журчит славно: жур-жур-журрр… Слышишь, будто разговаривает?

– Да, но все-таки не советую тебе лететь туда: крапивы здесь много, – смеясь, заметил Коля.

Лида, однако ж, забежала вперед, осторожно, держась за ветки, пробралась между цепким малинником и крапивой к ручью, напилась из горсточки, поболтала обеими руками и опять убежала поскорей по дорожке обгонять папу.

Несмотря на купанье, всем скоро сделалось жарко; папа предложил присесть наверху.

– Идите скорее сюда! Здесь лавочка есть! – кричала сверху Лида.

Крутая дорожка оканчивалась узкою площадкой, посыпанной красным песком и густо обсаженной сиренью, жимолостью и акацией. С одной стороны зелени не было и с вышины было видно просторное зеленое поле; Далеко за полем – узенькая темная полоска леса, а на поле близко – широкая блестящая полоса Москвы-реки.

– Вот сюда, в холодок, папа! – звала Лида на лавочку под сиренью.

Все уселись, утомленные, красные. Лида еще раз обежала площадку, заглянула всюду, куда только можно было заглянуть, и наконец примостилась на краю лавочки подле папы.

– Ох, устала! А как жаль, что ты тоже очень устал, папа, – прибавила она через минуту.

– Тебе-то что из этого?

– Да так. Если бы ты не устал, ты бы, верно, рассказал нам теперь что-нибудь.

Лида искоса поглядела на папу. Папа засмеялся:

– Нет, слишком жарко; не идут рассказы на ум. Отложим их до другого раза, а теперь лучше так о чем-нибудь поболтаем.

– Ну хорошо.

Лида уперлась обоими локтями в папино колено, положила на руки подбородок и подняла к папе раскрасневшееся лицо:

– А скажи мне, папа, откуда он течет?

– Кто он, Лида? Я ведь не знаю, про что ты меня спрашиваешь.

– Ручей, папа, – тот, что мы в овраге видели.

– Отчего же не спустилась в овраг, не поглядела сама? – спросил папа.

– Да я спускалась. Я к самому тому месту сходила, откуда он льется, – ничего не видать. Кругом сухо, а он бежит из земли, из-под камешка, и все льется, все льется, будто кто-нибудь подливает.

– Это, верно, вода по трубе из Москвы-реки проведена, – заметил Коля.

– Нет, – возразил папа. – Она сама течет в Москву-реку. Это родник.

– Родник?

– Да, родник… Родником называется вода, которая сама собой родится, льется из-под земли. Люди ее туда не наливают, не проводят по трубам, она сама набирается, сама и течет. Ты видела, как она выходит из земли: вдруг показывается, словно родится из-под травы, из-под кустика, – оттого и называется родником.

– Да, как же это делается? Откуда же в землю-то вода попадает, папа? Я никак не пойму, – сказала Лида и еще ближе придвинулась к папе. – Я тоже подумала: верно, ее провели откуда-нибудь.

– Нет, из родников вода льется сама, а в землю попадает она сверху, дождем.

– Дождем, папа?

– Да, дождем, градом или снегом. Дождь падает сверху из тучи и поливает землю. На земле от дождя делается грязь, маленькие и большие лужи. Но какой бы сильный ни пошел дождь, какие бы глубокие ни налились лужи, все-таки земля раньше или позже обсохнет. Что же это делается, когда земля сохнет? Сушит ее, конечно, и солнышко сверху, но много воды уходит и внутрь, в глубину, в самую землю. Видела ты когда-нибудь, что делается с водой, когда тетя поливает цветы?

– Видела. Тетя польет из лейки, вода минуточку постоит и потом сейчас же уйдет вся в землю.

– Так. А не замечала ли, что с нею потом делается?

– Потом она проходит через всю землю в горшке и выливается в дырочку на дне горшка, на поддонник.

– Ну а потом что же?

– Ничего. Она так и стоит на поддоннике.

– Отчего же она дальше не проходит, через поддонник?

– Она не может. Поддонник ведь нарочно ставится.

– Ну так послушай же, что я тебе расскажу, – перебил Лиду папа. – То, что делается с водою в тетиных цветочных горшках, то же самое бывает с дождевою водой на земле. Польет дождик землю, сделается сперва на земле грязно и сыро, а потом вода станет понемножку протекать, пробираться себе сквозь землю, просачиваться все глубже и глубже, так глубоко, как только ей будет возможно.

– Да я думаю, ей это будет всегда возможно, папа. Что же может удержать воду в земле?.. В земле ведь нет тетиных глиняных поддонников! – заметил Коля.

– Поддонников нет, но есть что-то другое, что, как глиняные тарелочки, не пропускает через себя воду.

– Что же это такое, папа?

– Это такая земля – глина… Вы, верно, знаете, что земля бывает не вся одинаковая, а различная, верно, это замечали, когда рылись в саду. Бывает чернозем, черная как уголь земля, – помните, еще к нам в деревне на грядки в огород привозили? Бывает песок, белая, похожая на мел известка и, наконец, глина. Вода через всякую землю может пройти: через песок пройдет, через чернозем пройдет, через известку, а как дошла до глины, так стой, – дальше не может идти.

– Отчего?

– Оттого, что глина не пропускает через себя воду.

– А отчего глина не пропускает через себя воду? – пристала Лида.

– Упрямится. Не пущу, говорит, да и полно. Ни за что не хочет пускать, вот как ты вчера, когда заперла дверь перед самым Любиным носом.

– Ах, папа, какой ты, право! Я тебя ведь в самом деле серьезно спрашиваю: отчего глина не пропускает воду? Скажи! От нетерпения Лида забарабанила кулаком по папиному колену.

– В самом деле, папа, разве вода не может пройти через глину? Отчего не может? – с любопытством спросил Коля.

– В самом деле не может, друг мой. Оттого не может, что глина не такая, как черная, простая земля; она не рассыпчатая, не рыхлая, а плотная, вязкая, точно тесто. Верно, ты и сам замечал это когда-нибудь?

– Замечал, папа, – припомнил Коля. – Из глины, как из теста, можно разные штуки лепить.

– Да, да! – радостно вступила в разговор Любочка. – Из глины всего можно наделать, всяких бубличков, пирожков. А из песка нельзя. Я пробовала, никак нельзя: песок рассыпается и пирожок так и крошится весь на маленькие кусочки.

– Ну, так вот видишь ты, Лида, глина совсем особенная земля: она лепится, точно тесто, не рассыпается, как песок, как простая земля, и бывает такая вязкая, такая плотная, что вода не может пройти через нее. Глина задерживает воду. Сейчас ты поймешь, что делается с дождевой водой. Дождевая вода долго не остается на земле: она пробирается в глубину, в землю, по чернозему, через песок, по известке, все глубже и глубже, до тех пор пока не встретит где-нибудь глину. Тут уж делать нечего, дальше идти нельзя. Плотная, вязкая глина не пропускает через себя воду, и дождевая вода останавливается над глиной, в глубине под землею. Между тем идет новый дождь, еще раз поливает землю, и новая вода опять просачивается сквозь землю до самого глиняного места. Осенью и летом часто идут Дожди; зимой падает и весной тает снег, – много воды пройдет через землю, наберется в глубине над залежами глины, – так много, что тесно ей станет, места не хватит. Как же быть? Вниз, поглубже, уйти нельзя – не пропускает вязкая глина; остается наверх попытаться проникнуть. Вот вода и ищет, нет ли где в земле скважинки, трещинки, чтобы пробраться наверх. Находит она трещинку и пробирается через белую известку, через желтый песок, пестрые камешки и черную землю до тех пор, пока не выйдет на свет и не польется по земле родником и ручьем. Вот вам и весь сказ, вся история родника. Как видите, все делается само собой, очень просто. Поняла ли ты теперь, откуда берется родник, Лида?

– Поняла, папа. А знаешь ли что, папа? – встрепенувшись, объявила вдруг Лида. – Я знаю теперь, отчего он бежит такой резвый, веселый. Он соскучился сидеть под разным песком да черноземом, в потемках; он и рад побегать по травке, по солнышку. Правда ведь, да?

– Не знаю. Я его не спрашивал, – смеясь, сказал папа.

– А скажи, отчего он такой холодный? – спросила Лида. – Я пила горсточкой, подставила руку – такая холодная, студеная вода, холоднее, чем у нас в купальне. Отчего она такая холодная, папа?

– Ну а как бы ты думала?

– Не знаю.

– Подумай хорошенько. Может быть, ты знаешь, отчего летом в прудах и в реках вода бывает теплая, нагревается, а зимой замерзает?

– Про это знаю, конечно. Летом жарко от солнца, вода и делается теплою, а зимой солнце холодное, ничего не греет, и воду тоже не греет.

– Вот по этой причине и в родниках бывает всегда холодная вода. Ее солнце не греет; для нее все равно – зима или лето. Какие бы ни были горячие солнечные лучи, им все-таки не достать, не пробраться к ней через землю. Они пригреют землю сверху, осветят и приголубят все, что на ней живет и растет, а в глубине под землею все останется по-прежнему – холодно и темно. Из холодного темного места родник выбежит светлою холодною струей. Ты, верно, не сходила в самый низ оврага, не пробовала там воду?

– Нет, папа.

– Ну а вот там вода гораздо теплее. Там родник течет уже ручьем по земле; он открыт со всех сторон солнцу, и солнце греет его, как греет все вокруг него, как согрело воду в Москве-реке, в нашей купальне.

– Ах, сегодня солнце было очень горячее! – заметила Люба.

– Глядите, глядите на солнце! – закричала вдруг Лида и вспрыгнула на лавку.

Все обернулись.

Солнце стояло на небе сияющим огненным шаром и медленно, важно опускалось за облако к далекому лесу.

– Однако оно скоро ведь сядет, – заметил папа. – Уж поздно. Который может быть час?

И он вынул из жилета часы.

– Восьмой уже. Пора, детки. Пока что, пока доберемся до дому. Дома нас, верно, уже самовар дожидается.

Все встали с лавки.

Лида уцепилась было за папу, стала просить еще одну секундочку подождать, рассказать ей еще одну только, одну-единственную вещичку. Но папа ничего не захотел рассказывать, подхватил Лиду и потащил, как котенка, с горы.

В воздухе потемнело. Тетя давно уже ждала, сидя за самоваром.

Лида сейчас же заметила, что брови у тети совсем низко и совсем близко к носу. Брови, однако, скоро расправились: Коля подошел к ее креслу, стал рассказывать про родник, про родниковую студеную воду, и тетя переменила гнев свой на милость.