Текст книги "Девочка Лида"

Автор книги: Лидия Маклакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Глава XX

Август месяц стоял пасмурный и ненастный. Мелкий, будто осенний, дождь сеялся частыми капельками, наливал по дорожкам лужи и тихонечко стучался в стекло: тук, тук, тук! Ветер выл в трубах. Везде было темно, сыро и скучно.

Люба откусила голову картонному Петрушке и не придумала еще, что сделать с ногами.

Зато Жени устроил отличную игру. Взял карточку от лото, наложил чурочек, деревянных кирпичиков, поднял на голову и пошел расхаживать по комнате:

– Арбузы, дыни, лимоны хорошие!

– Эй, разносчик! Почем арбузы? – спрашивала Матрена.

– Три рубля.

– Ой, дорого! Что ты, батюшка, разорить хочешь? Уступи по знакомству.

– Ну, три копейки, – уступал, не задумываясь, сговорчивый разносчик.

– Ах, Женька! Ну разве можно так, за три копейки арбуз! Не отдавай, рубль проси, – вступилась Люба.

– Опоздали, сударыня, – объявила Матрена. – По рукам уже ударили. Вот и денежки, извольте получить.

Матрена выкладывала из кармана три семечки-денежки, а Жени в полном удовольствии шел дальше продавать:

– Яблоки, груши хорошие!

Коля с Левой сидели у окна, у круглого столика. На столе лежали тетради. Лева старательно выводил карандашом по бумаге.

– Что это ты делаешь, Лева? – спросила, заглядывая ему через плечо, Люба.

– А вот паука нарисовать хочу. Это крестовик будет, большой лесной паук. Видишь, вот у него брюшко, голова с грудью; а это лапки, восемь мохнатых лапок, по четыре с обеих сторон, – толковал и рисовал Лева. – На голове глаз тоже восемь, он отлично видит.

– А это что за пятнышки, точечки ты сделал на брюшке? – спрашивала Люба.

– Это паутинные бородавки, малюсенькие такие шишечки с дырочками. Через дырочки паук выпускает из себя паутину.

– А зачем он это делает, Лева? Только комнаты портит.

– Затем, что в паутину он мух ловит, – отвечал Лева, – и мух, и мошек себе в пищу. Иногда паук изловит муху больше себя. Так-то ему ни за что бы не справиться, а попалась муха в паутину, он и начинает обхаживать вокруг нее, и все выпускает нитки, и все затягивает муху липкою паутиной по крыльям, по лапкам. Запутает поплотней, запеленает так, что муха шевельнуться не может, и тогда подходит, убивает и кормится – сосет кровь.

– Фу, гадкий! Терпеть не могу пауков! – объявила Люба.

– За что? Мух они убивают потому, что им есть хочется, а между собой, друг с другом, они даже очень добрые, и детей своих очень любят.

– Любят? – с удивлением повторила Люба.

– Да. Ты погляди, – рассказывал Лева, – погляди на моего паука: это – мать. Видишь, у нее в передних лапках маленький клубочек; в паутинном клубочке спрятаны яички. Мать ни за что никому не уступит клубочка; она скорей позволит оторвать у себя все лапки. Она носится с ним, бережет и защищает его как умеет. Когда же из яичек выходят детки, она таскает их на спине и заботится о них, приносит им еду и очень их любит.

– А я их все-таки не люблю, – настаивала Люба, – никто пауков не любит.

– Напрасно ты это думаешь. В деревне пауки в большом даже почете. Они переводят мух в избах, а кроме того, по паутине может крестьянин узнавать, какая будет погода: коли паук развесил паутину к холодной стене, к окошку, – будет вёдро, а перешел потеплее, поближе к печке, – так и знай, жди дождя.

– А твой паук что думает? Где он сделает себе паутину? – спросил Коля, заглянув в тетрадь.

– А мой крестовик вон какую сетку раскинул, – говорил, рисуя, Лева. – И сам в середине сидит и лапки поджал; это значит – будет хорошая погода. А правда, Коля, тетя ваша собиралась на Воробьевы горы, как будет хорошая погода?

– Правда.

Лида вздохнула.

Трудно было узнать Лиду; она простудилась, сидела бледная, кашляла. Тетя так ничего и не сказала ей в тот странный вечер, не бранила и не наказала. Она ее и потом не бранила.

Наутро Лиду призвали в кабинет к папе и при папе заставили рассказать, как все было.

Ах, как Лиде не хотелось рассказывать!

Ах, как ей было стыдно! Всякий раз, как она думала умолчать про что-нибудь, увернуться, тетя тотчас угадывала, будто в сердце у Лиды читала, – она подымала на Лиду темные проницательные глаза, и Лида подробно говорила всю правду. Это длилось очень долго и было хуже всякого наказания!

А затем все пошло по-старому. Тетя была все такая же. Папа реже стал бывать дома, а когда бывал, то был добрый и серьезный, как всегда. Из-за больших дождей Лева чаще прежнего приходил в гости и еще крепче подружился с Лидой. Про старое никто не поминал, не расспрашивал, но Лида ходила сама не своя, все задумывалась. О чем она думала, она бы, пожалуй, и сама не сказала, не сумела бы. Приходили ей в голову разные невеселые мысли, и она сильнее прежнего ожидала маму и няню.

Лида не хотела даже Левиного паука поглядеть.

– Муху, муху нарисовал! Глядите, он теперь муху нарисовал! – радостно закричала Люба и захлопала в ладоши.

– И мне! Покажите и мне мушку! Где мушка? – подбегая, кричал Жени.

– Вот, Жени, гляди! Влезай на табурет. Вот какая, с крылышками! Он ее поймает в паутину, Лева?

– Да, непременно. Вон, видишь, все это идет паутина, вокруг, сеткой! – объяснял, бойко размахивая карандашом, Лева.

Сетка вышла удивительная, огромная, из толстой черной паутины, – никакой мухе не вырваться из нее. Лева в последний раз послюнил карандаш, провел последнюю толстую черную черту и закрутил ее винтом вокруг мухи.

– Теперь кончено, поймана! Сейчас паук подползет и убьет ее.

– Ах, она бедная муха!

– Бедная мушка! Я ее люблю, – объявил Жени.

– Лева, ты теперь про муху нам расскажи, – просила Люба.

– Ишь какая! Нарисовал – так мало, еще расскажи.

– Конечно, расскажи. Про паука рассказывал ведь.

– Ну и будет с тебя.

– А я хочу про муху послушать. Расскажи, Лева… Ну ты расскажи, Коля.

– Я не знаю, – отказался Коля.

– Ну Лида. Лида знает. Ах да, ведь Лида про Муху Горюху знает, – вспомнила вдруг Люба и обрадовалась. – Вот чудесно! Расскажи, Лида! Расскажи, – просила, ласкаясь и приставая, Люба. Лиде совсем не хотелось рассказывать.

– Право, не хочется…

– Ну пожалуйста! – умоляла Люба.

– Да я позабыла, совсем позабыла. Даже как начинается, позабыла.

– Неправда, неправда, все врешь! Все знаешь. Ну хорошо, я тебе, пожалуй, начало-то припомню. Ну, «ехал мужик»…

– Ехал мужик… – повторила Лида.

– И потерял рукавицу…

– И потерял рукавицу…

– Ах, Лида! Да что же ты? Ты уж теперь дальше сама рассказывай. – Люба вышла из терпения. – Ну, «мужик поехал»…

– Поехал… – повторила Лида; но, видно, сказка не шла ей на ум. – Коля! Тетя непременно хочет на Воробьевы горы поехать? – беспокойно спросила она Колю.

– Да, Лида. Тетя папе давеча говорила. А что ты? Тебе разве не хочется?

– Ах, Коля, мне так не хочется! Лучше в какое-нибудь другое место, лучше опять в Кунцево.

– Ну вот еще, опять туда! Это скучно. И Зиночка с Петей на Воробьевы горы поедут, а в Кунцево во второй раз ни за что не поедут. Я тоже не хочу в Кунцево. А ты, Лева? – спросил Коля.

– А мне все равно, – отвечал Лева.

– А ты, Люба?

– Я лучше на Воробьевы горы.

– И я! И я лучше на Воробьевы горы, – вставил свое словцо Жени.

– Ну вот видишь, нас сколько, все на Воробьевы горы. А тебя не поймешь, прежде сама ведь хотела.

Да, прежде! А теперь Коля и представить себе не мог, как не хотелось Лиде ехать. Зиночку пригласили – значит, и Луиза Карловна поедет, и Петя.

– Ну, Лида, дальше, – снова приставала со своей сказкой Люба, – сказывай дальше. Ну, «мужик проехал, увидала рукавицу Муха Горюха…» Ну, Лида!

Но Лида наотрез отказалась. Люба расстроилась, а Мухе Горюхе так и не пришлось горевать в этот вечер.

Глава XXI

Тетя всегда исполняла свои обещания. Еще в Москве, перед отъездом на дачу, пообещала она детям съездить на Воробьевы горы и теперь решила отправиться туда в первый же ясный день.

Ясные дни наступили, последние летние теплые денечки. Дети слышали, как с вечера папа приказывал Дмитрию заказать в городе шестиместную коляску. Аннушка напекла ватрушек, пампушек; запасли по грибы корзинки и пригласили Зиночку с Петей. Жаль только, что папе нельзя было ехать. С августа начались у папы занятия в городе; он часто уезжал из дома и редко бывал с детьми.

Лева вздумал было упрямиться: вдруг не захотел ехать. Насилу его уговорили. Он неохотно уселся в коляску подле Матрены с Жени, рядышком с Колей. На переднем месте сидели тетя, Лида и Люба. Жука некуда было взять; тетя ни за что не позволила посадить его в ноги. Бедный Жук лаял, бегал вокруг коляски; Аксюша увела его в комнаты, а Лева совсем нахмурился и даже не захотел поиграть с Жени.

– Бедный Жучок! Не взяли Жучка, – приговаривала Люба.

– Ничего, он дома нас подождет, – заметил Коля.

– Ишь ты, какой добрый! А если тебя бы дома оставили?

– Я – другое дело. Я ведь не Жучок.

– А я Жучок, я Жучок! – вдруг объявил Жени. – Лева, я Жучок!

Но Лева не обращал никакого внимания.

– Я Жучок, я буду лаять. Гав, гав! – залаял Жени.

– Полно, батюшка! Нешто можно так? – унимала Матрена. – Жучок – собачка.

– Я тоже собачка.

Жени не на шутку вообразил себя собачкой: вставал на четвереньки, ерзал на коленях у Матрены и Левы и лаял на всю коляску.

– Довольно, перестань, Жени! – заметила тетя. Жени как будто и не слышал.

– Слышишь, Жени? Сейчас садись смирно!

– Я Жучок, я собачка! – И Жени залаял еще громче прежнего.

– Ну, я вижу, он в самом деле не умнее собачки. Нечего ему, значит, с нами сидеть. Пусть сидит где все собачки сидят. Пусти его, Матрена! – строго приказала тетя.

Матрена спустила Жени с колен, но он не унимался. Тетя притянула его к себе, покрыла своей черной шалью. Жени уже не было весело, он уже охрип кричать, а все-таки хорохорился, высовывал из-под черной шали раскрасневшееся лицо и лаял, и кричал, что он собачка Жучок.

Тете так-таки и пришлось ехать с Жучком.

«Ведь экий клятой! Видно, в сестрицу пошел», – заметила про себя Матрена.

Тетя подумала то же самое, но пожалела сказать Лиде: так смирно сидела в своей новой шляпке девочка, сложив на коленях руки в перчатках.

Ехать на Воробьевы горы было совсем не то, что идти. Быстро проехали по ровной дороге, и вскоре совсем близко показались горы. Они стояли по-прежнему высокие и зеленые; березовый лесок, как и тогда, шумел кудрявыми ветками; солнце все так же светило с ясного неба, но Лида будто ничего не замечала.

Луиза Карловна вышла из коляски вместе с Петей и Зиночкой. Лошадей отправили в деревню наверх, а сами пошли по лесной тропинке. Матрена оглядела лесочек и объявила, что в «березняке беспременно родятся березовики, а пожалуй, что и белые грибы есть».

– Я совсем не умею искать грибы, – пожаловалась Зиночка.

– Ну, пойдемте со мной, я вас поучу. Я вам грибное местечко сыщу, – сказал Коля. – Я уж сразу вижу, какое место грибное, какое нет. Пойдемте дальше, здесь вы ничего не найдете.

– А вот и нашла, – вдруг вскрикнула и наклонилась Зиночка.

– Да это ж поганка, – смеясь, сказал Коля. – Вы поглядите: видите, какая у нее дрянная тонкая ножка? У хороших грибов корешки всегда толстенькие; разве только опенки те вот тонконогие, да они всегда кучками растут. – И Коля прочитал Зиночке целую лекцию о грибах.

Матрена правду сказала: под березками так и сидели подберезовики, сыроежки, белянки; розовые волнушки выглядывали из-под листьев пушистыми краешками, а красные рыжики прятались в елках, как в гнездышках, под зеленым мхом.

– Батюшки мои! Белый гриб, белый гриб нашел! Я первый нашел! – крикнул и присел к земле Коля.

– Где? Где? Кто нашел белый гриб? Все разом сбежались со всех сторон.

– Я. Нет, господа, чур уж здесь не искать. Здесь мое место, – говорил Коля, отстраняя всех руками. – Ах, вот еще, еще! – Коля, не жалея рук, разрывал мшистую кочку.

– Покажи, Коля. Дай мне в руке подержать! Дай понюхать первый белый грибок, – просила Лида.

– Ну что тут нюхать! Гриб грибом и пахнет.

– Нет, мне хочется. Он травкой пахнет, мхом, болотом пахнет. Какой милый! – говорила, любуясь грибом, Лида.

Вскоре пошли белые грибы и подосиновики. Лида сама отыскала целую семью, мамашу и деток. Люба пришла помогать и даже пожалела выкапывать их из земли.

– Поглядите, Зина, вот вам настоящий гриб, – говорил Коля, показывая крупный белый гриб. – Он всем грибам царь. Это мой любимый гриб.

– А мой любименький – подосиновик и еще волнушки, – сказала Лида.

– Вот дрянь-то нашла!

– Нет, не дрянь, Коля. Чем же дрянь?

– Конечно, дрянь. Вот белый – гриб, все из него можно сделать: сушить, варить, жарить – на все годится. А твои что?

– И мои можно жарить. А зато у твоего белого гриба шапочка темная, будто старая, будто он ее уже сносил. А у подосиновичка – красненькая, будто к празднику нарядился. А волнушки такие розовые, пушистенькие, будто цветочки сидят! А еще лисички хорошие тоже, желтые такие, сморщенные, смешные старушки.

Лида на минутку развеселилась. Она любила собирать грибы. Она не жалела выкапывать их, как Люба; напротив, ей казалось еще, что сами грибы рады, что она их заметила и срывает, что им хорошо лежать у нее в круглой корзинке. Лида не была здесь с Левой, и ничто не напоминало ей прежней прогулки; Луиза Карловна с тетей отстали далеко позади.

Лида стащила перчатки и весело бегала по лесу.

– Лева! – кричала она. – Много ты набрал? Батюшки мои, сколько! Больше меня. Смотрите, Лева больше всех набрал!

Больше всех набрала Матрена; она уже наложила полнехонькое лукошко и брала без корешков одни шапочки. Все снова разбрелись по разным сторонам. Под руководством Коли Зиночка уже начинала отличать хорошие грибы от поганок и без жалости давила ногой мухоморы. Лида сердилась: за что их давить? Они такие веселые, красные, будто смеются! Чем же они виноваты? Пусть себе растут на солнышке да радуются.

Пете скоро надоело бродить по лесу; он уцепился за юбку Луизы Карловны и звал идти отдохнуть. Жени тоже с трудом переваливался в траве на коротких ножках. Корзины были почти полны. Тетя порешила идти в деревню отдыхать и полдничать. Деревня разом напомнила Лиде огороды, горемыку Устюшу, все прежнее. На душе у нее сделалось тоскливо, и она смирно шла рядом с другими.

Экипажи ждали у лучшей избы, с крытым широким крыльцом, прямо над высокой горой. Матрена позвала детей в избу пить молоко. Все разместились по лавкам вокруг стола. С широкого крыльца было отлично смотреть вниз на город, на Москву-реку и на горы.

Так вот какие бывают горы, – проговорила Люба, рассматривая через перильца раскинувшийся внизу пейзаж.

– Здесь очень красиво, – степенно заметила Зиночка и прищурилась, чтобы разглядеть лучше.

– Тетя, а те горы, где вы жили, красивые? – спросил Коля.

– Гораздо красивее, друг мой.

– И они очень высокие? Гораздо выше Воробьевых гор, тетя?

– Да, в Швейцарии горы несравненно выше. Там такие высокие горы, что если стать у подошвы, то не увидишь вершины, и нужно несколько дней, чтобы добраться до нее.

– У «подошвы»! Какое странное слово, тетя! – перебил Коля.

– Подошвой называется самый низ горы, – растолковала тетя. – Вот когда мы подъехали, то были внизу, у подошвы Воробьевых гор; а теперь мы взобрались наверх, на вершину; а для того чтобы попасть на вершину, мы прошли по боку горы, по склону.

– Тетя, а вам нравятся горы? Вот Лева не любит гор, он всего больше степь любит. А вы что любите, тетя?

– Я люблю горы, – сказала тетя. – В горах больше разнообразия: они идут не сплошь, и среди них попадаются ровные места – небольшие и неширокие равнины. Верно, ты заметил это и здесь, на Воробьевых горах?

– Нет, тетя, я ничего не заметил; я кругом не смотрел, а все только грибы собирал.

– Ну так вот, погоди, напьемся чаю и пойдем еще погуляем. Грибов набрали довольно, а теперь ты постарайся рассмотреть хорошенько горы, – посоветовала Коле тетя.

Дети выпили молоко; тетя с Луизой Карловной кончили чай. Все снова стали собираться в поход.

– А что же десерт и пирожное? Когда же десерт будем есть? – спросил Петя.

– Потом, когда вернемся. Теперь, после молока, нехорошо есть фрукты, – ответила тетя.

Пете это очень не понравилось. Он сказал, что устал и не пойдет больше гулять. Жени заигрался с Тютькой, пестрой дворняжкой; всех троих оставили в избе под присмотром Матрены.

– Ну, дети, теперь больше не будем останавливаться собирать грибы, – сказала тетя. – Просто пройдемся немного, прогуляемся, да и домой пора. Теперь не то что весною – скоро темнеет.

Тетя говорила верно: солнце стояло совсем низко на небе, сбоку, и ярко светило последними прощальными лучами.

Дети смирно шли по тропинкам впереди старших. Как не похожа была эта прогулка на прежнюю прогулку Левы и Лиды! Леве все вспоминалась та прежняя веселая прогулка. Вот здесь они бежали втроем взапуски; вот здесь катались в овражке; а на это дерево влезал он, Лева, и Лида за ним полезла и юбку себе разорвала. Очень грустно было вспоминать это!

Все вышли на ту самую полянку, на которой Устюша изловила тогда в колдобине водолюба.

– Посмотри, Коля, – сказала тетя, – вот тебе и полянка посреди гор. С одной стороны горы и с другого бока тоже горы, а между ними ровное низкое место. Такое место между гор называют долиной. С гор в долину стекает вода и течет ручьем по долине. Видишь, вот и здесь бежит ручеек.

Из долины все поднялись на гору и пошли по верху крутого оврага. Тетя рассказывала, что в больших горах бывают ямы и овраги еще круче и еще глубже этого, – такие, что в них и дна не достать; такие овраги называются пропастями. Еще тетя рассказывала, как по склонам гор растет лес, густой, непроходимый бор; как раскапывают высокие горы и находят в них глубоко в земле золото, серебро, железо, медь и драгоценные камни.

Лиде не нравилось, как рассказывала тетя; она больше любила, как рассказывал папа. Тетя говорила про все понемножку, а Лиде хотелось послушать побольше про темный, дремучий бор: есть ли там разбойники, и какие там бывают лютые звери. И еще ей хотелось узнать, как именно раскапывают горы, и кто их копает, и как находят в них золото: маленькими кусочками или блестящими желтыми большими кусками. Лида заглянула в овраг. «Какой глубокий! А каковы же должны быть те пропасти, про которые говорила тетя! Что у них там глубоко-глубоко, на самом дне? Верно, змеи сидят в темноте?»

– Лева, как ты думаешь, есть здесь в овраге змеи? – спросила Лида.

– Змеи? Я думаю, нет, – отвечал Коля. Вместо ответа Лева решил самолично исследовать этот вопрос и стал спускаться в овраг.

– Почему ты думаешь, что нет змей, Коля? А может быть, есть. Правда, этот овраг неглубокий, в нем, пожалуй, их и нет, а вот зато в пропасти уж, я думаю, наверное, есть. В пропасти, верно, много змей сидит в темноте, глаза у них зеленые и светятся. Знаешь, может быть, в пропасти сам Змей Горыныч сидит, – таинственным шепотом сообщила Лида.

– Ах, Лида, какая ты глупая! Да ведь это сказка.

– Сказка… – повторила Лида. – Коля, а если бы это была правда? Если бы напал бы на нас Змей Горыныч? Что бы ты тогда сделал, Коля?

– Экий вздор! Ну какой змей будет нападать на тебя, глупая! У нас больших змей даже не водится.

– Да, да! Ну а все-таки, а если бы они водились? Если бы Змей Горыныч вдруг выполз из пропасти и напал, ведь он бы нас к себе в пропасть, в свой дом утащил? Как ты думаешь, Коля?

– Ах, Лида, не приставай, ты такая смешная! Ведь этого не может быть, так что же толковать по-пустому. Вот и Лева! Ну что, Лева, нашел ли ты змея?

Лева ничего не нашел, только испачкал свои панталоны.

Тетя кликнула детей и приказала идти впереди. Все направились по дороге в деревню. Луиза Карловна завела французский разговор с Лидой. Лида неохотно разговаривала по-французски и совсем не хотела разговаривать с Луизой Карловной. Она поскорей ответила на вопрос, отбежала далеко вперед всех и первая подошла к избе.

Матрена с Жени сидели у ворот на завалинке, беседовали с хозяйкой и с Тютькой. Лида взошла на крыльцо.

Петя не ожидал никого так скоро. Он спокойно уместился в уголку подле корзинки с десертом и даже не заметил, как вошла Лида.

– Петя, что вы это там делаете?

– Я… ничего… я ничего… не делаю, – заикаясь отвечал Петя и торопливо захлопнул корзинку.

– Так вот почему вы с нами гулять не пошли, – сказала Лида, заглянув в корзинку.

– Я ничего не брал. Ничего, – повторял Петя.

– Ах, Петя! Ведь я видела!

– Вы видели, Лида?

– Да, видела.

– Лида! – вдруг переменив голос, жалобно начал Петя. – Лида, пожалуйста, не говорите никому, что вы видели.

– Да нечего будет говорить: все сами увидят.

– Нет, никто нe увидит. Я ведь немножко взял и все опять как было сложил. Пожалуйста, не говорите, Лида, – просил Петя.

Лида молчала.

Не любила она Петю. Не могла она позабыть, как тогда на бале, на празднике, Петя хихикал, как при всех насмехался над нею.

– Пожалуйста, Лида, – умолял Петя.

– А ведь вы меня не пожалели тогда, помните, Петя? – начала было Лида.

Но Петя ничего не помнил. Он поднял к Лиде такое жалкое, умоляющее лицо, что Лида пожалела Петю и поспешила его успокоить:

– Ну полно, не бойтесь! Я никому не скажу.

– Ни за что не скажете? – приставал Петя.

– Ни за что! – серьезно ответила Лида.

Лида в порыве принялась даже завязывать веревкой корзину, чтобы совсем ничего не было заметно.

На крыльцо вбежали дети, взошли тетя и Луиза Карловна.

Теперь самое лучшее будет – десерт будем есть, – сказала Зиночка. – Коля, каких мне папа конфет купил, прелесть! Вот вы увидите, какую я вам конфетку дам! – И она поцеловала себе кончики пальцев.

Тетя выложила на поднос яблоки, виноград, сливы. Луиза Карловна достала из корзины бонбоньерку и передала ее Зиночке.

– Что это! Ее кто-то трогал, развертывал, – заметила Зиночка. – Ах, кто-то съел конфету, самую лучшую мою, большую конфету съел! Кто же это сделал?

Все молчали. Зиночка поглядела на Лиду, и Лида вдруг почувствовала, что покраснела. Ей сделалось страшно. Ведь если она будет краснеть, все непременно подумают, что это она сделала. Лида разом вся вспыхнула.

– Это, верно, Лида, – сказала Зиночка. – Поглядите, какая она красная.

Все обернулись к Лиде.

– Это ты сделала, Лида? – спросила тетя.

– Нет, тетя.

– А я видела, как вы с корзиной что-то делали, когда мы вошли, – заметила Зина.

– Что ты делала с корзиной, Лида? – строго спросила тетя.

– Я ее веревкой завязывала.

– Зачем же ее было завязывать? Ведь она была уже завязана. Кто ее развязал?

– Я не развязывала, тетя, – отвечала Лида и подняла на нее беспокойные блестящие глаза.

– А я думаю, кто завязывал, тот и развязывал, – заметила Луиза Карловна.

Лида опустила голову. Что ей было делать? Она сказала Пете: «Ни за что не скажу». Неужели Петя ее не выручит?!

Но Петя молчал, и тетя сказала печально:

– Ну, Лида, этого я от тебя не ожидала. Это для меня новость.

Зиночка стала подносить всем конфеты и прошла мимо Лиды.

– Вам, верно, больше не хочется – вы уже покушали, – сказала она, обращаясь к Лиде.

Лида будто окаменела. Она не могла даже подняться с места, чтобы уйти. Только этого недоставало! Что это был за ужасный день!

Коля и Люба с жалостью и беспокойством смотрели на Лиду. Лева наотрез отказался от Зиночкиных конфет. Петя вытащил из кармана платок обтереть сладкий рот; вдруг из платка вывалился кусочек конфеты в скомканной нарядной бумажке.

– Вот кто ел конфету! – горячо закричал Лева, вскочив с места. – Смотрите, смотрите сюда, Зина! Вот она, ваша конфета, в кармане у Пети!

Все повернулись к Пете. Петя закрылся платком и заплакал. На платке были пятна и прилипшие кусочки конфеты не оставалось никакого сомнения.

Лида вскочила, выбежала из-за стола и уткнулась в угол, лицом к стенке.

Всем сделалось неприятно и неловко. Все молчали, никто не хотел дотрагиваться до десерта.

Тетя сказала Лиде, что очень рада, что это не она сделала.

Зиночка подошла извиняться. Луиза Карловна подвела за руку Петю просить прощения. Все обступили Лиду, просили ее не сердиться.

Лида подняла разгоряченное, больное лицо, – она ни на кого не сердилась. У нее только болела голова, и ей хотелось домой. Ей хотелось уехать из этого места, с Воробьевых гор. Ей так хотелось, чтобы поскорее кончился этот длинный, бесконечный, мучительный день.

Тетя приказала детям собираться и велела подавать лошадей. Зиночка и Петя целовали Лиду; Луиза Карловна дружелюбно протянула ей руку:

– Прощайте! До свидания!

– Прощайте!

Лида поскорей распрощалась со всеми и села в коляску между Левой и Колей.

Лошади тронулись шагом по улице. В деревне был праздник. Люди разгуливали по дороге и мешали проехать. Коляска медленно подвигалась вперед и наконец поравнялась с капустными огородами.

– Лида, погляди! – сказал Лева. Лида обернулась и увидала Устюшу.

Устюша стояла на гряде посреди огорода и не шевелясь смотрела перед собой на дорогу. Заходящее солнце огненным лучом осветило на минуту ее бледное худое лицо; ветер разнес темные лохмотья и взмахнул темным платком…

– Эх, горемыка!

Лошади подхватили коляску, пронесли мимо огородов и покатили по пустой ровной дороге.

Лева крепко задумался. Эта девочка напоминала ему какое-то страшное, жалкое, замученное насекомое. Беспокойные мысли шевелились в нем при виде ее. Не было на них ответов в любимой естественной истории, и не знал он, к кому обратиться за ответом.

Он поднял было голову, хотел спросить что-то, но не спросил и снова задумался.

Лиде все казалось, что лошади медленно двигаются по дороге. Ей хотелось поскорей уехать отсюда, поскорее быть дома. Ехали молча. Солнце садилось; в воздухе начинало темнеть. Большая звезда загорелась над лесом.

Лева решил, что пора прощаться с Лидой:

– Прощай, Лида! Больше уж не придется нам гулять вместе. Завтра в Москву еду, в гимназию.

– Лева, ты мне письмо напишешь?

– Напишу.

– Большое письмо, Лева?

– Хорошо, напишу большое. И ты мне напиши непременно. Ты, Лида, напиши, когда твоя мама вернется. Я тогда попрошу свою маму, и она к вам приедет и познакомится с твоей мамой, и мы тогда и в Москве будем знакомы, будем вместе гулять. Да, Лида?

– Да, да, непременно!

Лида замолчала. У нее сильно болела голова, и вся она была будто больная.

Что это так медленно едут лошади! Кажется, никогда не доедут до дома… Но вот и знакомые места, поворот, улица, знакомые дачи. Вот и дом блеснул освещенными окнами. «Что это значит? Почему освещены все окошки? Дома один папа, а свет и в гостиной, и в зале, в передней, даже в мезонине, наверху в детской. Зачем приказал папа засветить везде лампы?»

Внезапная мысль мелькнула в голове Лиды, и сердце неровно забилось.

Лошади стали перед воротами.

Лида быстро и крепко обняла Леву, соскочила с подножки и побежала одна к воротам.

– Грибки позабыла! Кошелку-то захвати! – кричала ей вслед Матрена.

Лида ничего не слыхала. Замирая и вздрагивая от волнения, бежала она по дощечкам от ворот к крыльцу. В голове шумело, и сердце стучало так, что больно было в груди.

Парадная дверь не заперта. Отворила дверь в переднюю, – в передней беспорядок, сундуки, дорожные вещи. В светлой зале мелькнуло светлое платье…

– Мама! Няня!.. – пронесся по всему дому рыдающий крик.

В каких объятиях очутилась Лида! Какие родные, нежные руки обхватили ее больную головку! Какие поцелуи покрыли лицо!

– Няня, где ты?

Лида повисла на шее няни.

Несчастливый, мучительный день закончился полным счастьем. Сколько было радости и слез, смеху и поцелуев и общего гвалта, про то не рассказать. Мама вернулась неожиданно; даже папа не ожидал ее. Даже с тетиного лица весь вечер не сходила улыбка.

Давно, три месяца, не было такого уютного чайного стола. Тетя тотчас же уступила Милочке место за самоваром, и Мила хозяйничала неторопливо и искусно, будто маленькая тетя. Доели недоеденный на прогулке десерт. Разгулявшийся Женька залез в высокое креслице подле мамы и все ловил поцеловать мамин пальчик.

Один только папа расслышал, как большие часы в зале пробили одиннадцать. Пора было спать. Мама устала с дороги, а дети – после прогулки.

– Никто не устал, папа, право, – пищали дети.

Но папа ничего не захотел слушать и велел Дмитрию гасить лампы.

В доме стало темно и тихо. Внизу давно улеглись спать взрослые, и часы пробили половину после двенадцати, а наверху в детской еще не все спали.

Старая няня сидела в своем старом кресле.

На коленях у няни, завернувшись в ее кофточку, босая и в одной рубашонке, сидела Лида.

Лида что-то рассказывала няне, что-то шептала, потом умолкала, потом снова рассказывала и снова умолкала. Им было хорошо молчать вместе.

Няня не забыла зажечь лампадку. Длинный огненный язычок выглядывал из-за красного стеклышка и освещал комнату, спящие головки детей по подушкам, седую голову няни… Лида крепко прижалась к няне беспокойной, бедовой головушкой. Кончились ли теперь, надолго ли прошли все ее беспокойства и беды?..